Лорд-обольститель

Парижские бульвары

Я влюбилась в Париж, едва миновав городскую черту, и сказала себе, что за время пребывания здесь постараюсь узнать его как можно лучше.

Вначале мы направились на Северный вокзал провожать отца, а затем Бертран, приехавший вместе с нами в Париж, сопроводил меня до парадных дверей особняка на улице Фобур Сент-Оноре, парижского дома принцессы де Креспиньи, где мне предстояло писать заказанную миниатюру.

Навстречу вышел дворецкий, державшийся с большим достоинством. Он церемонно поклонился и пригласил войти в дом. Я попрощалась с Бертраном, который пообещал заехать ко мне через несколько дней, а дворецкий тем временем позвал служанку и приказал ей проводить меня в приготовленную комнату.

Дом был просто изумителен. Особо сильное впечатление произвела на меня роскошная лестница, плавными изгибами поднимавшаяся из холла на второй этаж. Да и не только лестница. Это был поистине маленький дворец. Я с удовольствием отметила довольно сдержанный, но изысканный стиль его внутреннего убранства. Здесь все отличалось безупречным вкусом. Много белого цвета с вкраплениями красного и достаточно умеренным количеством позолоты. Атмосфера особняка вызывала ощущение изысканного и ненавязчивого богатства.

Мы долго поднимались по лестнице, что предоставило мне возможность по достоинству оценить чугунное кружево перил.

— Madame la Princesse примет вас завтра, — сообщила служанка. — Нам приказано помочь вам устроиться и предоставить все необходимое. Madame la gouvernante зайдет к вам немного позднее. Она полагает, что после путешествия вы нуждаетесь в отдыхе.

К счастью, за последние недели мой французский значительно усовершенствовался, однако служанка говорила с сильным южным акцентом, что представляло для меня определенные трудности, впрочем, вполне преодолимые.

Мы остановились на лестничной площадке. Моя провожатая отворила дверь, и я вошла в довольно просторную и уютную комнату. Белые кружевные портьеры над двуспальной кроватью были подвязаны золотистыми лентами. Пол устилали восточные ковры сдержанных розовых и голубых тонов. Необыкновенно элегантная мебель, судя по всему, изготовленная в эпоху Людовика Четырнадцатого или Пятнадцатого, была отполирована до блеска.

Служанка спросила, принести ли мне горячей воды для умывания, а затем поспешно вышла, видимо, заметив мое нетерпение.

В ожидании воды я осмотрела убранство комнаты. Как же все здесь разительно отличалось от замка Сентевилль! Я задалась вопросом, является ли элегантность этого дома отражением личности принцессы в той же степени, в какой суровость замка отражает личность его владельца. Даже сейчас мои мысли упорно возвращались к барону. Что за бесстыдство — попытаться сбыть Бертрану оставшуюся не у дел любовницу! Я была рада, что Бертран так яростно воспротивился ему. И этого хватило, чтобы склонить чашу весов… В гневе он предстал передо мной мужчиной, достойным восхищения — сильным и решительным. Прежде я отмечала, что он уж очень преклоняется перед бароном, а это прямо указывало на определенную слабость. Тогда мне хотелось защитить его от всемогущего родственника, и это внушало серьезные сомнения относительно того, что подобного рода чувства достаточно для вступления в брак.

Я так хотела воспрепятствовать вторжению барона в этот очаровательный дом! Но как я могла воспрепятствовать? Ведь именно он был причиной того, что я сейчас находилась здесь. Он проявил благородство и признал высокое качество моей работы. Нет, яростно возразила я сама себе. Это не благородство, а элементарная объективность. Даже самый отъявленный мерзавец может демонстрировать свою объективность при оценке произведений искусства и тем самым способствовать… изменению предвзятого отношения к женщинам! И все же сомнительно…

Интересно, буду ли я с таким же увлечением работать здесь, как и в замке… Вряд ли. Здесь ведь не будет атмосферы интриги и заговора, которая, хотя и пугала меня порой, но на самом деле оказалась весьма плодотворной.

Я умылась, переоделась в черную юбку и белую блузку, распаковала остальные вещи и стала ждать прихода madame la gouvernante.

Она пришла спустя некоторое время. Это была женщина средних лет в черном платье простого, но очень элегантного покроя. У горла платье было застегнуто маленькой бриллиантовой брошью, единственным его украшением.

— Добро пожаловать, — произнесла она. — Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным. Барон сообщил нам о вашем приезде, но не мог точно указать время.

— Очень мило с его стороны, — ответила я. — Проводив своего отца на вокзал, я сразу же направилась сюда. Отец возвращается в Англию.

— Я рада, что вы говорите по-французски. Язык может создавать немало трудностей. Если вам что-либо понадобится, позвоните. — Она кивнула на белый шнур у кровати. — Я подумала, что вам сегодня будет удобно пообедать у себя в комнате. Вы, должно быть, устали после путешествия. Пришлю вам обед через час.

— Это было бы замечательно, — заверила я ее. — Принцесса… э-э… она действительно хочет, чтобы с нее написали миниатюру?

Она улыбнулась.

— Это будет далеко не первый портрет принцессы. Она не придает этому никакого значения. Возможно, принцесса покажется вам достаточно нетерпеливой моделью, и я бы посоветовала делать сеансы позирования как можно короче.

— Спасибо. Как я поняла, принцесса очень юна.

— Ей семнадцать лет.

— Миниатюра должна получиться хорошей.

— Я уверена, мадемуазель Коллисон, что вы об этом позаботитесь. Мадам графиня говорит, что барон до небес превозносит ваш талант.

— Он очень добр.

— Он бы этого не делал в ином случае, мадемуазель. — Она опять улыбнулась. — Полагаю, вам не привыкать жить в домах своих заказчиков.

— Я только что приехала из замка Сентевилль, где провела почти три недели.

— Здесь уютнее, чем в замке, не правда ли? По этим старым замкам гуляют такие сквозняки…

— Здесь и в самом деле очень мило.

— Мадам графиня любит жить в комфорте.

— Простите мое любопытство, но я ничего не знаю относительно обитателей этого дома. Кто это — мадам графиня?

— Дальняя родственница принцессы, а также ее опекунша. Графиня выводит принцессу в свет, а в данном случае и устраивает ее брак. Принцесса — сирота. Ее семья пострадала во время революции.

— А вы — ее гувернантка?

— О нет, мадемуазель. Я — la gouvernante, что означает la femme de charge… управляющая.

— А, я поняла. По-английски это звучит как «экономка».

Она медленно повторила это слово, не переставая улыбаться.

— Теперь я буду знать, кто есть кто, — произнесла я. — И чрезвычайно благодарна за вашу заботу.

— Я распоряжусь, чтобы вам прислали обед. Сегодня. А завтра мадам графиня отдаст соответствующие распоряжения. С принцессой вы увидитесь утром. В восемь часов принесут petit dejeuner и горячую воду. Это будет удобно?

Я заверила ее, что это чрезвычайно удобно, и она ушла, оставив меня наедине с моими мыслями.

Меня охватило чувство невыразимого одиночества. Я скучала по отцу. Где-то он сейчас, думала я. Быть может, готовится взойти на борт судна. А где сейчас Бертран? Наверное, уже едет домой, где сообщит домашним о намерении жениться на мне и о ссоре со всемогущим бароном, которого он поклялся больше никогда не видеть.

В замке меня принимали совершенно иначе. Я попыталась вспомнить волнение и тревогу, охватившие меня тогда, а также твердую решимость добиться успеха в создавшейся ситуации, затем возбуждение, смешанное с отвращением. И целая гамма иных чувств и ощущений. Все это привело к стремлению досконально изучить лицо этого безнравственного человека, способного на самые возмутительные выходки…

Но какой он был моделью! Мне начинало казаться, что его портрет стал моим высшим достижением на многие годы вперед. Когда еще мне доведется иметь дело с такой сложной личностью — безнравственной, жестокой, коварной, беспощадной… Достаточно было представить себе любое отрицательное свойство человеческой натуры, и оно неизменно присутствовало в его характере. И при всем этом барон любил прекрасное. Он честно оценил мою работу, нашел ее хорошей и тем самым опроверг расхожее мнение относительно того, что женщина должна занимать в обществе низшее положение, потому что мало на что способна. У него нашлось достаточно смелости, чтобы высказать свое собственное мнение. Смелость! Никакая это не смелость! Он не нуждается в смелости, чтобы говорить и делать все, что вздумается. В своем мирке этот человек обладает безраздельной властью и сам устанавливает законы, так что здесь и речи нет о преодолении препятствий или риске…

И все же, барон, размышляла я, на вашем пути встречаются люди, не желающие слепо повиноваться… Милый Бертран! Замечательный молодой человек, отказавшийся плясать под дудку циничного барона. Я рассмеялась и вслух произнесла:

— Что ж, барон, вам придется поискать другого мужа для отставной любовницы!

