Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Брайан Олдис (р. 1925) — плодовитый и разносторонний британский писатель — в первую очередь знаменит, наряду с Дж. Г. Баллардом, как один из двух родоначальников «новой волны» в SF («Научной фантастике»). Отличительной чертой этого — придуманного, естественно, критикой — направления стала прививка исключительно высокого литературного мастерства этих авторов, помноженного на вкус к новейшим полуэкспериментальным интеллектуальным и художественным исканиям, к непритязательному дичку SF. Удивительно, но эта литература откровенно для немногих утвердила очень высокую репутацию обоих писателей. Олдис, к примеру, был лауреатом обеих престижнейших в мире SF премий, Хьюго и Небьюла, признавался лучшим SF-автором Великобритании и мира и посейчас остается неоспоримым литературным авторитетом.

Написанное Олдисом чрезвычайно разнообразно (помимо прозы он писал также и стихи, эссе, критику…). Здесь и образчики SF-мейнстрима, и изящная стилизация-пастиш «Слюнное дерево» — оммаж, приуроченный к 100-летнему юбилею Уэллса, и первый в SF антироман «Отчет о вероятности А», и свободное SF-переложение столь чарующей западное сознание сказочной эпики Тутуолы, и достойные своего прототипа фантасмагорические вариации на темы Мэри Шелли в «Освобожденном Франкенштейне», и безумный, безумный мир не новоречи, но шизовых новоплей психодельной лингвистики в «Босой голове» (густо замешанной, кстати сказать, на идеях Бурджиева и Успенского), и приближающаяся к классическим эпопеям фэнтези Хелликония-трилогия, и чисто реалистические романы, один из которых, «Жизнь на Западе», включен Берджессом в его знаменитый список 99 лучших послевоенных англоязычных романов, и опубликованные впервые в журнале, чье название я рискну перевести как «Вам-ослы», абсурдистско-обэриутские сценки…

НЕВОЗМОЖНОЕ КУКОЛЬНОЕ ШОУ Жизненный цикл из тринадцати мироведческих пьес для антитеатра

Быть может, перед тем, как представить текст этих тринадцати пьес, или, как недоброжелательно и тенденциозно назвал их один критик, «мини-миражей», необходимо дать некоторые разъяснения. В конце 1969 года, после Первого (и, как выяснилось, единственного) симпозиума по загрязнению внешней и внутренней среды, меня попросили подготовить какое-либо пропагандистское мероприятие, подходящее для постановки во всех странах мира, особенно третьего. Увы, появившиеся пьесы никогда не дошли даже и до первого. Вмешался кризис в Македонии.

Задание моего командования сводилось к одному: быть развлекательным, передавая в то же время серьезное — на самом деле обремененное апокалипсисом — послание симпозиума. Вне этого меня окружала полная терпимость. Вряд ли могло быть иначе, ибо правление состояло из смеси экологов, биологов, психологов, биохимиков, инженеров, политиков, историков, пандитов и новоявленных театральных импрессарио, не говоря уже о представительстве четырех вер и пятнадцати стран.

Но за работу мне заплатили, причем очень неплохо, так как симпозиум финансировался ЮНЕСКО. Лишь два сценария были использованы, при этом почти в первозданном виде. Приношу свои благодарности «Телевизьен Люксембуржуаз» — национальной телевизионной компании Люксембурга — за показ «Верфи в облаках» и армянскому радио за радиотрансляцию «Дня закрытых учебников». В остальном пьесы появляются здесь в первый раз, если не считать публикации в «Культурном ежегоднике» ЮНЕСКО за 1971 год.

Б. О.

1978

Аптека, полная патентованных снадобий: витамины, наркотики, гриппозные сыворотки в жестянках, пакетах, бутылках, банках. Время: конец 1956-го, ближе к вечеру. Нежная музыка: Майк Баренбойм со своими бразильскими «Лос Сиренадерс» в «Последних муках лета».

Входят Р. Б. ПОЛЛАРД и ДЖИМ, оба в масках, волоча за собой ОЛДОСА ХАКСЛИ.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Вперед, Джим, набивай свой мешок грудобрюшными снадобьями, да поспешай: ночной сторож подойдет через двадцать пять минут.

ДЖИМ. Время не ждет. На рассвете расцветают розы, в полдень будет мордобой. Экономя минуту, подведешь карманника.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Ну-ка, пока ты рядом, возьми чуток тампаксов для Флори. А я позабочусь о выручке. (Колотит по кассе старой черной ножкой от рояля, открывает выдвижной ящик, вытаскивает груду мельтешащих мелочей, распихивает их по карманам. Джим вытаскивает из кармана пистолет, стреляет. Разбивает банку.)

ХАКСЛИ (слабо). Помогите, помогите!

Р. Б. ПОЛЛАРД. Зачем стрелял?

ДЖИМ. Показалось, что услышал что-то снаружи. Или же это был муравьед внутри. Мало будешь знать — не состаришься. А, милый ослик тут как тут. Как говаривала моя беспокойная матушка.

Р. Б. ПОЛЛАРД (наклоняясь к Хаксли). А теперь, выродок, и какой же из этих наркотиков спасет мир?

