Лорд Хорнблауэр

Глава 15

Прибывшие солдаты милиции, все еще зеленые от морской болезни, хлынули из переполненных транспортов на берег. Облаченные в алые мундиры, они производили несколько лучшее впечатление, чем обычная толпа: умели строиться в шеренги и в колонну, довольно ловко маршировали вслед за полковым оркестром, хотя и не могли удержаться от того, чтобы не вертеть головами, глазея на чудеса заграничного города. Однако при любой возможности они напивались до бесчувствия, приставали к женщинам — когда безобидно, а когда и с насилием, были повинны в воровстве и хулиганстве, и во всех прочих пороках, присущих не знакомым с дисциплиной войскам. Офицерам (одним из батальонов командовал граф, другим — баронет) не хватало опыта, чтобы держать в руках своих людей. Хорнблауэр, предвидя поток жалоб со стороны мэра и городских властей, был обрадован прибытием транспортов, доставивших обещанные два кавалерийских полка ополчения. Они представляли собой конные части, необходимые для аванпостов, так что теперь у него появилась возможность отправить свою маленькую армию в поход на Руан, и, собственно говоря, на Париж.

Когда пришли новости, он завтракал вместе с Барбарой. Она, облаченная в серо-голубой домашний костюм, варила кофе в серебряном кофейнике, он же помогал ей приготовить яичницу с беконом: содержать прислугу все еще не представлялось возможным. Прежде чем отправиться завтракать, он посвятил три часа напряженной работе, и был все еще слишком озабочен своими проблемами, чтобы с легкостью перенестись из атмосферы войны к уюту семейного очага.

— Спасибо, дорогой, — сказал Барбара, принимая от него блюдо.

Раздался стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Хорнблауэр.

Это был Доббс — один из немногих, кто пользовался привилегией стучать в дверь, когда сэр Горацио завтракает вместе с супругой.

— Донесение из войск, сэр. Лягушатники ушли.

— Ушли?

— Снялись и ушли, сэр. Кио прошлой ночью двинулся к Парижу. В Руане нет ни одного французского солдата.

В рапорте, который Хорнблауэр взял у Доббса, излагалось все то же самое, только более формальным языком. Бонапарт, должно быть, испытывал страшную нужду в войсках для защиты своей столицы — отзывая Кио, он оставлял всю Нормандию беззащитной перед захватчиками.

— Нам нужно идти за ним, — обращаясь к самому себе, сказал Хорнблауэр, затем, повернувшись к Доббсу, добавил, — передайте Ховарду… нет, я приду сам. Прошу простить меня, дорогая.

— Разве у тебя нет времени на то, чтобы выпить кофе и позавтракать? — резко произнесла Барбара.

Борьба, отражавшаяся на лице Хорнблауэра была такой явной, что она рассмеялась.

— Дрейку, — продолжила она, — хватило времени на то, чтобы закончить игру и побить испанцев. Я читала об этом в школе.

— Ты совершенно права, дорогая, — сказал Хорнблауэр. — Доббс, я буду через десять минут.

Хорнблауэр принялся за яичницу с беконом. Не исключено, что для дисциплины, в лучшем смысле этого слова, будет неплохо, если станет известно, что легендарный Хорнблауэр, свершивший столько подвигов, является настолько человечным, что может иногда прислушиваться к протестам своей жены.

— Это победа, — сказал он, посмотрев на Барбару, — это конец.

На этот раз он чувствовал, что для такого заявления есть основания, оно основывается не только на доводах рассудка. Тиран Европы, человек, заливший кровью весь мир, находился на грани крушения. Их взгляды встретились, и им не нужно было слов, чтобы понять друг друга. На континенте, который с самого времени их детства был охвачен войной, вот-вот должен был воцариться мир, а мир являлся чем-то неизведанным для них.

— Мир, — сказала Барбара.

