Лорд-обольститель

Авантюра

Путешествие показалось бы очень утомительным, если бы я не была так взбудоражена своими впечатлениями. Впервые оказавшись за границей, я жадно познавала доселе неведомый, а потому такой интересный мир, в котором, честно говоря, я пока не обнаружила ничего из ряда вон выходящего, но надеялась это сделать, а потому пребывала в постоянном напряжении.

Море было спокойным, поэтому через Ла-Манш мы переправились благополучно. Далее бесконечно долго ехали по железной дороге до Руана, где нужно было пересаживаться еще на какой-то поезд.

Мы прибыли в Сентевилль под вечер. Если по правде, то, несмотря на все впечатления от этой двухдневной поездки, я испытала невыразимую радость по поводу ее благополучного завершения.

Когда мы вышли из поезда, к нам приблизился человек в ливрее. Я успела заметить удивление, промелькнувшее в его глазах и вызванное, как я догадалась, приездом двух человек вместо одного. А в особенности, наверное, тем, что нежданным гостем оказалось существо женского пола.

Отец заговорил первым. Он довольно хорошо владел французским. Я знала язык хуже, но тоже вполне сносно. Таким образом, у нас не было причин опасаться быть непонятыми во Франции.

— Меня зовут Кендал Коллисон, — представился он. — Возможно, вы меня ищете?

Человек в ливрее поклонился. Да, он приехал встретить мсье Коллисона по поручению мсье Марньи, дворецкого замка Сентевилль.

— В таком случае вы действительно встречаете именно меня, — кивнул отец. — А это — моя дочь, которая сопровождает меня во всех деловых поездках.

Я тоже удостоилась учтивого поклона, на который ответила не менее учтивым кивком головы, и человек в ливрее повел нас к экипажу.

Экипаж был поистине величественен, просторный, темно-синего цвета, к тому же на дверце его красовался герб, судя по всему принадлежащий нашему сиятельному заказчику.

Нам помогли сесть в этот экипаж, сообщив, что багаж привезут следом. Услышав это, я испытала некоторое облегчение, потому что считала наши сумки явно недостойными такой роскошной кареты. Я взглянула на отца и с трудом подавила нервный смешок. Столь церемонный прием напоминал о том, что приходит пора пожинать последствия нашего безрассудного поступка.

Кучер хлестнул лошадей, и мы покатили по дороге, окруженной очаровательным ландшафтом. Во все стороны волнами разбегались поросшие лесом холмы, а живописные рощицы сменялись небольшими озерцами с берегами, густо заросшими осокой и камышом. А затем мы увидели замок. Норманнская, сложенная из серого камня, неприступная цитадель с массивными цилиндрической формы башнями, округлыми арками, узкими бойницами и окнами, скорее напоминавшими щели, гордо возвышалась над окружающей местностью.

Трудно было поверить, что в этом грозном, зловещем укреплении могут жить люди. Меня охватило смутное предчувствие беды, а по спине пополз холодок.

Дорога круто поднималась по склону холма, и чем ближе мы подъезжали к замку, тем более зловещим он казался. Нужно было сразу все объяснить, говорила я себе. Ведь мы приехали сюда с явным намерением обмануть заказчика. Как он поступит, если откроется правда? Что ж, самое худшее — нас отошлют назад…

Я взглянула на отца. По выражению его лица было невозможно понять, чувствует ли он угрозу, исходящую от этого места, так же, как и я.

Наш экипаж прокатился по мосту, переброшенному через ров, под решеткой замковых ворот и, въехав во двор, остановился. Расфуфыренный возница спрыгнул со своего сиденья и распахнул дверцу, приглашая нас выйти из кареты.

Внезапно я почувствовала себя совсем маленькой и хрупкой рядом с этими взметнувшимися ввысь каменными стенами. И вскинула голову, чтобы взглянуть на сторожевую башню, с которой наверняка просматривались все окрестности на многие мили вокруг.

— Сюда, пожалуйста, — сказал возница.

Перед нами была массивная, обитая гвоздями дверь. Он громко постучал, и она тут же распахнулась. За ней стоял другой слуга, в такой же ливрее, как и кучер.

— Мсье и мадемуазель Коллисон, — произнес возница так торжественно, словно объявляя наше появление на каком-то великосветском приеме. Затем он поклонился и ушел, препоручив нас заботам следующего провожатого.

Тот поклонился точно таким же церемонным образом и пригласил следовать за ним.

Нас провели в огромный зал с куполообразным потолком, опирающимся на толстые каменные колонны. Тут было несколько окон, но они были такими узкими, что почти не пропускали свет. Каменные скамьи были высечены прямо в стенах, а в центре зала стоял длинный, украшенный замысловатой резьбой стол, явная уступка более позднему периоду, поскольку сам зал был несомненно норманнского происхождения. Еще одной уступкой новой эпохе были застекленные окна.

— Прошу подождать минуту, — обратился к нам слуга. — Я извещу мсье де Марньи о вашем прибытии.

Оставшись одни, мы с отцом переглянулись. На его лице, как, полагаю, и на моем, читался благоговейный ужас, который он тщетно пытался скрыть.

— Что ж, пока все идет хорошо, — прошептал он.

Я согласилась, с той оговоркой, что наше приключение едва лишь началось.

Вскоре мы знакомились с мсье де Марньи, который сообщил нам, что занимает ответственный пост мажордома, управляющего замком Сентевилль. В голубой ливрее со сверкающими золотом галунами он выглядел весьма внушительно. Кроме галунов ливрею украшали крупные пуговицы, нашитые таким образом, что они как бы очерчивали контур парусного корабля. Мсье де Марньи излучал любезность и озабоченность одновременно. Его ввели в заблуждение, сказав, что прибудет один лишь джентльмен.

— Моя дочь, — пояснил отец. — Я полагал, это само собой разумеется. Она помогает мне в работе.

— Разумеется, мсье Коллисон. Разумеется. Это наше упущение. Я разберусь… И позабочусь о том, чтобы немедленно приготовили еще одну комнату. Это сущий пустяк… Вы можете пока расположиться в помещении, приготовленном для мсье, а я распоряжусь о комнате для мадемуазель. Мы обедаем в восемь часов. Не желаете ли чем-нибудь подкрепиться в ожидании обеда?

Я ответила, что не отказалась бы от чашки кофе.

Он поклонился.

— Кофе и что-нибудь к нему. Будет сделано. Пожалуйста, следуйте за мной. Мсье де Мортимер встретится с вами за обедом. Он ознакомит вас с планами на ближайшее будущее.

С этими словами он направился вверх по широкой лестнице, а затем по галерее, в конце которой была каменная винтовая лестница, типичная для норманнского периода, что служило еще одним указанием на возраст цитадели. Каждая ступень была встроена в стену, а ее закругленный противоположный конец служил частью лестницы, круто взбирающейся вверх по башенному колодцу. Меня беспокоило зрение отца, которое могло подвести его в условиях резкой смены освещенности. Я настояла на том, чтобы он пошел впереди, а сама начала подниматься за ним, чтобы поддержать в случае, если бы он споткнулся.

В конце концов мы очутились в другом зале, несколько уступающем первому своими размерами, но гораздо лучше освещенном. Миновав этот зал, мы вышли в коридор. Здесь слуга толкнул дверь комнаты, предназначавшейся для отца. Она оказалась просторной и была обставлена тяжелой мебелью образца прошлого века. Высокие и необычайно узкие, вырубленные в стене окна пропускали очень мало света. Стены увешаны оружием и гобеленами.

Здесь безраздельно царило прошлое, но, как и везде, было сделано несколько уступок современным представлениям о комфорте. За изголовьем кровати был устроен своеобразный альков, где можно было вымыться и переодеться, нечто вроде гардеробной, для которой не нашлось бы места в древней норманнской крепости.

— Мадемуазель, как только комната будет готова, вам тут же сообщат, — с этими словами слуга покинул нас.

Отец, будто сбросив с плеч несколько десятков лет, вдруг превратился в проказливого мальчишку.

— Здесь все дышит древностью! — воскликнул он. — Мне кажется, я перенесся во времени на восемьсот лет назад и в любую секунду может появиться герцог Уильям, чтобы сообщить, что он собирается завоевать Англию![6]

— Я чувствую то же самое. Мы, бесспорно, попали во времена феодализма. Интересно, кто такой этот мсье де Мортимер?

— Он произнес это имя с таким благоговением, что можно предположить, будто речь идет не иначе как о сыне хозяина замка.

— Но, поскольку барон собирается жениться, вряд ли у него есть сын… во всяком случае, достаточно взрослый, чтобы принимать нас.

— Возможно, второй брак. Надеюсь, что это не так. Я хотел бы, чтоб он был молод, без морщин…

— Лица людей постарше зачастую намного выразительнее, — возразила я.

— Да, но только большинство заказчиков придерживается иного мнения. Все они хотят иметь юные лица с ясными глазами и матовой кожей. Чтобы создать по-настоящему интересную миниатюру, необходимо иметь моделью весьма немолодое лицо. Но от этого заказа зависит так много. Если мы сумеем представить нашего заказчика в наиболее привлекательном свете, то получим множество заманчивых предложений. Вот что нам сейчас необходимо, дочь.

— Ты говоришь так, будто они уже согласились меня принять. Сомневаюсь, если по правде. Иное дело, если бы мы находились при дворе Франциска Первого. Уж он-то любил женщин во всех проявлениях и признавал, что они не уступают мужчинам ни в уме, ни в способности добиваться поставленной цели. Но не думаю, что мы можем рассчитывать на подобное отношение в феодальной Нормандии.

— Ты судишь о нашем заказчике по его замку.

— Я чувствую, что он цепляется за прошлое. Это ведь витает в воздухе.

— Поглядим, Кейт. А пока составим план действий. Хотел бы я знать, где предстоит работать. Нам ведь требуется гораздо больше света…

— А вот мне хотелось бы знать, чем все это закончится.

— Давай пока побеспокоимся о том, с чего следует начать. Мы уже здесь, Кейт. Сегодня вечером нам предстоит встретиться с этим мсье де Мортимером. Посмотрим, как он отнесется к твоему присутствию.

Раздался стук в дверь. Это была служанка, которая принесла кофе и бриоши с фруктовым джемом. Когда мы поедим, она покажет мне мою комнату, которая расположена по соседству. Затем принесут воду для умывания.

До обеда еще оставалась уйма времени.

Кофе и бриоши оказались необычайно вкусными, и мое настроение улучшилось. Я начала заражаться отцовским оптимизмом.

Моя комната была очень похожа на комнату отца. Пол был устлан толстыми коврами, а на окнах висели бархатные темно-фиолетовые шторы. У стены стоял шкаф, украшенный изысканной резьбой, неподалеку от него стол с зеркалом в массивной раме и несколько стульев. Я подумала, что здесь будет достаточно уютно.

Принесли мой багаж, и я начала переодеваться к обеду.

Что носят в таких замках? Я ожидала определенной церемонности и была рада, что леди Фаррингдон время от времени устраивала балы, вынудившие меня сшить несколько вечерних туалетов.

Я остановилась на довольно скромном платье из темно-зеленого бархата с широкой юбкой и облегающим лифом. Это было никак не бальное платье. Я надевала его на музыкальные вечера, устраиваемые леди Фаррингдон, но оно показалось мне вполне соответствующим данному случаю. Более того, в одежде такого оттенка я всегда чувствовала себя свободно и уверенно. Отец называет его изумрудным.

— Старые мастера умели передавать этот оттенок, — часто говорил он. — После семнадцатого века это уже никому не удавалось в полной мере. В старину цвету придавалось большое значение, и у великих художников были свои секреты, которыми они ни с кем не делились. Теперь все по-иному. Краски продаются в тюбиках, а это ведь совсем не то.

Одевшись, я зашла к отцу. Он уже ждал меня, а спустя несколько минут послышался осторожный стук в дверь. Это был дворецкий, который должен был лично сопроводить нас в столовую.

Мы шли довольно долго, пока наконец не оказались в другой части здания. Архитектура несколько изменилась. Судя по всему, замок был огромным и много раз достраивался на протяжении многих веков. Теперь нас уже окружал совсем иной стиль, характерный не для начала норманнского периода, а скорее для позднего Средневековья.

Мы вошли в небольшую комнату с расписным потолком, который сразу же привлек мое внимание. Я подумала, что было бы хорошо при случае рассмотреть его более внимательно. Здесь было очень много такого, что требовало детального изучения. Когда мы чуть ли не бегом миновали картинную галерею, я подумала о том, что отцу, так же, как и мне, нынче пришлось проявить немалую выдержку, чтобы воздержаться от просьбы остановиться и предоставить нам возможность хотя бы вскользь осмотреть полотна.

Комната с расписным потолком была своего рода приемной. Мне подумалось, что именно в такой комнате, должно быть, посетители ожидают королевской аудиенции. Да этот барон де Сентевилль и в самом деле живет, как король. Интересно, какое у него лицо? Мне почему-то казалось, что оно совершенно не подходит для миниатюры.

В комнату кто-то вошел. У меня захватило дух. Это был самый красивый мужчина из всех, кого я когда-либо видела. Среднего роста, светло-каштановые волосы и карие глаза. Его элегантный смокинг имел несколько более замысловатый покрой, чем я привыкла видеть на мужчинах дома, а белоснежную сорочку оттенял синий шарф сапфирового оттенка, заколотый булавкой с камнем, который, судя по блеску, мог быть только бриллиантом.

Он низко поклонился и поцеловал мне руку.