ХАКСЛИ. Говорят вам, я не знаю! Ситуация в мире никак со мной не связана. Я ее не изобретал, я давно мертв. Нет, нет, отпустите мою руку, пожа… (Вопит.)

ДЖИМ (смеется и показывает). Наконец-то я что-то кокнул. Нет огня без дыма. (Разбитая им банка стоит под самым потолком. Из нее сыплется белый порошок, покрывает весь пол и поднимается все выше.)

Р. Б. ПОЛЛАРД (пиная Хаксли). Лучше поторапливайся и выкладывай! Это ты втянул нас в эту навозную жижу. Который наркотик спасет нас?

ХАКСЛИ. Не надо, пожалуйста, не надо! Пожалуйста! Не надо! Я ничего не знаю! Я этого не делал! Спросите с Аристотеля — он, наверно, виноват поболее других. Ой-ой, мой костыль… (Стонет.)

ДЖИМ (смеясь). Вы убьете его, Р. Б., вам же наплевать, а?

Порошок по-прежнему высыпается из банки. Он уже им по щиколотку.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Ты что, приятель, собираешься мучиться до тех пор, пока нам все не скажешь, а? Ты и все остальные вонючие интеллектуалы, на которых я смогу наложить лапу! Ну а как тебе вот это, а?

ХАКСЛИ (вопит, наполовину зарывшись лицом в порошок). Хорошо, я скажу. Это и есть тот наркотик, вот это вещество, что вокруг нас. Он может спасти всех нас, остановить эволюцию, сделать всех лучше, все, что ни скажите!

Р. Б. ПОЛЛАРД (швыряя Хаксли на пол). О’кей, Джим, это мы и хотели узнать! Набивай им другой мешок — эй, осторожнее! Ой! Джим, ты!..

Белая пыль покрывает его. Аптека полна под завязку.

Занавес

ВОЛЬТЕР у себя в кухне, засучив рукава, украшает новогодними игрушками рождественский пудинг. Входит МАДАМ ВОЛЬТЕР.

МАДАМ ВОЛЬТЕР (подозрительно). Что здесь за шум? Как, вы опять не пишете «Кандида», не так ли?

ВОЛЬТЕР (запальчиво). Нет, нет, конечно нет. Я читаю эту муру, как вы видите, — я имею в виду письмо.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Такие суммы уходят у вас ежегодно на почтовые расходы! Хорошо, но откуда же оно? От верблюда, я полагаю? или от муравьеда?

ВОЛЬТЕР. От того милейшего человека, что звонил в прошлом месяце и рассказал нам забавненькие истории о сожительницах пилотов истребителей в Манчестере.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Манчестер, что в Англии?

ВОЛЬТЕР. Натюрлих. По моим данным, в Манчестере, что во Франции, все пилоты истреблены.

Входит ОЛДОС ХАКСЛИ с костылем. Кивает Вольтеру. Выходит.

МАДАМ ВОЛЬТЕР (улыбается и изгибается). О, вы имеете в виду этого милейшего мистера Босуэлла! Ну и как он там? Такой славный человек и — увы — такое скотское произношение.

ВОЛЬТЕР. Это просто шотландский акцент, тупая вы башка. Он ведь из пиктов.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Поэтому у него очень живописный язык. Пока вы рассказываете, что он пишет, я плесну вам немного божоле. Не прислал ли он мне слов любви, не исповедался ли в том, что прикипающие к лону привязанности слезы сливаются с той нежностью, каковую мужчина должен естественно, хотя и вполне невольно, чувствовать в присутствии лица, под чьими юбками бьется прославленное своими золотоносными кимберллопиевыми трубками сердце?

ВОЛЬТЕР. Сожалею, что приходится вас разочаровывать, но там ничего такого нет. Просто рецепт тушеного зайца, полученный им от Руссо.

МАДАМ ВОЛЬТЕР. Доверить Руссо выйти на сцену в этом акте! (Отхлебывает из бутылки.)

ВОЛЬТЕР. Этот акт можно сыграть и вдвоем. (Спускает штаны. Появляется БОСУЭЛЛ.)

БОСУЭЛЛ. Как, вы опять не пишете «Кандида», не так ли?

ВОЛЬТЕР (с остроумием, прославившим его на всю Европу, сжигает за собой мосты). Как видите, я сжигаю тосты со спущенными штанами.

МАДАМ ВОЛЬТЕР (опять пьет). Тогда поднимем их за Его Величество.

(Все обнимаются. Весьма многозначительно лает собака.)

Занавес

Входят два сверщика потерь, переодетые присяжными бухгалтерами. Они несут конторский шкаф с делами в бумажных папках, который ставят около братской могилы.

ДЖИМ (отирая чело). Они никогда не поверят этой истории.

ОЛДОС ХАКСЛИ. А как иначе перебрались бы мы через Тихий океан? О, как прекрасен новый мир, обладающий подобными шкафами!

ДЖИМ. Да, конечно. Коли мы начали, нужно продолжать. Квалифицированный рабочий заменяет своих собственных депутатов, когда они засыпаются. Миссис Паркинсон родилась в понедельник, но где же Джек-о-девяти-языках?

ОЛДОС ХАКСЛИ. Если отвлечься от простонародной мудрости, почему на этих треклятых братских могилах не ставят часов? И к тому же ее надо перекрасить.