Прекрати о нем думать! — приказала я сама себе. — Теперь у тебя новый заказ. Ты больше никогда не увидишь этого барона. Не позволяй ему вторгаться в эту атмосферу элегантности и изящества, где все будет совершенно иначе, чем в его средневековой цитадели!

Я прибыла сюда в лучах славы, в качестве признанного художника. Мне предстояло писать портрет семнадцатилетней девушки, невинной и не знающей жизни. Прелестная модель для портрета, не требующая слишком глубокого проникновения в ее характер. Гладкая, нежная девичья кожа, глаза, где еще не прячется тайна, лоб, не изборожденный морщинами… Хорошенькая картинка — вот и все, что от меня требуется. Принцесса — совсем еще ребенок, размышляла я, которого с соблюдением всех формальностей вручат этому чудовищу, чтобы он лишил его невинности. Бедное дитя. Мне было так жаль ее…

Затем я вслух произнесла:

— Прочь мысли о бароне! Ты превосходно выполнила его заказ, и он хорошо заплатил тебе. Будь благодарна ему за это, а об остальном позабудь.

Принесли поднос с обедом. Там была тарелка с холодным цыпленком и салат, заправленный незнакомым, но очень вкусным соусом. Еще кусок фруктового пирога и графин белого вина.

Все это было очень вкусно.

Спустя некоторое время опять пришла служанка. Она забрала поднос с тарелками, а я после ее ухода решила, что, пожалуй, лучше всего будет лечь спать. Разумеется, подобный прием трудно было бы назвать восторженным, но не следовало забывать, что меня всего лишь наняли для выполнения заказа. Я имела дело с настоящей французской аристократией, которой по части соблюдения этикета не было равных во всем мире. Завтра узнаю больше. Как бы то ни было, довольно скоро я поеду домой, в Англию, прежде чем браться за два следующих заказа (один от мадам Дюпон, а второй от мсье Виллефранша), полученных мною в тот самый вечер, когда барон представил гостям мое произведение.

Отец тогда очень обрадовался. Он сказал, что я обязательно должна взяться за эти заказы, поскольку они помогут мне утвердиться во Франции, где при поддержке столь влиятельного человека, как барон, мне будет намного легче обрести известность, чем в викторианской Англии.

— Только создав себе имя, — говорил отец, — можно диктовать условия. Имя — прежде всего. Имя — это все.

Если выйду замуж за Бертрана… когда выйду замуж за Бертрана… я должна буду настоять на том, чтобы продолжать заниматься живописью. Он не станет мешать. Бертран все понимает…

Мне повезло, что он меня полюбил. Я ведь совсем недавно приехала во Францию, но как сильно изменилась за это время!

Я сняла платье и надела халат. Затем села перед зеркалом, распустила волосы и, взяв с туалетного столика щетку, начала их расчесывать. И мысленно перенеслась в тот вечер, когда Николь прислала свою служанку, чтобы та уложила мои волосы… Бедная Николь! Она всецело пребывает во власти этого страшного человека. Хотя можно было бы сказать, что эта женщина сама виновата, поскольку не следовало становиться его любовницей. А теперь пожинает плоды своего греха…

Раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите, — сказала я.

В комнату вошла совсем еще юная девушка. Она была одета в черное платье с белым передником.

— Я пришла узнать, есть ли у вас все необходимое.

— Да, спасибо. Вас послала madame la gouvernante?

— Нет… я пришла по собственному желанию.

У нее было маленькое личико с заостренным подбородком, несколько длинноватым носом и стреляющими по сторонам озорными глазами.

Она затворила дверь.

— Вы уже устроились?

— Да. Благодарю вас.

— Вы ведь собираетесь писать портрет принцессы?

— Да.

— Вам придется очень постараться.

— Сделаю все, что могу.

— Придется. Она ведь не очень хорошенькая.

— Все зависит от того, кто как считает.

Она уселась на мою кровать. Эта служанка показалась мне чересчур нахальной, и я уже собиралась предложить ей покинуть комнату. С другой стороны, я хотела использовать возможность побольше узнать о принцессе, которой предстояло стать моей моделью.

— Что вы этим хотите сказать? — поинтересовалась она.

— Именно то, что сказала.

— Вы имеете в виду, что вам она может показаться хорошенькой, даже если все остальные думают иначе? Значит, вы собираетесь сделать ее хорошенькой на портрете?

— Я буду писать только то, что буду видеть.

— Вы только что закончили портрет барона де Сентевилля. Каким вы его изобразили?

— Миниатюра уже у принцессы. Возможно, она вам ее покажет. Вы работаете в ее апартаментах?

Она кивнула.

— В таком случае вы ее увидите.

— Уже видела.

— Тогда вы знаете ответ на свой вопрос.

— Он показался мне довольно… страшным.

— В самом деле? А теперь… я хотела бы лечь спать.

— Но я хотела бы поговорить.

— Зато я, как уже об этом сообщила, ложусь спать.

— Разве вы не хотите как можно больше узнать о живущих здесь людях?

— Со временем узнаю.

— Вам обязательно требуется хорошо знать людей, с которых вы пишете свои портреты?

— Желательно.

— Вы как ведьма.

— Любопытная точка зрения.

— Я не думаю, что принцессе понравится, если вы будете лезть к ней в душу.

— Послушайте, я вынуждена попросить вас покинуть мою спальню.

Она немного выпрямилась, но с кровати не встала.

— Расскажите мне о бароне, — попросила она. — Говорят, у него двадцать любовниц… как у Соломона… или что-то в этом роде.

— Кажется, у Соломона было гораздо больше любовниц.

— Вы не хотите ничего мне рассказывать, верно? Это потому, что я всего лишь служанка… пустое место.

— Идите-ка лучше спать, — посоветовала я.

— Вы собираетесь позвонить и приказать, чтобы меня выгнали отсюда?

— Если вы уйдете сами, я не стану этого делать.

— Но я могла бы очень много вам рассказать, — заговорщически сообщила она, — много такого, что вам следовало бы знать.

— Не сомневаюсь, но, может быть, в другой раз, а?

И довольно бесцеремонно вытолкала ее за дверь.

Странная служанка! Интересно, что она собиралась рассказать мне о принцессе?

Я заперла дверь на замок и забралась в постель. Однако уснуть мне удалось очень не скоро.

Позавтракав, я в девять часов уже была полностью готова к дальнейшим действиям. Долго ждать не пришлось. Вскоре в дверь постучала madame la gouvernante. Она очень учтиво пожелала доброго утра и выразила надежду на то, что я хорошо провела ночь.

Затем сообщила, что мадам графиня готова меня принять.

По все той же великолепной лестнице мы спустились вниз, и madame la gouvernante провела меня в гостиную, где преобладали белый и золотистый цвета с редкими вкраплениями красного. Мебель была изумительна и, насколько я могла судить, относилась к шестнадцатому и семнадцатому столетиям. Но мое внимание полностью переключилось на графиню.

Она была невысока и слегка полновата. Впрочем, благодаря тщательно подобранному туалету эти недостатки не бросались в глаза. Волосы графини были собраны в высокую прическу, что добавляло ей недостающие дюймы роста. Она была необыкновенно элегантна и вполне соответствовала окружающей обстановке.

Должна признаться, я тут же показалась себе замухрышкой, так как стало очевидно, что я уделяю своей внешности намного меньше внимания, чем графиня.

— Мадемуазель Коллисон! — воскликнула она, направляясь ко мне и протягивая холеную руку.

Я была удостоена вялого рукопожатия.