Хорнблауэр чувствовал некоторую неуверенность. Для него не представлялось возможным проанализировать свои чувства, так как не имелось исходных данных, с которых он мог начать строить свои умозаключения. Поступив во флот юношей, он не знал с того самого времени ничего, кроме войны, ему сложно было, даже чисто гипотетически, представить себе Хорнблауэра, который может существовать вне войны. Двадцать один год страшного напряжения, бедствий и трудностей, сделали из него совсем другого человека по сравнению с тем, каким он должен был бы стать. Хорнблауэр не родился солдатом: он был одаренным и восприимчивым человеком, силой обстоятельств ставший военным, и его талант помог сделаться ему хорошим военным, так же как помог бы достичь успеха в других областях жизни. Но за это пришлось заплатить дорогой ценой. Его суровость, гордыня, непредсказуемость и недостатки характера могли быть результатом лишений и огорчений, которые ему пришлось пережить. В его отношениях с женой в этот момент образовалась холодность, замаскированная товарищескими отношениями, и страсть, которой они давали волю, не в силах была рассеять эту холодность. Холодность эта отчасти образовалась по вине Барбары, но большей частью проистекала из недостатков его характера. Хорнблауэр вытер губы и встал.

— Мне действительно нужно идти, дорогая. Прости меня.

— Конечно, ты должен идти, если есть долг, который ты обязан выполнять, — ответила она, подставив ему губы для поцелуя.

Он поцеловал ее и вышел из комнаты. Все еще ощущая ее поцелуй на губах, он думал о том, что человек, держащий при себе жену во время действительной службы, совершает ошибку: это расслабляет, не говоря уж о практических неудобствах. Как, например, позавчера ночью, когда ему пришло срочное донесение, а он был в постели с Барбарой. Придя в кабинет, Хорнблауэр еще раз перечитал рапорт. Там безапелляционно утверждалось, что контакта с наполеоновскими войсками нет нигде, и что некоторые видные жители Руана, сбежавшие из города, заверяли патруль, что там не осталось ни одного имперского солдата. Чтобы взять Руан оставалось только протянуть руку, и совершенно очевидно, что тенденция перехода сторонников Бонапарта к Бурбонам становится все более заметной. С каждым днем росло число людей, прибывавших в Гавр, кто по суше, кто по воде, чтобы засвидетельствовать свою верноподданность герцогу.

— «Vive le Roi!» — кричали они, приближаясь к часовым, — да здравствует король!

Это служило паролем, отличающим бурбонистов — ни бонапартист, ни якобинец, ни республиканец ни за что не осквернили бы своих уст такими словами. А число дезертиров и конскриптов-отказников, хлынувших в город, выросло просто неимоверно. Армия Бонапарта утекала, как песок сквозь пальцы, и императору непросто будет восстановить потери, в то время как конскрипты прячутся по лесам или ищут защиты у англичан, чтобы избежать службы. Можно было допустить, что бонапартистам удастся попытка построить армию из такого материала, но она была обречена на провал с самого начала. Эти беглецы не только не желали воевать за Наполеона, они не желали воевать вообще. Королевская армия, которую герцог Ангулемский принял решение создавать здесь, насчитывала менее тысячи человек, из которых более половины составляли офицеры — старые эмигранты, собранные из всех армий, ведущих войну с Францией.

Но в любом случае, Руан ждет нового хозяина. Бригада милиции в состоянии проделать путь к городу по раскисшей дороге, а он и герцог Ангулемский могут последовать за ней в экипажах. Вступление в город стоит сделать как можно более зрелищным: столица Нормандии — это не какой-нибудь захудалый городишко, а за ним лежит Париж — волнующий и загадочный. К нему пришла новая идея. В восточной Франции союзные монархи каждые несколько дней совершают торжественный въезд в какой-нибудь захваченный город. У него же есть возможность доставить Ангулема в Руан в еще более зрелищной манере, продемонстрировав, в тоже самое время, как далеко простирается английское морское могущество, заодно напомнив всем, что именно английский флот был силой, свершившей перелом в войне. Ветер дул с запада, имелись некоторые сомнения по поводу фазы прилива, но можно подождать, пока он не станет благоприятным.