ДЖИМ (отирая чело). Конечно, мы могли бы вместо этого пробраться через микроскоп.

ОЛДОС ХАКСЛИ. Не так-то просто. Предпочитаю все же шкаф. В конце концов, он был в нашей семье с Бронзового века. С веками бронзового муравьеда.

Входит АНДРЕ ПЕНГВИН ФИРКОВСКИЙ, русский поэт.

ФИРКОВСКИЙ. Кроме того, ее надо перекрасить. (Достает 15-дюймовую цветную видеокамеру на твердом топливе и начинает их снимать. Входят СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС и ДОЛЛИ.)

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС. Хорошо, хорошо, а вот и братская могила! Итак, Долли, так как мое имя длиннее, чем у кого-либо из вас, я намерен заявить, что в этой надписи, гласящей: ПОГИБ В ВЕЛИКОЙ ВОЙНЕ 1914–1918, есть некое несоответствие. Что ты об этом думаешь, а?

ДОЛЛИ (отирая чело). Чему же она не соответствует? Просто говорится о нижеперечисленных людях, а не о могиле, могилы не погибают.

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС (снимает галстук, шарф, фуляр, вещмешок, фуражку и цилиндр). Я вам всем объясню, что здесь не соответствует. Война еще даже не началась! Сейчас всего лишь 1895 год!

ДОЛЛИ. Клянусь семизвездными стопами Господа Авессалома Смит-Аполлона, я верю, вы правы! (Заглядывает в шкаф, вытаскивает бутылку божоле.) Да, это послание датировано июлем 1750 года — а это ровно шесть минут тому назад!

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС (отирая чело). Что доказывает мое утверждение. В 1750 году не было июля!

ДОЛЛИ (снимая чело). Тогда вы, должно быть!..

Момент высшей истины. Откровение. Скрытый оркестр играет «Маленькую ночную литургию».

СЭР ЭНТОНИ ХОУП ХОУКИНС (широко распахивает плащ, показывая пару куропаток, полномасштабную карту Бельгии, рассортированные велосипедные цепи, бюст Олдоса Хаксли и набор «Сделай сам фольксваген»). Да, дорогая!

ДОЛЛИ (размахивая руками, бросается к нему). Мама! Наконец! Мамочка, о, наконец-то я дома! (Они обнимаются. Братская могила изгибается и улыбается.)

Занавес

Появляется небоскреб. По нему стекает молоко.

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН. Не стоит говорить, что вам жаль. Слишком поздно сожалеть.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Не будь-ка таким!

ЭЙНШТЕЙН. Я и так не такой. Не я это сделал. (Намек на хныканье в голосе.) Я тут ни при чем. Я не изобретал мироздание.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Никто и не говорит, что это ты. Но не ты ли тот тип, что привлек к этому мое внимание? (Выкручивает Эйнштейну руку.)

ЭЙНШТЕЙН (вопит). Моя бедная рука, гражданин, вы ее сломаете! А ну, пусти!

Р. Б. ПОЛЛАРД. Если ты не призовешь мир к порядку, я сломаю тебе не только твою чертову руку! И побыстрее с этим, ставь его на место!

ЭЙНШТЕЙН. Не я делал это, говорят вам! Вам нужен Мальтус, или Джон Стюарт Милль, или Пастер, или Флеминг, или этот русский парень, Фирковский…

Р. Б. ПОЛЛАРД. Не вали на других! Их имена мне ничего не говорят. Да и Флори тоже, а, Флор?

ФЛОРИ ПОЛЛАРД. Имя Джона Стюарта Милля вроде бы знакомо. Если мне не изменяет память, это тот самый малый, что изобрел пояс целомудрия, пидер!

Эйнштейн смеется.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Я научу тебя смеяться! Ты для этого приведешь все это скотство в порядок!

ЭЙНШТЕЙН. Вы, ребята, так невежественны! Вина здесь не моя, а ваша, все это — ваша ошибка. (Начинает кричать.) Ты слышишь, мир! Это я, тот, кто был Альбертом Эйнштейном, сношу пытки, на которые осуждены обреченные! Но я же этого не делал. Это все Р. Б. Поллард и его жена, Флори Флюэнца. Они приняли невежество за невинность, вшивый, вонючий — Ойййй! Ой-ой, мои яички…

ФЛОРИ (свирепо). Вот так, Боб, а теперь — хрясь по морде!

Эйнштейн всхлипывает.

Р. Б. ПОЛЛАРД (запыхавшись). Это слегка подуспокоит скотское отродье. Хорошая взбучка — она улучшает самочувствие. (Пауза.) Но не останавливает проклятое сбежавшее молоко, не так ли?

На сцене темнеет. Р. Б. Поллард уволакивает Эйнштейна налево. Флори остается перед небоскребом одна. Молоко уже хлещет сплошным потоком.

ФЛОРИ. Я покажу ему «уравнения»… Ему и Джону Стюарту Суке Миллю…

Занавес

По сцене, чтобы представить течение времени, разлит суп. На скамье, опустив в суп ноги, сидят пять человек. Один — мужчина, одетый женщиной, один — мужчина, одетый обезьяной, один — обезьяна, одетая мужчиной, один — женщина, одетая обезьяной, один — слон, одетый в матроску (в дешевых постановках роль слона может исполнять актер).