— Счастлива приветствовать вас в этом доме. Мсье барон очень хочет, чтобы вы написали миниатюрный портрет принцессы де Креспиньи. Он самого высокого мнения о вашей работе. Разумеется, мне знакомо ваше имя. Его здесь многие знают… К тому же, по словам барона, вы — первая дама в этой династии великих художников.

— Мне не терпится поскорее познакомиться с принцессой и приступить к работе, — ответила я. — А для начала хотелось бы знать, имеется ли здесь хорошо освещенная комната.

— Да, да. Это предусмотрено. Барон предупредил нас обо всем, что вам может понадобиться. Но принцесса ясно дала понять, что не желает позировать подолгу.

— Сеансы позирования абсолютно необходимы, — твердо произнесла я. — И только я могу определять их длительность. Художник может обнаружить очень важную деталь… нюанс… но если модель уйдет раньше, чем эту деталь удастся запечатлеть… вы меня понимаете?

— Ах, вам придется решать эти вопросы с принцессой. Она еще так юна…

— Насколько мне известно, ей уже семнадцать лет.

Графиня кивнула и улыбнулась несколько растерянно.

— Ее воспитывали в отдаленном замке… И всего лишь несколько месяцев назад я взяла ее под свое крыло и привезла ко двору. Мне приходится…

Она замолчала, и я закончила за нее:

— Держать ее в строгости?

— Вот именно. Это большая ответственность… Я послала служанку, которая должна сообщить ей, что мы ждем… Принцесса вот-вот появится.

— Спасибо.

— Прошу вас присесть, мадемуазель Коллисон.

Я опустилась в кресло, не сводя напряженного взгляда с двери.

— Вы приехали из замка Сентевилль?

Это было сказано, чтобы заполнить паузу, так как она отлично знала ответ.

— Да, мадам.

— Должно быть, вы… э-э… провели много времени с бароном… я имею в виду сеансы.

— Да, господин барон был хорошей моделью. К тому же он очень интересуется искусством.

— Будем надеяться, что принцесса тоже вас порадует.

Она подошла к шнурку звонка и несколько нервно дернула его. Через некоторое время в комнату вошла служанка, одетая в черное платье с белым передником, как и моя вчерашняя гостья, но это была совсем другая девушка.

— Пожалуйста, пойдите к принцессе и сообщите ей, что мы с мадемуазель Коллисон ожидаем ее в гостиной.

— Да, мадам.

Девушка присела в реверансе и вышла.

Графиня опустилась в одно из кресел и предприняла очередную попытку развлечь меня разговором. Однако разговор получался натянутым, бессвязным и довольно бессодержательным.

— Она знает, что вы приехали вчера вечером, — произнесла она. — Я не могу себе представить… — Она прикусила губу, как будто пытаясь сдержать слова, не предназначенные для посторонних ушей.

— Надеюсь, она все же хочет получить эту миниатюру? — поинтересовалась я.

— Этого хочет барон. Ах, мадемуазель, на мне лежит такая большая ответственность…

В этот момент до нас донесся топот копыт, и графиня быстро подошла к окну.

Затем обернулась ко мне.

— Принцесса, — сказала она, — едет кататься верхом.

Я тоже подошла к окну и увидела стройную спину девушки, сопровождаемой красочной и довольно внушительной, по крайней мере, количеством всадников, кавалькадой.

Графиня беспомощно посмотрела на меня.

Я пожала плечами.

— Очень жаль. Хотелось начать сегодня же. Если вы покажете комнату, где мне предстоит работать, я приготовлю все необходимые материалы, а потом пойду прогуляюсь.

— Вы знаете Париж?

— Я здесь впервые.

— Возможно, следует дать вам кого-нибудь в провожатые.

— Благодарю вас, госпожа графиня. Я предпочитаю гулять в одиночестве.

Она заколебалась.

— Я понимаю, вам хочется побродить по городу… Вы хорошо ориентируетесь?

— Думаю, да.

— Не уходите слишком далеко от этого района. Вы можете спуститься по Елисейским Полям до садов Тюильри. Там очень мило. На вашем месте я не стала бы переходить на другую сторону реки. Через Сену переброшено очень много мостов, но… Держитесь этой стороны, и, если заблудитесь… возьмите fiacre… и вас привезут обратно, на улицу Фобур Сент-Оноре.

— Большое спасибо. Я так и поступлю.

— Прошу прощения за поведение принцессы. — Графиня пожала плечами. — Она привыкла делать только то, что хочет. Вам, наверное, сложно это понять…

— Я все понимаю и с удовольствием познакомлюсь с ней позже.

Вернувшись в свою комнату, я собрала все, что могло понадобиться для сеансов. Затем меня провели в комнату, где предстояло работать. Нечто вроде мезонина. Идеальное место, подумала я, потому что помещение было залито ярким солнечным светом. Затем разложила по местам краски, кисти и маленькую палитру, приготовила основу для портрета и вернулась к себе.

У нашей принцессы хорошее воображение и плохие манеры, подумала я. Но, возможно, она вполне искренне считает, что титулованная особа так и должна себя вести. Зато я кое-что уже знаю о ней, хотя пока не удалось завести личное знакомство.

Теперь меня ждал шумный Париж. Это был поистине колдовской город! Я без памяти влюбилась в широкие бульвары, ажурные мосты, величественные дворцы и соборы. Меня очаровали уличный шум, беспрестанная суета, смех и музыка, что доносилась из открытых дверей многочисленных кафе, возле которых на тротуарах стояли столики под пестрыми зонтиками. Здесь во всем сквозила безоглядная любовь к жизни, главная ценность которой заключалась в ней самой, а не в каких-то ее результатах…

Мне не потребовался экипаж, чтобы найти дорогу домой. Я вернулась совершенно самостоятельно, как выяснилось, отлично ориентируясь в незнакомом городе.

Утро выдалось весьма приятным, и я была искренне благодарна за него этой невоспитанной принцессе.

Обед подали в мою комнату, опять на подносе. Видимо, мне и впредь предстоит принимать пищу в одиночестве. Должно быть, эти люди понятия не имеют, как со мной следует обращаться, считая чем-то вроде служанки. В замке все было по-другому, там к художникам относились с уважением.

Впрочем, это не имело особого значения. Я собиралась написать портрет принцессы, а затем, прежде чем приступать к другим заказам, съездить домой. Вот и все.

После обеда пришла madame la gouvernante с сообщением о том, что принцесса и ее эскорт все еще не вернулись. Стало известно, что они отправились в Сен-Клу. Вероятно, принцесса все же скоро вернется, а значит, мне лучше не выходить из дома, чтобы иметь возможность познакомиться со своей моделью, если она, конечно, изъявит подобное желание.

Мне не осталось ничего иного, как принять это условие, но сообщение о том, что принцесса ждет меня в мезонине, поступило лишь в четыре часа пополудни.

Я сразу же направилась туда. Она стояла у окна, глядя на улицу, и не обернулась, когда я вошла. Очень яркое красное бальное платье, плечи обнажены, а длинные темные волосы распущены. Со спины она походила на ребенка.

— Принцесса… — произнесла я.

— Входите, мадемуазель Коллисон, — ответила она. — Можете приступать.

— Это невозможно. Слишком мало света.

— Вы это о чем? — Она резко повернулась. Мне показалось, что я ее уже где-то видела. И тут же все поняла. Распущенные волосы и красное бальное платье изменили ее образ, сделав совершенно непохожей на вчерашнюю девушку в черном платье и белом переднике.

Значит, она любит розыгрыши, подумала я. Да, легкой жизни в этом доме ждать, пожалуй, не стоит.

Я подошла и слегка наклонила голову, вовсе не собираясь делать реверансы перед этим капризным ребенком. В конце концов, королевская семья во Франции после революции утратила почти все свои привилегии.

— Видите ли, принцесса, — начала объяснять я, — для такой тонкой работы мне необходимо максимально яркое освещение. Я работаю только по утрам. Иногда и днем, но только в солнечную погоду, а сегодня пасмурно.

— Быть может, нам следует поискать художника, который согласится работать в любое время, — высокомерно произнесла она.

— Это вам решать. Я могу лишь сказать, что сегодня сеанса не будет. Если вы не собираетесь утром на верховую прогулку, мы могли бы начать завтра… скажем, в десять часов.

