Лорд-обольститель

Николь

Глядя в окно на проплывающие мимо пейзажи Кента, я испытывала странные чувства. Поля, живые изгороди, луга и перелески, все это казалось таким свежим даже в конце лета. Ничто вокруг не изменилось. Изменилась я.

Дома это, несомненно, заметят. Я не смогу вести себя, как прежде. Не буду выглядеть, как прежде. Станут ли они задавать вопросы? Что я буду им отвечать? Одно я знала наверняка: никто не услышит от меня ни слова о моем позорном опыте.

Казалось, что с каждым днем я все сильнее ненавижу этого человека. Если бы он, будучи варваром, действительно так сильно меня желал, я бы его, конечно, все равно не простила. Но, возможно, несмотря на все негодование, чувствовала бы себя немного польщенной. Однако это было не так. Он всего лишь стремился отомстить Бертрану и избрал меня орудием своей мести. Попросту использовал, словно я была неодушевленным предметом, который можно взять, а затем выбросить за ненадобностью. Так он относился ко всем людям, ни для кого не делая исключений. Ему и в голову не приходило, что они обладают какими-то чувствами… или приходило? Возможно, ему просто не было до этого дела. Все окружающее существовало лишь для того, чтобы доставлять ему удовольствие.

Но на этот раз господин барон просчитался. Он сломал мою жизнь… и жизнь Бертрана… но не достиг ожидаемого результата. Его замысел провалился. Он мог заявить, что я была его любовницей, пусть и против своего желания, но не мог заставить меня выйти замуж за Бертрана.

Мы все-таки утерли ему нос.

Я не должна все время думать о нем. Он для меня умер. Я надеялась, что больше никогда его не увижу. Нужно было подумать о себе и о том, как жить дальше. Впрочем, существовал только один приемлемый вариант: вести себя так, будто ничего не случилось.

Удастся ли мне это?

На станции я наняла экипаж и вскоре уже оказалась у дверей родного дома.

Оттуда донесся крик.

— Это Кейт! Она приехала!

Все выбежали на улицу. Первым я увидела отца. Его лицо светилось от счастья.

— Кейт! — кричал он. — Моя Кейт!

Он сжал меня в объятиях. Затем отстранил меня от себя и внимательно посмотрел в лицо. Я почувствовала, что заливаюсь краской. Неужели все настолько очевидно? Но в его лице не было ничего, кроме безудержной радости… и гордости. Да, прежде всего гордости.

— Мое дорогое дитя, — проговорил он. — Твой успех превзошел все мои ожидания.

Его глаза слабеют и не способны уловить разницу, подумала я.

Тут я увидела Клэр. Она скромно стояла в сторонке. Рядом с ней наша кухарка миссис Бэйнс, разнорабочий Джерри и служанки. Все они радостно улыбались.

Клэр подошла ко мне и робко взяла за руку. Я поцеловала ее.

— Ты очень хорошо выглядишь, — произнесла она. — Мы все были счастливы, когда услышали, что твоя миниатюра пользуется таким успехом.

Миссис Бэйнс испекла пирог с мясом. Я любила его в детстве, и с тех пор мне приходилось частенько его есть, потому что он считался моим любимым блюдом. Ужин подадут рано, сообщили мне. Миссис Бэйнс была убеждена, что путешествия возбуждают аппетит.

Клэр проводила меня в мою комнату.

— Ах, Кейт, — вздохнула она, — я так рада, что ты вернулась.

Я внимательно посмотрела на нее.

— Ты знаешь об отце, — ответила я.

— Да, он рассказал, когда вернулся.

— Что теперь будет?

Она задумалась.

— Это очень странно, но он не выглядит чересчур расстроенным, — проговорила она. — Думаю, благодаря твоему успеху. Он нам все рассказал. Как этот… барон, что ли?.. устроил специальный прием и представил тебя, и как ты уже одна отправилась самостоятельно писать портрет принцессы, и как на тебя посыпались другие заказы. Он считает свой талант драгоценным даром, а теперь вот передал его тебе…

— Ты и в самом деле думаешь, что он именно так ко всему этому относится?

— Конечно. Мы с ним это обсуждали. — Она застенчиво опустила глаза. — Наверное, это все из-за Иви… моего родства с ней. Он чувствует, что я его понимаю.

— Только благодаря тебе самой, Клэр, — заверила я ее. — Иви была для нас надежной опорой, но она не воспринимала живопись всерьез. Она признавала наши картины «красивыми», но я уверена, она считала то, чем мы занимаемся, приемлемым лишь потому, что оно служило источником дохода. Отец хорошо знает, что ты и в самом деле понимаешь его.

— О, я надеюсь…

— Это так, — кивнула я.

— Должно быть, твое путешествие было необычайно увлекательным. Ты выглядишь… — она замолчала, а я вся сжалась в тревоге, — …по-другому, — закончила она.

— По-другому?

— Ну, наверное… более опытной. Но это естественно. Путешествия, признание. Ты изменилась. Выглядишь очень… уравновешенной, что ли? — Она рассмеялась. — Не заставляй меня объяснять. Я этого никогда не умела делать. Когда ты приведешь себя в порядок, обязательно поговори с отцом. Ему не терпится поскорее получить тебя в свое полное распоряжение.

Вымывшись и переодевшись с дороги, я поспешила к нему. Он был в своем кабинете. На стенах висели две миниатюры. На одной была изображена моя мать, на другой — я в детстве. Это были изысканные вещицы. Я всегда считала их его лучшими работами. Он наотрез отказывался расстаться с ними.

— Кейт, — воскликнул он, — как хорошо, что ты наконец дома! А теперь расскажи мне… все.

Все? Этого я сделать, разумеется, не могла. Лишь на короткое мгновение представила себе, как бы мой любимый, добрый и довольно-таки неискушенный отец отреагировал на известие об изнасиловании своей дочери.

— Миниатюра принцессы… — продолжал он.

— Тоже всем понравилась.

— Барон приезжал на нее посмотреть?

— Нет. Мне пришлось самой отвезти ее. Он заплатил.

— Моя дорогая Кейт, ты будешь богата. Принцессу было легко писать?

— В каком-то смысле, да. Она просто юная девушка.

— Но она принцесса!

— Она оказалась довольно приятной и добросердечной.

— А барон… — последовала длинная пауза, — …миниатюра ему действительно понравилась? Он реагировал с таким же энтузиазмом, как и на свой собственный портрет?

— Не знаю. Хотя, думаю, она ему понравилась.

— Чудесно. Этому человеку непросто угодить.

Мне хотелось закричать: «Пожалуйста, перестань говорить о нем! Я смогу обрести спокойствие, только забыв его!»

— А как ты поживаешь? — сменила я тему. — Ты уже смирился с… неизбежным?

— Твой успех все изменил, Кейт. Я всегда считал тебя необычайно талантливой, но опасался, что будет очень непросто заставить других признать это. Но теперь, благодаря барону…

— Как твои глаза? — перебила его я.

— Мне кажется, я вижу хуже, чем когда мы отправлялись в наше путешествие. Будто смотрю в туман… пока он в отдалении… но постепенно приближается. Это была сумасшедшая затея, Кейт, но самое удивительное — то, что она сработала. Если бы барон не оказался истинным ценителем искусства, этого бы никогда не произошло.

Неужели он не может говорить о чем-то еще, не упоминая постоянно этого человека? Похоже, барон завладел всеми его мыслями.

— Теперь меня ожидают другие заказы, — быстро проговорила я.

— Да. Это чудесно.

— Через три недели мне предстоит вернуться в Париж, в дом Дюпонов. Ты ведь помнишь, что мне заказали портреты их дочерей?

— Прекрасно! А когда я думаю, что всем этим ты обязана барону…

— Кажется, пора обедать, — перебила его я. — Клэр будет недовольна, если мы задержимся.

Так мы и пообедали в этот вечер — отец, Клэр и я. Я терзала мясной пирог (к великой радости Клэр) и отвечала на бесчисленные вопросы своих сотрапезников.

Клэр смотрела на меня своими большими глазами олененка и буквально лучилась счастьем, потому что я наконец-то была дома, а отец примирился с подкрадывающейся слепотой.

Я была изумлена тем, сколько раз отец упомянул барона. Этот человек преследовал меня даже здесь, и мне казалось, он сидит рядом с нами за обеденным столом.

Этой ночью он мне приснился. Я лежала на кровати в башне, а он медленно приближался… Я закричала и проснулась, с облегчением обнаружив, что нахожусь дома, в своей собственной постели.

И задумалась над тем, удастся ли мне когда-нибудь изгнать этого человека из своей жизни.

Несколько дней спустя я получила письмо от мадам Дюпон. Она выражала надежду, что я не стану откладывать свой приезд надолго. Ее невестка также хотела обратиться ко мне, горя желанием увидеть изображение своей дочери на коллисоновской миниатюре.

«Разумеется, — писала она, — я знаю, что вы пообещали написать портрет супруги мсье Виллефранша. Но, пожалуйста, не позволяйте ему навязать вам другого заказчика, поработайте вначале с дочкой моей невестки».

Я и в самом деле пользовалась популярностью. И этим была обязана ему. Однако мне не удавалось проникнуться чувством благодарности, не чувствуя ничего, кроме ненависти и отвращения.

Я, видимо, поеду в Париж раньше назначенного времени. Было невыразимо тяжко оставаться в атмосфере постоянных расспросов относительно моего пребывания во Франции и постоянных упоминаний о бароне, который стал главным героем рассказов отца о нашем с ним знаменательном путешествии.

Более того, жизнь в Фаррингдоне была совсем не такой, какой я ее помнила. Семья викария казалась мне откровенно скучной, а с Кэмборнами я никогда не была особенно близка.

Клэр, напротив, успела подружиться со многими в деревне. Она уже считала себя чуть ли не уроженкой Фаррингдона. Все свободное время Клэр проводила в церкви, украшая ее, обсуждая планы сбора денег на колокола, и вообще, активно участвуя во всех делах прихода. Ее любили все, но ближе других она была с сестрами Кэмборн. Из ее рассказов я узнала, что у Хоуп уже был воздыхатель, и Клэр очень беспокоилась относительно Фейт.

— Что она будет делать, — вздыхала она, — если ее сестра выйдет замуж? Она ведь не сможет остаться с ними, как ты считаешь? Мне кажется, бедняжка мучается тяжкими предчувствиями. Как жестоко распорядилась природа, создав двух людей настолько близкими друг другу… что их невозможно разделить…

Я ее почти не слушала. Проблемы деревни казались мне невероятно тусклыми.