— Капитан Ховард, — бросил он, — распорядитесь, чтобы «Флейм» и «Порта Коэльи» были готовы к выходу. Я беру герцога и герцогиню и отправляюсь в Руан по воде. Вместе со всей их свитой, да, Барбара тоже едет. Предупредите капитанов, чтобы они позаботились об их приеме и размещении. Пришлите ко мне Хоу, чтобы обговорить детали. Полковник Доббс, как вы посмотрите на небольшую прогулку под парусом?

На следующее утро, когда все они собрались на квартер-деке «Порта Коэльи»: мужчины в сверкающих мундирах, женщины в роскошных платьях, все это выглядело именно как увеселительная прогулка. «Порта Коэльи» уже отверповалась от причала, с которого все погрузились на нее, и Фримену оставалось только по знаку Хорнблауэра отдать приказы ставить паруса и поднять якорь, чтобы направиться вверх по широкому эстуарию. Солнце ярко светило, обещая теплую весну, легкие волны играли, поблескивая в его лучах. Внизу, под палубой, насколько Хорнблауэр мог судить по доносившимся оттуда звукам, продолжались суета и хлопоты — там еще старались приспособить все к приему высокого общества, но здесь, наверху, царили смех и воодушевление. Просто божественно было снова ощутить палубу под ногами, чувствовать щекой ветер, видеть за кормой «Флейм», идущий за ними в кильватер под косыми парусами, и знать, что наверху развеваются георгиевский флаг и его собственный вымпел, пусть даже по соседству с бело-золотым знаменем Бурбонов.

Он встретился взглядом с Барбарой и улыбнулся ей. Герцог и герцогиня снизошли подойти к нему и завязать разговор. Фарватер проходил у северного берега эстуария. Они миновали Арфлер, обменявшись салютом с расположенными там батареями. Корабли влетели в канал на скорости в добрых восемь узлов, быстрее, чем любой экипаж, однако совершенно очевидно, что когда река станет уже и извилистей, все будет совсем по-другому. Южный берег плавно уклонялся к северу, чтобы встретиться с ним, очертания низменного зеленого берега становились все более определенными, пока корабли, как показалось, в мгновение ока, не вышли из эстуария и не очутились между берегами реки, оставив позади Кильбеф и выйдя на отрезок, ведущий к Кодебеку. По левому берегу простирались зеленые пастбища, с разбросанными там и сям фермами, правый берег был холмистым и поросшим лесом. Руль был переложен, и они пошли круче к ветру. Но ветер, усиливавшийся в теснине между берегами, по-прежнему был благоприятным, и, подгоняемые приливом, они буквально неслись по реке. Прозвучал призыв к обеду, и все собравшиеся сгрудились внизу: женщины жаловались на тесноту и недостаток кавалеров. Чтобы сделать апартаменты их высочеств более просторными, переборки убрали: Хорнблауэр подозревал, что половине команды придется спать на палубе все время, пока герцог и герцогиня пребывают на борту. Герцогская прислуга с помощью корабельных стюардов (первых также пугала обстановка, в которой они оказались, как вторых то общество, которому они прислуживали) начала подносить блюда, но едва начался обед, как пришел Фримен, и прошептал на ухо Хорнблауэр, сидевшему между герцогиней и фрейлиной:

— Виден Кодебек, сэр.

Хорнблауэр распорядился, чтобы ему сообщили, когда это случится. Извинившись перед герцогиней и поклонившись герцогу, Хорнблауэр беспрепятственно выскользнул из комнаты: королевский этикет расписывал даже события корабельной жизни, и морякам дозволялось входить и выходить без излишних церемоний, если этого требовало выполнение их обязанностей. Кодебек находился на пределе видимости, но они быстро приближались к нему, так что через несколько минут в подзорной трубе, которую Хорнблауэр направил на городок, уже не было необходимости. Разрушения, причиненные взрывом, унесшим жизнь Буша, были весьма заметны. От домов остались только стены, возвышавшиеся на шесть-восемь футов над землей, массивное здание церкви выдержало удар, но лишилось большей части крыши и окон. Длинный деревянный причал обратился в руины, рядом с ним над водой виднелись почерневшие остатки нескольких затонувших судов. Над пристанью стояла на походном станке одна единственная двадцатичетырехфунтовая пушка — все, что осталось от осадного парка Кио. Людей было немного: они стояли, палясь на два военных брига, проходящих мимо них по реке.