— Я не знаю.

— А я не могу находиться здесь бесконечно долго.

— Ну что ж, посмотрим… — неохотно протянула она.

— Быть может, вы позволите мне поговорить с вами сейчас. Я должна немного знать свою модель, прежде чем приступать к портрету. Можно присесть?

Она кивнула.

Я принялась изучать ее лицо. Широкий нос, характерный для династии Валуа, хотя и подтверждает ее происхождение, совершенно не соответствует современным представлениям о красоте… Глаза маленькие, но живые… Губы капризно надуты, но, возможно, это не является их постоянной характеристикой, а зависит от настроения… В принципе, с нее можно написать очаровательный портрет. Лицо сияет юностью и свежестью, кожа очень гладкая, а зубы — ровные и белые. Если бы только удалось заставить ее улыбаться… А вот цвет платья совершенно не к лицу…

— Вам придется снабдить меня носом получше, — заявила она.

Я рассмеялась.

— Я хочу написать ваш портрет.

— Это означает, что на портрете будет изображена уродина.

— Ничего подобного. Я вижу вполне реальные возможности.

— Что вы имеете в виду… под возможностями?

— Вы когда-нибудь улыбаетесь?

— А как же!.. Когда мне весело.

— Прекрасно. У вас очень красивые зубы. Зачем же их скрывать? Очаровательная улыбка зрительно укоротит нос, а если вы широко и заинтересованно раскроете глаза, они станут ярче и больше. Но платье никак не годится.

— Оно мне нравится.

— Что ж, это весьма уважительная причина. Изобразим именно это платье, так как оно нравится вам.

— Но не вам?

— Нет. Красный — это не ваш цвет… впрочем, как и черный, который вы избрали вчера вечером.

Принцесса зарделась и расхохоталась. Теперь она казалась почти хорошенькой.

— Вот так лучше, — одобрительно произнесла я. — Если бы мне удалось запечатлеть вас такой…

— Вы сделали вид, что не узнали меня.

— Я вас мгновенно узнала.

— Но не вчера вечером.

— А как могло быть иначе? Я ведь до того ни разу не видела принцессу…

— А когда увидели меня здесь…

— То сразу же узнала.

— А что вы подумали вчера вечером? Из меня вышла хорошая служанка?

— Нет. Ужасно нахальная.

Она опять засмеялась, и я к ней присоединилась.

— Видите ли, я не хочу, чтобы вы писали этот портрет, — заявила она.

— Я это уже поняла.

— И вообще ненавижу эту затею. — Внезапно ее лицо сморщилось и она стала похожа на испуганного ребенка. — Ненавижу все это…

Мое отношение к ней изменилось кардинальным образом. Как жаль ее… Бедное невинное дитя, доставшееся этому ужасному человеку!

— В этом причина вашей неучтивости сегодня утром?

— Неучтивости?

— Вы отправились на верховую прогулку, хотя было решено, что утром состоится первый сеанс.

— Я не усматриваю в этом никакой неучтивости. Мы не должны соблюдать этикет в отношении…

— Слуг, — закончила за нее я. — Или каких-то там художников… но, возможно, художники — это те же слуги.

— Они приезжают, чтобы работать на нас… и им за это платят.

— Знаете, что сказал по такому поводу один из самых великих ваших королей?

— А-а… история!

— Это высказывание имеет самое прямое отношение к данной ситуации. Он сказал: «Люди создают королей, но только Бог может создать художника».

— Что это значит? Я думала, что Бог создал нас всех.

— Это значит, что Бог наделяет даром творения лишь немногих избранных людей, а самые великие из них стоят выше королей.

— Что-то в этом роде провозглашалось во время революции.

— Напротив, это сказал один из самых больших деспотов в вашей истории — Франциск Первый.

— Вы, похоже, очень умны.

— Просто хорошо знаю свое дело.

— Барон сказал, что вы талантливы.

— Ему понравилась моя работа.

— Вы написали его портрет. Он вам позировал.

— Именно так и было, и я рада, что он оказался хорошей моделью.

— Наверное, мне тоже придется вам позировать.

— Именно для этого я здесь. Я бы хотела увидеть вас в синем. Пожалуй, этот цвет вам больше к лицу. Он подчеркнет красоту вашей кожи.

Кончиками пальцев она коснулась своего лица. Как же она юна! — подумала я и простила ей как вчерашний маскарад, так и сегодняшнюю грубость. Передо мной стоял всего лишь растерянный ребенок.

— Давайте вместе выберем для вас платье, — предложила я. — быть может, у вас есть какое-то любимое. Сама я выбрала бы синее, но, быть может, мы найдем что-то еще.

— У меня очень много платьев, — проговорила она. — Я была представлена императрице. Надеялась, что мне удастся повеселиться в Париже, но решение барона жениться на мне разрушило все планы.

— Когда состоится венчание?

— Очень скоро. В следующем месяце… в день моего рождения. Мне исполнится восемнадцать.

Внезапно принцесса взглянула на меня и умолкла. Должно быть, она охотно делится своими секретами. Бедная девочка! За короткое время я так много о ней узнала, и прежде всего то, что она одинока и ей страшно.

— Как вы смотрите на то, чтобы выбрать платье прямо сейчас? — предложила я. — Тогда можно было бы начать работу над портретом уже завтра утром. Хорошо бы пораньше… часов в девять. В это время самое лучшее освещение. Как я понимаю, миниатюра будет помещена в такую же оправу, как и та, на которой изображен барон. Золотую, инкрустированную бриллиантами и сапфирами. Это необыкновенно красиво, как вы сами уже убедились. Вот одна из причин того, что я предлагаю вам надеть синее платье.

— Хорошо. Пойдемте.

Она решительно направилась к лестнице. Я последовала за ней. Ее спальня была поистине грандиозна. Там преобладали белый и золотистый цвета, пол устилали пушистые ковры, а стены украшены изумительными гобеленами.

— Во время революции дом был наполовину разрушен, — рассказывала она. — Но император сделал все для того, чтобы вернуть столице ее былую красоту. Сейчас Париж сравнивают с фениксом, восставшим из пепла.

— Вам повезло жить в таком прекрасном доме.

— Многие люди счастливы и без прекрасных домов. На днях, катаясь верхом, я увидела в окне модной лавки девушку. Она примеряла шляпку. С ней был молодой человек. Он посмотрел на нее, а потом поцеловал. Девушка выглядела счастливой, и я подумала, что она гораздо счастливее меня. Мне захотелось узнать, выйдет ли она замуж за того молодого человека, который ее поцеловал. Наверняка она сама его выбрала…

— Мы ничего не знаем о жизни других людей, — заметила я. — Вот я, например, когда-то завидовала девушке из кондитерской. Она продавала пирожные и выглядела совершенно очаровательно среди буханок свежевыпеченного хлеба и причудливо украшенных тортов. У меня тогда была очень строгая гувернантка, а мне никак не давались арифметические примеры. Я ненавидела арифметику, и когда увидела девушку, продающую пирожные, то сказала себе: а вот ей не приходится решать эти отвратительные примеры. Как бы я хотела поменяться с ней местами! Но через несколько недель эта лавка сгорела дотла, красивая девушка оказалась внутри ее и тоже сгорела.

Принцесса смотрела на меня с явным недоверием.

— Так что, — продолжала я, — никогда и никому не следует завидовать. Или желать поменяться местами с кем-то, кого совсем не знаете. Если вам не нравится то, что происходит, найдите выход из этой ситуации или смиритесь с ней… в зависимости от того, что для вас предпочтительнее.

— Почему… та девушка сгорела? Почему возник пожар в кондитерской?

— Наверное, неисправные печи… Кто знает… Но я извлекла из этого урок, которым сейчас делюсь с вами. А теперь давайте выбирать платье.

Платьев оказалось великое множество. Я выбрала зеленовато-синее шелковое платье, которое, как мне показалось, должно было хорошо сочетаться с сапфирами, и предложила ей примерить его.

Она с готовностью исполнила мою просьбу. Платье оказалось именно тем, что требовалось.

— Так мы договорились? Девять — это не слишком рано?

— Девять тридцать.