— Добро пожаловать, — произнес он по-английски. — Я счастлив приветствовать вас от имени моего кузена, барона де Сентевилля. Он сожалеет, что не может встретиться с вами сегодня. Барон будет здесь завтра. Вы, должно быть, голодны. Не желаете ли отобедать? Сегодня мы будем трапезничать… a trois… втроем… так сказать, в тесном кругу. Я подумал, что в день вашего приезда так будет удобнее. Все деловые вопросы мы обсудим завтра.

Отец поблагодарил его за любезный прием.

— Боюсь, что произошло небольшое недоразумение, — произнес он. — Вы ожидали ведь только меня… Моя дочь тоже художник. Мне уже трудно путешествовать без нее.

— Мы счастливы принимать в замке мадемуазель Коллисон, — поклонился наш собеседник.

Затем он сообщил, что его зовут Бертран де Мортимер и он приходится владельцу замка дальним родственником. Сам барон является главой рода… а он, Бертран де Мортимер, представляет одну из его, как бы поточнее выразиться, второстепенных ветвей. Понятно ли это?

Мы заверили его в том, что все отлично поняли и весьма благодарны мсье де Мортимеру за беспокойство о нашем комфорте.

— Барон наслышан о вашем мастерстве, — сказал он. — Как вам уже известно, он собирается жениться и хочет подарить невесте свой миниатюрный портрет. Барон закажет вам также и портрет невесты, если…

— Если ему понравится наша работа, — закончила за него я.

Мсье де Мортимер склонил голову в знак согласия с моим несколько прямолинейным заявлением.

— Я не сомневаюсь, что работа ему понравится, — добавил он. — Ваши миниатюры известны всей Европе, мсье Коллисон.

Трогательная радость, всегда озаряющая лицо отца, когда кто-то хвалил его работу, в этот раз была особенно пронзительной. Мое сердце сжалось от прилива нежности.

С каждой минутой отец держался все более уверенно, впрочем, как и я. Трудно было представить гостеприимного и предупредительного мсье де Мортимера в каком-либо ином качестве, и если великий и могущественный барон хоть немного походил на него, нам, поистине, ничто не угрожало.

— Барон — большой знаток живописи, — тем временем продолжал мсье де Мортимер, — а также ценитель красоты во всех ее проявлениях. Он видел многие ваши работы и составил о вас очень лестное мнение. Это и явилось причиной того, что он остановил свой выбор именно на вас, а не на ком-то из французских мастеров.

— Смею полагать, что в искусстве миниатюрного портрета англичане преуспели более, чем представители других наций, — охотно откликнулся отец, седлая своего любимого конька. — Это тем более странно, что, прежде чем попасть в Англию, это искусство уже получило широкое распространение в других странах. Ваш великий Жан Пюссель открыл свою мастерскую еще в четырнадцатом веке, в то время как Николас Хиллиард, которого принято считать основоположником английского искусства миниатюры, родился лишь два века спустя.

— Это искусство, должно быть, требует огромного терпения, — предположил мсье де Мортимер. — Не так ли?

— Еще какого! — подтвердила я. — А вы живете здесь вместе с вашим кузеном, мсье де Мортимер?

— Нет… нет. Я живу с родителями… в небольшом имении к югу от Парижа. В раннем детстве я… жил здесь некоторое время. А затем, спустя годы, научился управлять поместьем и жить как… comme il faut[7]… вы понимаете? Кузен — мой покровитель… Кажется, у вас это так называется.

— Что-то вроде направляющей руки, глава рода?

— Возможно, — с улыбкой кивнул молодой человек. — В сравнении с ним моя семья весьма… небогата. Кузен нам очень… э-э… полезен…

— Я вас отлично понимаю. Надеюсь, вы не считаете мои вопросы неуместными.

— Уверен, мадемуазель Коллисон, что вы не способны задавать неуместные вопросы. Мне льстит ваш интерес к моей семье.

— Когда мы… когда отец собирается писать чей-либо портрет, он старается как можно больше разузнать о своей будущей модели. Похоже, барон — очень влиятельный человек не только в Сентевилле, но во всей Франции.

— Он и есть Сентевилль, мадемуазель. Я мог бы очень много вам о нем рассказать, но будет лучше, если вы обо всем узнаете сами. Люди часто смотрят на одно и то же явление совершенно разными глазами, и, я полагаю, художник тем более видит по-своему.

Все же мои вопросы показались ему неуместными, подумала я. Этот мсье де Мортимер — воплощение осмотрительности. Но toujours la politesse[8]. Старая французская поговорка. Он прав. Мы должны узнать этого всемогущего барона сами.

Отец заговорил о замке. Было совершенно ясно, что он считает эту тему гораздо более безопасной.

Мы оказались правы в своих предположениях относительно времени строительства цитадели. Около 1066 года. Поначалу замок представлял собой укрепление, предназначенное прежде всего для отражения агрессии, и в нем едва хватало места для гарнизона. В течение последующих веков это сооружение постоянно достраивалось. Шестнадцатый век был эпохой строительства. Мода на перестройку феодальных замков возникла благодаря Франциску Первому, построившему Шамбор[9], который он в дальнейшем неоднократно достраивал и украшал. Сентевилль в годы его правления также претерпел значительные изменения, но это касалось лишь его внутреннего убранства. Кто-то принял мудрое решение сохранить его норманнский внешний вид, благодаря которому, собственно, замок и имел столь внушительный облик.

Мсье де Мортимер с большим воодушевлением говорил о замке и его художественных сокровищах.

— Барон — азартный коллекционер, — пояснил он. — Унаследовав множество шедевров, он всячески стремится приумножить свою коллекцию. Я с большим удовольствием покажу вам здешние редкости.

— Вы полагаете, барон даст на это свое согласие?

— Я уверен. Его, несомненно, порадует ваш интерес к прекрасному.

— Меня несколько беспокоит вопрос о том, где именно я буду писать портрет, — произнес отец.

— Ах да, разумеется. Барон уже не раз приглашал сюда специалистов, так что знаком с требованиями относительно освещенности помещения. Художники всегда работали в комнате, которую мы называем «солнечной». Она находится в самой современной части замка, возведенной в семнадцатом веке. Комната была построена таким образом, чтобы в нее со всех сторон проникал свет. Она высокая, и даже в потолке имеются окна. Вы ее увидите завтра. Думаю, она вам понравится.

— Судя по вашим словам, это идеальное помещение для работы художника, — кивнула я.

Мы пытались продолжать беседу, но разговор явно не клеился. Говорили о проделанном путешествии, о сходстве и различии между английским и французским сельскими пейзажами и прочих вещах такого же рода и значения, пока, наконец, он не произнес:

— Вы, должно быть, совершенно измучены. Позвольте, я распоряжусь, чтобы вас проводили в ваши комнаты. Хорошо отдохнув этой ночью, вы утром будете чувствовать себя намного лучше.

— И будем готовы встретиться с бароном, — добавила я.

Он улыбнулся, и его улыбка была такой теплой и дружеской, что я испытала ответный прилив симпатии. Он мне очень понравился. Безукоризненные манеры делали его отнюдь не женоподобным, как многих молодых щеголей, а просто очень приятным молодым человеком. Я отметила, что у него очаровательная улыбка. И хотя заявления о том, что мы своим присутствием оказали Сентевиллю большую честь, трудно было считать вполне искренними, тем не менее они помогли нам почувствовать себя достаточно непринужденно, что еще больше расположило нас к нему.

В этот вечер я испытывала невыразимое облегчение, но была так измучена путешествием и опасениями относительно того, что нас ожидает в его итоге, что уснула, едва коснувшись головой подушки.

Меня разбудил осторожный стук в дверь. Это одна из служанок принесла petit dejeuner[10], состоявший из кофе и хрустящих булочек с маслом и вареньем.

— Через десять минут, мадемуазель, я принесу горячую воду, — произнесла она.

Не вставая с кровати, я принялась за кофе, который оказался очень вкусным. Затем, почувствовав, что проголодалась, с аппетитом съела булочки.

В высокое окно светило яркое солнце, и я прониклась приятным волнением. Меня ожидало настоящее приключение.

Умывшись и одевшись, я отправилась в комнату отца. Его разбудили тогда же, когда и меня, так что он уже позавтракал и был полностью готов к активной деятельности.

За нами зашел мсье де Марньи. Ему было велено отвести нас к мсье де Мортимеру.

Вслед за ним мы направились в ту часть замка, где обедали накануне вечером. Бертран де Мортимер ожидал нас в комнате с расписным потолком, которую я про себя окрестила приемной.

— Доброе утро, — произнес он, одарив нас приятнейшей улыбкой. — Надеюсь, вы спали хорошо.

Мы заверили его в том, что спали именно так, и в том, что чрезвычайно благодарны за его заботу о нашем благополучии и самочувствии.

Он развел руками. Какие пустяки. Своим приездом мы оказали Сентевиллю большую честь.

— А теперь вы наверняка захотите взглянуть на «солнечную» комнату. Не угодно ли последовать за мной?

Комната привела нас в восторг.

Она была построена одним из баронов, при котором в замке жил и работал штатный художник.

— Смею надеяться, она вас устроит? — поинтересовался Бертран.

— Она просто превосходна! — откликнулась я, и отец со мной согласился.

— Заказчики так часто предлагают мне работать в совершенно неподходящих условиях, — добавил он. — Но это именно то, что нам нужно.

— Возможно, вам необходимо провести… предварительную подготовку… Как говорится, оборудовать рабочее место…

Я перевела взгляд на отца. Он кивнул.

— Да, разумеется, — проговорила я. — Тогда мы будем полностью готовы к началу работы.

— Вы начнете писать портрет сразу же, как только барон вернется?

— Видите ли, я предпочитаю немного пообщаться со своей моделью… поближе узнать этого человека, — нерешительно ответил отец.

— Я уверен, барон поймет вас правильно.

— Что ж, начнем готовиться, — обратилась я к отцу.

— Вы найдете дорогу обратно? — спросил мсье де Мортимер.

— Мы должны научиться.

— Все же я провожу вас в ваши апартаменты. Ну а в дальнейшем вы, надеюсь, уже сможете ориентироваться в замке самостоятельно.

— Я буду по пути запоминать ориентиры, — с улыбкой заверила я.

Итак, мы с отцом провели час или около того, перенося в «солнечную» комнату все необходимые материалы. Такие комнаты в Англии называли соляриями, и она просто идеально подходила для нашей цели. Отец отметил, что пока все идет великолепно.

Казалось, он выглядит несколько уставшим, и я заметила, что раз или два он моргнул, отводя глаза от яркого солнечного света, заливающего комнату. Да, на нашем пути могут возникнуть самые непредвиденные препятствия. Я не очень хорошо представляла себе, как именно мы будем создавать видимость того, что пишет миниатюру он, тогда как это предстояло сделать мне. Нас, несомненно, ожидал захватывающий опыт. Мне очень хотелось знать, чем все это может закончиться.

Было бы ужасно создать нечто, хоть на йоту уступающее высоким стандартам Коллисонов, да еще в ситуации, когда для нас был жизненно важен успех.

Когда мы вернулись к себе, я предложила отцу немного отдохнуть. До обеда еще оставался целый час, а путешествие и волнение, связанное с приездом в замок, вконец измотали его.

Я убедила отца прилечь, а сама решила взглянуть на замок снаружи. Надела шляпу, после недолгих поисков обнаружила нужную лестницу и спустилась в уже знакомый зал. Там увидела дверь, в которую мы входили накануне вечером, и затем оказалась во дворе. Мне не хотелось покидать пределы замка, поэтому я не стала переходить через ров. Оглядевшись, заметила калитку в стене, через которую проникла в замковый сад. Отсюда открывался необыкновенно красивый пейзаж. Сад спускался к самому рву. Было заметно, что за ним тщательно ухаживают. Здесь росло очень много цветов, причем их сочетания были просто идеальными. Барон был не лишен чувства цвета, если только он не нанимал людей, которые подбирали для него как цветы, так и цвета. Скорее всего так оно и было.

Я спустилась вниз и присела на траву, буйно растущую на берегу рва. Какая тишина! Я подумала о Клэр, оставшейся дома на хозяйстве, и об Иви, живущей теперь где-то в Африке. Мне было не по себе, хотя я беспрестанно убеждала себя в том, что для этого нет ни малейших оснований. Если барон обнаружит, что мой отец больше не может писать миниатюры, а он, тем не менее, захочет именно произведение Коллисона, ему не останется ничего иного, как обратиться ко мне. А если он откажется? Что ж, в таком случае мы вернемся домой.

Услышав чьи-то шаги, я резко обернулась и увидела приближающегося ко мне Бертрана де Мортимера.

— О! — произнес он, как будто удивившись. — Вы уже окончили свои приготовления?

— У нас было не так много работы… теперь только остается ждать… э-э… прибытия модели.

— Разумеется. — Он присел рядом со мной. — Теперь, когда вы посмотрели на замок при свете утреннего солнца, что вы можете о нем сказать?

— Величественный. Основательный. Впечатляющий. Угрожающий… Больше нечего добавить.

— Достаточно и этого.

Он пристально смотрел на меня, и я заметила, что его привлекательная внешность ничуть не пострадала от яркого дневного света. Более того, она смотрелась еще более выигрышно.

— Подумать только, что… все это принадлежит одному человеку… Мне это трудно себе представить, — проговорила я.

— Зато барон воспринимает это как нечто само собой разумеющееся. Его так воспитали. Он потомок своих славных предков. Подождите немного. Когда вы его увидите, то все поймете сами.

— Он… похож на вас?

Похоже, этот вопрос позабавил Бертрана.

— Мне кажется, если вы пожелаете обнаружить хоть какое-то сходство между нами, вам придется изрядно потрудиться.

— Вот как.

— Похоже, вы разочарованы.