И была по-настоящему счастлива, когда пришло время прощаться.

— Тебе предстоит выполнить целую серию работ, — сказал отец. — К двум предыдущим добавился заказ этой… невестки. Постарайся развить свой успех.

— Это может надолго задержать меня в Париже, — заметила я.

— Чем дольше, тем лучше… пока. Тебе необходимо приобрести известность. Позже ты сможешь сама выбирать заказчиков, но пока нельзя отказываться ни от какой работы и нужно приложить все усилия для того, чтобы зарекомендовать себя.

— Мне кажется, о тебе есть кому позаботиться.

— Клэр просто чудесна. Я хочу сказать по секрету, что с ней намного легче, чем с Иви.

— Я тоже так думаю. Иви замечательно вела хозяйство, но Клэр… как бы сказать… она как-то мягче… человечнее…

— Ты права. Я и мечтать не мог о такой женщине, как Клэр. Так что… не беспокойся, со мной все будет в порядке. Сосредоточься на работе. Тебе предстоит стать самым знаменитым художником, носящим фамилию Коллисон.

Когда пришло время отправляться в путь, я вздохнула с облегчением.

Несмотря ни на что, возвращение в Париж наполнило мою душу радостью. Ранним вечером я сошла с поезда на Северном вокзале и сразу же испытала то самое волнение, которое этот город вызвал во мне еще в первый приезд. Меня захватила парижская суета, и я с удовольствием погрузилась в неумолчный шум. Французы разговаривали намного громче, чем это было принято в Англии, а их руки были столь же выразительны, как и голоса. Откуда-то доносилась музыка, и я с наслаждением вдохнула смешанный запах поездов и духов. И тут же подумала: с прошлым покончено, у меня начинается новая жизнь.

Но когда носильщик поднес мои сумки к выходу в город и подозвал экипаж, при виде кучера в синем сюртуке и белой шляпе меня опять охватила нервная дрожь. Я поняла, что никогда не смогу забыть о прошлом. Даже когда вошла в фиакр и услышала дружелюбный голос, спрашивавший, куда меня следует доставить, я с подозрением уставилась в улыбающееся лицо и увидела перед собой совсем другого человека.

Взяв себя в руки, я назвала адрес мадам Дюпон. Когда экипаж покатился по такому знакомому бульвару Гусман, я погрузилась в сладкие грезы. Улица Фобур Сент-Оноре пролегала совсем рядом.

Особняк Дюпонов располагался на бульваре Курселль, уютно устроившись в ряду высоких белых домов, принадлежавших, как я уже знала, в основном владельцам загородных поместий.

Видимо, Дюпоны тоже относятся к их числу, поскольку они были гостями барона, а, по моему мнению, барон водится либо с очень богатыми людьми, либо с людьми очень высокого происхождения.

Но вот экипаж остановился, и кучер галантно поднес мои сумки к парадному входу роскошного особняка.

Дверь открыл слуга в темно-синей ливрее с серебряными галунами. Он почтительно поклонился. Было ясно, что меня здесь ожидали.

— Мадам попросила, чтобы вас проводили к ней сразу же по приезде, — сообщил он. — Сюда, пожалуйста.

Он подал знак юноше в такой же темно-синей ливрее, но с меньшим количеством серебра, что, судя по всему, указывало на более низкое служебное положение. Юноша подхватил мои сумки, и я прошла следом за ним в просторную комнату с темно-синими стенами и фигурными белыми портьерами. Нечто вроде приемной. Слуга постучал в какую-то дверь и отработанным изящным жестом распахнул ее, одновременно объявив о прибытии мадемуазель Коллисон.

Ко мне подошла улыбающаяся мадам Дюпон.

— Добро пожаловать, мадемуазель Коллисон! — воскликнула она. — Ваш приезд — большая честь для нас. Нам не терпится поскорее взглянуть на миниатюры, которые вы для нас напишете. Я хочу, чтобы ваше пребывание здесь было приятным… и, надеюсь, вы согласитесь выполнить заказ моей невестки. Ей хочется обрести портрет дочери, и, кроме того, чтобы она на нем выглядела хорошенькой. — Мадам Дюпон приложила палец к губам, как будто пытаясь скрыть улыбку. — Я не думаю, что это будет легко, не то что с моими девочками. Но уверена, что вам удастся ее порадовать. Возможно, вы вначале захотите пройти в свою комнату, а затем… быть может… познакомитесь с девочками? Насколько я знаю, вам необходимо вначале поговорить с ними… заставить раскрыться… Во всяком случае, так сказал барон.

— Спасибо, мадам Дюпон, — ответила я, — вы очень добры.

— Полагаю, ваше путешествие было чрезвычайно утомительным.

— Оно было долгим, а, кроме того, пересекать Ла-Манш всегда нелегко.

— Разумеется. Не хотите ли подкрепиться прямо сейчас или подождете до обеда?

Я сказала, что буду ждать обеда. Мадам Дюпон вызвала служанку, которая повела меня на второй этаж, в очаровательную комнату с огромными окнами от пола до потолка, темными стенами и белыми шторами. Видимо, это было отличительной чертой дома Дюпонов, что казалось мне весьма привлекательным.

У моей кровати было прелестное изголовье, украшенное гобеленом, на котором я узнала мотивы Фонтенбло — белые завитки цветов на темно-синем фоне. Белое свежее покрывало являло собой изящный образчик broderie anglais[19]. Туалетный столик был задрапирован темно-синим бархатом, и на нем стояло трюмо в белой раме.

Мое настроение значительно улучшилось.

Приезд в Париж был, несомненно, лучшим вариантом из всех возможных. Теперь я в этом не сомневалась. А после всех испытаний, которые выпали на мою долю, после всех страданий и тревог я наслаждалась уважением и предупредительностью, окружившими меня в этом доме. Мое настроение становилось все лучше и лучше. Я была признанным художником. Мои работы ценились очень высоко. Нужно оставить в прошлом весь пережитый ужас и начать жить с чистого листа. Какое счастье, что я получила такую возможность…

Я переоделась в платье из зеленой парчи. Зная, что мне предстоит вращаться в изысканном обществе, я привезла с собой немного платьев, но таких, что отвечали самым высоким требованиям. За свое кратковременное пребывание во Франции я усвоила понятие, которое французы называют «chic», кроме того, вероятно, меня изначально что-то роднило с жителями этой страны. Мне нравилось, как они сочетают цвета, мне была близка и понятна элегантность, благодаря которой самые некрасивые женщины становились весьма и весьма привлекательными. Так или иначе, но я сделала первый шаг к новой жизни. За ним последуют и другие шаги, так что со временем я напрочь забуду о бароне.

Мне не терпелось познакомиться с людьми, которых предстояло изобразить на своих миниатюрах. Мысли уже были заняты тем, где я буду работать и как писать портреты юных сестер Дюпон.

Приподнятое настроение не оставляло меня на протяжении всего вечера. Обедала я вместе со всей семьей, и при этом мадам Дюпон обращалась со мной так, будто бы я была очень важной персоной. Да, великим художником, которого оценил сам барон де Сентевилль. Мсье Дюпон оказался кротким джентльменом, готовым безоговорочно исполнять все капризы своей супруги и всячески угождать ей. Позднее я узнала, что в небольшом домике на левом берегу он содержит хорошенькую любовницу, а посему ни в чем не перечит жене, дабы та не мешала ему вкушать маленькие радости жизни. Их дочери, Эмили и Софи, показались мне не особенно содержательными личностями, но поскольку нужно было их писать, я заставила себя проявить к ним интерес. Девушкам было семнадцать и шестнадцать лет. Это означало, что им вскоре предстоял выход в свет. Отсюда и необходимость в миниатюрах. За обеденным столом они то и дело прыскали и перешептывались, что раздражало, и вообще было дурным тоном. Но меня это не касалось. Нужно было изобразить их лучше, чем они были на самом деле, вот и все. А искать несуществующую глубину характеров в этих бессодержательных личиках было абсолютно бесполезно.

А вот я, напротив, очень интересовала этих девушек. Они украдкой поглядывали в мою сторону на протяжении всего обеда, после чего косились друг на друга, как бы обмениваясь впечатлениями. В присутствии подобных девиц всегда начинало казаться, что у меня щека в саже или расстегнулись пуговицы на блузке.

Тем не менее мадам Дюпон их боготворила и любовалась ими сквозь розовые очки материнства. Как мне вскоре предстояло узнать, она задалась целью подыскать дочкам богатых и знатных мужей. Мсье Дюпон стремился всячески потворствовать любым устремлениям членов своей семьи, только бы они не посягали на мир и покой его заречного любовного гнездышка.

Мадам Дюпон сообщила мужу, что, несмотря на молодость, я являюсь признанным художником. Одна из Коллисонов… все ведь слышали о коллисоновских миниатюрах, которые считаются одними из лучших в мире. Их писали представители всех поколений этой семьи. Не правда ли, мило! Мне показалось, досточтимая мадам Дюпон гордится своей дальновидностью, проявившейся в том, что она заполучила меня до того, как цены на мои работы взлетели до небес.

Она называла меня великим художником, потому что барон де Сентевилль совершенно отчетливо дал ей это понять, а ведь все знали, что он является одним из самых тонких и уважаемых знатоков искусства во Франции. К его мнению прислушиваются даже император и его августейшая супруга. Миниатюра, которую я написала с барона, была признана шедевром, равно как и портрет принцессы де Креспиньи.

— Я уверена, что портреты наших девочек также будут пользоваться успехом. Барон и принцесса обменяются своими портретами. Разве это не очаровательно, когда жених с невестой дарят друг другу произведения искусства! Да еще оправленные в драгоценные камни! Портрет барона обрамлен бриллиантами и сапфирами… Это так мило, гораздо интереснее обмена кольцами. Во всяком случае, у вас, мои милые, портреты будут наготове, так что, когда придет ваш черед…

Мадам Дюпон щебетала без умолку. Я была этому только рада, потому что можно было уклониться от активного участия в общем разговоре.

Сначала мне предстояло писать портрет Эмили, поскольку она была старшей из сестер. Следующим утром мне показали мансарду. Света было достаточно, к тому же отсюда открывался изумительный вид на Париж. Я усадила Эмили так, чтобы свет мягко падал на ее лицо. Как и у предыдущей модели, принцессы, у нее был довольно крупный нос. Но в лице Мари-Клод чувствовался характер, здесь же мне не удавалось обнаружить ничего подобного.