Входит ПИАНИСТ.

ПИАНИСТ (смеется в до-мажоре). Простите, мне показалось, что это моя уборная.

СЛОН (смеется атонально). Нет, как видите, это Салоники. И стало быть — дамы.

ПИАНИСТ (вскакивает в седло своего рояля). Не вижу никаких дам!

ПЯТЬ ЧЕЛОВЕК (сидя на скамье). Именно поэтому они — призрачные дамы из Салоник!

ПИАНИСТ (сваливаясь в ярости с рояля). Вы, проклятые краснавозные таксадерьмовые сукоборзые дети! Почему так получается, что, когда бы я ни встретил пятерых сидящих на скамье людей, один из которых одет женщиной, один обезьяной, один мужчиной, один другой обезьяной и один маленьким мальчиком, они сразу же… (Молчит.)

ПЯТЕРО. Что?

ПИАНИСТ (вскакивает обратно на рояль). Я что-то позабыл, что я хотел сказать. (Пробегает по клавишам на мотив регтайма «Бэтси, дай что-то еще».) Да, ну вот — что-то о кашле. Нет-нет, подождите! Что-то в самом деле значительное. Что-то об осьминоге, заторчавшем на яблоне…

ПЯТЕРО (стоя в супе). Осьминог заторчал на яблоне!

ПИАНИСТ (виновато). Нет, не на яблоне. Прошу прощения. На братской могиле.

ОБЕЗЬЯНА (усмехаясь и делая фрикадельку из старых писем Вольтера). В Салониках нет братских могил, юный кретин! Ты прирожденный неудачник, известно тебе об этом?

ПИАНИСТ (подбегает к обезьяне и хватает ее за грудки). Пошел вон, пошел вон, кто бы ты ни был! Думаешь, я не узнаю братскую могилу, когда ее встречу? Во всяком случае, здесь у меня удостоверение (копошится в заднем кармане и вытаскивает захватанный рулон половика с узором из красных и белых языков) в том, что я не урожденный неудачник. (Читает.) «Всем заинтересованным лицам: простите, мне показалось, что это моя уборная».

СЛОН (посмеиваясь отходит от рояля налево). Нет, как видите, это текст вашей роли. Итак, дамы. (Уходят порознь, преследуемые мишками, наконец пианист остается один.)

ПИАНИСТ. Не вижу никаких дам. (Встает на колени и лакает суп.)

Занавес

Джунгли. Время: 1941 год, полдень перед восходом солнца. Два человека красят дерево. У одного красная краска, у другого синяя. К ним на четвереньках подползает тигр. Оркестр играет чересполосую музыку (или «Утро в сосновом лесу», или еще что-либо в таком же духе).

Входят МОЛОЧНИК с бидоном на колесиках и два млекопитающих его рода Myrmecophaga tridactyla, крепко вцепившиеся с каждой стороны ему в голову.

МОЛОЧНИК (улыбается, будто вспоминая о Вольтере). У меня за ушами муравьеды!

ТИГР (присматривается, испуганно). Забавно, и у меня, бывает, зав. вшами и МУР обедают!

Беспорядочные звуки погони.

ПИАНИСТ (врываясь). Не вижу никаких дам!

ДОЖДЕВОЙ ЧЕРВЬ (или СЛОН). …

Проходит облако. В нем может скрываться наполненный гелием рудник или верфь.

Занавес

Городок, внешне напоминающий джунгли. Все пороги заросли плющом, целиком обвивающим немногочисленных хилых обитателей, которые мертвы. Время: 1941 год, полдень вскоре после восхода солнца. На авансцене стоит дерево. Одна его сторона покрашена в красное, другая в синее. Две банки с краской стоят около дерева. Два человека лежат около банок с краской. Один тигр лежит около двух людей. Один молочник лежит около тигра. Два муравьеда лежат около молочника. Один дождевой червь лежит около муравьедов. Музыка: что-нибудь соблазнительное, канкан или «Missa solemnis» Карлхайнца Фила Эмманюэля Баха.

Входит Р. Б. ПОЛЛАРД с экземпляром «Культурного ежегодника» ЮНЕСКО за 1967 год в руках.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Простите, мне показалось, кто-то звал. (Выходит.)

Входит ФЛОРИ ПОЛЛАРД.

ФЛОРИ ПОЛЛАРД. Где же мой ублюдочный пояс ебаной сраной девственности? (Выходит.)

Входит ДЖО ПОЛЛАРД, поспешно доделывая факсимильный портрет Вольтера, размешивающего рождественский пудинг.

ДЖО ПОЛЛАРД (заканчивая доделывать факсимильный портрет Вольтера, размешивающего рождественский пудинг). Куда они все подевались? (Оглядывается.) Простите, что оглядываюсь, — это все из-за рождественского пудинга. (Выходит.)

Входит АДАМ.

АДАМ (оглядываясь). Как здесь спокойно… Не могу припомнить, когда в последний раз было так спокойно… Ах нет, могу… О Боже… (Смотрит вверх.) Надо же, должно быть… (Пугается.) Так и есть, конец света. Все мертвы, кроме семьи Полларда и их жильца Фирковского, советского союзника. (Вновь входит ФЛОРИ ПОЛЛАРД.) А ты — ты, небесное созданье! — гений чистой красоты! — ты… должно быть, моя новая Ева!