— Так и есть. Если бы он оказался похожим на вас, я бы вздохнула с облегчением.

Внезапно он накрыл мою руку своей ладонью.

— Это очень приятный комплимент, — произнес Бертран.

— Это не комплимент. Это констатация факта.

Он улыбнулся, как мне показалось, несколько грустной улыбкой:

— Вы сами увидите, что он совершенно другой.

— Чего мне следует ожидать?

Он покачал головой.

— Будет лучше, если вы все узнаете сами. Все люди видят друг друга по-разному. Вы должны увидеть его собственными глазами.

— Именно это вы сказали вчера вечером и все же кое-что приоткрыли. У меня возникло ощущение, что барону очень нелегко угодить.

— Он всегда знает, чего хочет, причем только самого лучшего.

— А его невеста?

— Он собирается жениться на принцессе де Креспиньи.

— На принцессе!

— О да! Барон — не только один из самых богатых людей во Франции, но и один из самых влиятельных.

— А принцесса?

— Она происходит из старинного французского рода, в ее жилах течет королевская кровь. Ее семье удалось каким-то образом спастись во время революции.

— И семье барона тоже?

— Семья барона неистребима.

— Так, значит, это союз двух благородных семейств. Одно очень богатое, другое не столь богатое, зато королевских кровей. Так?

— Да. Принцесса состоит в родстве с королевскими домами Франции и Австрии. Весьма подходящая партия для барона. Поместья Креспиньи будут восстановлены в прежнем блеске. Если это кому-нибудь и под силу, так только барону.

— С его огромным состоянием, — пробормотала я.

— Иначе это было бы невозможно.

— А барон рад предстоящей женитьбе?

— Если бы это было не так, ни о какой женитьбе не было бы и речи.

— Будьте осторожны, — предостерегла его я. — Это уже сфера сугубо личного, не так ли?

— Пожалуй, — согласился Бертран. — Что ж, давайте сменим тему.

— …и поговорим о вас, — закончила за него я.

— …и о вас?

И я сама не заметила, как рассказала ему о жизни в Коллисон-Хаус: о вечеринках у Фаррингдонов, семье викария и сестрах Кэмборн, о романтическом замужестве моей матери и счастье, которое она обрела с отцом, о ее смерти, о том, как нам повезло с Иви, которая вышла замуж за миссионера и покинула уютно-предсказуемую английскую деревню ради романтических опасностей черной Африки.

— Но оставила нам Клэр, — добавила я. — Иви обо всем позаботилась еще до отъезда. Она умела каким-то непостижимым и в то же время самым естественным образом управлять всеми, кто ее окружал.

Бертран внимательно посмотрел на меня.

— Мне кажется, у вас тоже есть… подобные способности.

Я рассмеялась.

— У меня? Что вы! Меня настолько интересуют собственные дела, что я ничего не вижу вокруг себя.

— Я знаю! Живопись! Как я понял, вы тоже ею занимаетесь и она очень много для вас значит. Вы тоже собираетесь писать миниатюры, как и ваши предки?

— Этого мне хотелось бы больше всего на свете.

— Больше всего на свете? Разве вам не хотелось бы любви… семьи… детей?

— Не знаю. Возможно. Но прежде всего я хочу писать миниатюры.

Он улыбался, и я вдруг подумала, что много болтаю. Я ведь совсем не знаю этого человека. Откуда такое доверие к нему? Возможно, оно объясняется бесконечной добротой, которую он излучал… Или же все дело в том, что он производит впечатление опытности и надежности? Хотя, скорее всего, это впечатление создается лишь его одеждой и манерами…

Он располагал к себе, и я, похоже, сообщила ему слишком много. Если так будет продолжаться и дальше, глядишь, я поведаю ему и о слепоте отца…

— Теперь ваша очередь рассказывать о себе, мсье де Мортимер.

— В моей жизни нет ничего интересного.

— Как я поняла, в детстве вам приходилось жить здесь, в замке.

— Да, и в дальнейшем тоже. Барон изъявил желание, чтобы я пожил здесь и научился жизни.

— Какой?

— Жизни высшего света. Императрица Евгения установила в этом плане очень высокие стандарты, и барон желает им полностью соответствовать. Он сожалеет о падении монархии, но все же скрепя сердце примирился со Второй империей[11] и поддерживает Наполеона Третьего… без всякого энтузиазма, но как единственную альтернативу республиканскому строю.

— Барон часто бывает при дворе?

— Да. Но мне кажется, он лучше всего чувствует себя здесь, в Нормандии.

— Он, наверное, очень сложный человек…

— Интересная модель для художника, — улыбнулся Бертран. — Посмотрим, удастся ли вашему отцу обнаружить скрытые глубины его натуры.

— Для этого необходим большой портрет. Миниатюра предназначается для его возлюбленной, а следовательно, должна быть романтичной.

— То есть он будет выглядеть лучше, чем есть на самом деле?

— «Романтичный» не обязательно означает «приукрашенный».

— Вряд ли барон захочет, чтобы его представляли в романтическом свете. Он так гордится своим умом и проницательностью.

— А почему вы полагаете, что романтичность и проницательность плохо сочетаются?

— Вы считаете иначе? Мне всегда казалось, что романтично настроенные люди воспринимают мир только в розовом свете.

— Именно так мой отец и должен представить барона глазам принцессы — в розовом свете… Мне, пожалуй, пора возвращаться.

Он вскочил и протянул мне руки. Я подала ему свои, и он помог мне подняться.

Некоторое время мсье де Мортимер стоял неподвижно, не выпуская моих рук. Это длилось всего несколько мгновений, но как мне показалось, достаточно долго. Я отметила полный покой и тишину, неподвижную воду, возвышающиеся над нами грозные стены, и меня охватило волнение.

Слегка покраснев, я отняла руки.

— Быть может, сегодня днем… если вы не будете заняты… — нерешительно начал он.

— Пока не вернется барон, мы совершенно свободны, — ответила я.

— Вы ездите верхом?

— Да, очень часто. Я помогала объезжать лошадей Фаррингдонов. В том большом поместье, о котором рассказывала… Они делали вид, что я оказываю им некую услугу, хотя было совершенно ясно, что эту услугу оказывают мне они.

— Именно так и оказываются услуги, — кивнул он. — Если кто-то ожидает благодарности, то это уже не услуга.

— Я с вами полностью согласна. Но почему вы спросили, езжу ли я верхом?

— Потому что в случае положительного ответа собирался предложить прогулку после обеда. Как вы на это смотрите?

— С большим удовольствием.

— У вас есть амазонка?

— Я взяла с собой одну… так, на всякий случай, не особенно рассчитывая на то, что она мне пригодится, да еще так скоро.

Бертран слегка коснулся моей руки.

— Я очень рад, что вы приехали, — искренне произнес он. — Это так увлекательно… узнавать вас.

Легкая дрожь волнения пробежала по моей спине. Какое чудесное утро, подумалось мне, и как чудесно находиться здесь, на залитой солнцем лужайке у мощных крепостных стен, глядя на серебрящуюся на солнце воду. Но приятнее всего было то, что рядом, не сводя с меня восхищенного взгляда, стоял интересный, прекрасно воспитанный и необыкновенно красивый молодой человек.

Верховая прогулка с Бертраном де Мортимером оказалась чрезвычайно увлекательным занятием. Нас окружали восхитительные пейзажи, а я ведь так любила ездить верхом и любоваться красотами природы. Казалось, меня с нетерпением ждут необычайные приключения, к которым так властно манила авантюрная жилка. Я чувствовала, что мне предстоит окунуться с головой в гущу стремительных и загадочных событий. Возможно, меня ожидали серьезные опасности, но, видимо, я родилась с любовью к риску, а значит, была готова заглянуть в бездну, вместо того чтобы занять более безопасную позицию.

Мне трудно было понять причину неожиданно нахлынувшего восторга. Я лишь ощущала наслаждение, вызванное то ли мерной рысью лошади, то ли великолепным ландшафтом, то ли еще чем-то, не поддающимся описанию.

Конечно, отчасти причиной этого состояния было общество молодого человека. Еще ни к кому я не испытывала такого влечения после столь короткого знакомства. Я была буквально очарована общением с ним. Мы болтали о разных пустяках, шутили, смеялись, а время летело приятно и незаметно.

— Похоже, мы стали друзьями во мгновение ока, — заметила я.

— Время всегда кажется мгновением, когда с нами происходит что-то хорошее, — сказал он. — Жизнь слишком коротка. Я не забываю о том, что вы приехали отнюдь не навсегда. Как же я смогу узнать вас, если не буду спешить? Сколько требуется времени для написания миниатюрного портрета?

— Все зависит от того, как будет продвигаться работа.

— Думаю, что недолго.

— Да, пожалуй, барон захочет, чтобы портрет был написан как можно скорее.

Упоминание о бароне слегка отрезвило меня. Я настолько безмятежно наслаждалась настоящим, что совсем позабыла о ближайшем будущем.

Очарованная происходящим, я не осознавала, что со мной происходит. Впоследствии мне стало понятно, что именно так ощущают действительность люди, когда в кого-нибудь влюбляются. Со мной это случилось впервые.

Ведь мою жизнь можно было назвать весьма и весьма уединенной, так что я почти не видела в ней молодых мужчин. И уж точно никого, хотя бы отдаленно напоминающего Бертрана де Мортимера. Его необычайно привлекательная внешность, элегантность, готовность сделать все, от него зависящее, чтобы помочь нам, его мягкость в сочетании с чувством собственного достоинства буквально очаровали меня. Но с другой стороны, я ощущала подспудное желание защитить его, что казалось очень странным. Я не понимала, откуда возникло это желание, но ведь тогда все мои эмоции были неоднозначны и непонятны мне самой. Более всего изумляла сила чувств, которые я испытывала к почти незнакомому человеку.

Так что мое волнение можно было считать вполне естественным. На обратном пути мы пустили лошадей вскачь. Вдали показался замок. Мы галопом неслись по лугу, ветер свирепо трепал мои волосы и пытался сорвать жесткую шляпу-котелок. Мне безумно нравилось ощущение стремительного преодоления препятствия. Нравилось слышать дробный топот копыт и видеть рядом с собой его — смеющегося, от всей души наслаждающегося этой безумной скачкой.

Волнение. Приключение. Риск. И опасность… определенно опасность. Приехать сюда под ложным предлогом, разработать коварный план создания миниатюры, которую предстояло выдать за работу моего отца… Конечно же, мы подвергали себя опасности.

И все же это было так увлекательно.

Я почувствовала перемену в окружающей атмосфере, едва приблизившись к конюшне. К нам поспешно подошел один из конюхов.

Барон вернулся.

Радостное волнение враз уступило место недоброму предчувствию. Я взглянула на Бертрана де Мортимера. Он будто уменьшился в размерах.

Пришло время испытания.

Я не ожидала, что это произойдет так скоро, но, когда мы вошли в большой зал, там нас уже ожидал господин барон.

Секунду или две царило молчание, пока он смотрел на нас. Тут я и почувствовала, что оправдываются все мои худшие опасения.

От него исходило ощущение силы, но к этому я была готова. Он также был очень высоким и широкоплечим, отчего казался ниже ростом и массивнее, чем был на самом деле. Темный костюм для верховой езды выгодно оттенял его густые белокурые волосы, которые блестели в солнечных лучах, льющихся в высокие окна. Его серые, стального оттенка глаза пристально смотрели на меня. Нос был довольно крупным, но прямым, а благодаря свежей коже барон выглядел энергичным и пышущим здоровьем. Было в нем что-то такое, что повергло меня в тревогу. Я уже отнюдь не была уверена в том, что нам удастся обмануть этого человека.

Не спуская с меня глаз, он приблизился к нам, насмешливо вскинув правую бровь.

— Бертран, — произнес он, — почему ты не представляешь меня своей спутнице?

— Ах да, — ответил Бертран со смешком, который можно было назвать смущенным. — Мадемуазель Коллисон.

— Мадемуазель Коллисон? — Он замолчал, вопросительно глядя на меня.

Я всегда считала, что лучший способ защиты — это нападение, потому быстро произнесла:

— Я приехала с отцом. Его зовут Кендал Коллисон, и ему предстоит писать миниатюрный портрет барона де Сентевилля.

Он поклонился.

Я поспешно продолжала:

— Я путешествую с отцом и помогаю ему.

— Думаю, о вас позаботились. Я имею в виду здесь, в замке. Вижу, что мсье де Мортимер отлично справляется с обязанностями хозяина в мое отсутствие.

— Так, значит, — ответила я, — вы и есть барон де Сентевилль. Рада познакомиться.

— Насколько я понимаю, вы были на верховой прогулке.

— В ожидании вашего возвращения я решил показать мадемуазель Коллисон окрестности замка, — пояснил Бертран.

— И как вы находите окрестности замка, мадемуазель Коллисон?

Английский барона был хорош, но произношение несколько уступало произношению Бертрана.

— Здесь очень красиво.

— А что вы думаете о замке?

— Как там вы его описывали? — взглянул на меня Бертран. — Впечатляющий. Неприступный. Величественный…

— Я счастлив, мадемуазель Коллисон. Признаюсь, мне льстит, когда кто-то восхищается моим замком. А теперь хотелось бы познакомиться с вашим отцом.

— Я схожу за ним. Он сейчас отдыхает.

Он покачал головой.

— Не стоит. Я сделаю это за обедом. Передайте ему, пожалуйста, что желательно приступить к портрету уже завтра утром.

— Завтра утром. Это слишком рано. Мой отец всегда стремится получше узнать свою модель, прежде чем начать писать ее портрет.

— Думаю, ему не потребуется много времени, чтобы составить обо мне правильное представление. Высокомерный, властный, нетерпеливый и упрямый.