Впрочем, она была счастлива, и это придавало ее лицу некоторое очарование. Весьма привлекательными были темно-карие глаза. С оливкового оттенка кожей предстояло повозиться, но я надеялась, что удастся передать ее свежесть, так как было ясно, что самой привлекательной чертой Эмили является то, что в определенное время принадлежит каждому из нас: молодость.

Она наблюдала за тем, как я смешиваю краски.

— Хотелось бы, чтобы вы изобразили меня красивее, чем я есть, — робко произнесла она.

— Я постараюсь написать красивый портрет. Мне нравится ваше платье.

Оно было светло-лиловым и выгодно оттеняло ее черные волосы и смуглую кожу.

— Его выбрала маман.

Маман, как всегда, на высоте! Какими бы ни были ее недостатки, она умеет хорошо одеваться и так же хорошо одевать дочерей.

— Оно идеально, — заметила я. — Поговорите со мной… непринужденно… раскованно… будто бы я ваша подруга.

— О чем же мне говорить?

— О том, что любите… О своих нарядах… о подругах…

Она будто лишилась дара речи. Я представила себе, как она будет хихикать, рассказывая сестре о сеансе позирования.

В конце концов Эмили немного осмелела и рассказала о том, что ее вскоре представят ко двору. Вот приедет ее кузина Франсуаза, и их будут представлять вместе. А Софи придется ждать еще целый год. Для Эмили сейчас шьют новые платья, и, конечно, ей не терпится поскорее их примерить. Ее представят императору и императрице Евгении. А потом будут балы, и она будет знакомиться с множеством разных людей. Это все будет ужасно увлекательно, и, если повезет, она в ближайшем обозримом будущем выйдет замуж.

— А вам этого хотелось бы?

— Ну… все будет зависеть от…

— От жениха, — закончила я. — И какого вы хотели бы заполучить жениха?

— Красивого, смелого, благородного. Кроме того, маман будет настаивать на том, что он непременно должен быть богатым.

— Непростая проблема. Если бы вам пришлось выбрать только одно из этих качеств, на чем бы вы остановились?

Она удивленно взглянула на меня. Я поняла, что не стоит пытаться вносить шутливые нотки в беседы с мадемуазель Эмили.

— Скоро состоится одна свадьба, — сообщила она. — Очень пышная. Софи тоже позволят присутствовать.

— Правда? И кто же будет венчаться?

— Барон де Сентевилль и принцесса де Креспиньи.

— Вот как? — пролепетала я.

— На следующей неделе в Нотр-Дам. Улицы будут запружены народом. Это будет ужасно интересно!

Я приказала себе забыть о нем, и вдруг он опять предстал передо мной, будто никуда и не исчезал. Я не могла продолжать работать. Моя рука вдруг утратила твердость.

— Недостаточно света, — произнесла я. — Придется остановиться.

Эмили это ничуть не огорчило. Она была из тех моделей, которые быстро устают.

— Я хорошо получаюсь? — поинтересовалась она.

— Пока рано делать выводы.

— Можно взглянуть?

— Я бы подождала денек-другой.

— Хорошо. До свидания. Вы отыщете свою комнату?

— Конечно. Благодарю за беспокойство.

Она умчалась, чтобы хихикать с сестрой, обсуждая сеанс и странную художницу. В этом не было никаких сомнений.

Я спустилась в свою комнату и долго сидела у окна, глядя на суету парижской улицы.

Итак, на следующей неделе… он будет женат… Мне-то что до этого? Я вычеркнула его из своей жизни. Бедная маленькая принцесса! Хотела бы я знать, о чем сейчас думает Мари-Клод…

Работа над миниатюрой продвигалась успешно. Это было нетрудно. Один мазок кисти, и готова линия подбородка. У нее было лицо в форме сердечка, что очень его украшало. Я собиралась сделать на этом акцент. Меня беспокоил цвет кожи, но когда она радовалась, ее щеки слегка розовели. Это нужно запечатлеть. Кроме того, в такие моменты она полностью преображалась, даже глаза становились как будто больше.

Да, под моей кистью постепенно рождался весьма привлекательный портрет мадемуазель Эмили. Скоро я его закончу и приступлю к юной Софи.

Это в принципе легкие деньги, размышляла я. Барон за меня установил цены. Он как-то сказал во время одного из наших ужинов наедине: «Люди будут ценить тебя настолько, насколько ты сама себя ценишь. Если будешь брать с них мало, они сочтут тебя второсортным художником. А если установить высокую цену, они поверят, что ты этого стоишь… даже если это не так. Людям нравится верить в то, что они получают качество, пропорциональное заплаченным деньгам».

Благодаря ему я могла стать богатым и модным художником, получающим множество выгодных заказов.

Я работала быстро, не видя необходимости в остановках, одновременно изучая характер младшей сестры. Было ясно, мне и здесь не придется копать слишком глубоко. Тем лучше. В каком-то смысле это облегчало мою задачу, хотя и делало ее менее интересной. Не то что работа с бароном. Там я каждый день открывала что-то новое…

Мне не удавалось изгнать его из своих мыслей. Я объясняла это его грядущей свадьбой.

В этот торжественный день сеанс позирования был отменен.

Занялся рассвет, предвещая ясный, солнечный и жаркий день. Я представила себе, как бедная маленькая принцесса просыпается в этот последний день своей свободы, как ее охватывает леденящий ужас. Неужели она поладит с этим чудовищем, с этим воплощением безнравственности? Я содрогнулась, представив себе их союз. Скорее всего, он отвезет ее в свой замок. Перед моим мысленным взором возникла картина — скованная ужасом малышка Мари-Клод, ожидающая барона в супружеской опочивальне. Ведь она его панически боится, уж это я знала наверняка. И вне всяких сомнений, у нее на то были все основания…

В доме тихо. Семья уехала на свадьбу. Слуги тоже наверняка отправились поглазеть на кортеж, поскольку это событие считалось весьма значительным. Я представила себе толпы, которые собираются у собора, чтобы посмотреть, как жених и невеста прибудут туда в разных экипажах, а уедут вместе.

И тут я испытала непреодолимое желание выйти на улицу, смешаться с толпой, увидеть его в последний раз. Всего лишь раз, сказала я себе, а потом уже никогда… никогда.

Я надела пелерину и вышла на улицу. Остановив фиакр, что по-прежнему давалось мне нелегко, я попросила кучера доставить меня к Сент-Шапель[20]. Это совсем недалеко от собора, так что остаток пути я пройду пешком.

Кучеру хотелось поговорить. По акценту он сразу узнал во мне иностранку, впрочем, как и все остальные возницы, с которыми мне доводилось иметь дело. Я забавлялась, наблюдая за их реакциями на мое произношение. По большей части они были настроены дружелюбно и стремились помочь, но встречались и такие, кого мой иностранный выговор искренне возмущал. Они презирали меня за то, что я не француженка, и даже делали вид, что не понимают меня. Но сегодняшний возница был, несомненно, дружелюбен.

Видела ли я Лувр? А Пантеон? Нужно обязательно побывать на Монмартре. Я сообщила ему, что не впервые в Париже, уже успела немного осмотреть город и нахожу его очаровательным.

Это привело его в восторг.

— Тут тесновато, — говорил возница, — все эта свадьба… Высшее общество… Сбегаются толпы зевак. Сегодня женится барон де Сентевилль. Говорят, тут будет сама императрица. Он женится на принцессе де Креспиньи.

— Я слышала об этом.

— На вашем месте я бы не стал сейчас туда соваться. Вы не увидите ничего, кроме толпы.

Я поблагодарила его за совет, расплатилась и сошла у Сент-Шапель.

На этот раз я даже не заметила этого величественного сооружения, возвышающегося здесь последние шестьсот лет, и сразу направилась к Нотр-Даму.

С трудом пробираясь сквозь толпу, я думала о том, что зря пришла, что все равно ничего не увижу, да и вообще не хочу ничего видеть.

Но тут я ошибалась. Над толпой пронесся ропот, все притихли, затем раздался тысячеголосый вопль, и я увидела их в открытом экипаже. Следовало признать, что барон выглядел достаточно величественно. На нем была какая-то униформа синего цвета, расшитая золотыми галунами, благодаря чему его волосы казались еще светлее, чем я запомнила. Голову украшала треуголка, похожая на адмиральскую. Кажется, он имеет какое-то отношение к флоту. Какое-нибудь почетное звание… Рядом с ним сидела Мари-Клод, очень красивая в платье из белого атласа, расшитого жемчугом, и головном уборе из кружев и ландышей.

Толпа вокруг ликовала, а я молча смотрела на него. Разумеется, он меня не видел, а если бы и увидел, какое ему до меня дело?

Экипаж скрылся за поворотом, и толпа начала рассасываться. Мне захотелось войти в собор и побыть там немного в тишине. Я должна запретить себе думать о нем. Это все меня не касается. Бедняжка Мари-Клод! Ее вынудили выйти за него, но тут ей уже никто не может помочь.

Меня удивило, как быстро опустели улицы. Я подошла к ступеням паперти и заглянула в лицо химере… самой злобной из всех. На моих глазах камень изменил форму и принял очертания его лица. Это походило на мой рисунок.

Я вошла внутрь и присела на скамью. Попыталась было перекрыть другими образами воспоминание о том, как они сидели рядом в экипаже. Мне это не удалось. Союз крайних противоположностей, подумалось мне. Вряд ли они будут счастливы. Впрочем, его судьба меня не интересовала. Он не заслуживал ничего, кроме мести. Но было безмерно жаль принцессу.

Прекрати думать о нем! — мысленно прикрикнула я на себя.

И вспомнила очаровательную историю о том, как Людовик Шестнадцатый в честь рождения дочери, Марии Терезы Шарлотты, обеспечил приданым сто девушек из бедных семей. Это было его благодарением. Он лично присутствовал на общей свадьбе этих девушек здесь, в соборе Нотр-Дам, и печатью на их брачных свидетельствах стала королевская лилия, выгравированная на рукояти его сабли. Я представила себе, как сто молодых людей приближаются к сотне девушек, и каждый из них протягивает руку своей избраннице…

Такое очаровательное и вместе с тем величественное зрелище было редкостью даже для этого собора. Я тут же подумала о другом, более позднем событии, имевшем место семьдесят лет назад, во время революции. В собор, названный тогда Храмом Разума, занесли сидящую на носилках проститутку, в то время как полуголые мужчины и женщины разнузданно плясали вокруг нее, приветствуя свалившуюся на них свободу…

Мне захотелось взглянуть сверху на этот город, очаровывавший меня во всех своих проявлениях, и я направилась к старой башне.