— Печальное зрелище, сэр, — сказал Фримен, стоявший рядом.

— Да, — согласился Хорнблауэр.

Вот здесь принял смерть Буш. Хорнблауэр молча стоял, скорбя о своем друге. Когда война закончится, он воздвигнет маленький памятник на берегу реки над причалом. Ему хотелось, чтобы городок никогда не был бы отстроен вновь — это стало бы лучшим монументом в память о его друге — это, или пирамида из черепов.

— На грота-шкоты! На кливер-шкоты! — заорал Фримен.

Прямой отрезок пути закончился, начинался долгий изгиб вправо. Управлять большим бригом на узкой реке — совсем не детская забава. Обстененные паруса захлопали, как гром, поймав поток верхового встречного ветра. Инерция двигала бриг вперед, и он стал медленно поворачивать, следуя излучине. Оставленный грот придал им скорость, необходимую для того, чтобы корабль слушался руля, чем большую циркуляцию они описывали, тем более плоскими становились паруса, пока наконец, бриг не пошел в крутой бейдевинд курсом, почти противоположным тому, на котором они подходили к Кодебеку, двигаясь по новому прямому отрезку, открывшемуся перед их взорами.

Рядом с ним появился Хоу.

— Монсеньер хочет знать, — сказал он, — слишком ли вы заняты на палубе. Его высочество приготовил тост, и хотел бы, чтобы вы к нему присоединились.

— Я сейчас буду, — ответил Хорнблауэр.

Бросив последний взгляд на Кодебек, исчезающий за поворотом, он поспешил вниз. Просторная временная каюта освещалась полосами солнечного света, падавшего сквозь открытые порты. Герцог заметил приход Хорнблауэра и встал, согнувшись под низким палубным бимсом.

— За Его королевское высочество принца-регента! — провозгласил он, поднимая бокал. Все выпили и повернулись к Хорнблауэру в ожидании соответствующего ответа.

— За Его наихристианнейшее величество! — сказал Хорнблауэр, и когда церемония была окончена, снова поднял бокал.

— За регента его наихристианнейшего величества в Нормандии, его королевское высочество монсеньера герцога Ангулемского!

Тост был выпит под гул одобрения. Было что-то драматическое и горестное в том, как они сидели здесь, поднимая тосты, в то время как снаружи Империя обращалась в руины. «Порта Коэльи» шла так круто к ветру, как только могла выдержать — об этом Хорнблауэр судил по поведению судна под его ногами и шуму рассекаемой воды. Фримену трудновато будет пройти следующий поворот: прежде, чем спуститься вниз, коммодор обратил внимание, что изгиб реки еще круче поворачивал к ветру. Хорнблауэр слышал, как Фримен на палубе отдал очередной приказ. Его снедало беспокойство. Находиться здесь, внизу, было все равно что нянчиться с младенцами в яслях, играя в игрушки, пока взрослые на верху управляют миром. Он снова поклонился, прося извинить его, и выскользнул на палубу.

Его предположения подтвердились: «Порта Коэльи» шла так круто к ветру, как только могла, может быть даже еще круче. Паруса ее полоскали, движения замедлились, а поворот реки, который должен был принести облегчение, находился в доброй миле впереди по курсу. Фримен посмотрел на хлопающие паруса и покачал головой.

— Вам следует лечь на другой галс, мистер Фримен, — сказал Хорнблауэр. Ложиться на другой галс в таком узком канале было затеей крайне опасной, даже при попутном приливе.

— Есть, сэр, — отозвался Фримен.