ФЛОРИ ПОЛЛАРД. Где же мой ублюдочный пояс ебаной сраной девственности? (Убегает.)

АДАМ. Мораль: достаточно одного раза. (Укладывается около дождевого червя.)

Входит Р. Б. ПОЛЛАРД.

Р. Б. ПОЛЛАРД. Простите, но я не могу воспринимать пьесы с моралью. (Блюет, жидко срет, харкает кровью, перхает, бьется в конвульсиях, умирает.)

ДЖО ПОЛЛАРД (из-за сцены). Кто-то звал? (Молчание.)

Занавес

За столом пируют два муравьеда. Место: одинокий муравейник под гипотенузной фабрикой в Нижнем Верхнем Винчестере, Святая Земля. Музыка: «Половецкие Мурашки» из оперы Бородина «Князь Муравьев-Апостол».

1-й МУРАВЬЕД (чавкая). …и опять же, человеческие существа всегда совершенно излишне пекутся, будь то и о своих взаимоотношениях.

2-й МУРАВЬЕД. Целиком и полностью разделяю. На наше счастье, мы — муравьеды. Меня, например, менее всего волнует, являешься ли ты мне отцом, братом, мужем или дядей.

1-й МУРАВЬЕД. Совершенно верно, а я ничуть не задумываюсь, кто ты мне — жена, сестра, тетка или мать — или бабушка, в конце концов, — пока ты для меня хорошая супруга. Ты печешь такие вкусные пончики.

2-й МУРАВЬЕД (вытирает губы). Абсолютно. Тут, правда, есть одна тревожная нота…

1-й МУРАВЬЕД (с протестующим жестом). Прошу тебя, ну какие могут быть тревоги после таких вкусных муравьиных пончиков, дорогая!

2-й МУРАВЬЕД. Я как раз об этом и хотела сказать. Мы только что съели остатки муравьев.

1-й МУРАВЬЕД. Ничего страшного — сходи в автомат и возьми еще.

2-й МУРАВЬЕД (отирая чело). Дорогой, муравьев больше нет. Мы, мироеды, съели всех муравьев в мире.

1-й МУРАВЬЕД (подозрительно). Ты уверена? Вчера я видел, как у меня по ноге пробежала пара мурашек… Черт возьми, я их слизнул, вместо того чтобы спарить! Что же нам делать?

2-й МУРАВЬЕД уходит. Чтобы убить время, пока он не вернется, 1-й МУРАВЬЕД занимается на братской могиле эквилибристикой. Входит 2-й МУРАВЬЕД с блюдом.

2-й МУРАВЬЕД (ставит блюдо перед супругом). Попробуй теперь это. Пончики из человеческих существ. Нам придется сменить рацион.

1-й МУРАВЬЕД (охая). Подумать только, до чего дошло, а ведь мой отец, или сын, или кто он там был, служил, точно не помню, то ли Первым муравьедом в Восьмой армии, то ли Восьмым муравьедом в Первой армии…

Они едят.

2-й МУРАВЬЕД. Не так уж и плохо…

1-й МУРАВЬЕД. Человеческие существенно хуже — слишком человеческие. Лишь через пару-другую поколений привыкнем мы к этой диете.

2-й МУРАВЬЕД. Доедай. Там, откуда пришло это человеческое существо, их еще предостаточно.

Входит ДЖО ПОЛЛАРД.

ДЖО ПОЛЛАРД. Кто-то звал?

Они едят его медленно и с отвращением.

Занавес

Место: каменистая пустыня. Все неподвижно, кроме армии, которая состоит из трех бригад по четыре батальона по пять взводов по пять отделений по семь человек в каждом, что в совокупности составляет восемьсот тысяч шестьсот семьдесят четыре запятая, ой, четыре человека. Их ведет СВЕРЩИК ПОТЕРЬ мрачной наружности.

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ (кричит). Восьмая армия, Восьмая армия — Хаааальт!

Восьмая армия останавливается.

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Нельзя ли выйти из строя, сэр?

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ. Чему выйти из строя?

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Этой канистре, сэр!

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ (схватив его за шиворот и покраснев). Не шутите в такой момент, сержант, и, во всяком случае, что это за книгу вы якобы читаете в разгар непримиримой мироведческой войны?

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Это не книга, сэр. Это просто мое карманное мировиденье, а называется оно «На плаву с О. Генри Вильсоном Хенти».

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ (сердито). Забавное имя для подручного муроведенья!

ВОСЬМАЯ АРМИЯ (в унисон). Просто это забавный ручной муравьед!

Смех.