Когда я вошла в башню и принялась карабкаться вверх по каменным ступеням, меня обволокла звенящая тишина. Воздух был сырым и холодным. Я считала ступени, и когда уже преодолела половину пути, мне показалось, будто кто-то поднимается вслед за мной. Почему бы и нет? — подумала я. — На эту башню взбирается много желающих полюбоваться панорамой Парижа.

Наконец-то свежий воздух! Вид и в самом деле захватывающий. Я смотрела на Париж сверху вниз, и прямо подо мной город делился на правый и левый берег. К северу виднелся Марэ, раскинувшийся за башней Сен-Жак, а к югу улица Бьевр и бульвар Сен-Мишель, а также лабиринт кварталов между ними.

Вдруг я почувствовала рядом чье-то присутствие. Сердце учащенно забилось, и на мгновение я утратила способность двигаться. Ужас сковал меня, как и в тот момент, когда я поняла, что человек в синем сюртуке и белой шляпе не является обычным кучером.

Затем я услышала голос:

— Вы меня помните?

Я обернулась. Это была Николь де Сент-Жиль.

— Кажется, я напугала вас, — продолжала она.

— Да, я… я думала, что здесь больше никого нет.

— На этот подъем отваживаются немногие. Вам известно, что в этой башне триста девяносто семь ступеней?

— Мне показалось, их не менее тысячи.

Она рассмеялась.

— Я так обрадовалась, увидев вас в толпе. Вы меня не заметили. А затем, когда вы направились к лестнице, я догадалась, что вы хотите взглянуть на город сверху. Насколько мне известно, вы сейчас живете в доме Дюпонов на бульваре Курселль?

— Да, — ответила я и подумала про себя: еще бы ей не знать, она жила в замке, когда я договаривалась с мадам Дюпон. Что еще ей известно?

— Я не устояла против искушения взглянуть на эту свадьбу, — пояснила она.

— Неужели?

Я внимательно посмотрела на нее. Очень ли она расстроена? Не похоже.

— Надеюсь, этот брак окажется удачным, — сказала она, и я отметила про себя, что она не произнесла слово «счастье». Речь шла только об удаче.

Я пожала плечами.

— А также надеюсь, — продолжала Николь, — что, находясь здесь, в Париже, вы найдете время посетить мой дом на левом берегу. Вот карточка… Это рядом с Сорбонной, недалеко от Люксембургского сада. Очень милое место.

— Вы живете там… постоянно?

— Да, теперь постоянно.

Значит, между вами все кончено, подумала я. Тебя просто отшвырнули за ненадобностью.

Но она выглядела вполне довольной жизнью.

— Как продвигается ваша работа?

— Очень хорошо. Я уже закончила миниатюру старшей юной леди. Теперь мне предстоит написать портрет младшей, а затем их кузины. Думаю, мне будет удобнее написать всех трех, прежде чем переезжать в дом мсье Виллефранша.

— Значит, вы еще пробудете в Париже достаточно долгое время. Насколько мне известно, дом мсье Виллефранша находится на проспекте Альма, рядом с Елисейскими Полями.

— Да, именно там.

— За это время вы успеете хорошо познакомиться с Парижем. Что собираетесь делать после того, как окончите миниатюру для Виллефранша?

— Вернусь в Англию, если только…

— Если не будет других заказов? Вполне вероятно, будут. О вас так много говорят.

— Неужели?

— Да, притом с благоговением. Тот факт, что вы женщина, добавляет вашей славе некоторой пикантности. Барон позаботился об этом.

Я промолчала.

— Обязательно заходите ко мне, — проговорила она. — Я буду рада показать вам свой дом.

— Спасибо. — Я взяла протянутую карточку и опустила ее в карман пальто.

— Буду ждать. И очень рада тому, что мы снова встретились.

— Я тоже… Вам не кажется, что здесь очень свежо?

— Действительно. Давайте спускаться. Кто пойдет первым — вы или я?

Вслед за ней я спустилась вниз, думая о том, как она элегантна и — что больше всего достойно восхищения — как безмятежна.

Но что она чувствует на самом деле, эта отвергнутая женщина?

Закончив портрет Софии, я принялась за Франсуазу, когда вдруг была потрясена осознанием жуткой реальности.

Я ждала ребенка.

Ужас этого открытия обрушился на меня, как горная лавина. Некоторое время подозрение подобно черной грозовой туче еще маячило на горизонте, а затем ему на смену пришла вполне осязаемая уверенность. Мне следовало сразу понять, что вероятность подобного развития событий очень высока. Наверное, казалось, что все самое худшее уже произошло, потому я, видимо, и не рассматривала с должным вниманием такую возможность.

Ребенок. Его ребенок! Я ведь приказала себе забыть пережитые унижения, но рождение ребенка означало, что эта жуткая интерлюдия будет сопровождать меня всю жизнь.

Теперь я понимала, что иначе и быть не могло. Мы провели вместе три ночи… три ночи подряд он беспрерывно меня насиловал. Иначе я это назвать не могла. А теперь… ребенок… живое свидетельство того, что со мной произошло.

Подумал ли он об этом? Уверена, что подумал. Он считал, что я выйду замуж за Бертрана, и, несомненно, находил весьма забавным рождение ребенка, которому Бертран был бы вынужден дать свое имя.

Однако этот брак не состоялся. Я больше не видела Бертрана и чувствовала, что никогда больше не увижу. Не то чтобы особенно хотела…

Но теперь… что же мне делать? Мне, незамужней женщине, предстояло вынашивать ребенка.

Я с головой ушла в работу и хоть на это время забывала о реалиях бытия. Для меня не существовало ничего, кроме юного лица, которое мне предстояло увековечить. Да, сто лет спустя, глядя на миниатюру Франсуазы, люди будут знать, как она выглядела сейчас…

Работа меня утешала. В каком-то смысле она возрождала меня к жизни, успокаивала, позволяя на какое-то время забыть о будущем, исполненном трудностей и тревог.

Но как только я откладывала кисть, черные тучи вновь обступали меня со всех сторон.

Что, если я ошиблась? Но ведь было уже совершенно ясно, что ошибка исключена. Когда я увидела его в экипаже рядом с Мари-Клод, что-то подсказало мне, что наши дороги еще пересекутся.

Я проводила много времени в своей комнате. Вскоре предстояло переезжать в дом мсье Виллефранша. После этого — поездка домой. Я попыталась представить себе, как рассказываю обо всем отцу и Клэр.

Нет, я не могла этого сделать. Благовоспитанные юные леди не объявляют ни с того ни с сего, что собираются родить ублюдка.

С каким выражением лица я буду произносить: «Меня похитили, а затем вынудили отдаться негодяю барону. И вот результат».

Отцу это едва ли покажется убедительным. Почему я только сейчас рассказала обо всем? Не означает ли это, что я добровольно спуталась с бароном, отлично зная при этом, что он обручен с принцессой?

— Я ненавижу его! Я ненавижу его! — вслух крикнула я и тут же рассмеялась. Какое это сейчас имеет значение…

Но что же мне делать?

Я была в самом начале блестящей карьеры, и вдруг вот это… Если бы не оно, я со временем смогла бы забыть обо всем. Возможно, вести нормальную жизнь с каким-нибудь мужчиной, хотя сейчас уже не верила в подобную вероятность. Он не просто причинил мне телесные муки. Он нанес и неизлечимые душевные травмы. Заставил меня шарахаться от мужчин, потому что если кто-то из них пытался ко мне приблизиться, я видела лишь его лицо, похотливо ухмыляющееся, похожее на химеру с фасада Нотр-Дама.

Чем больше я размышляла над истинным смыслом всего, что произошло, тем страшнее мне становилось. Однако до возвращения в Англию предстояло написать еще один портрет, а это означало, что нет необходимости в немедленном отъезде. Я продолжала ломать голову над тем, как расскажу обо всем отцу. Будучи добрым человеком, он меня поймет, но все же будет шокирован, и я не представляла себе, как смогу жить в Коллисон-Хаус, если всей округе будет известно о моем ребенке.

В эти дни я помногу ходила, проводила значительную часть времени в одиночестве, поскольку, если работала утром, то в этот день уже не бралась за кисти. Сразу после обеда я нуждалась в отдыхе, а после четырех часов освещение было уже недостаточным.

Я утратила живой интерес к городу. Теперь брела, куда глаза глядят, не интересуясь более ни красотой Парижа, ни древностью его памятников. Передо мной постоянно маячила моя неразрешимая проблема.

Однажды я присела отдохнуть возле Cafй Anglais, за одним из маленьких столиков под белым зонтиком. Уже было довольно прохладно, поскольку стоял сентябрь и в воздухе чувствовалось дыхание осени. Я лениво размышляла над тем, как долго еще можно будет сидеть вот так на улице, пить кофе и наблюдать за прохожими.

И вдруг меня кто-то окликнул.

— Здравствуйте, это опять вы?

Передо мной стояла Николь де Сент-Жиль.

— Можно присесть за ваш столик? — продолжала она. — Я бы хотела выпить кофе. — Затем окликнула гарсона, заказала кофе и внимательно посмотрела на меня. — У вас встревоженный вид. Как идет работа?

— С работой все хорошо.

— Как же вам повезло иметь такой дар! Мне кажется, талант… способен компенсировать очень многое… если не все.

Она снова пристально взглянула на меня и негромко произнесла:

— Расскажите о своих проблемах. Быть может, я могла бы вам помочь.

Возможно, причиной тому было участие, написанное на ее лице. Возможно, все дело было в ее ласковом голосе. А может быть, я была в таком отчаянии, что мне уже было все равно. Так или иначе, но с моих губ сорвалось:

— У меня будет ребенок.

Она нахмурилась и проговорила:

— Здесь не самое удачное место для такого разговора.

Я покачала головой.

— Не знаю, почему я вам об этом сказала.

Ей принесли кофе, и она рассеянно его помешивала.

— Потому что должны были кому-то сказать, — вздохнула она. — И я рада, что снова встретила вас. Пойдемте ко мне. Там никто не будет мешать, и мы сможем обо всем поговорить. Успокойтесь. Я уверена, что смогу вам помочь. Видите ли, это не такая уж необычная ситуация. Подобное случалось всегда… множество раз. Главное — не терять голову.