Я рассмеялась.

— Вы весьма низкого мнения о себе, барон.

— Напротив, высокого. Я считаю эти качества совершенно необходимыми для того, чтобы в полной мере наслаждаться жизнью. Попросите отца подготовиться к началу работы завтра утром. Я не хочу тратить слишком много времени на позирование.

Я пожала плечами и взглянула на Бертрана.

— Живопись существует по иным законам, нежели обычная жизнь. Она не сводится лишь к нанесению красок на пластину слоновой кости, пергамент или любую другую основу.

— Неужели? И что же еще для этого необходимо?

— Знакомство с моделью. Художник должен знать, какова суть характера изображаемого человека.

— Ах, мадемуазель Коллисон, вот чего бы я не хотел, так это чтобы кто-либо, и в особенности моя невеста, проник в суть моего характера. Существуют вещи, которые лучше не извлекать на поверхность.

Он пристально изучал меня, и я вдруг вспомнила о своих растрепанных волосах. И почувствовала, как краска заливает щеки, и подумала: он смеется надо мной, при этом ставя меня на место, напоминая, что нас наняли только лишь для того, чтобы мы исполняли его желания. Он был крайне неприятен. Неужели именно такого обращения нам и следует ожидать от богатых клиентов? Неужели они ставят художника на одну ступень с торговцем?

Я не собиралась терпеть подобное отношение, и мне не было дела до того, оскорбит его мой ответ или нет. Мы могли вернуться домой, а он нашел бы другого художника, который написал бы для его невесты именно такую миниатюру, какую было угодно лицезреть господину барону.

— Если вы желаете получить миленькую простенькую картинку, барон де Сентевилль, вам незачем было приглашать известного художника, — заявила я. — Прошу прощения, вынуждена вас покинуть. Я сообщу отцу, что вы уже в замке. Вы познакомитесь с ним за обедом, а заодно договоритесь относительно первого сеанса.

И начала подниматься по лестнице, ощущая его взгляд на своей спине.

Он что-то сказал Бертрану, но что именно, я не расслышала.

К обеду надела зеленое бархатное платье и тщательно уложила волосы в высокую прическу. Я выглядела несколько старше своих лет, а зеленый бархат всегда вселял в меня уверенность, которая в данном случае должна была мне очень и очень пригодиться.

Я предупредила отца о том, что барон может оказаться весьма непростым клиентом.

— Правда, я видела его лишь мельком, в холле, но уверена, что он о себе необыкновенно высокого мнения и смотрит на всех окружающих свысока. Крайне неприятный тип. Боюсь… он ничуть не напоминает мсье де Мортимера.

— М-да, образец истинного джентльмена, — откликнулся отец.

— Отец, я не уверена, что нам удастся его обмануть. Это будет очень трудно сделать. А если он обнаружит подлог, то может отреагировать на это весьма резко.

— Что ж, давай посмотрим на ситуацию с другой стороны, — предложил отец. — Все, что он может сделать, — это отправить нас назад в Англию и отказаться от заказа. Если он так поступит, то лишь потому, что не разбирается в искусстве. Твоя миниатюра будет ничуть не хуже той, которую мог бы создать я. Он получит Коллисона, поэтому ему не на что будет жаловаться. Не беспокойся.

Когда мы были готовы, за нами зашел Бертран. Он сказал, что проводит нас в столовую.

Такая забота была приятна. Он, должно быть, догадался, что знакомство с бароном оказалось для меня не слишком приятным.

— Барон привык к тому, что все немедленно соглашаются с ним, — осторожно произнес он.

— Да, я заметила, что ему не нравится, если кто-то ведет себя иначе.

— Полагаю, он просто изумлен, не более того. Как бы то ни было, вы имеете полное право не соглашаться с ним. В конце концов, ваш отец — знаменитый Кендал Коллисон. Я уверен, что барон непременно проникнется уважением к нему. Он всегда восхищается художниками.

— И совершенно не восхищается их дочерьми.

— Ну… я думаю, знакомство с вами его в некоторой мере позабавило.

— Странная манера забавляться. В любом случае я не намерена выступать в роли шута.

— Все будет хорошо. Только не давайте ему понять, что он… как это говорится… раздражает вас. В этом случае он будет еще больше стремиться вывести вас из себя.

— Отвратительный характер.

— Пожалуй, он согласился бы с вами.

— Ему бы родиться на несколько веков раньше. К счастью, цивилизация успела продвинуться далеко вперед.

Бертран рассмеялся.

— Как же вы категоричны. Не так уж плохо он себя вел. Мне кажется, он вас заинтересовал.

— Мне ведь предстоит… — и умолкла, чуть было не сказав, что собираюсь писать его портрет, а затем неуклюже закончила: — …помогать отцу.

Из своей комнаты вышел отец. Он выглядел очень слабым и больным, так что я ощутила страстное желание защитить его. Если барон посмеет хоть каким-то образом обидеть его, я выскажу все, что думаю.

Барон ждал нас в комнате с расписным потолком. С ним была женщина, чья внешность меня весьма поразила. Вначале она казалась мне красавицей, но в течение вечера я поняла, что она производит такое впечатление лишь благодаря своей пластике, одежде, осанке и безупречным манерам. Она была из числа тех женщин, которые надевают красоту подобно ювелирному украшению. Это была иллюзия, но весьма искусная. Рот слишком велик, глаза слишком малы, нос был слишком короток, чтобы его можно было назвать красивым… но все же она излучала элегантность, изящество и выглядела красавицей.

Барон церемонно приветствовал нас. На нем был темно-синий бархатный смокинг и белоснежная рубашка. Он тоже выглядел очень элегантно. Зеленое бархатное платье показалось мне давно уже вышедшим из моды. Я не ощущала той уверенности, которую оно придавало мне в особняке Фаррингдонов.

— О, — произнес барон, — а вот и наш художник! Вы поистине знамениты, сэр, и для нас большая честь принимать вас. Николь, это мсье Кендал Коллисон и его дочь мадемуазель Коллисон. С мадемуазель Коллисон мы уже познакомились… бегло… можно сказать, совсем на бегу. Мои дорогие мсье и мадемуазель Коллисон, позвольте представить вам мадам де Сент-Жиль.

Я взглянула на ее холеное лицо. Маленькие темные глаза смотрели вполне дружелюбно. Если я рядом с ней почувствовала себя неуклюжей и непривлекательной, в том не было ее вины. Я не испытала к ней той антипатии, которой уже успела проникнуться в отношении барона.

— Бертран, думаю, нам пора садиться за стол, — произнес хозяин замка.

— Да, — ответил Бертран и подал руку мадам де Сент-Жиль. Барон взял под руку меня.

Я была изумлена, потому что никак не ожидала подобной церемонности. К тому же меня отталкивала непосредственная близость барона.

Мне показалось, он понимает, что мне неприятно даже просто касаться рукой его рукава.

Через плечо он оглянулся на моего отца.

— Увы, мсье Коллисон, — вздохнул он, — для вас нет дамы. Зато вы — наш почетный гость.

Отец ответил, что счастлив быть гостем господина барона и что господин барон слишком добр.

Что ж, подождем и посмотрим, так ли это, угрюмо подумала я.

Обед состоял из множества изысканных блюд, еще более изысканных, чем накануне. Однако настроение за столом было очень напряженным, что объяснялось присутствием барона.

Из уважения к отцу разговор в основном касался искусства.

— Мой отец был коллекционером, — сообщил барон. — И я пошел тем же путем. Меня всегда влекло к искусству, будь то литература, скульптура, музыка или живопись… И при этом я всегда исповедовал абсолютную независимость суждений. Не сомневаюсь, что вы со мной согласитесь, мсье Коллисон. Как и любой великий мастер, пожалуй. Мне нравится какое-либо произведение вовсе не потому, что в обществе так принято на него реагировать. Это произведение должно затронуть меня лично, затронуть струны моей души. Отказаться от этой независимости во имя моды означало бы сослужить искусству весьма дурную службу. Произведение мне нравится только в том случае, если оно что-то значит для меня, а не из почтения к имени его создателя в углу, если это картина, или на обложке, если это книга.

Я мысленно поаплодировала и подумала, что надо будет не забыть напомнить ему об этом, если обнаружится, что именно я, женщина, написала его портрет. Разумеется, только после того, как он выразит свое одобрение.

— Вы совершенно правы, барон, — произнесла мадам де Сент-Жиль. — Я полностью с вами согласна.

Он озорно на нее посмотрел.

— На твоем месте, Николь, я бы все-таки запоминал имена художников… потому что, моя дорогая, ты недостаточно разбираешься в искусстве, чтобы высказывать свое независимое мнение.

Николь рассмеялась.

— Знаете ли, а ведь барон прав, — сказала она. — Вы сочтете меня абсолютной невеждой. Зато у меня есть немаловажное достоинство: я осознаю свое невежество. А ведь большинство людей никак не способно к такой самооценке. Вы согласны с тем, что это достоинство?

— Еще какое! — воскликнул барон. — Ах, если бы все люди были наделены твоим здравым смыслом!

— Но кто в итоге решает, чье мнение истинно? — спросила я. — Одна английская поговорка гласит: «У меня хороший вкус. А у всех, кто со мной не согласен, вкус плохой».

— Я вижу, за нашим столом сидит философ, — произнес барон, пронзая меня своим ледяным серым взглядом. — Что ты на это ответишь, Николь? Лично мне возразить нечего.

Затем он заговорил с отцом. Нам предстояло начать портрет уже следующим утром. Барону не терпелось поскорее покончить с этим делом, поскольку он не мог надолго задерживаться в замке. Его ожидали нерешенные проблемы в Париже.

— Творческий процесс нельзя торопить, — возмутилась я.

— Теперь я понимаю, почему вы взяли с собой дочь, — язвительно произнес барон. — Она будет следить за порядком.

— Я не могу обойтись без помощи Кейт, — ответил отец, — так как всецело на нее полагаюсь.

— У каждого человека обязательно должен быть кто-нибудь, на кого он или она могли бы положиться. Ты согласна, Николь? Мадемуазель Коллисон? Бертран?

Бертран ответил, что это было бы весьма приятно осознавать.

Мадам де Сент-Жиль сказала, что это абсолютно необходимо.

Я заметила, что, по моему мнению, каждый человек, насколько это возможно, должен все же полагаться только на себя.

— Я вижу, вы именно так и поступаете, мадемуазель, — кивнул барон. — Между прочим, меня просто потрясла миниатюра, которую вы, мсье Коллисон, написали с графа фон Энхайма. Я видел ее, когда ездил в Баварию. Честно говоря, именно она склонила чашу весов в вашу пользу, когда я размышлял, к кому мне обратиться с этим заказом.

— Граф — очень милый человек, — кивнул отец. — Мое пребывание в его владениях было чрезвычайно приятным. Просто сказочное место. Я его никогда не забуду.

— Миниатюра графини мне тоже понравилась. Она там похожа на принцессу из сказки.

— Красивая женщина…

— Мне ее черты кажутся неправильными.

— Внутренняя красота, — задумчиво проговорил отец. — Ее трудно передать словами.

— Но вам удалось запечатлеть ее с помощью красок. Эфемерное качество… согласен. Чувствуется ее доброта. Прелестная работа. Могу заверить, граф в восторге от вашей работы. Он с гордостью показывал мне обе миниатюры.

Отец просиял от удовольствия.

— Надеюсь, вы также останетесь довольны, господин барон.

— Так и будет. Я хочу, чтобы вы написали с меня свою лучшую работу. Мой Коллисон должен превзойти все, что было создано ранее. Между прочим, в моей коллекции уже есть один Коллисон. Эта миниатюра была написана, судя по костюму, в середине семнадцатого века. Полагаю, она была создана сразу после того, как приверженцы Кромвеля опустошили вашу страну. Наша чернь совсем недавно устроила то же самое… Эта миниатюра — одна из самых ценных в моей коллекции.

— И вы знаете, кто был моделью?

— Нет. Она так и называется: «Незнакомка». Но в углу стоят совершенно отчетливые инициалы К. К. Я их не сразу заметил, но по стилю определил, что это, конечно же, Коллисон. Увидев вашу дочь, я пришел к заключению, что это портрет кого-то из членов вашей семьи. Сходство налицо. Цвет волос и определенное… — он замолчал, затем продолжил, покачав головой: … je ne sais quoi…[12]

— Мне не терпится на нее взглянуть! — воскликнул отец.

— Увидите. Непременно увидите.

Я была взволнована разговорами об искусстве и обширными познаниями барона в этой области. Мне хотелось как можно больше узнать об этом человеке, и казалось, я уже несколько преуспела в этом. Он высокомерен, богат, влиятелен и всегда добивается желаемого. Знаток искусства и по-настоящему любит его. Я поняла, что его почти невозможно обмануть. Мне не терпелось обсудить с отцом план наших действий в этой непростой ситуации. Мысль, что уже на следующее утро нам предстоит начать работу, переполняла меня тревогой.

Встав из-за обеденного стола, мы вернулись в комнату с расписным потолком. Там подали ликер. Напиток оказался сладким и весьма приятным на вкус.

Спустя некоторое время барон произнес:

— Я вижу, мсье Коллисон устал. Бертран, проводи мсье Коллисона в его комнату. А вы, мадемуазель Коллисон, насколько я могу судить, совсем не устали. Думаю, вы с удовольствием задержитесь и еще немного поболтаете с нами.

Я ответила утвердительно, и Бертран с моим отцом вышли, оставив меня в обществе барона и мадам де Сент-Жиль.

— Завтра, — заговорил барон, пристально глядя мне в глаза, — я покажу вам свои сокровища. Вы уже осмотрели замок?