Я поняла, что она придет.

Так началось мое знакомство с принцессой Мари-Клод де Креспиньи. Мы быстро подружились. Ей импонировало мое толерантное отношение к резким сменам ее настроения. Я не сетовала на них, но никогда не опускалась до подобострастия. Просто не обращала внимания. Я приехала писать портрет и стремилась к наилучшему результату. Мы сблизились уже во время первого сеанса. Она очень много говорила, а именно это мне и было нужно. В ее образе сквозило что-то необычайно притягательное и женственное. Я собиралась отразить это в своей миниатюре. Она будет дополнять неуступчивого и властолюбивого барона, которому предстояло стать ее мужем. Эти миниатюры будут подчеркивать контраст между сильным, мужественным мужчиной и необыкновенно женственной девушкой. Очаровательные миниатюры будут оправлены в золото, бриллианты и сапфиры. Как мужчина, так и девушка будут изображены в одежде синего цвета, того прелестного оттенка, который принято называть небесным.

Я начинала получать удовольствие от работы. Просто сидеть и писать портрет, не пытаясь делать это тайком от своей модели, как в Сентевилле. Ах, Сентевилль, такое больше никогда не повторится! Я рассмеялась, вспомнив обо всех наших ухищрениях, в то время как барону все было хорошо известно…

— Вы улыбаетесь, мадемуазель Коллисон. Мне известна причина этого. Вы думаете о Бертране де Мортимере.

— Бертране де Мортимере, — пробормотала я, краснея.

Увидев мое смущение, она пришла в восторг.

— О да, я слышала, что он вас сюда привез. И еще он сказал, что заедет к вам. Очень красивый молодой человек. Мне кажется, он вам должен очень нравиться.

— Он мне действительно нравится.

— Вы выйдете за него замуж, мадемуазель Коллисон?

Я заколебалась, а она воскликнула:

— Конечно, выйдете! Это будет замечательно. Вы станете француженкой. Женщины меняют свое подданство, когда выходят замуж, не так ли? Они принимают подданство мужа. Почему мужчины не принимают подданство своих жен?

— Очень серьезный вопрос, — ответила я. — Считается, что женщины во всем уступают мужчинам. Но мир меняется. Вот, например, я… полноправный художник, хотя и женщина.

— Я слышала, что вначале вы якобы помогали отцу и что это он считался автором портрета…

— Все изменилось благодаря барону. Он разбирается в искусстве, и ему нет дела до того, кто является автором, если перед ним действительно достойное произведение.

— Скажите, что вы думаете о бароне.

Ее настроение изменилось. Оно стало почти угрюмым. Я не хотела, чтобы такое выражение лица испортило миниатюру.

— Большой ценитель искусства.

— Я не об этом.

Она пристально посмотрела на меня, а затем заявила:

— Я не хочу выходить за него замуж. Не хочу ехать в замок. Не хочу. Иногда мне кажется, я готова на все… абсолютно на все, лишь бы только избежать этого.

— Вы хорошо его знаете?

— Я видела его трижды. Первый раз при дворе, когда нас представили друг другу. Тогда он не обратил на меня никакого внимания. Но моя кузина, графиня, сказала, что барон хочет на мне жениться. Еще она сказала, что он хорошая партия для меня, в особенности учитывая наши финансовые трудности. Деньги… все решают деньги. До революции о них никто не думал, во всяком случае, так говорят. А теперь почти у всех проблемы с деньгами… У людей вроде нас… Барон богат. Нашей семье нужны деньги. Я принцесса, и ему это импонирует. Моей бабушке удалось избежать гильотины. Она на некоторое время уехала в Англию и там родила ребенка. Это был мой отец. Принц. Так что при рождении я стала принцессой… Без денег, конечно. Зато у меня ужасно благородное происхождение. Видите ли, барон хвастает тем, что он — потомок викингов, но это не мешает ему стремиться к женитьбе на особе королевских кровей. И еще дети. Мне придется рожать много детей. Барон считает, что пришла пора жениться и завести детей. Поскольку я принцесса, то, по его мнению, достойна стать их матерью…

— Знакомая история, — заметила я. — Она повторяется из века в век и из поколения в поколение. При этом зачастую имеет счастливый конец. Браки по расчету бывают довольно удачными.

— А вы хотели бы выйти замуж за барона?

Я не успела совладать с эмоциями, и по моему лицу пробежало выражение отвращения, которое принцесса не преминула отметить.

— Вот-вот. Вы ответили… хотя не произнесли ни слова. Вы его видели, какое-то время работали над его портретом, знаете, каков он. Иногда меня посещает ужасный ночной кошмар. Я лежу посередине огромной кровати, а он приближается… И вот он совсем близко… наваливается на меня и… О, как я ненавижу его… ненавижу!

— Все будет происходить совсем не так, — успокаивающе проговорила я. — Несмотря на все недостатки, у барона наверняка хорошие манеры… э-э, я имею в виду в постели.

— Что вы знаете о его манерах в постели?

Я поспешно признала, что ничего.

— В таком случае как вы можете о них говорить? Я так боюсь этого брака. Даже если я привыкну, все будет так ужасно… мне придется терпеть эту боль… рожать этих детей, не говоря уже об их зачатии.

— Моя дорогая принцесса, мне кажется, вы стали жертвой каких-то жутких слухов.

— Я знаю, как зачинаются дети. Знаю, как они рождаются. Быть может, ничего страшного, если все это происходит в общении с человеком, которого любишь. Но когда ненавидишь… и знаешь, что ты ему даже не нравишься… а тебе приходится терпеть все это годами…

— Что за странный разговор!

— Я думала, вы хотите узнать меня поближе.

— Это так, и я хорошо понимаю, что вы чувствуете. Очень жаль, что я ничем не могу помочь.

Она улыбнулась мне, и эта улыбка была такой милой и жалобной, что я подумала: если бы мне удалось запечатлеть принцессу именно такой, она была бы прекрасна.

— Кто знает? — произнесла она. — По крайней мере, я могу беседовать с вами.

Такими вот были наши беседы, и это означало, что дружба крепнет и что я нравлюсь ей все больше.

Она была пунктуальна, исправно являлась на все сеансы и охотно беседовала со мной после их окончания.

Теперь я принимала пищу в обществе принцессы и графини. Как-то принцесса с важным видом сказала графине, что к художникам следует относиться с уважением. Их создает Господь, а королей — всего лишь люди.

Серьезная девушка. Мне казалось, что у нее было довольно грустное детство. Будучи сиротой, она переходила от одних родственников к другим, вынужденным считаться с нею лишь благодаря ее титулу…

После каждого сеанса она смотрела на портрет. Мне было приятно, что он ей нравится.

— Мой нос кажется на несколько дюймов укороченным, — комментировала она.

— Если бы это было так, его бы тут вовсе не было. На таком крошечном портрете ничтожная доля дюйма определяет, какой у вас будет нос — крючком, курносый или еще какой…

— Вы такая талантливая! Мое изображение гораздо привлекательнее, чем я есть на самом деле.

— Я так вижу. Вас очень украшает улыбка.

— Вот почему вы все время заставляете меня улыбаться.

— Я хочу, чтобы вы улыбались на портрете, но ваша улыбка мне нравится независимо от этого. Так что я хотела бы, чтобы вы почаще улыбались. Даже если бы я не писала ваш портрет.

Принцесса не говорила, что ей нравятся сеансы позирования, но это было ясно и без слов. Она больше не пропустила ни одного, а однажды даже сказала:

— Мадемуазель Коллисон, я вас очень прошу, не торопитесь заканчивать эту миниатюру.

Она хотела знать, что я намерена делать после завершения работы. Я сказала, что вначале поеду домой. Описала ей Коллисон-Хаус и его окрестности. Она слушала с живым интересом.

— Но вы же вернетесь во Францию?

— У меня здесь есть несколько заказов.

— И выйдете замуж за Бертрана де Мортимера.

— В будущем.

— Везет вам. Хотела бы я выйти замуж за Бертрана де Мортимера.

— Вы же его не знаете.

— Знаю. Я с ним несколько раз встречалась. Он красивый, обходительный… и добрый. Наверное, вы влюблены друг в друга.

— Полагаю, это достаточно веская причина для замужества.