К своему удивлению, я испытала невероятное облегчение. Николь допила кофе, расплатилась с гарсоном, наняла фиакр, и мы укатили вместе.

Экипаж остановился у белого четырехэтажного дома на одной из тихих улиц неподалеку от бульвара Сен-Мишель.

— Вот мы и дома, — сказала Николь и направилась к высоким резным дверям, охраняемым каменными львами. Войдя, мы оказались в довольно просторном холле с элегантной лепниной на потолке. Здесь перед нами предстал какой-то мужчина, как я догадалась, консьерж.

Он учтиво поздоровался с мадам де Сент-Жиль, при этом с нескрываемым любопытством уставившись на меня. Затем мы прошли в комнату с высокими окнами, за которыми виднелся дворик, украшенный горшечными растениями.

Один из углов комнаты был занят огромным роялем, а вдоль стен стояли изящные банкетки. Два столика, стулья с высокими спинками, а на каминной полке большие позолоченные часы. Когда мы переступили порог, они как раз начали отбивать четыре часа. Часы были окружены статуэтками в полупрозрачных одеяниях, прикрывающих те детали их анатомии, которые в приличном обществе не принято обнажать.

Это был удобный, пожалуй, даже роскошный дом.

— Присаживайтесь, — пригласила Николь, — и рассказывайте.

Я откровенно поведала ей обо всем, что со мной случилось. По ходу рассказа она кивала и, что было особенно отрадно, ничего не ставила под сомнение, принимая на веру каждое мое слово.

А затем она уверенно произнесла:

— Да, непростая ситуация, но вы с ней справитесь.

— Справлюсь! — воскликнула я. — Но ведь я не знаю, что делать. Наверное, можно было бы уехать домой, но можете себе представить, каково мне будет в маленькой, изолированной от внешнего мира английской деревушке?

— Наверняка точно так же, как и в маленькой, изолированной от внешнего мира французской деревушке, — заметила она. — Но вы туда, разумеется, не вернетесь.

— Но… как…

Она взглянула на меня и улыбнулась. Мне всегда нравилась ее милая улыбка.

— Вы позволите дать вам один совет?

— В своем нынешнем состоянии я буду рада любому совету.

— Не паникуйте, — произнесла она. — И не забывайте о том, что ваша ситуация отнюдь не уникальна.

— Вы имеете в виду… изнасилование… и его… последствия?

— Я имею в виду ситуацию, в которой респектабельная молодая женщина внезапно узнает, что беременна. Вам повезло. У вас есть работа. Это, несомненно, служит утешением. Более того, источник существования… и довольно неплохой источник, как я понимаю.

— Он постепенно становится таковым.

— И будет становиться все лучше и лучше. Вы на пути к славе и богатству. А эта… ситуация… не может ничему помешать.

— Но как это возможно?

— Возможно. Если вы позволите оказать вам помощь.

— Представить себе не могу, чем тут можно помочь. В этом городе я чужая. Пока смогу, буду работать, а потом придется вернуться домой. Я знаю, что отец мне поможет, но для него это станет тяжким потрясением. Он уже пережил одно потрясение. Видите ли… его глаза…

— Да, я знаю. — Она наклонилась вперед и коснулась моей руки. — Вы позволите мне… быть вашим другом?

Я в изумлении смотрела на нее.

— Трудно объяснить, что я чувствую, — продолжала она. — Я вам, наверное, представляюсь совершенно чужим человеком. Но мне кажется, что мы не чужие. Вы много обо мне знаете. Я знаю о вас. И мы обе знали барона… причем очень близко.

— Умоляю, не будем говорить об этом.

— Я понимаю. Вы попали в пикантную ситуацию. Пожалуйста, позвольте помочь вам.

— Но… как?

— Во-первых, я могла бы беседовать с вами. Совсем неплохо иметь возможность обсудить с кем-то свои проблемы, вместе поискать пути их решения. Я хорошо знаю Париж. Могу помочь организовать роды. У меня есть этот дом. Он большой. Я пользуюсь лишь малой его частью, и даже подумывала о том, чтобы начать сдавать комнаты. Ночью здесь так тихо. Иногда устраиваю вечеринки. У меня много знакомых… людей, с которыми я часто общалась в прошлом… но очень мало настоящих друзей. Я делаю вам предложение и знаю, что действительно могу помочь. Займите несколько комнат в этом доме. В одной из них оборудуйте мастерскую. Вам необходимо где-то осесть в Париже. Будет лучше, если заказчики станут приходить к вам, а не вы к ним. Не годится все время ходить по домам, ожидая, пока вас еще куда-нибудь позовут. Вы должны преподносить себя как великого художника… вести себя как великий художник… жить как великий художник… Этот дом соответствует самым высоким требованиям. Кроме того, левый берег, район, где обитает интеллектуальная элита Парижа… духовные лица… профессора… художники… Я слишком много говорю.

— Ничуть. Пожалуйста, продолжайте. Вы так добры. Я ведь не знала, как мне разрешить свою проблему… Но не понимаю, почему вы проявляете такую заботу…

Она помолчала немного, а затем произнесла:

— В каком-то смысле мы обе жертвы. Нет… я не должна так говорить…

— Вы имеете в виду барона де Сентевилля?

— Было бы несправедливо называть себя жертвой. Когда-нибудь я все объясню, но сейчас нужно подумать о вас. Понимаю, что мое предложение очень неожиданно и вам необходимо время, чтобы все обдумать. Но, честно говоря, Кейт… Можно я буду вас так называть? Кажется, мы подружимся. Вам предстоит о многом позаботиться, и чем скорее начнете, тем лучше.

— Вас послушать, все просто.

— Я не утверждаю, что все просто, но большинство проблем оказываются вполне разрешимыми, если только подходить к ним разумно и спокойно.

— Но я жду ребенка!

— Я всегда мечтала о детях, — ответила она, — так что могу лишь позавидовать вам.

— Этот ребенок — результат событий, которые я больше всего на свете хотела бы вычеркнуть из памяти. Если бы можно было вернуть прошлое! Если бы я тогда сразу же отправилась домой, вместо того чтобы предпринимать это путешествие…

Она коснулась моей руки.

— Не думайте о прошлом. Только о будущем.

Ее лицо казалось искренним, но меня по-прежнему одолевали сомнения, что было вполне естественно. Я напомнила себе, что она была его любовницей и, вполне вероятно, наперсницей. Откуда мне было знать, что это не какой-нибудь новый заговор?

Николь, видимо, догадалась о направлении моих мыслей.

— Вам предстоит тщательно все обдумать, — произнесла она. — Возвращайтесь домой. Консьерж остановит для вас фиакр. У вас есть мой адрес. Под крышей этого дома есть мансарда. Она строилась как мастерская художника. Я помогу вам… с родами, познакомлю с нужными людьми. Вы можете сделать это место своим домом, и позвольте заметить, что в этой части Парижа от вас никто не будет ожидать поведения, традиционного для улиц вроде Фобур Сент-Оноре. Вы сможете здесь спокойно работать. Ваши заказчики будут приходить сюда и позировать для своих портретов… Я понимаю, что для принятия решения необходимо время…

— У вас роскошный дом, — проговорила я. — Смогу ли я позволить себе его аренду?

— Моя дорогая Кейт! Вы должны жить в роскошном доме, чтобы все видели, насколько вы успешны. А если вы будете успешны, то сможете позволить себе все, что захотите. Не спешите. Вам есть над чем подумать. Подобные решения нельзя принимать сгоряча.

— Я знаю.

Она понимающе кивнула.

— А теперь поезжайте домой. Мой адрес вам известен.

— Но как я смогу отблагодарить вас?

Николь усадила меня в фиакр.

— Помните, — сказала она на прощанье, — у вас есть друг… если только вы не предпочтете оставаться в одиночестве. Решать вам.

Эта встреча все изменила. Я увидела путь к спасению, каким бы странным он ни казался. В течение нескольких последующих дней я ни о чем другом и думать не могла. Лишь во время работы над портретом мне удавалось отключаться от окружающего мира и всех его проблем.

Чем больше я думала над предложением Николь, тем разумнее оно представлялось. Более того, оно было единственным реальным выходом из создавшегося положения.

Я поехала к Николь. Она была несказанно рада моему появлению. Как мне показалось, возникшая ситуация придала ее жизни новый стимул, в котором она отчаянно нуждалась. Честно говоря, мои подозрения еще не вполне развеялись. Ее многолетняя связь с бароном… Он способен отравить любого, кто приближался к нему.

— Очень хочу, чтобы вы переехали ко мне, Кейт, — твердо проговорила Николь. — Я искренне желаю помочь вам. Мне так одиноко… в последнее время.

— Из-за… него?

— Я была с ним восемь лет. Достаточно долго… Я вижу, вы меня не понимаете.

— Отлично понимаю. Он использовал нас обеих. Просто вы согласились с этим, а я — нет.

— Возможно, вы правы. Но я не нуждаюсь в вашем сочувствии. И всегда знала, что когда-нибудь это произойдет. Он женится, а мне придется исчезнуть. Все было ясно с самого начала.

— Вы хотите сказать, существовало нечто вроде соглашения?

— Не в обычном понимании этого слова. Моя мать была… нет, не совсем куртизанкой. Можно было бы назвать ее demi-mondaine[21]. Она была любовницей знатного вельможи. Он продолжал заботиться о ней и после того, как перестал нуждаться в ее услугах. Именно к такой жизни ее готовили. Как и меня. Когда мне исполнилось семнадцать, я вышла замуж за Жака де Сент-Жиля. Он был вполне респектабельным молодым человеком и служил в одном из парижских банков. Мы прожили вместе всего лишь год, но я с самого начала знала, что расстанусь с ним. Это мать хотела, чтобы я вышла замуж и обрела право называться «мадам». Она утверждала, что мужчинам это нравится больше, чем «мадемуазель». Юная девушка может выдвигать требования, на которые не способна замужняя женщина. Поэтому брак все упрощал.

— Звучит довольно цинично.

— Я бы сказала, реалистично. Потом мать представила меня барону. Она надеялась, что я ему понравлюсь. Так и вышло. Я получила хорошее образование, меня научили ценить искусство и быть тем, кого в обществе принято называть утонченной женщиной. Меня научили правильно держаться, хорошо одеваться, вести светскую беседу. В этом была суть моего образования. Меня учили… угождать. Что ж, этим я и занималась всю жизнь. И вот результат. Мне тридцать лет. У меня собственный дом и приличное содержание. Я могу не работать до конца своих дней. Можно сказать, что мне повезло с жизненным выбором. Да-да… Меня всегда убеждали, что это намного лучше, чем стать загнанной, изможденной матерью множества детей. Теперь вы понимаете?