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ (вытягиваясь, чтобы стать с кого-то там ростом). Отставить шутки, ребята! Внимание! Сейчас я собираюсь точно объяснить вам, почему я привел вас именно в это конкретное место этого каменистого амфитеатра. Как вы знаете, наша цель — стереть с лица земли младшего капрала Роммеля и его силы до тех пор, пока они не получили повышения. Теперь это будет очень нелегко. Мы столкнулись с армией, вдвое превосходящей нашу по размерам — на самом деле, я слышал, что некоторые из них ростом даже в пятнадцать футов. Возможно, это преувеличение, но никогда точно не знаешь. Мы должны принять меры предосторожности, и именно поэтому все вы ходите на высоких каблуках, а не в уставных армейских башмаках. Итак, младший капрал Роммель — коварный противник, не ошибитесь в этом. Не ошибитесь! Я не говорю, что он не может быть даже умнее меня. Но к этому нет никаких причин… никаких причин… никаких причин… (Пауза.) Что я собирался сказать?

ВОСЬМАЯ АРМИЯ (в унисон). Вы собирались объяснить, почему вы привели нас именно в это конкретное место.

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ (весело смеется и распускает волосы по плечам). Да, конечно! Тишина во амфитеатрах! Я привел вас в это конкретное место, потому что потерял треклятую карту и абсолютно не представляю, где мы. Абсолютно! Но не это причина тому… не причина… сержант, проснитесь, гражданин! Скажите им, что я собирался сказать.

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Это просто мой ручной муравьед, и зовут его «На плаву с О. Генри Вильсоном Хенти».

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ. Спасибо, сержант, а если у вас есть и другие заявки, прошу направлять их мне — на почтовых открытках, пожалуйста — по адресу Радио Андорра, Скотланд Ярд, Манчестер, Саскачевань, Франкфурт, Висконсин, США, Альберта, Европа, помечая ваши письма надписью БАНДЕРОЛЬ в нижнем верхнем внутреннем углу конверта. Не забывайте отправлять рано утром, месяцем, муравьедом. И не забывайте, что из соображений экономии у нас есть только одна запись: «Вернись в Сорренто, что в Огайо», так что, пожалуйста, позаботьтесь, какую бы запись вы ни хотели, просить именно об этой, и тогда мы будем счастливы сыграть ее для вас.

Входит ПИАНИСТ.

ПИАНИСТ. Простите, мне показалось, что это моя уборная.

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Одну минутку, парень, — не все сразу! Как я погляжу, ты пианист, быть может, ты даже скажешь нам, как выбраться из этой каменистой пустыни?

ПИАНИСТ (смеется). Подождите минутку, уж не знаю ли я вас? Разве ваше имя не Вилфред Черноножка Пидерсон и не прозвали ли мы вас Красной Стрелой?

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР (категорически). Нет.

ПИАНИСТ. Вы уверены?

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Нет, говорю вам, я в жизни вас не видел! Может быть, вы подумали на моего муравьеда?

ПИАНИСТ. Не будьте полным кретином, кто когда-либо слышал о муравьеде по имени Вилфред Черноножка Пидерсон? (Отворачивается, сбрасывает цилиндр, нацепляет черный парик и бороду.) Ну а теперь, не узнаете ли вы меня?

ВОСЬМАЯ АРМИЯ (в унисон). Младший капрал Роммель!

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР (выговаривает с укоризной). Вовсе нет, это мой давно пропавший без вести Дядюшка Кен. Дядя! Дядя!

ПИАНИСТ (раздраженно). Не будьте ослом, я ловец попугаев по имени Тони Эйнштейн. Вы, может быть, видели мое шоу.

СВЕРЩИК ПОТЕРЬ (в сторону). И почему это каждого чертова ловца попугаев в мире зовут Тони Эйнштейн? Где справедливость?

ПИАНИСТ. У меня есть попугай по имени Леонтино, который однажды написал шлягер под названием «Вернись в Сорренто, что в Огайо».

ВОСЬМАЯ АРМИЯ (в унисон). Это вшивое дерьмо никогда не было шлягером!

СЕРЖАНТ КАННИСТЕР. Это было в Сорренто, что в Огайо.

Его муравьед хватает ПИАНИСТА, и они рука об руку удаляются.

Медленно опускается ночь.

Занавес

Сцена в темноте, за исключением пятнадцати поисковых прожекторов и банды — сводного отряда имени Уолта Диснея гвардии гренадеров Колдстрим & Бифитер, — которая несет стяги, разворачивающие черты Олдоса Хаксли.

Входит ДОЖДЕВОЙ ЧЕРВЬ.

ДОЖДЕВОЙ ЧЕРВЬ (из-за шума не слышен). …

ОТРЯД. «Пятнадцать тысяч кусков солонины, поди узнай почему!»

ДОЖДЕВОЙ ЧЕРВЬ (под шумок не слышен). …

ОТРЯД. «На братских могилах не клеют клестов, удоды на них не рыдают…»

Входит ДЖИМ, отирая чело.

ДЖИМ. Они никогда не поверят этой истории.

ТОНИ (входит позже, отирая чело). Если отвлечься от простонародной мудрости, почему эта банда играет и поет о братской могиле?

ДЖИМ. Потому что это — Братск-могил-бэнд!

Покатываются со смеху в появившийся конторский шкаф. Выбраться не могут.

ТОНИ (в шкафу). Как ты был прав. Коли мы начали, нужно продолжать. Как быстро летние снеги превращаются в ягель. Ветер, что дует ночью, предвещает чаек по всему Большому Барьерному рифу. Мы склоняем головы и не понимаем.

БРАТСКАЯ МОГИЛА. Готова это засвидетельствовать. (Замолкает, бьет двенадцать.)