— Мсье де Мортимер был очень любезен и кое-что мне показал.

Барон щелкнул пальцами.

— Бертран… как бы это сказать… не чувствует этот замок… его дух… ты согласна со мной, Николь?

— Это ведь ваш замок, не так ли? Он здесь, как и все мы, лишь гость, не более того.

Барон ласково похлопал Николь по колену. Судя по всему, он с ней в довольно близких отношениях.

— Да, мадемуазель Коллисон, — произнес он. — Этот замок — мой дом. Его возводили мои предки. Более того, это одно из первых укреплений, построенных норманнами во Франции. Сентевилли живут здесь уже много веков, с того далекого времени, когда Великий Ролло опустошал побережье Франции, причем настолько успешно, что французский король понял: единственным способом положить этому конец является передача захватчикам определенной части Франции, что он и сделал. Вот эта часть и является Нормандией. Только не вздумайте считать нас французами. Это распространенная ошибка. Мы — потомки древних скандинавов, покинувших свои сказочные фиорды и явившихся сюда, во Францию…

— Франция была уже достаточно цивилизованной страной, когда викинги приплыли сюда на своих челнах и начали грабить ее, — напомнила я ему.

— Зато викинги были завоевателями, мадемуазель Коллисон. Непобедимыми завоевателями. И в ту пору, когда наш великий герцог Вильгельм покорил вас, англичан, замок Сентевилль уже стоял на этом месте.

— В тот раз скандинавы победили, потому что король Гарольд едва успел вернуться со своей армией с севера, одержав там убедительную победу, — возразила я. — Если бы армия не была утомлена сражениями и переходами, победа могла оказаться вовсе не на вашей стороне. Более того, вы говорите, что победили англичан. Но англичане — это весьма неоднородная нация. Англы, саксы, юты, потомки римлян… и, разумеется, блистательных викингов. Поэтому столь бурное ликование по поводу побед, одержанных Вильгельмом так много лет назад, представляется мне несколько неуместным.

— Ты видишь, Николь, как мадемуазель Коллисон ставит меня на место?

— Убедительность ее аргументов приводит меня в восторг, Ролло.

Ролло! — подумала я. Так вот как его зовут! Должно быть, на моем лице отразилось удивление, потому что он продолжал:

— Да, я — Ролло. Меня назвали в честь первого викинга, превратившего эту часть Франции в Нормандию. Его боевой клич звучал так: «Ха! Ролло!» И он оставался кличем викингов еще много веков спустя.

— Нынче, я полагаю, он уже вышел из употребления.

Я сама не понимала своего стремления перечить ему по каждому поводу. Это было в высшей степени неразумно, поскольку мы задались целью угодить ему, а вместо этого я делала все, чтобы восстановить его против себя.

Однако было не похоже, чтобы мое поведение вызывало его неудовольствие. Более того, он улыбался, и мне пришло в голову, что, возможно, ему нравится эта беседа. Мое поведение граничило с грубостью, и мне казалось странным, что его, окруженного со всех сторон льстецами и подхалимами, это нисколько не задевает. Видимо, ему очень редко приходилось сталкиваться с противодействием любого рода.

Но Николь была менее всего похожа на человека, склонного к лести. Наверное, именно это его и привлекало в ней, ведь она ему, несомненно, нравилась.

Вернулся Бертран.

— Возможно, вам хочется немного прогуляться перед сном? — обратился он ко мне.

Я с готовностью вскочила на ноги.

— Это было бы просто чудесно!

— Вам нужно что-то накинуть на плечи. Принести шаль?

— Возьмите мою, — предложила Николь. — Мне она сейчас не нужна, а вас избавит от необходимости возвращаться в свою комнату.

Она протянула мне почти невесомый, украшенный блестками шарф из шифона.

— О! Спасибо! — воскликнула я. — Он такой… красивый. Я боюсь его испортить.

— Вздор! — заявила Николь, подходя и набрасывая шарф мне на плечи. Я подумала, что она очень милая.

Мы с Бертраном вышли во двор и спустились ко рву.

— Ну, что вы можете сказать о бароне? — поинтересовался он.

— Слишком серьезный вопрос, чтобы можно было однозначно ответить на него, — сказала я. — Все равно что показать кому-то Ниагарский водопад и потребовать тут же описать его во всех подробностях.

— Такое сравнение его бы позабавило.

— Могу отметить, что он отлично осознает свою силу и требует безусловной покорности всех окружающих.

— Да, — согласился Бертран. — Он действительно осознает свое превосходство и уверен в абсолютной законности собственных притязаний.

— Что ж, это, возможно, и хорошо, но только если совпадает с истинными желаниями окружающих его людей.

— Вы наблюдательны, мадемуазель. В случае со мной именно так и было до сего времени.

— Что ж, тогда, — заявила я, — вам следует подготовиться к тому, что однажды ваши желания не совпадут… Мне очень понравилась мадам де Сент-Жиль.

— Она считается одной из самых привлекательных женщин парижского общества. Их союзу с Ролло уже… семь лет.

— Их… союзу?

— А вы разве не догадались? Она ведь его любовница.

— Но, — с трудом подыскивая слова, попыталась возразить я, — я полагала, что он собирается жениться на этой… принцессе.

— Собирается. Видимо, ему придется прекратить отношения с Николь, хотя, возможно, всего лишь на некоторое время. Она, как светская женщина, к этому вполне готова.

Я молчала.

Он коснулся моей руки.

— Боюсь, я вас шокировал. Разве вы не догадались сами об их отношениях?

— Честно говоря, я далека от всего этого. Николь… она не выглядит огорченной.

— Конечно, нет. Она всегда знала, что когда-нибудь Ролло женится. У него несколько любовниц, но Николь всегда была главной.

Меня пробрала дрожь. Шарф Николь, похоже, нисколько не согревал. Его руки касались этого клочка шифона, — подумала я. И представила его вместе с Николь… чувственным… требовательным… циничным.

Это была ужасная картина. Я уже не хотела писать с него миниатюру. Оказывается, о модели можно узнать и чересчур много…

Следующим утром началось наше испытание. Я поставила стул для барона таким образом, чтобы на его лицо падал яркий свет. Отец сел напротив. Мы решили, что основой будет слоновая кость, которая отлично зарекомендовала себя еще с начала восемнадцатого века. Я сидела в углу, стараясь запомнить каждую черточку его лица: чувственные губы, которые могли быть и жестокими, и нежными, великолепный высокий лоб и густые белокурые волосы.

Барон сказал, что когда миниатюра будет окончена, он оправит ее в золотую рамку, к тому же украшенную бриллиантами и сапфирами. Это, видимо, было причиной того, что он надел синий сюртук, который, несомненно, был ему к лицу. Даже его серые глаза теперь немного отливали голубизной.

Я сгорала от желания взять в руки кисть. И очень переживала за отца. Он работал молча, без видимого напряжения. Я спрашивала себя, осознает ли он, какие именно детали уже недоступны его зрению.

Сегодняшнее утро прояснит очень многое. Мы узнаем, сможем ли осуществить наш план или нет. Я не была уверена, что мне удастся написать достойную миниатюру по памяти, пусть даже опираясь на наброски отца, и не сомневалась, что, если бы представилась возможность работать самостоятельно, я бы написала изумительный портрет. Сумела бы передать его высокомерие и непоколебимую убежденность в том, что весь мир принадлежит только ему. Я бы привнесла в миниатюру известную степень враждебности, которую испытывала к барону. Создала бы портрет его души… И это могло бы ему не понравиться. Да что там, совершенно точно не понравилось бы…

Пока отец работал, барон говорил, обращаясь в основном ко мне.

Была ли я вместе с отцом при баварском дворе? Не была? Он приподнял брови, будто спрашивая, почему же я тогда приехала в Нормандию.

— В таком случае вы не видели портрет графини и не могли оценить ее внутреннюю красоту.

— Очень жаль.

— Мне все кажется, что мы с вами уже встречались. Должно быть, все дело в портрете «Незнакомки». Впрочем, она мне уже не кажется незнакомкой.

— Мне не терпится взглянуть.

— А мне — показать ее вам. Как продвигается работа, мсье Коллисон? Я хорошая модель? Будет очень интересно наблюдать за рождением моего изображения.

— Все идет хорошо, — ответил отец.

— А еще, — добавила я, — у нас существует правило: никто не должен видеть миниатюру до тех пор, пока она еще не окончена.

— Не уверен, что смогу принять это правило.

— Это совершенно необходимо. Вы должны предоставить художнику свободу действий. Критика в процессе работы может иметь катастрофические последствия.

— А похвала?

— Тоже нежелательна.

— Вы всегда позволяете своей дочери устанавливать правила, мсье Коллисон?

— Это мои правила, — сухо ответил отец.

Вслед за этим барон рассказал мне о некоторых картинах своей коллекции, состоящей отнюдь не из одних миниатюр.

— С каким удовольствием я буду хвастаться перед вами своими сокровищами, мадемуазель Коллисон! — заявил он.

Спустя час отец отложил кисть. Для первого сеанса вполне достаточно, заметил он. Кроме того, ему показалось, что господин барон устал позировать.

Барон встал и потянулся, признавшись, что ему непривычно так долго сидеть на одном месте.

— Сколько потребуется сеансов? — поинтересовался он.

— Этого я пока сказать не могу.

— В таком случае, я вынужден настаивать на том, чтобы мадемуазель Коллисон тоже на них присутствовала. Так мне будет веселее.

— Отлично, — ответила я, пожалуй, слишком поспешно.

Он поклонился и оставил нас одних.

Я взглянула на отца, который выглядел очень усталым.

— Свет такой яркий, — пожаловался он.

— Это именно то, что нам нужно.

Я тщательно изучила его работу. В целом она мне понравилась, но я подметила один или два неуверенных штриха.

— Я внимательно его разглядывала и очень хорошо запомнила лицо, так что могу писать портрет, пользуясь тем, что уже сделал ты, и тем, что я знаю и помню. Пожалуй, лучше всего немедленно приступить к работе. Наверное, я всегда буду начинать работать сразу же после его ухода, пока в памяти еще свежи детали. Посмотрим, что у нас получится. Работать без модели будет нелегко.

Я приступила к миниатюре. Его лицо стояло передо мной так же отчетливо, как если бы он продолжал сидеть напротив. Я наслаждалась работой. Нужно передать этот голубой оттенок, появившийся в его стальных глазах благодаря синему сюртуку. Я как будто воочию видела эти глаза… в них светились сильные чувства… властолюбие, упрямство, разумеется, звериная похоть… да, нужно передать чувственный изгиб его губ. Пират, подумала я. Скандинавский пират. Это же видно по его лицу. С кличем «Ха! Ролло!» он ведет свой корабль по Сене… грабит, мародерствует, сжигает дома, насилует женщин… о да, однозначно, он свирепо насилует женщин… захватывает земли, строит неприступные крепости и, укрывшись за их стенами, отражает любые попытки выбить его оттуда.

Еще никогда я не создавала портреты с таким азартным удовольствием. Скорее всего, это отчасти объяснялось необычностью метода, а также антипатией, которую я к нему испытывала. Сильные эмоции помогали работать, вдыхали жизнь в рождающееся прямо на глазах произведение.

Отец внимательно наблюдал за моей работой.

Наконец я отложила кисть.

— Ах, отец, — вздохнула я, — мне так хочется создать шедевр! Хочется обмануть барона, но только так, чтобы его Коллисон стал лучшим из всех предыдущих!

— Очень надеюсь, что у нас все получится… — поддержал меня отец. Но на его лице была написана такая беспомощность, что мне захотелось обнять и утешить этого пожилого человека, как маленького ребенка.

Какая жестокая судьба! Быть великим художником и лишиться возможности заниматься любимым делом!

Но все же утро было удачным. Я довольна своей работой.

Мы с отцом пообедали вдвоем, поскольку Бертран уехал куда-то вместе с бароном и Николь, после чего я предложила отцу отдохнуть. Он выглядел усталым. Сегодняшний сеанс был чрезмерной нагрузкой для его глаз.

Проводив его в комнату, я отправилась на прогулку, по обыкновению прихватив с собой альбом для набросков.

Спустилась ко рву и села прямо на траву. И тут же вспомнила, как мы с Бертраном пришли сюда, и как беседовали, и как безмятежно провели время. Он так выгодно отличался от барона, был таким мягким и добрым. Я не могла понять, как женщины, подобные Николь, могут унижаться ради мужчин, подобных барону. В нем ведь не было ничего привлекательного. Разумеется, он очень влиятельная фигура, а считается, что власть притягательна для некоторых, а возможно, и многих женщин. Лично мне его высокомерие было попросту отвратительно. Чем больше я узнавала барона, тем больше мне нравился Бертран. В моих глазах он был наделен всеми мыслимыми достоинствами. Мягкий, предупредительный, но прежде всего добрый и заботливый по отношению к другим людям. Этих качеств явно недоставало его всемогущему родственнику. Бертран сделал так, чтобы мы сразу по прибытии почувствовали себя здесь, как дома, и с этой задачей он справился безукоризненно, настолько безукоризненно, что между нами за столь короткое время успела завязаться подлинная дружба, которая, как мне казалось, обещала в дальнейшем крепнуть и…

Размышляя таким образом, я делала ленивые наброски. Вскоре страница альбома пестрела изображениями барона. То, что он занимал все мои мысли, было вполне объяснимо, поскольку мне предстояло писать с него миниатюру, причем делать это при помощи метода, к которому до меня никто и никогда не прибегал.