— Я по-прежнему считаю это корыстным и, должна сказать, аморальным выбором.

— Ах, вам никогда этого не понять. Я не думаю, что подобное возможно в Англии. Дамы полусвета — неотъемлемая часть французской жизни. Я была рождена для этой стези. Мне достался щедрый любовник… вот и все. Я вижу, рассказ вас шокировал. Пожалуйста, не осуждайте меня и не жалейте. Моя жизнь всегда была легкой и приятной.

— С этим человеком!

— Позвольте сообщить вам, что я его полюбила. И многое узнала о нем.

— Что позволило вам полюбить его?

— Понимание причин и следствий.

— Вы и в самом деле способны любить такого человека?

— Кейт, то, что он с вами сделал, ужасно. Не думайте, что я этого не понимаю. Если бы это случилось со мной и я была такой, как вы… то чувствовала бы то же самое.

— Это чудовищно! — с жаром воскликнула я. — Он обращается с людьми так, будто они вещи, которые могут либо пригодиться ему, либо нет. Он использует их… а затем отшвыривает прочь.

— Я знаю. Такими были и его отец, и дед. Он вырос с убеждением, что только так должны вести себя мужчины.

— Было бы неплохо, если бы кто-нибудь в конце концов поставил его на место…

— А вот этого не сделает никто. Вы же видите, как обстоят дела. Одно лишь слово барона, и все превозносят вас до небес. У него есть власть…

— Вы имеете в виду деньги! Положение! Титул!

— Не только. Нечто, глубинно присущее его личности. Если бы вы смогли осознать это, тогда бы, наверное, поняли, почему он такой, какой есть.

— Мне нет дела до всяких «почему». Меня бесит именно то, что он такой, какой есть. Его следует наказать, привлечь к суду.

— Вы готовы обратиться в суд с заявлением о том, что он вас изнасиловал? Вы готовы предстать перед судом? Подумайте о том, какие вопросы вам будут задавать. Почему вы не пожаловались сразу? Вот о чем прежде всего они спросят. Вы причините больше вреда себе, чем ему. Будьте реалистичны. Перестаньте бесконечно думать о том, что произошло. Подумайте о настоящем и ближайшем будущем. Чем вы собираетесь заниматься?

— Закончу портрет Франсуазы. Будет бал, на котором представят мои миниатюры…

— То, что барон делает сегодня, мир будет повторять завтра. Мадам Дюпон раболепно копирует заданный им стиль. Ну да ничего. Все это может повлечь за собой новые заказы. Готова ручаться, что после бала вы получите, по меньшей мере, два, а может, даже и больше предложений.

— Затем перееду в дом мсье Виллефранша писать портрет его супруги…

— А потом?

— Проведаю отца.

— Расскажете ему?

— Не знаю, смогу ли. Возможно, когда встречусь с ним, тогда и узнаю…

— А если не сможете?

Я не знала, что ей ответить.

— Хотелось бы стать вашим другом, — проговорила Николь. — Тогда бы вы, наверное, не так тщательно подбирали слова в беседе со мной.

— Хочу сказать, Николь, что с момента нашей встречи я стала чувствовать себя намного лучше. Вы помогли мне осознать, что не стоит все время оглядываться на прошлое. Нужно планировать будущее. Будущее… Боюсь, что буду ненавидеть этого ребенка.

Она покачала головой.

— Такие женщины, как вы, не способны ненавидеть своих детей. Как только ребенок появится на свет, вы полюбите его, забыв о подробностях зачатия.

— Но если он будет похож на него…

— Готова биться об заклад, что из-за трудностей, связанных с рождением этого ребенка, вы будете безумно любить его, даже не задумываясь о том, на кого он похож.

— Вы необычайно мудрая женщина, Николь, — вздохнула я.

Она улыбнулась.

— Это ведь единственный способ выжить.

Мадам Дюпон дала бал, на котором вывела Эмили в большой свет. Многочисленные гости восхищались моей работой и всячески выказывали свое почтение. Николь оказалась права. Я получила два очень интересных и выгодных заказа.

Мои миниатюры пользовались громким успехом. Мадам Дюпон заказала для них рамки, украшенные бриллиантами и рубинами. Она не могла копировать барона слишком откровенно, выбрав для миниатюр сапфиры, но стремление было совершенно очевидно.

Так или иначе, все говорило о том, что моя карьера действительно идет в гору.

Как бы я этому радовалась, если бы не ужасная роль, которую в моей жизни сыграл барон… Если бы я никогда с ним не встречалась! Но с другой стороны, нынешним своим успехом я ведь была обязана именно ему.

Мы с Николь виделись довольно часто. Она нравилась мне все больше и больше. Откровенно рассказывая о себе, Николь всякий раз давала понять, что она очень одинока и что искренне стремится к дружбе со мной. Возможно, она была серьезно уязвлена тем, как бесцеремонно ее отшвырнул барон, хотя всегда заявляла, что он ни в чем не виноват, а она с самого начала отлично представляла себе свое положение. Быть может, Николь полагала, что барон может стать связующим звеном между нами. Так или иначе, но мы стремительно сближались, и чем больше я размышляла над ее предложением, тем больше осознавала, что это мой единственный выход.

Я перебралась в дом Виллефраншей. Мадам Виллефранш оказалась хорошенькой жизнерадостной женщиной, неизменно веселой и довольной своей судьбой. Она всячески стремилась облегчить мою задачу, и мне удалось написать с нее очень удачный портрет.

Немного успокоившись, я уже не просыпалась в холодном поту, окутанная паутиной страха. Николь убедила меня в том, что вполне возможно преодолеть все ожидающие меня испытания. Более того, я начинала испытывать положительные чувства по отношению к ребенку и уже никак не была уверена в том, что хотела бы от него избавиться. Нет, конечно нет…

Николь была права. Я буду любить это дитя, когда оно появится на свет. От одной мысли о нем я испытывала неизъяснимое удовлетворение.

Закончив работу над портретом мадам Виллефранш, я решила поехать домой и повидаться с отцом. Проведу дома неделю, а затем вернусь к работе. За это время мне предстояло окончательно определиться с тем, что делать дальше.

Николь сказала, что это мудрое решение.

В Англию я приехала уже в октябре. Любуясь пролетающими за окном поезда знакомыми пейзажами, обратила внимание на то, что хмель уже убран. Его, видимо, сложили в сушилки, разбросанные по всему Кенту, и начали собирать осенние фрукты. К деревьям были приставлены лестницы, на которых стояли сборщики и складывали в корзины розовые яблоки и желтовато-коричневые груши.

Родные места! Я буду скучать по ним. Но это ведь не так уж далеко. Иногда буду приезжать… Николь что-нибудь придумает…

Очень многое зависело от того, что должно было произойти в течение последующей недели. Если смогу заставить себя рассказать обо всем отцу, то у него тоже может родиться какой-нибудь план. Быть может, мы могли бы уехать вдвоем. Нет, это не годится. Кроме того, как мы будем жить? Я знала, что он отложил достаточно, чтобы позволить себе скромное, но безбедное существование, но это не предусматривало переезда, к тому же в другую страну. Да и как он сможет жить вдали от Коллисон-Хаус. А как я смогу жить в Коллисон-Хаус с ребенком? Даже друзья, в доброте которых я не сомневалась, никогда не забыли бы о том, что мой ребенок — незаконнорожденный.

Меня ожидал радушный прием. Это было очень приятно. Атмосфера в доме была гораздо более дружелюбной, чем во времена правления Иви. Быть может, сам дом выглядел несколько неухоженным, зато… мне на ум приходило только одно слово… уютным. И все это исходило от Клэр.

Она вышла встречать меня вместе с отцом, и каждый из них крепко обнял меня.

— Я так рад тебя видеть, — произнес отец, и Клэр отозвалась эхом:

— Я так рада, так рада. Твоя комната готова. Я позаботилась о том, чтобы постель просушили и проветрили.

— Клэр все время что-нибудь просушивает и проветривает, — с улыбкой добавил отец. — Честно говоря, она чересчур с нами нянчится.

Клэр попыталась принять суровый вид, но ей это не удалось.

— Проветривание абсолютно необходимо, — пояснила она.

Я была благодарна ей еще больше, чем раньше. То, что такой человек, как она, присматривает за домом и отцом, значительно облегчало мое положение.

Отец хотел знать все, что происходило со мной во Франции. Я рассказала ему об уже написанных портретах и о новых заказах, которые еще только предстояло выполнить.

Он пришел в неописуемый восторг.

— Изумительно! Изумительно! Это просто какое-то чудо. Кто мог бы предположить в тот день, когда мы получили письмо из Франции, что из этого получится…

Действительно, — подумала я. — О, если б он только знал, что из этого получится!

— Это самое чудесное из всего, что могло произойти, Кейт, — не унимался он. — Если бы не то письмо, ты сейчас жила бы здесь, со мной. Никто бы и внимания не обратил на твои работы. Все это изменило тебя, Кейт. Ты даже выглядишь иначе.

— Что значит… иначе? — пробормотала я.

— Ты готова противостоять миру.

— И что, это заметно?

— Я очень хорошо знаю тебя, дорогая. Теперь ты выглядишь и говоришь как признанный художник, которым, собственно, и являешься… Жаль, что я не могу взглянуть на эти портреты.

— Они получились, — успокоила я его.

— Ты уже давно стала прекрасным художником, милая.

— А как ты, отец? Как твои дела?

— Пишу понемногу. Взялся за пейзажи, и у меня неплохо получается. Ведь тут нет необходимости изображать именно то, что видишь. Если что-то упустил, то просто говоришь: это ведь искусство, а не копирование!

— И тебе нравится писать пейзажи? Я должна на них взглянуть.

— Что ж, у нас полно времени.

— Всего неделя.

— Да, да, разумеется. Ты должна написать как можно больше миниатюр, пока не прошла мода на тебя.

— Ты думаешь, это всего лишь мода?

— Не обязательно. Думаю, ты заслуживаешь большего. Можно сказать, что твоя карьера началась как мода, возникшая благодаря восторженным отзывам человека, чье мнение уважают в среде ценителей искусства… и в обществе.

— Я должна добиться большего, отец.