ДОЖДЕВОЙ ЧЕРВЬ. …

Бэнд уходит, играя «Франк фунт Банк Нот Рэг».

ДЖИМ (в шкафу). Иногда забавно и музыкальное банкротство.

ТОНИ (в шкафу). Давай будем абсолютно спокойны и посмотрим, не можем ли мы задумать двух рыжеволосых сверщиков потерь.

ДЖИМ (в шкафу). В зеленых рубашках?

ТОНИ (в шкафу). Заметано.

Они абсолютно спокойны и задумывают двух рыжеволосых сверщиков потерь, уже носящих зеленые рубашки. Опускается зима.

Занавес

Роскошный джентльменский кабинет с книгами, переплетенными в голубой пергамент и муар, на двух стенах. На третьей — обнаженные Этти, Буше, а также Тициан и Бертран Рассел Флинт. Время: постоянное, но не менее шести. Издали слышен семейный струнный квартет имени Крылова. Входят двое в скафандрах. Один приземляется за письменный стол, другой на журнальный столик, заставленный виски, содовой. Сифоны, стаканы.

ТОНИ (отирая чело). Любопытно, как они называют эту планету.

ДЖИМ. Она, очевидно, необитаема. Здесь никого нет, верно? (Пересекает потолок.)

ЧЕРВЬ-ДРЕВОТОЧЕЦ. … (Выходит налево.)

ТОНИ. Они перебили всех животных, насекомых и муравьедов. Это прервало цепь жизни, люди тоже мертвы. Сэр Вальтер Скотт — мертв как баран! Осталась лишь эта пустыня. Ни следа их культуры.

ДЖИМ (пялится на ню). Ни следа. Может, так и надо. Всегда вне, чтобы разработать все вокруг. Синица в руках — двумя журавлями меньше в облаках. Не дои козодоя, покуда не доены козы.

Входит ДЖЕЙМС УАТТ, одетый двумя рыжеволосыми сверщиками потерь в зеленых рубашках; он, очевидно, крепко пообедал и плотно выпил. Его хватают.

УАТТ (покачиваясь). Уф, опять вас двое, дьяволы! Что за ноо?

ТОНИ (бьет его кулаком под дых). Ты изобрел паровую машину, грязная скотская свинья. Ты начал всю эту вшивую вонючую промышленную революцию. Если бы не ты, нас не засунули бы в эти проклятые скафандры — подумай только, мы должны носить внутри подгузники, как пара сосунков!

ДЖИМ (проворно заезжает кулаком Уатту в челюсть). Да, и мой подгузник уже переполнен, а мы еще неделю не попадем домой. Гора родит легкую работу!

УАТТ (падает с окровавленным ртом на свой стол). Я вам уже говорил, в мои намерения входило всеобщее благо. Ничем не могу помочь, если вместо этого все до единого преуспели в своем искоренении с лица земли.

ТОНИ. Всеобщее благо! Всеобщее благо! А мы, разряженные в эти пузатые доспехи! Ты, должно быть, шутишь! К чему, на воле мы с Джимом заливаемся соловьями.

УАТТ (выпрямляется). В самом деле? Здорово, а я был на воле обезьяной. (Скидывает свой костюм Джеймса Уатта и оказывается улыбающейся гориллой.)

ТОНИ и ДЖИМ (в унисон). Ха! Ха! Ха! (Снимают скафандры.)

Занавес

скрывает противостояние обезьяны и двух роялей

Квартира Франца Кафки, роскошно меблированная канделябром с одной стороны и плавательным бассейном с другой. Кафка, в пурпурной вельветовой пижаме и с зеленым козырьком над глазами, полулежит на красной мальгашской братской могиле, потягивая из пивной кружки, наполненной кружками лука и крошками рождественского пудинга. Играет музыка: шваль-с из «Спящей красавицы» Циолковского.

Стук в дверь. Входит ОТЕЦ КАФКИ, переодетый русским поэтом Олдосием Хакслейским.

МУДЖИБ АЛЬ-ОНАНИЗМ. Франц, мой милый мальчик! Вот я и нашел тебя!

КАФКА. Кто вы? Я никогда в жизни вас не видел.

МУДЖИБ АЛЬ-ОНАНИЗМ. Франц, дорогой мальчик, ты должен меня помнить! Ведь ты же Франц Кафка, ты написал «Процесс», не так ли?

КАФКА (защищаясь, вскакивает на преходящую братскую могилу). Ну да, здесь вышла маленькая ошибочка. Опечатка. На самом деле это «Процент». Банковский триллер. Под своим псевдонимом, я — Дж. Бест-Сэлленджер, наряду с Полюшкой Ряж с ее историей о…

МУДЖИБ АЛЬ-ОНАНИЗМ. Муравьеде? Мой дорогой мальчик, уж не хочешь ли ты сказать, что ты…

КАФКА (прижимая плавательный бассейн к груди). Да-да, так и есть! Я — Р. Б. Пейсахович Поллард и никто иной, автор, написавший среди других хорошо известных бестселлеров такие книги, как «Улисс на склоне», «Любовник леди Баскервиль», четыре Мура-Веды и «Муравьедхармашастра», «Моби Диккенс» и его продолжение — «Моби Дик с Двенадцатой Нижней», «Вред ума», «Я приду плюнуть на ваши муравейники», «Мельмотский палец», «Три мужа хитеры доньи Флор», «Тонкий ход», «Любил ли вас Брамс в холодной воде», «Остров доктора Муравьеда», «Новенький завет» — этот в жанре нового романа, антитеатра…

МУДЖИБ АЛЬ-ОНАНИЗМ. Не так сразу! Как ты мог написать все эти всем известные бестселлеры? У меня есть доказательства, которые удостоверяют, что всю прошлую неделю ты провел в Манхэттене.