Он постоял пару секунд, оценивая расстояния; матросы на реях, без сомнения понимающие всю сложность предстоящих маневров, ждали, готовясь к серии приказов, которые должны будут последовать. Наполнив паруса, они на мгновение снова приобрели достаточную скорость, но опасно приблизились к подветренному берегу. Затем реи были перебрасоплены, а руль переложен, и «Порта Коэльи» несколько ярдов двигалась прямо против ветра, почти совершенно утратив за эти мгновения остатки инерции. Затем паруса снова перебрасопили, руль переложили немного под ветер, и бриг снова стал набирать ход, идя по-прежнему круто к ветру, но достаточно далеко от кромки берега.

— Прекрасно сделано, — заявил Хорнблауэр. Он хотел было добавить к сказанному совет не доводить до такого состояния в следующий раз, но заметив, что Фримен занят оценкой расстояний, и счел это излишним. Теперь Фримен не стал ждать, пока бриг потеряет ход. Как только паруса захлопали, он обстенил их, переложил руль, и на этот раз с подветренной стороны у него оказалась вся ширина реки. Посмотрев назад, Хорнблауэр увидел, что «Флейм» во всем следует примеру консорта. Подветренный берег приближался прямо на глазах — очевидно, в ближайшее время маневр нужно будет повторить, и Хорнблауэр с облегчением заметил, что расстояние до поворота реки значительно сократилось. Именно в эту секунду из комингса появилась голова герцога, который вскарабкался наверх по маленькой лесенке, и весь двор снова высыпал на палубу. Фримен с отчаянием взглянул на Хорнблауэра, который принял нужное решение. Остановив ближайшего придворного — им оказался конюший — взглядом, заставившим застыть готовую сорваться с губ последнего остроту, адресованную стоявшей рядом даме, он решительно заявил:

— В данный момент пребывание герцога и его свиты на палубе неуместно.

Веселая болтовня стихла, как по мановению волшебной палочки. Хорнблауэр поглядел на помрачневшие лица, и ему вновь пришло в голову сравнение с детьми — избалованными детьми, у которых отобрали одну из многочисленных игрушек.

— Управление кораблем требует слишком много внимания, — продолжил Хорнблауэр, поясняя свое заявление. Фримен уже отдавал команды матросам у парусов.

— Хорошо, сэр ‘Орацио, — произнес герцог. — Пойдемте, дамы и господа.

Уходя, он по возможности стремился сохранить достоинство, однако последнего из придворных едва не смела с палубы толпа бегущих матросов.

— Круче к ветру! — приказал Фримен рулевому, а затем в паузе, образовавшейся, пока они набирали ход, идя в бейдевинд, добавил, — Может задраить их внизу, сэр?

Это пугающее предложение было произнесено с усмешкой.

— Нет, — отрезал Хорнблауэр, не расположенный шутить.

На следующем галсе «Порте Коэльи» удалось войти в излучину. Поворот становился все глубже, и наконец, под чутким управлением Фримена, бриг, идя в галфвинд, устремился к следующему изгибу реки, на правом берегу которой виднелись поросшие лесом холмы, а на левом расстилались сочные заливные луга. Хорнблауэр подумал, что можно отправить вниз сообщение, что общество может подняться на палубу на ближайшие четверть часа, но потом отбросил эту мысль. Пусть остаются внизу, и Барбара, и прочие. Он взял подзорную трубу и стал осторожно карабкаться по грот-вантам: с салинга перед ним открывался великолепный вид на окрестности. Каким-то странным удовольствием было сидеть вот так и любоваться этими прекрасными пейзажами, словно досужий путешественник. Крестьяне, занятые работой на полях, почти не обращали внимания на два стройных судна, проплывающие мимо. Нигде не было заметно следов войны или опустошения: Нормандия за Кодебеком не подверглась нашествиям вражеских армий. Затем, когда бриг подошел к следующему изгибу, и все уже было готово к повороту, вдалеке на мгновение показался Руан, башни и колокольни его собора. Это заставило Хорнблауэра почувствовать странное волнение, но в ту же секунду бриг повернул, и лесистые холмы закрыли обзор. Он сложил подзорную трубу и спустился вниз.

— Прилив почти закончился, сэр, — сказал Фримен.

— Да. Если вы не против, мистер Фримен, мы встанем на якорь у следующего поворота. Заведите якоря с носа и с кормы, и дайте сигнал на «Флейм», чтобы они поступили так же.