Он красовался в самом центре — кровожадный викинг в крылатом шлеме, ноздри раздуты, в глазах светится похоть, губы изогнуты в жестокой и торжествующей усмешке. Мне казалось, я слышу его гортанный крик. Под наброском я написала «Ха! Ролло!». По кругу шли другие наброски его лица… в профиль и анфас. Я хотела изучить его лицо во всех ракурсах и при всех настроениях. Мне приходилось выдумывать то, что я еще не видела.

Внезапно за моей спиной послышался смех. Обернувшись, я увидела его. Барон склонился над моим плечом, затем, резко выбросив вперед руку, выхватил из моих рук альбом.

— Я вас не слышала, — пробормотала я.

— Здесь, возле рва, трава на редкость густая и сочная. Увидев вас здесь… рисующую так увлеченно… не замечающую ничего вокруг себя… я не смог побороть искушения подкрасться и посмотреть, что же вас так сильно заинтересовало.

Он разглядывал рисунок.

— Отдайте немедленно, — потребовала я.

— Ну, нет. Это мое. Mon Dieu[13], да вы — истинный мастер, мадемуазель. Ха! Ролло! Послушайте, это… просто изумительно!

Я умоляюще протянула руку.

— Кажется, будто меня прилюдно раздели, — обвиняющим тоном произнес барон, но его глаза утратили свой стальной блеск. Он был явно польщен. — Я и не подозревал, что вы успели настолько хорошо меня изучить. Так рисовать по памяти! Да вы необыкновенно искусная рисовальщица, мадемуазель! Я всегда говорил, что причина такого множества посредственных художников кроется в том, что они никогда не учились рисованию. Но как вам удалось так хорошо меня узнать?

— Узнать? Нет… Я лишь немного изучила ваше лицо… сегодня утром… на сеансе…

— Я заметил, как вы сверлили меня глазами. Мадемуазель Коллисон, ведь это вам следовало бы писать с меня миниатюру.

— Это задача отца, — ответила я. — Можете уничтожить этот рисунок.

— Уничтожить! Ни за что! Для этого он слишком хорош. Я сохраню его. Он всегда будет напоминать мне о вас, мадемуазель Коллисон. Но это не все, что будет напоминать… Миниатюра, о которой я рассказывал. Вы должны ее увидеть. Да, я должен немедленно вам ее показать!

Он подал мне руку и помог встать.

— Вперед! — продолжал барон. — Я не намерен более ждать ни минуты. Вы должны сейчас же увидеть своего двойника!

Я шла рядом с ним. Он держал в руках мой альбом. К счастью, там больше не было ничего, кроме нескольких набросков деревьев и рва.

Вскоре мы оказались в той части замка, где я еще не бывала.

— Это строение реставрировали в середине восемнадцатого века, — сообщил он мне. — Элегантно… Вы не находите?

— Французский стиль, — заметила я. Затем не удержалась и добавила: — Он очень отличается от сравнительно грубой скандинавской архитектуры.

— Именно, — кивнул он, — но ему не хватает духа древности. Что говорить, этим стенам еще не исполнилось и ста лет. Тем не менее они тоже представляют собой любопытный образчик архитектуры. А что вы скажете о мебели? Над ней работали известные мастера.

— Мебель прелестна.

— Пойдемте. — Он отворил невысокую одностворчатую дверь, и мы оказались в маленькой комнате, потолок которой был расписан сценами из жизни небожителей. На нежнейшем голубом фоне, испещренном золотыми звездами, парили белокрылые ангелочки.

А на обшитых деревянными панелями стенах висели миниатюры. Всего, наверное, около пятидесяти штук. Каждая из них была шедевром и стоила немало денег. Они относились к разным периодам, самые ранние датировались началом четырнадцатого века. Многие из миниатюр были написаны на пергаменте, металлических пластинах, сланце и дереве, широко использовавшемся во времена позднего Средневековья.

— Они прекрасны! — воскликнула я.

— Я тоже так думаю. Изумительное искусство. Мне кажется, миниатюрный портрет создать намного сложнее, чем произведение на полотне. Здесь художник сильно ограничен в пространстве. Для подобной работы необходимо феноменально острое зрение. — Он умолк. Мое сердце колотилось так гулко, что, казалось, он не мог этого не услышать. Я подумала: он знает! — Видите ли, когда-то я и сам мечтал стать художником, мадемуазель Коллисон, — продолжил барон. — Я люблю искусство. Понимаю его. Могу анализировать… Замечаю все нюансы, все недостатки… даже кажется, что я знаю, как следовало бы решить ту или иную творческую проблему… Однако художника из меня не вышло. Это весьма печально, вы не находите?

— Да, я согласна с тем, что это грустно. Думаю, лучше родиться вовсе без какого-либо стремления, чем иметь его, будучи не в состоянии реализовать.

— Я знал, что вы меня поймете. У меня нет божественной искры. Увы, нет… Я мог бы смешивать краски. Я тонко чувствую цвет… но во мне нет того, что способно сделать полотно шедевром… А теперь я покажу вам свою «Незнакомку»…

Он подвел меня к миниатюре, и я замерла в изумлении. Это вполне мог быть мой собственный портрет. Рыжеватый оттенок пышных волос, выбившихся из-под украшенной драгоценными камнями сеточки… карие, с рыжинкой глаза… четкая линия подбородка… все это в точности повторяло мои черты. Мало того, «Незнакомка» была одета в платье из зеленого бархата!

Он положил мне руку на плечо.

— Вот, пожалуйста! Теперь вы понимаете, о чем я говорил.

— Потрясающе, — согласилась я. — И это в самом деле Коллисон?

Он кивнул.

— Никто, правда, не знает, который. Все ваши имена так монотонно начинаются на букву К. Если бы вы хоть немного разнообразили свои инициалы, это значительно облегчило бы жизнь очень многим людям.

Я неотрывно смотрела на портрет.

— Эта миниатюра всегда была моей любимой, — произнес он. — Теперь это уже не незнакомка. Для меня она обрела имя. Мадемуазель Кейт Коллисон.

— Она давно у вас?

— Сколько я себя помню, она всегда была в нашей семейной коллекции. Наверное, очень давно кто-то из моих предков состоял в весьма близких отношениях с кем-то из ваших. Иначе зачем бы ему понадобился портрет этой дамы? Любопытная гипотеза, вы не находите?

— Она могла попасть к нему и совершенно другим путем. Уверена, что вам незнакомы имена очень многих людей, изображенных на этих портретах. Но несомненно одно: такой коллекцией можно гордиться.

— Надеюсь, вскоре она пополнится еще двумя миниатюрами.

— Я полагала, что та, над которой… работает сейчас отец, предназначена для вашей невесты.

— Так и есть. Но она поселится здесь, так что обе наши миниатюры будут висеть рядом на этой стене.

Я кивнула.

— Надеюсь, — продолжал он, — что вы позволите мне показать вам и другие сокровища. У меня есть очень хорошие картины, а также мебель. Ведь вы — художник, мадемуазель Коллисон. Ах, как же вам повезло, мадемуазель Коллисон… Настоящий художник… не то что я… несостоявшийся.

— Я уверена, у вас нет никаких оснований жалеть себя. Поэтому вы вряд ли способны пробудить жалость в других людях.

— Почему же?

— У меня сложилось впечатление, что вы считаете себя самой важной персоной не только в Нормандии, но во всей стране.

— Вот каким вы меня видите.

— О нет, — покачала головой я. — Это вы себя таким видите. Спасибо за то, что показали мне эти шедевры. Они необыкновенно интересны… А сейчас, полагаю, мне пора вернуться к себе и переодеться к обеду.

Последующие дни были самыми увлекательными в моей жизни. Я сделала два очень важных открытия. Одно из них было печальным, от другого у меня захватывало дух…

Мой отец более не может писать миниатюры. Я отчетливо видела, что он утратил филигранную точность мазка, свойственную ему ранее. Его зрение было недостаточно острым, а на таком ограниченном пространстве ошибка в ничтожную долю дюйма могла коренным образом изменить черты лица. На какое-то время он мог перейти к большим портретам, но когда-нибудь даже это станет ему недоступно.

Второе открытие заключалось в том, что я была художником, достойным имени Коллисон. Я могла смело ставить на свои миниатюры наши знаменитые инициалы, пребывая при этом в полной уверенности, что никто и никогда не усомнится в том, что они сделаны большим мастером.

Каждое утро я сгорала от нетерпения, стремясь поскорее приступить к работе. Не знаю, как я высиживала эти сеансы, пока отец работал, а барон сидел перед ним, загадочно улыбаясь. Временами он оживленно беседовал со мной, временами погружался в молчание, которое казалось мне угрюмым.

Как только он уходил, я бросалась к ящику, в котором хранила свою работу, и извлекала на свет миниатюру. Под прикосновениями моей кисти она росла, она безжалостно насмехалась надо мной, она была жестока, она забавлялась, она излучала власть, и ее беспощадность не имела границ. Я изловила этого человека и заточила в своей миниатюре. Отражение его души было подлинным достижением, и я это хорошо понимала.

Отец ахнул, когда увидел ее, и сказал, что не знает ни одной моей работы, да и своей тоже, которая могла бы сравниться с этим произведением.

Возможно, подобный метод более продуктивен, чем обычные сеансы позирования. Я чувствовала, что знаю этого человека, настолько хорошо знаю, что могу читать его мысли. Мое увлечение этим процессом приобрело довольно странные формы. Я начала ловить себя на том, что не свожу с него глаз за обеденным столом, да и вообще везде, где бы ни оказывалась в его обществе. Несколько раз он замечал это и отвечал на мой взгляд загадочной улыбкой.

Какие же это были странные дни! Казалось, я покинула свою привычную жизнь и вошла в совершенно неведомый мир. Фаррингдоны, Мэдоузы, Кэмборны… все они оказались так далеко… пожалуй, на другой планете.

Все это не могло продолжаться долго. Очарование этих дней отчасти объяснялось их скоротечностью.

Мне предстояло вскоре покинуть эти стены и навсегда забыть барона, которым сейчас была одержима. Но время, проведенное здесь, в каком-то смысле будет заключено в создаваемое мною произведение.

И еще был Бертран де Мортимер. Наша дружба развивалась и крепла. В его обществе я была счастлива. Мы часто совершали верховые прогулки. Он рассказывал мне о своих фамильных владениях, расположенных где-то к югу от Парижа.

— Они не велики, — будто извиняясь, говорил он. — Ничего подобного Сентевиллю… но там довольно мило… рядом протекает Луара, повсюду виднеются живописные замки — молчаливые, но при этом столь красноречивые свидетели былой славы…

— Я бы очень хотела их увидеть.

— Они гораздо красивее, чем эта суровая средневековая цитадель. Их строили затем, чтобы там жить, устраивать празднества и пиры, пикники и карнавалы… для того, чтобы радоваться жизни, а не сражаться за нее, как в этих серых каменных башнях. Когда я попадаю в Сентевилль, то становлюсь совсем другим человеком…

— Вы часто здесь бываете?

— Когда меня вызывают.

— Имеется в виду… барон?

— А кто же еще? Его отец занял место главы рода, а Ролло унаследовал его корону.

— Мне кажется, вы могли бы сбросить это ярмо.

— Ролло не одобрил бы этого.

— А кому какое дело до Ролло… если не считать окрестных жителей?

— В его распоряжении имеется множество самых разных средств проявления своего недовольства…

— Это имеет какое-то значение?

— Да, в особенности если эти проявления носят совершенно предметный характер.

Я содрогнулась.

— Давайте поговорим о чем-то более приятном, — продолжал он. — Как идет работа над миниатюрой?

— Мне кажется, хорошо.

— Ваш отец ею доволен?

— Очень.

— Рискну предположить, что скоро мы ее увидим. Что сказал Ролло?

— Он еще не видел ее.

— Неужели он с этим смирился?

— Видите ли, власть, которую он демонстрирует в семейном кругу, не распространяется на заезжих художников.

Он рассмеялся, но тут же его лицо посерьезнело.

— Кейт, — произнес Бертран (он уже некоторое время обращался ко мне по имени), — когда миниатюра будет готова, вы уедете…

— Если барон одобрит нашу работу, мы отправимся в Париж писать портрет принцессы.

— Но вы уедете отсюда…

— А вы?

— Мне еще предстоит узнать, чего от меня ждут на этот раз. Всегда возникает какое-нибудь дело, требующее моего участия… какое-нибудь поручение… Просто так Ролло не приглашает… Пока что он не дал мне никаких конкретных указаний.

— Разве вы не можете сами спросить у него?

— Он ведь не сказал, что определенно хочет мне что-то поручить. Это всего лишь мое предположение. Когда меня приглашают сюда, это обычно объясняется тем, что собираются попросить… точнее, собираются повелеть мне… что-либо сделать.

— Чем больше я узнаю подробностей, касающихся вашего всемогущего Ролло, тем меньше он мне нравится.

Я скривила губы, представляя, как на моей миниатюре его глаза будут блестеть алчной жаждой наживы. Они будут холодного серого цвета, с легким оттенком синевы, отраженной от его сюртука.

— Ему нет дела до того, нравится он кому-то или нет. Он хочет, чтобы его боялись.

— Слава Богу, я нахожусь вне сферы его влияния. Если ему не понравится моя… работа моего отца… мы просто пожмем плечами и отправимся восвояси, забрав с собой миниатюру… разумеется, без роскошной оправы с бриллиантами и сапфирами… и, возможно, она в конце концов окажется в витрине какой-нибудь лондонской ювелирной лавки. Я с удовольствием назову ее «Портретом незнакомца».

— Да, я вижу, вы его совершенно не боитесь. И он это видит. Но при этом внушает страх всем остальным… за исключением Николь. Может быть, именно за это он ее так любит.