— Вам не грозит брак по расчету.

— У меня нет громких титулов, а он, насколько я знаю, не слишком богат.

— Счастливые люди!

Принцесса вздохнула и снова погрустнела.

На следующий день она пришла на сеанс в крайне возбужденном состоянии.

— Я все расскажу сразу, — заявила она. — Нас пригласили на fкte champкtre. Вы знаете, что это такое?

— Моего знания французского языка достаточно, чтобы догадаться.

— Как это звучит по-английски?

— Ну… вылазка… пикник.

— Пикник. Мне это нравится. Пикник. — Она повторила это слово еще раз и засмеялась. — Но fкte champкtre звучит намного красивее.

— Согласна. Но расскажите мне об этом пикнике, на который вас пригласили.

— Это будет возле дома семьи Л’Эстранж, в их саду. Нас пригласила Иветта Л’Эстранж. У них очаровательный дом неподалеку от Сен-Клу. Они устраивают такой праздник каждый год. В саду ставят столы… еще там есть река, можно кататься на лодках и смотреть на лебедей. Это очаровательно. Иветта Л’Эстранж приглашает на этот… как вы сказали?.. пикник… самых лучших музыкантов.

— Вы приятно проведете время.

— И вы тоже.

— Я?

— Когда я сказала нас, то не имела в виду графиню. Нас с вами. Всем не терпится познакомиться со знаменитой художницей. О вас говорит весь Париж.

— Я вам не верю.

— Вы хотите сказать, что я лгу, мадемуазель? Позвольте сообщить вам, что барон так доволен миниатюрой, которую вы для него написали, что всем о ней рассказывает. И очень многие теперь сгорают от желания познакомиться с вами.

Я была потрясена. И не знала, следует ли мне радоваться или огорчаться. Пока я не доказала, на что способна, не нужно жаждать шумной славы. Миниатюра барона была подлинным успехом, но хотелось убедиться, что я способна повторить его. Желательно, чтобы известность возрастала постепенно. В то же время слышать восторженные похвалы было чрезвычайно лестно.

— Что вы наденете? — пожелала знать принцесса. — У вас ведь наверняка нет с собой специального платья дляfкte champкtre.

Я согласилась с тем, что, видимо, нет, и она сказала, что ее портниха могла бы за один день сшить для меня подходящее платье. Оно должно быть достаточно простым… как того требовал данный случай.

— Что-то вроде Марии-Антуанетты в роли пастушки, — заметила я.

— Похоже, вы неплохо знаете нашу историю. Гораздо лучше, чем я.

— Возможно, она еще заинтересует вас и вы захотите знать больше.

— Но я знаю совершенно точно, какое вам нужно платье. Муслиновое, в цветочек… вам пойдет зеленый цвет… и белая соломенная шляпа с зелеными лентами.

Она оказалась верна своему слову, и на следующее утро платье было готово. Правда, оно было сшито не из муслина, а из тонкого хлопка, по которому были рассыпаны не цветочки, а маленькие зеленые колокольчики. Но это не имело значения. Было очень трогательно наблюдать, какие усилия принцесса прилагает к тому, чтобы на fкte champкtre я выглядела, как положено.

Мы поехали в одном экипаже. В ней чувствовалась какая-то бесшабашность, которая меня несколько озадачивала. Какой же она еще ребенок, думала я, если подобное развлечение способно вытеснить из ее сознания все горькие мысли о предстоящем замужестве. Было ясно, что она умеет жить сегодняшним днем, и это меня только радовало.

Погода была теплой и солнечной. Меня сердечно приветствовала Иветта Л’Эстранж, красивая молодая женщина, намного моложе своего мужа. Еще там был ее пасынок Арман, лет, наверное, двадцати.

Ко мне подходили разные люди, говорившие о том, что им хорошо известно, какой замечательный портрет я написала для барона де Сентевилля. Им также не терпелось взглянуть на портрет, над которым я работала сейчас.

Все это очень приятно.

В саду были расставлены столы, и слуги уже начинали сервировать их. Легкий ветерок играл белыми скатертями. Из больших корзин извлекались котлеты, холодная оленина, цыплята, пирожки и сладости. В бокалах искрилось вино.

И тут меня подстерег сюрприз.

За спиной кто-то произнес:

— Быть может, сядем рядом?

Я резко обернулась. Мне улыбался Бертран.

Он взял мои руки и крепко сжал их. Затем поцеловал меня в каждую щеку.

— Кейт, — произнес он, — как же я рад вас видеть!

— А вы…

— Знал ли я, что вы будете здесь? — Он кивнул. — Иветта Л’Эстранж — близкая подруга моей матери. Она тоже здесь. С моим отцом и сестрой. Они очень хотят познакомиться с вами, только не могут понять, что во мне могла найти такая знаменитая леди.

— Знаменитая! — воскликнула я. — Да ведь это только после того, как… — Я запнулась, не желая упоминать барона в такой день. Ведь он предназначался исключительно для веселья.

Погода была просто идеальной. Солнце пригревало, но не палило. Элегантные мужчины и женщины… они все были такими красивыми, и так милы со мной. Прекрасный день.

Меня очень тепло приняла семья Мортимеров. Только теперь стало ясно, что я действительно хочу этого замужества. Я впервые в полной мере ощутила такую уверенность. Прежде казалось, что я попросту поддалась влиянию свежих впечатлений и приняла симпатию за любовь. К тому же все вокруг коренным образом отличалось от того, к чему я привыкла с детства, потому была ошеломлена, ослеплена, сбита с толку обычаями другой страны и людьми, ничуть не похожими на тех, которые окружали меня в Фаррингдоне. Но сейчас я почувствовала себя здесь как дома, и это ощущение подарила мне семья Бертрана.

Я долго беседовала с его матерью, которая сказала, что хорошо понимает мое нежелание спешить со свадьбой. Она объясняла это и нетерпеливому Бертрану.

— Все случилось очень быстро, моя дорогая. Вас просто закружил водоворот событий. Поезжайте домой и расскажите там обо всем… и тогда, на большом расстоянии, поймете, насколько все это соответствует вашим представлениям о супружеском счастье, — сказала она.

Я была в восторге от нее. Мне несказанно понравились отец и сестра Бертрана. Они держались так естественно и непринужденно, хотя были чрезвычайно элегантны. Среди них я чувствовала себя счастливой.

— Вы должны привезти к нам в гости своего отца, — сказал отец Бертрана. — Наши семьи должны познакомиться и породниться.

— Мне это кажется великолепной идеей, — ответила я.

Здесь уже накапливались новые заказы, но прежде всего я хотела съездить домой, потому что меня тревожили мысли об отце.

Мать Бертрана горячо одобрила это стремление.

День был безоблачным и наполнял душу ликованием. Казалось, я знаю, какое будущее меня ожидает, и была счастлива. Почти.

Но ближе к вечеру произошли события, немного встревожившие меня. Мы с Бертраном решили взять лодку, чтобы прокатиться вниз по реке. Я расположилась на корме в тени зонтика, а Бертран сел на весла. Он весело улыбался и говорил о нашей будущей совместной жизни. Постепенно мы перешли на «ты».

— Мы будем небогаты, — произнес он с мягкой улыбкой. — Но ты будешь продолжать заниматься живописью и заработаешь много денег.

— Надеюсь, у меня получится.

— Однако ты будешь это делать не ради денег, а из любви к искусству, верно? Кейт, я хочу, чтобы ты была счастлива, поэтому никогда не встану между тобой и искусством. Одна из комнат в Мортимере будет твоей студией.

— Великолепно.

Поистине замечательный день.

— Ты объяснишь, как там все должно быть, когда приедешь погостить к нам. Мама сказала, что ты пообещала приехать… вместе с отцом. Быть может, тогда мы обо всем подробно и поговорим.

— О студии?

— О нашей свадьбе. И о студии тоже.

— Хорошо бы найти похожую на «солнечную» комнату в Сентевилле.

Это было бестактно. Я бросила зловещую тень на идеальный во всех отношениях день. Мне не следовало упоминать Сентевилль.

Бертран нахмурился, и я увидела в его глазах гнев. Сжав кулаки, он произнес:

— Я хотел бы его убить.

— Не думай о нем… в такой чудесный день.