— Есть, сэр.

Природные явления, такие, как сумерки или прилив — намного более приятные вещи, чем человеческие создания с их капризами, чем принцы и жены. Два брига бросили якоря, чтобы переждать отлив и следующую за ним ночь. Хорнблауэр принял естественные меры предосторожности против внезапной атаки, приказав натянуть абордажные сети, и отрядив пару шлюпок нести дозор в течение ночи, но понимал, что эти истощенные и безразличные земли не представляют угрозы. Если бы в пределах досягаемости действовала какая-нибудь армия, если бы Бонапарт вел войну не востоке, а на западе от Парижа, то это было бы другое дело. Но за исключением Наполеона и армий, вынужденных сражаться за него, у Франции не осталось сил к сопротивлению, беззащитная, она станет легкой добычей первого завоевателя, который пожелает прийти.

Общество, собравшееся на «Порта Коэльи», продолжало веселиться. Раздражение вызывало то, что герцог, герцогиня и их свита постоянно обнаруживали, что слуги или предметы багажа, которые требовались на «Порта Коэльи», оказались на «Флейме», как и наоборот, так что между судами постоянно сновали шлюпки. Впрочем, чего еще можно было ожидать от таких людей? Жалоб на тесноту размещения было на удивление мало. Барбара философски отправилась спать в каюту Фримена вместе с четырьмя другими женщинами — а каюта Фримена вряд ли могла считаться удобным ночлегом даже для двоих. Прислуга без каких-либо возражений занялась натягиванием своих гамаков по аккомпанемент шуточек команды: похоже, за двадцать лет изгнания, кочевий по Европе, они усвоили полезный урок, не забытый ими до сих пор. Создавалось впечатление, что спать никто не намерен — впрочем, из-за возбуждения и радостных предчувствий, они, вероятно, не смогли бы заснуть даже в пуховых постелях дворца.

Так же и Хорнблауэр, после часа или двух бесплодных попыток уснуть в гамаке, растянутом для него на палубе (ему не приходилось спать в гамаке с тех пор, как «Лидия» ремонтировалась на острове Коиба), оставил надежду, и просто лежал, вглядываясь в ночное небо, за исключением пары случаев, когда налетевший ливень заставлял его укрыться с головой специально приготовленным куском брезента. Бессонница позволяла ему, по крайней мере, быть уверенным в том, что ветер по-прежнему дует с запада, как того и следовало ожидать в это время года. Если он спадет или переменится, ему останется буксировать корабли шлюпками до Руана. Такой необходимости не возникло: рассвет принес усиление западного бриза, а также дождь, через два часа начался прилив, и Хорнблауэр мог отдать команду сниматься с якоря.

За следующим поворотом перед их взорами предстали башни Руанского собора, а еще через один их отделяла от города лишь сравнительно узкая полоса земли, хотя по воде им предстояло еще преодолеть длинный и живописный изгиб реки. Едва перевалило за полдень, когда они, миновав последнюю излучину, полностью увидели расстелившийся перед ними город: остров с его мостами, причал с теснящимися у него лодками, рынок на пристани, и парящие в высоте готические башни, бывшие свидетелями сожжения Жанны д’Арк. Нелегким делом было встать на якорь прямо под городом при все еще продолжающемся приливе. Хорнблауэр воспользовался возможностью, предоставленной ему небольшим ответвлением в течении, чтобы развернуться и бросить якорь с кормы, в двух кабельтовых дальше от города, чем он сделал бы при иных обстоятельствах. Он осмотрел город в подзорную трубу в поисках признаков делегации, призванной встречать их. Герцог стоял рядом, готовый выйти из себя при малейшем промедлении.

— Мне понадобится шлюпка, мистер Фримен, — сказал, наконец, Хорнблауэр, — Не будете ли вы любезны передать поручение моему старшине?