— Как он может ее любить? Собираясь жениться на другой женщине? Я не понимаю, что, в таком случае, делает здесь Николь. Почему она не посоветует ему заниматься своей невестой и не уедет отсюда?

— В определенных кругах так принято. Никто не относится к Николь без должного почтения по той причине, что она любовница Ролло.

— Полагаю, если бы она была любовницей кучера, дела обстояли бы несколько иначе.

— Само собой.

Я расхохоталась. Он тоже. Нас обоих поразила подобная непоследовательность.

Мы медленно шли по аллее сада.

— Во Франции все иначе, чем в Англии, — объяснял мне Бернар. — Быть может, мы уделяем излишне много внимания сугубо внешней стороне бытия, однако при этом мы и более реалистичны.

— Насчет внешней стороны — пожалуй, да. И, полагаю, то, что Николь продолжает здесь находиться, можно назвать реализмом, так как это происходит на самом деле. Но я все равно нахожу это… как бы точнее выразиться… циничным.

— Возможно, это действительно цинично, — согласился он.

— Барон, — продолжала я, — несомненно, отъявленный циник. Он находит эту ситуацию вполне нормальной… А почему бы и нет? «Я хочу эту женщину», — говорит он. А через некоторое время: «Я больше не хочу эту женщину. Мне пора жениться. Вот кто мне подходит. Прощай, Николь. Добро пожаловать в Сентевилль, принцесса». Полагаю, она столь желанна исключительно благодаря тому, что является принцессой.

— Несомненно.

— И вы это так спокойно принимаете?

— Я принимаю это потому, что мне ничего другого не остается. Более того, это не мое дело.

— Но сами же вы не такой, Бертран? Признайтесь.

Он улыбнулся, глядя мне в глаза.

— Нет, — ответил он. — Я романтичный, и мне кажется, мы с вами во многом схожи, Кейт.

С этими словами он привлек меня к себе и поцеловал. Я была счастлива.

В замок приехали гости, весьма элегантные дамы и кавалеры из Парижа. Обедали мы в большом зале. Милые вечера у камина остались в прошлом. Теперь в замке звучала бравурная музыка, кружились в танце пары, всюду было людно и суетливо. Еще гости много играли в карты. Во время подобных увеселений Бертран разыскивал меня, и мы подолгу беседовали в каком-нибудь укромном углу. Наша дружба обретала крылья. Он был очень добр и всегда стремился оказать помощь в чем бы то ни было, даже в мелочах.

Отца эти сборища утомляли. Его зрение быстро ухудшалось.

Занимаясь гостями, барон почти не замечал меня, но я продолжала свои наблюдения. Контраст между ним и Бертраном становился все более очевиден. Я думала о них как о Красавце и Чудовище.

Николь исполняла роль хозяйки, что вызывало у меня немалое удивление. Все относились к ней так, как если бы она была законной госпожой этого замка.

— Это подобно статусу фаворитки короля, — пояснял мне Бертран. — Такие женщины всегда были самыми влиятельными людьми во Франции.

Друзья барона во многом походили на него. Это были утонченные и образованные люди. Они интересовались искусством и относились ко мне с искренним уважением, как к дочери великого художника.

— Наша семья живет совсем иначе, — сообщил мне Бертран. — Намного проще. Я хочу познакомить вас с матерью и сестрой. Уверен, что вы понравитесь друг другу.

Я подумала, что это прозвучало почти как предложение.

В другой раз он сказал:

— В нашем маленьком замке есть комната, в которой, должно быть, удобно заниматься живописью. Она очень светлая, к тому же там можно пробить еще одно окно.

Я привязывалась к нему все больше, и в его обществе мне всегда было несказанно легко и приятно. Можно сказать, что я влюбилась в него, но еще не была уверена в силе своих чувств, потому что трудно провести четкую грань между ними и переживаниями творческого характера. Окончив работу над портретом, наверное, смогу разобраться и в своих чувствах. Но сейчас, и это вполне естественно, я была увлечена творчеством до такой степени, что оно, безусловно, затмевало Бертрана.

Работа близилась к завершению. Миниатюра была почти готова.

Глядя на нее, я торжествовала, и даже жаль было, что окончание этого чарующего процесса уже настолько близко. Я чувствовала, что расставание с ним оставит в моей жизни ощутимую пустоту.

Однажды днем, когда в замке царила тишина, отец отдыхал, а все остальные, похоже, куда-то уехали, я решила еще раз взглянуть на миниатюру и, в случае необходимости, добавить один или два заключительных штриха.

Отворив дверь «солнечной» комнаты, я замерла на пороге. Кто-то стоял, склонившись над моим ящиком. Это был барон, и в руках он держал мою миниатюру.

— Что вы здесь делаете? — ахнула я.

Он обернулся. Его глаза сияли.

— Это изумительно!

— Вам следовало обождать…

Барон смотрел на меня, лукаво прищурившись.

— Я смотрю на нее отнюдь не впервые, — сообщил он. — И все время наблюдал за ходом вашей работы. В этом замке для меня не существует недоступных мест, мадемуазель Коллисон.

Он снова взглянул на миниатюру.

— Не могу оторваться. Каждый раз нахожу в ней что-то новое… Это гениальное произведение.

— Я рада, что она вам нравится.

Он положил миниатюру обратно в ящик движением, которое можно было охарактеризовать только как благоговейное. Затем обернулся и, к моему ужасу, положил руки мне на плечи.

— Человек на этой картине беспощаден… властолюбив… распутен… циничен… Все это легко читается на его лице. Но есть одно качество, в котором нельзя обвинить этого человека, мадемуазель. Он не глуп. Вы со мной согласны?

— Конечно.

— В таком случае почему же вы полагаете, что вам хоть на одно мгновение удалось ввести меня в заблуждение? Я еще во время первого сеанса все понял. Что стряслось? У вашего отца проблема с глазами? Или его руки утратили уверенность? Когда-то он ведь был великим художником. Понятно, почему вы приехали вместе с ним. «Я всегда сопровождаю отца», — произнес он, передразнивая меня. — «Но я не была при баварском дворе, я не была с ним в Италии. Нет, только сюда, в Сентевилль». Моя дорогая мадемуазель, я не люблю, когда меня обманывают, но могу многое простить талантливому художнику.

— Вы правы, — сказала я. — Это моя работа. А теперь вы начнете к ней придираться и говорить, что женщина не может писать картины так же хорошо, как и мужчина, и что, хотя эта миниатюра довольно сносная, тем не менее она не стоит тех денег, которые вы согласились за нее заплатить…

— Вы истеричны, мадемуазель Коллисон?

— У меня никогда не бывает истерик.

— Ну, тогда мои представления об англичанах не поколеблены. Я ведь всегда верил, что они сохраняют спокойствие даже в самых сложных ситуациях. Но сейчас вы обманываете себя точно так же, как ранее пытались обмануть меня. Я восхищаюсь вашим полом. Есть очень много такого, что вы умеете делать… божественно. Где бы мы были без женщин? И я не понимаю, почему женщина не заслуживает похвалы за прекрасно написанную картину, как и за все остальные радости, которыми она нас одаривает!

— Значит, вы принимаете миниатюру?

— Мадемуазель Коллисон, я не расстанусь с этой миниатюрой ни за что на свете!

— Я полагала, вы собираетесь подарить ее невесте.

— С тем, чтобы она привезла этот шедевр обратно и я смог повесить его на стену в своем замке. Рядом с кареглазой дамой, которая прежде была незнакомкой, но более таковой не является. Мадемуазель, как вы верно заметили, я несостоявшийся художник, но при этом неплохо разбираюсь в искусстве, и позвольте заявить со всей убежденностью, что вы — большой мастер.

Я почувствовала, как к моим глазам подступают слезы, и устыдилась своих эмоций. Их ни в коем случае нельзя было демонстрировать этому человеку.

— Очень приятно, что миниатюра вам понравилась, — выдавила я из себя.

— Садитесь, — скомандовал он, — и рассказывайте, что случилось с вашим отцом.

— Глаза. Катаракта.

— Печально, — с искренним сочувствием произнес он. — Так, значит, вы приехали сюда, чтобы сделать за него его работу.

— Я знала, что смогу это сделать и что вы получите за свои деньги желаемый результат.

— Именно это я и получил. Но почему вы сразу все не объяснили? Зачем было устраивать эти смехотворные заговоры?

— Потому что вы ни за что не согласились бы иметь дело с женщиной. Сочли бы, что мой пол не позволяет достигать тех же высот, что и…

— Тем не менее все это время я знал, что именно вы работаете над миниатюрой, и буду гордиться ею так же, как и любым другим шедевром из моей коллекции.

— Вы… вы свободны от предрассудков. Не то что большинство людей.

— Ура! Наконец-то вы сказали обо мне что-то хорошее! Все эти наброски… которые вы сделали… они великолепны. Быть может, когда-нибудь вы напишете мой портрет в полный рост? Мне очень понравился крылатый шлем. Хотя в этом кроется определенная ирония, верно? Сколько раз вы меня рисовали, мадемуазель Коллисон?

— Я хотела нарисовать как можно больше вариантов вашего портрета, а затем слить их все воедино. Чтобы ничего не упустить.

— Сказано великим художником! — Он снова взял в руки миниатюру. — Я бы не назвал это лицо особенно привлекательным, вы со мной согласны? Или особенно добрым… В нем явно проглядывает жестокость… и все прочие неприятные черты моего характера, которые, увы, вам удалось выявить.

— На портрете изображены вы, барон, а не Прекрасный принц.

— Да, для этого вам потребовался бы Бертран. Поскольку портрет — дар моей невесте, я назову его «Демон-искуситель». Полагаете, это будет прилично?

— Возможно, — как можно более равнодушно произнесла я. — Вам виднее.

Я немного покраснела. Казалось, он знает обо мне слишком много. Если я какой-то период времени внимательно наблюдала за ним, то он тоже изучал меня.

— И что же вы теперь собираетесь делать? — поинтересовался он.

— Поеду писать портрет принцессы, если вы того пожелаете, господин барон.

— Я имел в виду — после этого.

— Мы вернемся домой.

— А потом? Если я все правильно понял, ваш отец уже не сможет работать.

— Он еще на многое способен. Ему не под силу лишь самые мелкие детали.

— Есть план. Я представлю миниатюру гостям. Вы же знаете, все этого с нетерпением ожидают. Они только о ней и говорят. Я устрою бал, на котором будет выставлено ваше произведение. Ювелир уже работает над оправой. В золотой рамке, окруженная сверкающими драгоценными камнями, миниатюра будет смотреться достаточно величественно. И тогда… тогда я им все расскажу. Я представлю вас как автора миниатюры, поведаю трогательную историю о надвигающейся на вашего отца слепоте… и сообщу, что в лице его дочери мы имеем художника, достойного занять почетное место в ряду своих знаменитых предков.

— Зачем вам это?

— Зачем? Ах, мадемуазель Коллисон, разве вы сами не понимаете? Это все богатые люди. Многие из них захотят иметь миниатюру от Кейт Коллисон. Я согласен с тем, что в них, возможно, и есть какое-то предубеждение против вашего пола. Но ваша маленькая хитрость, хотя вы и не смогли ввести меня в заблуждение, все же удалась в полной мере.

— Вы сделаете это… для нас?

Он насмешливо улыбнулся.

— Я способен на многое ради великого художника, — ответил он.

Я не хотела оставаться в этой комнате, где на мое лицо падал такой яркий свет. Не хотела, чтобы он знал, в какой тревоге я жила все это время и какая радость меня теперь охватила. Ирония ситуации заключалась в том, что этой радостью я была обязана именно ему, и мне очень трудно было это принять.

— Спасибо, — пробормотала я.

Затем повернулась и медленно вышла. Он не пытался меня остановить, но я почти физически ощущала его взгляд.

Увидев готовую миниатюру в обрамлении драгоценных камней, я поняла, что это самое большое из всех возможных наших достижений. Отец был в восторге от того, что отпала необходимость лгать, что барон и не думает злиться, а, напротив, восхищается моей работой и намерен продемонстрировать ее знатным гостям в большом зале своего замка, при этом представив меня как автора шедевра искусства миниатюры.

В беседе с отцом барон выразил свое сочувствие по поводу постигшего его несчастья и поздравил с тем, что он в полной мере передал дочери свой редкий дар.

Я не видела отца таким счастливым с того самого момента, как он узнал о грядущей слепоте, и должна была признать, что этой эйфорией полностью обязана барону, к которому, тем не менее, продолжала испытывать устойчивую антипатию.

Он, похоже, всерьез увлекся устройством наших дел. Покинув Сентевилль, я намеревалась отправиться в Париж, а отец — вернуться домой. Больше не требовалось изворачиваться и хитрить. Отныне, несмотря на принадлежность к женскому полу, меня везде примут как мастера, как подлинного художника и будут уважать наравне с отцом и знаменитыми предками. Барон об этом позаботится.

— В глубине души я рассчитывал на нечто подобное, — сказал отец, когда мы остались одни. — Теперь мне уже не так обидно терять зрение. Ты продолжишь наше дело, и ему уже не будет препятствовать тот факт, что ты — девушка. Вот теперь я исполнил свой долг. И так благодарен барону за то, что он устраивает этот… праздник или что там еще… за то, что он хочет помочь тебе… Он так влиятелен, и его слово значит очень много.

Бертран теперь смотрел на меня с каким-то благоговением.

— Вы стали прекраснее, чем когда-либо. Я должен относиться к вам с еще большим почтением.

— Оставайтесь самим собой. Совершенно искренне заявляю, что именно благодаря вам я с самого первого дня почувствовала себя здесь так хорошо. А это ведь очень важно для творчества.