— Ты уже это делаешь. И сделай сейчас как можно больше. Я рад, что ты нашла возможность повидаться со мной.

Настал момент все ему рассказать. Он выглядел почти счастливым. Он примирился со своим увечьем, нашел утешение в пейзажах. Конечно же, он не сможет писать их бесконечно, но пейзажи стали для него плавным переходом. Слепота не обрушилась без предупреждения. У него есть возможность подготовиться. И я знала, что мой успех в немалой мере помог отцу выстоять под сокрушающим ударом действительности.

Нет, я не могу ему сказать…

Придется принять предложение Николь.

— Хочу кое о чем поговорить с тобой, отец… — начала я. — Ты помнишь Николь де Сент-Жиль?

— Кажется, она подруга барона?

— Да. Но теперь он женат. На принцессе. Я видела свадьбу… краем глаза… Так вот Николь… Она утонченная женщина, и у нее огромный дом на левом берегу Сены. Мы с ней сдружились, и довольно близко.

— Насколько я помню, очень приятная женщина.

— Именно так. И вот ей пришла в голову мысль, что для моей карьеры было бы лучше, если бы у меня появилось постоянное место жительства в Париже… Дом слишком велик для нее одной, и она готова сдать мне какую-то его часть…

Несколько мгновений отец молчал. Мое сердце тревожно забилось. Ему это не нравится, думала я. Но туча миновала.

— Ты должна действовать обдуманно, Кейт. Ведь немалая проблема заключается в том, что ты — женщина. Я всегда считал, что это глупо… глупо и несправедливо. Хорошая картина остается хорошей картиной… независимо от того, кто ее написал… Ты будешь жить там одна, Кейт?

— Ну, еще мадам де Сент-Жиль. Своего рода компаньонка.

— Понятно.

— В ее доме есть мансарда, где можно было бы оборудовать мастерскую, и просторная комната, где я могла бы принимать заказчиков. Мадам де Сент-Жиль считает, что если я буду продолжать действовать так, как сейчас, рано или поздно придет время, когда заказы иссякнут. В этом случае придется вернуться в Англию… где меня никто не знает.

Он опять на несколько секунд погрузился в молчание. Затем медленно произнес:

— Возможно, она права. Хотя… довольно рискованное предприятие. Но запомни, Кейт, если это не сработает, ты всегда можешь вернуться домой.

Я крепко обняла отца. Как не хотелось его обманывать! Но я просто не могла сказать, что жду ребенка…

Он заметно повеселел с момента страшного открытия. Из-за того, что он утратил остроту зрения, семейную традицию теперь продолжала я, получившая шанс, который мог никогда не представиться. Отец это понимал. Иви уехала в очень трудный момент, но тут в нашем доме появилась Клэр, сумевшая наполнить его теплом и уютом…

Сейчас его все устраивало, и я твердо решила ничего не говорить.

Было приятно видеть, как все в доме радуются моему приезду. В то же время их трогательная радость заставляла меня испытывать муки раскаяния при мысли о не таком уж отдаленном будущем. Стол украшал традиционный мясной пирог, и я постаралась воздать ему должное, поскольку знала, что количество съеденного мною непременно станет предметом обсуждения.

Было интересно знать, что происходит в деревне.

Клэр была осведомлена обо всех подробностях деревенской жизни. Милая Клэр! Я чувствовала, как она радуется тому, что стала частью семьи, частью сообщества. Должно быть, она была очень одинока перед тем, как приехать к нам.

Дик Мэдоуз уже получил сан. В церкви появился новый викарий, а Дик пробовал свои силы в роли викария где-то в Центральных графствах. Франческа по-прежнему вела хозяйство своего отца.

— Бедная Франческа, — с чувством произнесла Клэр, — тут она и состарится.

Ее глаза наполнились слезами сочувствия. Она хорошо представляет себе то, что ждет Франческу… то, как она будет ухаживать за отцом, а когда он умрет, станет уже слишком поздно думать о собственной семье. Такая участь выпала на долю очень многих дочерей и чуть было не постигла Клэр.

— А как поживают близнецы? — поинтересовалась я.

Наступила тишина. Я перевела взгляд с отца на Клэр.

— Случилось нечто ужасное, — произнес отец. — Бедная Фейт…

— Ужасное?!

Клэр покачала головой и умоляюще посмотрела на отца.

— Расскажите ей сами, — попросила она.

— Это очень расстроило Клэр, — пояснил отец. — Она одной из последних видела ее в живых.

— Так что, Фейт Кэмборн умерла?

— Несчастный случай. Ты же знаешь Папоротниковый обрыв?

Еще бы не знать Папоротниковый обрыв. Когда я была маленькой, мне категорически запрещалось туда ходить. «Не ходи к обрыву!» — то и дело слышала я. Эти слова звучали очень часто. Папоротниковым обрывом называли место, где дорога резко уходила вверх, на плоскогорье и тянулась по краю очень высокого обрыва. Двести лет назад там кто-то покончил с собой. А название объяснялось обилием папоротников.

— И Фейт Кэмборн…

— Она упала, — сказал отец. — Мы точно не знаем, что это было, случайное падение… или самоубийство.

— Вы не думаете, что кто-нибудь мог…

— О нет! Только не это! Мы лишь не уверены, она прыгнула сама или поскользнулась и потеряла равновесие…

— Но она не стала бы убивать себя. Такое робкое создание. О боже, как это ужасно! Бедная Фейт! Так страшно, когда что-нибудь подобное происходит с кем-то из твоих знакомых.

Перед глазами стояла Фейт, и я не могла представить себе ее без Хоуп. Они всегда были вместе. Фейт льнула к сестре так, как если бы ее поддержка была основным условием существования. Бедная, бедная Фейт.

Клэр боролась с эмоциями и не могла вымолвить ни слова. Я вспомнила, как близко она дружила с сестрами.

— Там, наверху, очень опасно, — проговорил отец. — Сейчас это место огородили высоким забором.

— Все равно что запереть двери конюшни после того, как лошадь убежала, — прокомментировала я. — Ах, бедная Фейт! А что же Хоуп и доктор с женой?

— Убиты горем… Все трое. Хорошо, что Хоуп скоро выходит замуж и уезжает.

— Вы не думаете, что Фейт… вам не кажется, что это как-то связано с помолвкой Хоуп?

— Мы не знаем, — ответил отец. — Полицейский вердикт гласил: «смерть по неосторожности». Всем будет лучше, если так все и оставить.

— Да, пожалуй.

Клэр тихонько плакала.

Я коснулась ее руки. Она подняла на меня глаза, полные слез.

— Фейт была моей близкой подругой, — произнесла Клэр. — Конечно, я дружила с обеими… но мне кажется, что с Фейт больше… больше, чем с Хоуп. Это ужасно!

За столом воцарилась тишина. Затем отец заговорил:

— Что бы она делала, когда Хоуп вышла бы замуж?

— Бедная Фейт, — кивнула Клэр, — она не смогла бы жить без сестры.

Отец попытался сменить тему, так явно огорчающую Клэр.

— Кейт получила замечательное предложение. Одна парижская знакомая готова сдать ей квартиру в самом центре Парижа. Там есть мастерская и все необходимое для работы. Кейт может снять ее на некоторое время и посмотреть, как пойдут дела. На данный момент недостатка в заказах не наблюдается.

Клэр уже улыбалась.

— Ах, Кейт, я так рада, что все у тебя складывается хорошо. И обожаю слушать рассказ о той вечеринке, когда этот… как его… барон или что-то в этом роде… сообщил им всем, какая ты замечательная художница.

— Это было более чем заслуженно, — заметил отец.

— Как ты станешь жить в чужом городе, вдали от семьи и друзей? — спросила Клэр.

— Я буду скучать по вас, — ответила я. — И время от времени приезжать домой. Кажется, я поступаю правильно. Честно говоря, другого варианта и не представляю себе.

— Давайте выпьем за успех Кейт, — предложила Клэр.

Она подняла бокал, но я видела, что слезы, непролитые по Фейт, все еще стоят у нее в глазах.

Я часто задумывалась над тем, сколь многим обязана Николь, и как только приехала в Париж, чтобы поселиться в доме мсье Ренье, очередного заказчика, тут же отправилась навестить свою новую подругу.

— Что ты решила? — тут же спросила она, переходя на «ты».

Я могла ничего не говорить. Николь и так все поняла. Она обняла меня и на мгновение крепко прижала к себе.

Затем отстранилась.

— Начинаем готовиться, — заявила она.

Теперь я виделась с ней почти каждый день. Нам предстояло так много обговорить и устроить. Мы решили, что мансарда будет моей мастерской. Кроме того, требуется помещение, где я смогу встречаться с заказчиками. У нас будет общий salon, а моя спальня будет располагаться рядом с мансардой.

— Там наверху есть нечто вроде отдельной квартиры, — сообщила Николь. — Когда родится ребенок, ты сможешь ее занять. Во всяком случае, первые месяцы тебе будет там удобно… пока малыш не начнет ходить.

Она продумала абсолютно все. Разумеется, я должна оставаться Кейт Коллисон. Но теперь меня следует называть не мадемуазель, а мадам. Мы распустили туманные слухи о трагически погибшем муже.

— Рана еще слишком свежа, — наставляла меня Николь. — Поэтому мы не хотим обсуждать этот болезненный вопрос. Ты сохранила фамилию Коллисон, потому что она очень много значит в мире живописи, а речь идет о древней семейной традиции. — Она помолчала, а затем продолжила: — Как только выполнишь полученные заказы, начнешь сообщать клиентам, что им предстоит позировать в твоей мастерской. Тем временем мы позаботимся о том, чтобы мастерская полностью отвечала запросам модного и знаменитого художника. Мне кажется, ты могла бы писать миниатюры вплоть до самых родов. Как бы то ни было, мы сможем обсудить это, когда подойдет время. Я слышала об одной акушерке. Она очень хорошо знает свое дело и обслуживает только знатных рожениц. Мы прямо сейчас начнем готовиться к рождению малыша. У него будет все самое лучшее. Предоставь это мне.

— Мне следует распоряжаться деньгами экономно, — насторожилась я. — Сейчас очень хорошо платят, так что есть возможность кое-что отложить. Но нужно подумать о будущем.

— Будущее само позаботится о себе, если ему не мешать. Ты должна вести себя как великий художник. Это очень важно. Деньги — ерунда. Не следует о них беспокоиться. Тебя должно интересовать только искусство. Кажется, мы все продумали очень хорошо. Все, что остается делать, — ждать рождения ребенка, при этом продолжая писать миниатюры и складывая монеты в мешки!