На пристани уже начал собираться народ, чтобы поглазеть на английские корабли, на георгиевский крест и бурбонские лилии — двадцать лет прошло с тех пор, как их видели здесь в последний раз. Когда Браун подвел шлюпку к пристани под мостом, здесь скопилась уже масса народа. Под пристальными взорами толпы Хорнблауэр поднялся по ступенькам. Люди были апатичными и молчаливыми, совсем не напоминая ту французскую толпу, которую ему приходилось видеть и слышать раньше. Он заметил человека в мундире — сержанта-таможенника.

— Я хочу видеть мэра, — заявил Хорнблауэр.

— Да, сэр, — почтительно ответил таможенник.

— Найдите для меня экипаж, — распорядился коммодор.

Последовала небольшая заминка: таможенник в замешательстве глядел по сторонам, но скоро из толпы стали выкрикивать советы, и не прошло много времени, как появился грохочущий наемный экипаж. Хорнблауэр вскарабкался в него, и они отправились в путь. Мэр встретил их у дверей ратуши, поспешив сюда прямо из-за стола, как только услышал о его прибытии.

— Где делегация, встречающая Его королевское высочество? — насел на него Хорнблауэр. — Почему не дают салют? Почему не звонят колокола церквей?

— Месье… Ваше превосходительство… — мэр не знал точно, какой ранг обозначают мундир и лента Хорнблауэра, и предпочел перестраховаться, — мы не знали… не были уверены…

— Вы видели королевский штандарт, — настаивал Хорнблауэр. — Вам было известно, что Его королевское высочество направляется сюда из Гавра.

— Да, слухи об этом ходили, — неохотно признал мэр. — Но…

Мэр хотел сказать, что надеялся на то, что герцог не только прибудет с подавляющими силами, но и не станет совершать торжественный въезд в город, так что никто не будет стоять перед необходимостью открыто встать на сторону Бурбонов, оказывая ему гостеприимство. А именно этого и добивался от мэра Хорнблауэр.

— Его королевское высочество весьма разгневан, — сказал Хорнблауэр. — Если вы хотите оправдаться в его глазах, а также его величества короля, который следует за ним, вам следует сделать все, что в ваших силах. Соберите делегацию: вы, ваши советники, вся знать, префект и субпрефект, если они еще здесь, все люди с положением — все должны быть готовы через два часа, чтобы приветствовать монсеньора при его схождении на берег.

— Месье…

— Все, кто присутствовал, будут внесены в список. И кто отстутствовал, — продолжал Хорнблауэр. — Распорядитесь, чтобы колокола начали звонить тотчас же.

Мэр пытался поймать взгляд Хорнблауэра. Он все еще испытывал страх перед Бонапартом, ужас, что в случае очередного поворота колеса фортуны ему придется ответить перед Наполеоном за прием, оказанный Бурбону. С другой стороны, Хорнблауэр понимал, что если он сумеет вынудить город выказать открытое гостеприимство, Руан подумает дважды, прежде чем перейти на другую сторону. Ему важно было заполучить союзника.

— Двух часов, — сказал Хорнблауэр, — будет вполне достаточно, чтобы провести все приготовления: собрать делегацию, украсить улицы, подготовить апартаменты для герцога и его свиты.

— Месье не имеет представления, что все это подразумевает, — запротестовал мэр, — это значит, что …

— Это значит, что вам надо решить: хотите ли вы добиться расположения короля или нет, — отрезал Хорнблауэр. — Выбор перед вами.

Хорнблауэр не стал упоминать о том, что мэру необходимо будет также решить: подвергаться ли ему риску умереть на гильотине от рук Бонапарта или нет.

— Умный человек, — многозначительно заявил Хорнблауэр, — не стал бы колебаться и секунды.

Но мэр колебался так долго, что Хорнблауэр начал уже опасаться, что ему придется прибегнуть к угрозам. Можно припугнуть страшным возмездием, когда завтра или послезавтра подойдет приближающаяся армия, еще лучше — пообещать разнести город в щепки с помощью корабельных орудий, но все эти угрозы он не собирался приводить в действие, так как они вызовут в людях совсем не те чувства, с которыми, как ему хотелось, должен встречать народ своих правителей после долгих лет страданий под властью тирана.