— Значит, между нами все остается как было?

— А разве может быть иначе?! — воскликнула я, а он ласково пожал мне руку.

Николь тоже пришла поздравить меня с успехом.

— Миниатюра прекрасна, — сказала она. — Она просто изумительна. Барон в восторге.

— Он мне об этом сказал.

— И он очень хочет… как он это называет, вывести вас в свет. Он ненавидит предрассудки, которые могли бы помешать вам добиться успеха.

— Меня, честно говоря, удивило то, что он предпринимает все это ради меня, — сказала я. — Мне кажется, неправильно…

Она улыбнулась и покачала головой.

— О, в нашей жизни столько всего, что кажется совершенно неправильным! — перебила она меня. — А ведь зачастую мы знаем о других людях очень мало, так что кто может сказать со всей уверенностью, правильно или неправильно поступает его ближний?.. Теперь что касается великого события. Ролло поручил мне все организовать. Он собирается представить вас в самом лучшем свете и объявить, что вы направляетесь в Париж. Скорее всего, кое-кто из гостей пожелает, чтобы вы написали для них миниатюры, и тогда вы получите новые заказы.

— Разумеется, это очень благоприятные условия для начала карьеры. Отец…

— Вы можете не беспокоиться о своем отце. Если хотите, барон поручит кому-нибудь сопровождать его в Англию и опекать на протяжении всего путешествия.

— Он пойдет и на это?

— Разумеется.

— Я потрясена его добротой.

— Когда барон берется за что-либо, то ничего не делает наполовину. Что вы собираетесь надеть по этому случаю?

— Даже не знаю. Я не брала с собой много одежды… В любом случае, нет ничего, в чем бы я достойно смотрелась в обществе элегантных француженок. Наверное, придется обойтись зеленым бархатным платьем.

— Прекрасное платье. Вы позволите прислать мою служанку, чтобы она сделала вам прическу?

— Вы так добры. Я знаю, мои волосы постоянно растрепаны.

— Очень красивые волосы. Им всего лишь требуется немного внимания.

Она ободряюще улыбнулась. Несмотря ни на что, Николь мне нравилась. Хотелось поговорить с ней по душам, спросить, как она себя чувствует, пребывая в этой двусмысленной ситуации. Она держалась, как полноправная хозяйка дома, и все принимали ее в этом качестве, но вместе с тем ее любовник не делал никакого секрета из того, что вскоре женится на другой женщине…

И вот настал великий день. Я была безмерно взволнована, как и мой отец. Служанка пришла уложить мои волосы. Результат был ошеломляющим. Она принесла с собой гребень, инкрустированный зелеными камнями, как раз под цвет платья. Когда она закрепила им мои волосы, я стала совершенно другим человеком, вполне достойным общения с изысканными гостями, заполнившими парадный зал. Но, возможно, это ощущение развеется, когда я войду туда… Так ведь бывало даже в Фаррингдон-холле…

Впрочем, у меня сейчас не было времени размышлять о своей внешности.

В зале все любовались миниатюрой, особо обращая внимание на какой-нибудь едва заметный нюанс, вызывающий их бурное восхищение.

Барон взял меня за руку и помог подняться по ступеням на импровизированную сцену, где я предстала перед собравшимися гостями. Справа от меня находился сам барон, слева — отец.

Барон вкратце рассказал гостям о заболевании отца и о том, что именно мне принадлежит авторство миниатюры. Похоже, никто не сомневался в том, что я — большой художник. По словам барона, мне, такой юной и талантливой, предстояло в самом скором времени затмить всех своих предков.

Я принимала поздравления и выслушивала множество комплиментов. Мне пришлось пообещать, что, как только освобожусь, сразу же перееду в дом мадам Дюпон, с тем чтобы написать портреты ее дочерей. Это был вполне определенный заказ. Некий мсье де Виллефранш буквально вырвал у меня обещание написать портрет его супруги.

Это был триумф, о котором ни я, ни отец и мечтать не смели.

Барон улыбался несколько покровительственной улыбкой. Было совершенно ясно, что он доволен поведением своих гостей.

Когда музыканты заиграли вальс, он схватил меня за руку и закружил в танце.

— Вы танцуете так же хорошо, как и рисуете, мадемуазель Коллисон!

Барон широко улыбался. Вот еще одна, новая грань его натуры. Он и в самом деле был чрезвычайно рад успеху моей миниатюры. Я полагала, этот человек неспособен радоваться за других людей. Видимо, как ценитель искусства, он искренне восхищался моим произведением. Но особое удовольствие ему, наверное, доставляло то, что он с самого начала распознал нашу хитрость.

Я пыталась поспевать за ним, но его манера танцевать была совершенно непредсказуема. Время от времени он приподнимал меня таким образом, что мне казалось, будто я лечу по залу.

— Вечер удался, вы согласны? — проговорил он. — Начало великой карьеры!

— Я вам безмерно благодарна, господин барон.

— Наконец-то мы друзья. Разве это не чудесно?

Я согласилась, что чудесно.

Танец подошел к концу. Он выпустил меня из своих железных объятий. Спустя некоторое время я увидела его танцующим с Николь.

В тот вечер очень многие искали моего общества. Это был триумф, а я была слишком юна и неопытна, чтобы не получать от этого удовольствия.

На следующий день меня ожидал вполне предсказуемый эмоциональный спад. Это был наш последний день в Сентевилле. Отец собирался ехать домой. Барон настоял на том, чтобы его сопровождал один из слуг. Меня же должны были доставить в дом принцессы для работы над новой миниатюрой. После этого предстояло решить, в какой последовательности выполнить заказы, полученные от гостей барона, ну а затем уже можно было планировать свою дальнейшую жизнь.

Утром я упаковала свои вещи. Затем отправилась на прогулку по территории замка. Ко мне присоединился Бертран, который сообщил, что барон с Николь поехали кататься верхом и, скорее всего, будут отсутствовать до самого вечера. По возвращении барон желал поговорить с Бертраном.

— Вот и наступил долгожданный момент, — сказал мой друг. — Я получу приказ. Видимо, барон ждал окончания работы над миниатюрой.

— Возможно, он всего лишь хочет попрощаться. Вы ведь тоже скоро уезжаете?

— Я собираюсь ехать в Париж вместе с вами и вашим отцом.

— Нам будет очень приятно путешествовать в вашем обществе.

— Как я понял, затем кто-то будет сопровождать вашего отца в Англию.

— Так нам сказали.

— В таком случае не о чем беспокоиться. Как вы относитесь к тому, что едете к принцессе?

— Вы хотите знать, волнуюсь ли я? Вовсе нет. Я здесь приобрела весьма ценный опыт, к тому же барон прекрасно подготовил почву для начала моей карьеры, за что я ему безмерно благодарна.

Бертран кивнул.

— Мы встретимся в Париже?

— Я бы этого хотела.

— Вы, надеюсь, не подумали, что на этом наше знакомство прекратится? — Он смотрел на меня очень серьезно. — Кейт, выполнив эти заказы, вы должны будете погостить у моей матери. Она очень хочет с вами познакомиться.

— С удовольствием. Я обязательно приеду.

— Кейт… — он заколебался.

— Да?

— Я должен вам кое-что сказать.

— Слушаю вас.

— Я… э-э… — Бертран опять замолчал. — Мне кажется, кто-то едет. Возможно, возвращается Ролло. Скорее всего, он сразу же захочет поговорить со мной. Должно быть, изменились планы… Хотел бы я знать, что мне предстоит сделать на этот раз. Быть может, мы сможем поговорить с вами несколько позже.

— Что ж, позже так позже.

— Au revoir, Кейт.

Он смущенно улыбался. Казалось, я знаю, о чем он собирался со мной поговорить. Наверняка о том, что хочет на мне жениться. Эта мысль сама по себе приятна. Но я не была уверена, что мне тоже этого хочется. Последнее время я жила в совершенно непривычном окружении, которое не могло не оказать на меня определенного влияния, так что тем более я не утратила способность здраво смотреть на вещи. Знакомство с Бертраном было совсем недолгим, и все же я, наверное, была бы очень несчастна, если бы пришлось расстаться с ним навсегда.

Тем не менее… я не была уверена. И радовалась тому, что барон вернулся раньше и это позволило мне отложить свое решение, пусть и совсем ненадолго…

Примерно через час Бертран постучался в дверь моей комнаты. Он был совершенно неузнаваем: лицо покрыто красными пятнами, глаза налились кровью, а рот подергивался от едва сдерживаемой ярости.

— Бертран! — воскликнула я. — Что случилось?

Он шагнул через порог и затворил за собой дверь.

— Я покидаю замок…

— Когда? Почему?

— Сейчас же. Немедленно. Я зашел предупредить… что не задержусь здесь ни на секунду.

— Вы поссорились с бароном?

— Поссорились! — воскликнул он. — Я не желаю с ним больше разговаривать. Никогда! Это не человек, а дьявол… Он еще хуже, чем я о нем думал… а видит Бог, мое мнение и раньше было не слишком высоким. Демон… Я ненавижу его. И он тоже меня ненавидит. Знаете, чего он захотел от меня на сей раз?

— Нет, разумеется, — проговорила я в полной растерянности.

— Чтобы я женился! На Николь!

— Что?

— Он хочет, чтобы она была пристроена… И приказал мне превратить ее в порядочную женщину.

— Нет!

— Да! Именно это он мне только что приказал!

— Как мог он предложить такое!

— Тем не менее он это сделал.

— А Николь?

— Сомневаюсь, что ей известно… Он ведь все так делает. Издает законы, по которым другие люди обязаны жить.

— И что же он сказал?

— Сказал, что, поскольку он женится, то хочет найти для Николь мужа, и что я вполне подхожу на эту роль. Что назначит денежное содержание как для нее, так и для меня, что я обрету богатство и знатность… Я все это выслушал, а затем просто заорал на него. Я сказал, что никогда не женюсь ни на одной из его использованных любовниц.

— Он должен это принять.

— Но не принял. Заявил, что я молод и глуп. Он хочет, чтобы я женился на Николь, и этого вполне достаточно для заключения брака. А он будет нашим благородным покровителем… Я заявил в ответ, что не собираюсь жениться на его любовнице и что у меня есть собственные планы относительно женитьбы.

— Вы… это ему сказали?

— Сказал. Он не поверил. Тогда я произнес следующее: «Я люблю Кейт, и, как мне кажется, она любит меня!»

— Что он на это ответил?

— Сначала он утратил дар речи. Затем расхохотался мне в лицо. Он сказал: «Вздор, она ни за что за тебя не пойдет, а кроме того, этот союз совершенно нелеп». И тут я взорвался. Вспомнил все те случаи, когда нам… моей семье… приходилось беспрекословно исполнять его приказы. Это было последней каплей. Я продолжал кричать о том, что он навязывает мне своих отставных любовниц и что я никогда и ни за что не женюсь ни на одной из них. Затем отправился к себе и начал собирать вещи…

— Быть может, стоит подождать до завтра?

— Оставаться под этой крышей! Ни за что! Здесь неподалеку есть гостиница. Я переночую там, а завтра утром буду ждать вас на станции. Мы вместе поедем в Париж.

— Ах, Бертран! — воскликнула я. — Мне так жаль!

— Я должен был подвести черту. Приходит время, когда человек понимает, что дальше так продолжаться не может. Вы придали мне смелости. Он ничем не может мне навредить. Разве что сделать нас беднее… но это теперь неважно. Я могу без него обойтись. Ах, Кейт! В каком-то смысле я испытываю огромное облегчение. Я чувствую себя свободным! Как вы думаете, я поступил правильно?

— Абсолютно правильно.

— Ведь то, что он мне предложил, действительно ужасно.

— Отвратительно!

Он взял мои руки и покрыл их жаркими поцелуями.

— Кейт, — негромко проговорил Бертран, — вы пойдете за меня замуж… когда все… наладится?

— Да, — твердо ответила я, — пойду.

Он обнял меня, затем резко отстранился и прерывисто вздохнул.

— Через четверть часа меня уже не будет здесь, — произнес он. — Встретимся в парижском поезде.

С этими словами он исчез.

Я была глубоко возмущена тем, что рассказал Бертран, и упрекала себя за то, что начала испытывать к барону некоторую симпатию в обмен на его благодеяния. Этот человек определенно был беспощадным, циничным и беспринципным.

За обедом, когда кто-то поинтересовался причиной отсутствия Бертрана, барон сказал, что его срочно вызвали в Париж.

Утром следующего дня мы с отцом покинули Сентевилль в сопровождении одного из слуг барона.

Я была совершенно сбита с толку последними событиями. За поразительно короткое время я успела не только стать признанным художником, но к тому же еще и обручиться. Мною овладело чувство смутной досады. Что, если только презренное поведение барона подтолкнуло меня к решению принять предложение Бертрана? Бедный, он был так огорчен. Я хотела его утешить. Да, утешить. Именно так. Мне казалось, что барон каким-то образом влияет на ход моей жизни, что его зловещее присутствие отбрасывает на нее тень…

Мне очень нравился Бертран. Да и как он мог не нравиться? Мне нравилось все, что я видела в нем, но знала ли я его достаточно хорошо?

Я сожалела о своей импульсивности. Разумеется, было приятно, что наши отношения достигли столь серьезного уровня, но, быть может, я все же поспешила?

Меня преследовали мысли о бароне. Казалось очень странным, что человек, который так много хорошего сделал для меня, мог поступить так нехорошо в отношении Бертрана.

Я рада была покинуть замок. Когда удастся изгнать барона из своих воспоминаний, я воочию увижу ожидающее меня сказочное будущее.

Оставалось лишь благодарить судьбу.