— Николь, — однажды обратилась я к ней, — все-таки, почему ты все это делаешь для меня?

Она помолчала, затем коротко ответила:

— Дружба.

И добавила:

— В каком-то смысле это делается для себя. Я была очень одинока. Дни были такими долгими, такими медленными… Теперь они пролетают, как пули… Я всегда хотела иметь детей.

— Ты имеешь в виду… его детей?

— Нет, — покачала она головой, — это было невозможно. Ему была нужна не жена, а любовница.

— И разумеется, господин барон, как всегда, думал только о себе.

— Я никогда не говорила ему, что хочу детей.

— Он мог бы догадаться. Все женщины хотят детей.

— Только не такие, как я.

— Как ты можешь сортировать женщин! Каждая женщина — индивидуальность. В природе не существует двух одинаковых людей.

— Наверное, ты права. Но, тем не менее, всех женщин можно условно разделить на группы. Я хочу сказать, что женщины, которые избирают такой образ жизни, как у меня, обычно не хотят детей.

— Этот образ жизни выбрала не ты.

— Что ж, за нас очень часто делают выбор другие. Только самые решительные могут этому противостоять. Нет, я должна честно признать, что приняла этот образ жизни потому, что он казался мне вполне подходящим. Я ведь вкусила респектабельности. И поняла, что это не для меня…

— Николь, благодаря тебе я очень быстро взрослею.

— Я рада, что могу чем-то помочь, но хотела заметить, что нет смысла обвинять кого бы то ни было в том, кем мы в итоге становимся. Все ведь зависит только от нас самих.

— Не в звездах, нет, а в нас самих, — процитировала я[22]. — Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— И нам следует быть снисходительными к другим людям. — Она смотрела на меня чуть ли не умоляюще. — Воспитание оказывает сильное влияние на нашу жизнь. Видишь ли, меня научили находить радость в удовлетворении желаний людей, способных обеспечить мое будущее. В принципе, это мало чем отличается от традиционного отношения к браку. Вспомни об этих любящих мамашах, выгуливающих своих дочек перед потенциальными покупателями и панически боящихся продешевить. Со мной было то же самое. Только честнее. И гораздо строже спрос. В отличие от них я должна была постоянно поддерживать интерес к себе. — Она рассмеялась. — Звучит аморально, не правда ли? Особенно для такой девушки, как ты, воспитанной любящими родителями в уютном семейном кругу. Вполне очевидно, что наследственность и воспитание сделали тебя художником. То же самое сделало меня куртизанкой.

— Твои воспитатели сделали тебя умной, чуткой, доброй. Я очень благодарна тебе, Николь. И даже не знаю, что бы я без тебя делала.

— Все это не только ради тебя, — покачала головой Николь. — Мне необходимо чем-то заполнить свою жизнь. Ах, Кейт, мне не терпится поскорее взять на руки нашего малыша!

— Мне тоже, Николь, мне тоже!

В другой раз она спросила:

— Ты хоть немного успокоилась по его поводу?

— По поводу барона?

— Да.

— Я ненавижу его так же сильно, как и прежде.

— Это нехорошо.

— И не смогла бы иначе, даже если бы очень постаралась. Я всегда буду его ненавидеть.

— Не надо. Это может навредить ребенку. Не забывай, что речь идет о его отце.

— Очень хотела бы об этом забыть.

— Попытайся его понять.

— Понять его! Я отлично его понимаю. Он — живой атавизм. Ему следовало родиться во времена варваров. Такому человеку нет места в цивилизованном мире.

— Он иногда рассказывал мне о своем детстве.

— Я уверена, что это был самый ужасный в мире ребенок, что он мучил животных и отрывал крылья мухам.

— Ничего подобного. Он любил животных. Как сейчас любит своих собак и лошадей.

— Неужели он способен любить кого-то, кроме себя самого?

— Ты снова вскипаешь, а я ведь предупреждала, что это вредит ребенку.

— Все, что связано с этим человеком, вредит всем окружающим.

— Но он — отец ребенка.

— Господи Боже мой, Николь, прекрати напоминать об этом!

— Я хочу, чтобы ты увидела его в новом свете. Для этого не мешало бы понять, каким человеком был его отец.

— Уверена, таким же, как он сам.

— Он был единственным сыном. Объектом всеобщего внимания.

— Не сомневаюсь, что это его вполне устраивало.

— Нет. Я хочу сказать, что он все время находился под пристальным наблюдением… Мальчик был обязан преуспевать во всем. Быть только первым, впереди всех. Ему беспрестанно напоминали о предках…

— Об этих диких и невежественных викингах, опустошавших прибрежные деревни, убивавших мирных людей, отнимавших нажитое добро, насиловавших женщин? Охотно верю.

— Его научили быть стоиком, научили ощущать свою значимость, свою власть, научили считать свою семью самой великой в мире. Его даже назвали в честь одного из предков. Судя по всему, так звали первого предводителя викингов, вторгшегося на нашу землю.

— Я знаю. Он разорял побережье и так досаждал французам, что они отдали ему часть своей страны, лишь бы утихомирить буйных захватчиков. Позднее эти земли назвали Нормандией. В самом начале нашего злосчастного знакомства он поспешил сообщить мне, что он — не француз, а нормандец. Мне кажется, он и в самом деле вообразил, что вернулись те смутные времена. Во всяком случае, так он себя ведет.

— Но, вместе с тем, существуют же и другие черты его характера. Не будь такой предвзятой, Кейт.

— Что ты имеешь в виду?

— Любовь к искусству. Я расскажу тебе кое-что. Он собирался стать художником. Можешь себе представить, какая буря разразилась в клане Сентевиллей, когда об этом стало известно! В семье никогда не было ни одного художника. Древний род воителей. Разумеется, его попытки были пресечены в корне.

— Не понимаю, как он это допустил.

— А он и не допустил. Просто стал и тем, и другим… но поскольку усилия не были направлены в одно русло, он не преуспел ни в том, ни в другом.

— О чем это ты?

— Он не стал художником, но говорят, что во Франции нет человека, который бы разбирался в живописи лучше, чем он. Он не останавливается ни перед чем, чтобы утвердить свое влияние, и все же в нем живет сентиментальная жилка, которая вступает в жестокое противоречие со всей его натурой.

— Сентиментальная жилка! Брось, Николь, это уже слишком!

— Разве не он заявил о твоем таланте? Разве началом своей карьеры ты не обязана именно ему?

— Это объясняется всего лишь тем, что его восхитила моя работа. Он признал мой талант и то, что я пишу миниатюры не хуже своего отца.

— Все же он это сделал, и ты не можешь этого отрицать! Он приложил немалые усилия, чтобы помочь тебе начать карьеру.

— А затем приложил еще большие усилия, чтобы ее разрушить. Нет, я всегда буду ненавидеть его истинную сущность. Он — чудовище.

— Не волнуйся, — проговорила Николь. — Это вредно для ребенка.

По мере того как проходил месяц за месяцем, я проникалась все большей благодарностью к Николь. Она с энтузиазмом исполняла свою роль в задуманном нами действе. Все, что она делала, было исполнено щедрости и благородства. Мое присутствие сделало ее жизнь содержательной и осмысленной, рассеяло монотонность ее дней. Она излучала умиротворенность и выходила из себя лишь тогда, когда я пыталась выразить ей свою благодарность.

Мое жилище было уютным, а мастерская — просторной и светлой. Лучшей я и желать не могла. Раз в неделю Николь принимала своих друзей. Я всегда участвовала в этих вечеринках, что обеспечило меня множеством новых заказчиков. Можно было не опасаться нехватки денег и даже позволить себе довольно высокую арендную плату, хотя Николь отказывалась ее брать. Тем не менее я настояла на том, чтобы оплачивать свое жилье.

Она учила меня жить по-новому. Теперь я была мадам Коллисон, знаменитая художница. Николь, которая не обращала внимания на условности, все же решила, что в моем случае будет лучше следовать им. Исходя из этого она распространяла слухи о моем умершем муже и ребенке, которому предстояло родиться спустя несколько месяцев после кончины отца. Это интриговало людей и окружало меня ореолом загадочности, вызывая интерес не только к таланту художника, но и к его личности.

Мне очень нравились эти вечера, но по мере того, как рос живот, я все больше нуждалась в отдыхе. В salon Николь приходили самые разные люди. Тут часто звучала музыка. Николь мастерски и с душой играла на рояле. Иногда она приглашала профессиональных музыкантов, отдавая предпочтение начинающим, тем, которые хотели заявить о себе. Николь была очень благожелательным и — что бы там ни думали о ее прошлом, — очень хорошим человеком.

Она вела увлекательную и насыщенную событиями жизнь. Меня все чаще охватывало ощущение счастья. Николь настаивала на том, что я обязана быть счастливой. Она грозила пальцем, а я опережала ее, выпаливая:

— Ради здоровья ребенка!

В последние месяцы беременности я по большей части возлежала на диване, укрывшись бархатным покрывалом, а люди подходили и присаживались возле меня. Иногда они становились на колени, и это заставляло меня почувствовать себя королевой.

Акушерка, на которой остановила свой выбор Николь, переехала к нам, так как приближалось время родов.

Затем наступил самый важный день.

Роды были тяжелыми, но наконец послышался крик… громкий и требовательный.

А затем акушерка произнесла:

— Этому все будет нипочем.

Я поняла, что родился сын.

Когда его положили мне на руки, Николь стояла рядом и гордо улыбалась. Она сообщила мне, что он очень большой и весит девять фунтов, а также то, что он просто идеален.

— Он далеко пойдет… наш мальчик, — добавила она.

Она боготворила его с момента рождения, и теперь мы говорили только о нашем изумительном малыше.

— Как ты его назовешь? — спросила Николь. На мгновение мне показалось, что она хочет предложить имя Ролло, и я почувствовала, как во мне вскипает гнев.

— Кендал… в честь моего отца, — быстро ответила я. — Его имя должно начинаться с буквы К… на всякий случай…

Она засмеялась.

— Ну конечно же, он должен быть Кендалом! У него должны быть магические инициалы на тот случай, если он вдруг окажется великим художником!

Она сидела рядом, укачивая его, а я не могла на него налюбоваться. И приятно было видеть Николь такой счастливой.

Затем она отдала его мне, и я, прижав сына к груди, поняла, что все, случившееся со мной в прошлом, стоило радости его рождения.