Но Бертран не мог не думать.

— Если бы ты только видела! Он сидел и улыбался. «Я хочу пристроить ее, — говорил он. — Я люблю Николь. Тебе она тоже нравится. Ты от этого только выиграешь…» Я не верил своим ушам.

— Забудь, — мягко проговорила я. — Все это уже в прошлом. Ты ему ясно дал понять, что такое предложение попросту подло и низко.

— Я думал, он меня убьет. Ему ведь нечасто приходится с таким сталкиваться. Я сказал: «Оставь себе своих использованных любовниц. Я не прикоснусь ни к одной женщине, побывавшей в твоей постели. Меня будет тошнить от одного ее вида. Я постоянно буду представлять ее вместе с тобой…»

— Забудь, — взмолилась я. — С этим навсегда покончено.

Но Бертран не мог остановиться.

— Он сказал: «Не будь глупцом и женись на моей любовнице. Это сделает тебя человеком». И тут я будто сошел с ума. Я кричал: «Никогда, никогда, никогда…» А потом ушел. Думаю, с ним еще никто так не разговаривал.

— Ты сказал все, что должен был сказать. А теперь забудем о нем. Тебе незачем с ним встречаться, ты больше никогда его не увидишь. Он может попытаться навредить тебе. Но как? Финансово? Ерунда. Нам не нужны его деньги. Я буду писать миниатюры. Нас ждет прекрасная жизнь.

Он улыбнулся мне и продолжил грести, но уже молча.

День утратил свое очарование.

Второе происшествие касалось принцессы.

Я увидела ее, когда она выходила из рощицы на берегу реки, держа за руку Армана Л’Эстранжа. Раскрасневшаяся и безмерно счастливая. Она держалась так, будто бросала вызов всему миру, при этом давая понять, что ей нет до него никакого дела. На какое-то мгновение мне стало страшно, но потом я сказала себе: она всего лишь дитя.

На обратном пути мы молчали. Проехали Булонский лес, миновали Триумфальную арку, и я думала о том, как прекрасен этот город даже в глубоких сумерках. Наконец мы приблизились к особняку на улице Фобур Сент-Оноре.

Принцесса нарушила молчание.

— Какой волнующий день! Мне кажется, для нас обеих. Теперь все решено. Вам суждено стать мадам де Мортимер. Что же касается меня… кто знает?

Она была так счастлива. Я не собиралась дважды за один день совершать одну и ту же ошибку, упомянув барона.

На следующий день после fкte champкtre принцесса чувствовала себя плохо. Она была бледной, вялой и угрюмой. Бедная девочка, думала я. Ее так тревожит грядущее замужество, и никак не удается забыть о том, что оно неотвратимо приближается. Сейчас она никак не походила на хорошенькую девушку, которая начинала проявляться на миниатюре. Мари-Клод не была красавицей, черты ее лица неправильны, а нижняя часть его казалась тяжеловатой. Только радость делала ее привлекательной, и когда я вспоминала о лучащейся счастьем девушке на fкte champкtre, она и близко не напоминала эту бледную тень в углу громадной кровати.

Мари-Клод не выходила из своей комнаты, так что сеансы пришлось отменить.

Однако она просила меня посидеть с ней, что я с радостью делала. Временами казалось, что она готова довериться мне, но я не подталкивала ее к этому, зная, что разговор пойдет прежде всего о страхах, связанных с грядущим замужеством, а тут я ничем не могла помочь. Продолжать утверждать, что браки по расчету зачастую оказываются счастливыми, было чересчур банально. Я пыталась поставить себя на ее место. В подобной ситуации следовало бы активно действовать, но разве я имела право подстрекать к бунту эту беспомощную маленькую принцессу?

Я беседовала с ней на разные темы, рассказывала о своем доме, о жизни, которую мы вели в Фаррингдоне, и подчас мне удавалось вызвать улыбку на ее губах.

После обеда я обычно отправлялась на прогулку. Париж все больше очаровывал меня. Я наслаждалась общением с этим сказочным городом. Мари-Клод считала меня отчаянной авантюристкой, так как сама она выходила из дому только в сопровождении компаньонки. Я чувствовала себя свободной и независимой, хотя и выполняла чьи-то там заказы… Если задуматься, то барон ведь очень много для меня сделал. Он не только признал мой талант, но помог стать на ноги, а посему, конечно же, заслуживал моей благодарности.

Я осознавала то, что слишком много думаю о нем. Он вторгся даже в очаровательный день пикника и бросил на него уродливую тень. Из-за него страдала бедняжка Мари-Клод. Я была уверена, что причиной ее болезни являются мрачные предчувствия и тревоги. Однако ее нездоровье предоставило мне возможность ближе познакомиться с Парижем, поскольку продлевало мое пребывание в этом городе. Я об этом не сожалела еще и потому, что меня немного беспокоила миниатюра. Она должна быть ничуть не хуже той, что я написала для барона. К моему удивлению, его портрет дался мне легче, чем эта работа, которая представлялась мне поначалу гораздо более простой…

Каждый день я выходила из дому ровно в два часа и отправлялась по намеченному маршруту. Елисейские Поля, Лувр, а затем Люксембургский сад. Самое сильное впечатление произвел на меня собор Парижской Богоматери. Войдя туда впервые, я испытала сильнейшее волнение. Там царил загадочный мрак и пахло ладаном. Было понятно, что для более детального знакомства со знаменитым собором мне придется возвращаться сюда снова и снова, пока существует такая возможность. Все, что я когда-либо слышала об этом месте, заполнило до отказа мое сознание. Я вспомнила, что наш отечественный Генрих Шестой был коронован здесь в качестве короля Франции более четырехсот лет назад. Позже Генрих Наваррский венчался здесь с Маргаритой Валуа, причем у самого входа, а не у алтаря, потому что как гугеноту ему не было позволено войти внутрь. Сразу после этой свадьбы разразилась страшная Варфоломеевская ночь[14]. Двадцать лет спустя, когда тот же Генрих занял город, он заявил, что это событие вполне стоит мессы.

Меня пленили омерзительные химеры, и я долго разглядывала то одну, то другую, пытаясь понять, почему такое священное место было решено украсить этими зловещими фигурами. Хотя слово «украсить» здесь было неуместно. Их лица как будто явились из самых жутких кошмаров. Я спрашивала себя, смогу ли когда-нибудь их забыть. Что хотел показать нам их автор? Коварство… да, оно тут явно присутствовало… жестокость, похоть, алчность… все семь смертных грехов. Но прежде всего эти лица излучали какой-то сатанинский цинизм.

Я долго смотрела на них, и вдруг одна из химер, самая зловещая из всех, пошевелилась. Ее черты изменились, и на мгновение показалось, что на меня смотрит барон. Он был похож на демона. Как он себя назвал? Демон-искуситель? Демонический любовник? Любовник! Да разве может он любить кого-нибудь, кроме себя самого? Я не могла оторвать глаз от этой химеры. А жестокое каменное лицо приняло прежний облик и как будто насмехалось надо мной…

Я должна изгнать этого человека из своих мыслей.

Время пролетело незаметно, и на обратном пути я была вынуждена остановить фиакр. Кучер внимательно выслушал мои указания, коснулся рукой своей белой шляпы, и мы тронулись в путь.

После этого я взяла себе за правило пользоваться услугами наемных экипажей. Да, в этом случае я могу бродить, где захочу, задерживаться сколь угодно долго, а затем останавливать фиакр и возвращаться домой ко времени, которое я сама себе назначала.

Принцесса всегда с большим интересом выслушивала рассказы о моих экскурсиях. Думаю, она начинала смотреть на Париж совсем другими глазами.

Я рассказала о том, что была в соборе, и о том, как он меня потряс. На следующий день я собиралась отправиться туда же.

— Это довольно далеко.

— Я люблю ходить, а на обратном пути могу взять фиакр.

— Вы счастливица, мадемуазель Кейт. Как это, должно быть, чудесно — быть свободной.

Я с грустью посмотрела на нее. Болезнь — всего лишь попытка оттянуть время. Она не хотела, чтобы миниатюра была окончена, а здесь, в постели, искала убежища от неотвратимо надвигающегося будущего.