КАФКА (отирая чело). Мало же вы знаете о сложностях литературной жизни! Кроме того, вы, скорее всего, не встречались с моей женой. (Кричит.) Мистингет!

МИСТИНГЕТ (голая, выходит справа). Браво! (Поет.) «Меня прозвали Мистингет, Было мисти, когда мы мет, Но, милый, не фогет, В тумане ты все гет, Чего хотел от Мистингет…» Ты звал, Франц?

КАФКА. Нет, я звал «Мистингет». Скажи этому персонажу, что ты моя жена.

МИСТИНГЕТ (отшатывается). Но ведь это не так, я не ваша жена. Я никогда в жизни вас не видела, гнусный маленький самозванец! Вы посланы сюда очистить мои братские могилы Берлинско-Сталинградской компанией по возрождению передвижных братских могил.

МУДЖИБ АЛЬ-ОНАНИЗМ (берет Мистингет за руку). Подписываюсь под каждым словом.

МИСТИНГЕТ (величественно). Отдайте мою руку. (Он отпускает ее.) А теперь скажите, кто вы такой.

МУДЖИБ АЛЬ-ОНАНИЗМ. Но это же очевидно. Я взаправдашний Р. Б. Пейсахович Поллард. Вы сможете отыскать мое имя на вашей братской могиле. (Стреляется.)

МИСТИНГЕТ. Люди! (Бросается в бассейн.)

Занавес

Поляна в джунглях. Андре Пенгвин Фирковский, гениальный русский поэт, сидя за столом, пишет письмо. Время: Судный день.

ФИРКОВСКИЙ (бормочет во время писания столь невнятно, что публика, даже в амфитеатре, ничего не может расслышать). «…семь или восемь футов диэтилстилбестрола… больше его никогда не видели. Так что, возможно, теперь, мой миленький папенька, ты поймешь, сколь ужасные вещи стряслись в огромном этом мире, которым мы с тобою вместе так гордились. Я — последний живой человек, в компании со мной лишь верное старое пианино… ммм… ммм… доводя ее, под ее же шепот, ласками до оргазма. Возможно, мне не стоит говорить тебе о подобных вещах. Однако же это, наверняка, ночь из ночей для истины, последний крохотный проблеск истины в мире, в этих необъятных сибирских джунглях…»

Свет меркнет. Ночь: рык тигра, горб гроба, одинокая волынка выводит «Когда луна встает над бором». Вновь светает.

ФИРКОВСКИЙ (продолжает писать), «…продолжаю думать, что я Кафка, или Р. Б. Поллард, но стоит мне сорвать с себя свои меха и одежду — и я вижу, что я все еще я сам, стало быть, еще есть надежда, — надежда, да, но нет времени… ммм… ммм… конечно, все это было так забавно, и я очень сожалею, что тебе пришлось провести последние двадцать лет в лагерях… мм…»

Начинается дождь.

ДОЖДЕВОЙ ЧЕРВЬ (изгибаясь). …

ФИРКОВСКИЙ (продолжает писать). «…ммм… ммм… в прошлом году в Мариенбаде… ммм… ммм… мы сами виноваты, что пытались рационально жить во взбалмошной иррациональности мироздания, но, в конце концов, я подозреваю, что ты в молодые годы сам испытал все эти положения, когда собирался жениться на миленькой маменьке…». (Роняет перо, поднимает мать, которая сидит в пустой бутылке из-под джинна, стоящей на столе.)

МАТЬ. Передай ему мою любовь, дорогой.

ФИРКОВСКИЙ. Слишком поздно, маменька. Все ушли. До единого. Только ты и я сидим здесь, в джунглях, на этой поляне, в чьей-то там голове.

МАТЬ. Ты же не хочешь сказать, что актеры…

ФИРКОВСКИЙ. Как я и предсказывал, все они — духи, даже ты в старой душной бутылке, да и сам огромный глобус…

МАТЬ. Не морочь мне голову!

ФИРКОВСКИЙ. Ты думаешь, я вызубрил все наизусть? С этим покончено…

МАТЬ (с горечью, поглядывая через плечо сквозь стекло). Подумать только — лишь потому, что он говорит: все кончено. Как бесчеловечно…

ФИРКОВСКИЙ (смиренно). Я смирился. Должен же кто-то возгласить. Сама великая экосфера, все, что она наследует — даже Москва… Тсс, что это?

МАТЬ. Знакомые звуки… Милый мой мальчик, это рубят вишневый сад. (Они слушают.)

Звук вырубаемых вишневых деревьев. Гул, грохот, чересполосица. Дождь кончается. Свет угасает. Входят муравьеды.

Занавес