— Время не ждет, — сказал Хорнблауэр, глядя на часы.

— Хорошо, — произнес мэр, принимая решение, которое могло стоить ему жизни. — я сделаю это. Что вы предлагаете, ваше превосходительство?

Обговорить детали было делом нескольких минут — от Хоу Хорнблауэр многое узнал о том, как надо обставлять появление королевских особ на публике. Затем он распрощался и отправился назад, протиснулся через молчаливую толпу к шлюпке, где его не находящий себе места от волнения Браун. Едва они отвалили от пристани, как Браун встрепенулся. Зазвонил карильон[26] одной из церквей, а через минуту к нему присоединился другой. На палубе «Порта Коэльи» герцог выслушал рассказ Хорнблауэра. Город готовился встретить его.

Когда они высадились на пристани, все было, как обещано: собрание знати, кареты и лошади, белые флаги на улицах. А еще — апатичная толпа, оцепеневшая от страха. Тем не менее, Руан хранил спокойствие во время их пребывания, прием хотя бы производил впечатление радостного, так что Хорнблауэр и Барбара отправились спать совершенно измученные.

Когда стук в дверь проник, наконец, в сознание Хорнблауэра, он оторвал голову от подушки.

— Войдите! — закричал он. Барбара, лежавшая рядом, беспокойно заворочалась, когда Хорнблауэр, все еще полусонный, встал и отдернул полог.

Это был Доббс, в тапочках и ночной рубашке, с взъерошенными волосами. В одной руке он держал свечу, а в другой — письмо.

— Все кончено, — заявил он. — Бони отрекся! Блюхер в Париже!

Вот и свершилось. Победа, конец двадцатилетней войны. Хорнблауэр сел и уставился на пламя свечи.

— Нужно сообщить герцогу, — сказал он. Коммодор старался собраться с мыслями. — Король все еще в Англии? Какие документы сообщают об этом?

Когда он поднялся, все еще в ночной сорочке, Барбара села в кровати. Волосы ее были в беспорядке.

— Хорошо, Доббс, — сказал Хорнблауэр. — Я буду через пять минут. Пошлите кого-нибудь разбудить герцога и предупредить, что я зайду к нему.

Едва Доббс вышел, он бросился за брюками, и, балансируя на одной ноге, встретился с сонным взглядом Барбары.

— Это мир, — пояснил он. — Войны больше нет.

Даже будучи поднятым на такой манер, Хорнблауэр одевался, впрочем, как всегда, очень быстро. Прежде, чем Барбара успела ответить, он уже заправил в брюки ночную рубашку — длинные полы из плотного материала создавали теперь в поясе неудобную полноту.

— Мы знали, что это произойдет, — проворчала Барбара. В свете последних событий ей пришлось поспать слишком мало.

— В любом случае, герцог должен быть поставлен в известность незамедлительно, — сказал Хорнблауэр, всовывая ноги в туфли. — Думаю, что на рассвете мы отправимся в Париж.

— На рассвете? А сколько сейчас времени?

— Шесть склянок. Извини — три часа.

— О! — произнесла Барбара, снова откидываясь на подушку.

Хорнблауэр надел мундир и задержался, чтобы поцеловать ее, но ответный поцелуй получился лишь формальным.

Герцог заставил его ждать пятнадцать минут в приемной бывшей резиденции префекта, где теперь разместился сам. Новости он выслушал в окружении своего совета, и под маской королевского стоицизма нельзя было разглядеть ни одной эмоции.

— Что с узурпатором? — таков был первый вопрос, который он задал, выслушав Хорнблауэра.

— Его будущее отчасти решено, Ваше королевское высочество. Ему был обещан трон какого-нибудь маленького государства, — сказал Хорнблауэр. Произнесенная им фраза показалась ему абсурдной.

— А Его величество, мой дядя?

— В донесении ничего не сказано, Ваше королевское высочество. Без сомнения, Его величество теперь покинет Англию. Возможно, сейчас он уже в пути.

— Мы должны быть в Тюильри, чтобы принять его.