На следующий день, когда я пообедала и, как обычно, в два часа собралась на прогулку, принцесса спросила, пойду ли я в Нотр-Дам, и если да, то не смогу ли заглянуть в лавку модистки неподалеку от собора и передать ей записку. Речь шла о шляпке, которую она хотела там заказать.

Я отправилась в собор, на этот раз прихватив с собой альбом. Некоторое время я провела внутри, делая беглые наброски. Однако единственным, что мне по-настоящему хотелось рисовать, были химеры. Я набросала некоторые из них по памяти, но почему-то обнаружила, что в каждой из них было нечто от барона.

Выйдя из собора, я разыскала лавку модистки. Отдав записку, села в свободный фиакр и вернулась домой.

Когда я вошла к Мари-Клод, чтобы сообщить ей о выполненном поручении, мне показалось, она выглядит несколько лучше.

— Я хочу, чтобы вы еще раз зашли туда завтра и убедились, что модистка действительно сможет выполнить мой заказ, — попросила она.

На следующий день я повторила визит в лавку, где мне сообщили, что все еще ожидают нужную ткань.

Я вернулась назад. Мне очень нравилось ехать по улицам, которые уже казались знакомыми едва ли не с детства. Дома, беседуя с Мари-Клод, я почувствовала, что, как и она, хочу продлить на неопределенный срок работу над этой миниатюрой. Возможно, подобно ей, я страшилась будущего, и именно это делало настоящее столь притягательным. Я по-прежнему сомневалась в правильности своего решения связать свою жизнь с человеком, которого знала совсем мало, к тому же с иностранцем. Общение с Мари-Клод заставило меня задуматься о возможных подводных камнях, подстерегающих меня в браке. Не слишком ли поспешно я окунулась в отношения с Бертраном? Не послужило ли тому причиной волнующее чувство новизны? Не лучше ли будет поехать домой, к отцу, и там хорошенько обо всем поразмыслить?

Каждый день я задавала принцессе один и тот же вопрос:

— Вы готовы возобновить сеансы?

— Завтра, — неизменно отвечала она.

Но на следующий день опять звучало:

— Нет, не готова… может быть, завтра.

Я нанесла уже несколько визитов в лавку модистки.

— Мне так хочется, чтобы все было изготовлено именно так, как я хочу, — говорила Мари-Клод. — Для меня это очень, очень важно. Так вы еще собираетесь в Нотр-Дам?

— Меня интересуют прилегающие к собору кварталы. Но… я в любом случае могу зайти в ту лавку.

— Спасибо. Но не ходите в эти узкие улочки неподалеку от собора. Там есть квартал, где раньше изготавливали краски… и еще улица, где живут женщины… улица Проституток. Я вас очень прошу, мадемуазель Кейт, будьте осторожны и не ходите туда. На вас могут напасть, ограбить… Вы даже представить себе не можете, какие гадкие бывают люди.

Я заверила ее, что очень даже могу.

— Все же избегайте узких улиц. Император расширил многие из них, но еще осталось достаточно зловещих мест. И не заблудитесь, пожалуйста.

— Не беспокойтесь. Если у меня возникнут проблемы, я возьму фиакр.

— Кучера вежливы?

— В меру. Некоторые, правда, делают вид, что не понимают меня. Полагаю, причина в моем произношении. Иногда мне приходится по нескольку раз повторять «Фобур Сент-Оноре», но хоть убейте, я не вижу разницы между своим и кучерским произношением.

— Они видят, что вы иностранка, и, возможно, догадываются, что к тому же еще и англичанка.

— Двойное преступление, — рассмеялась я. — Ничего, я не боюсь кучеров. Они мне даже нравятся. Хотя в своих синих ливреях и белых шляпах все кажутся на одно лицо.

— Не забудьте зайти к модистке.

Я выполнила поручение. Именно тогда и произошло это странное, повергшее меня в ужас событие.

В лавке меня наконец-то ждали хорошие новости. Поступили новые ткани, и мадам вручила мне записку с подробным описанием всего, что у них есть. Они приступят к работе, как только принцесса даст на это свое согласие.

Я вышла на улицу. День был жарким, но не солнечным, и в воздухе зависла легкая дымка. Иногда в поисках экипажа мне приходилось пройти некоторое расстояние, но на этот раз мой взгляд сразу упал на проезжающий мимо фиакр. Он остановился возле меня, я подошла и назвала кучеру адрес. Сегодня меня поняли сразу же.

Я поудобнее устроилась на сиденье, довольная тем, что мои походы к модистке наконец-то принесли какие-то плоды. Впрочем, было не совсем понятно, почему принцесса обменивалась записками с модисткой, вместо того чтобы пригласить ее к себе, как это всегда делается… Очень странно.

Надо будет спросить ее… Я была настолько поглощена своими ежедневными странствиями, изучением города в целом и этого неповторимого собора в частности, что мне и в голову не пришло раньше задаться этим вопросом. Мари-Клод была весьма необычной девушкой, склонной драматизировать все, вплоть до заказа шляпки.

Я подняла голову. Улица, по которой мы проезжали, была мне незнакома. Возможно, мы сейчас выедем на один из бульваров…

Этого не произошло. Казалось, мы движемся довольно быстро.

— Вы правильно меня поняли? — окликнула я кучера. — Мне нужно на улицу Фобур Сент-Оноре!

Он слегка повернул голову и ответил:

— Мы срезаем, едем более коротким путем!

Я откинулась на спинку сиденья.

Срезаем! Но где же мы все-таки находимся?

Пять минут спустя я уже встревожилась не на шутку.

— Вы везете меня вовсе не на Сент-Оноре! — крикнула я.

На этот раз он не оглянулся, а лишь кивнул.

И тут я вспомнила предостережения Мари-Клод. Они и в самом деле любят морочить голову иностранцам. Кучер собирается сделать вид, будто неправильно меня понял, завезти куда-нибудь подальше и потребовать несуразную плату за проезд.

— Остановитесь! — закричала я. — Я хочу с вами поговорить!

Но он не остановился, а лишь хлестнул лошадей. Теперь мы мчались с бешеной скоростью, и мне стало страшно. Куда он меня везет… и для чего?

Я выглянула в окно. Совершенно незнакомый район. Было понятно лишь одно: он везет меня прочь от центра города.

Мои ладони взмокли. Что все это означает? Каковы его мотивы? Он собирается напасть на меня? Я представила себе, как он загоняет экипаж в какой-нибудь каретный сарай… Возможно, чтобы убить меня. Но почему? На мне почти не было украшений, я не выглядела особенно богатой. Тогда почему?

Нужно что-то предпринять. Мы все еще находились в людной местности и проезжали по улицам с многочисленными магазинами по обеим сторонам. Нужно попытаться привлечь внимание прохожих. Нельзя допустить, чтобы меня увезли за город.

Я принялась стучать в окно, но в мою сторону никто и не взглянул. Видимо, уличный гам надежно заглушал мой отчаянный стук.

Не сбавляя скорости, экипаж повернул вправо. Дорогу впереди загораживало скопление фиакров и частных карет. Мой загадочный кучер вынужден был замедлить ход.

Сейчас, сказала я себе. Сейчас. Другого шанса может и не быть.

Я открыла дверцу и выпрыгнула на дорогу. Кто-то закричал на меня. Должно быть, возница наезжающего сзади экипажа. Не оглядываясь, я ринулась вперед под самым носом у лошади и оказалась на тротуаре. Затем бросилась бежать.

Через некоторое время остановилась и огляделась. Улица была мне незнакома, но заполнена народом. За столиками возле кафе сидели люди, прихлебывая кофе или аперитивы. Мимо меня проходили нарядные мужчины и женщины, пробегали молоденькие девушки со шляпными картонками в руках. Я поискала глазами фиакр. Теперь мне всегда будет страшно садиться в наемный экипаж, но сейчас не было другого выхода. И вообще, с какой стати я должна их бояться? Прежде у меня не было с ними никаких проблем.

Прохожие с любопытством поглядывали в мою сторону и отводили глаза. Должно быть, они принимали меня за туристку, осматривающую город.

Я двинулась вперед. Казалось, позади осталось много миль, но я всегда хорошо ориентировалась в пространстве и сейчас была уверена, что иду в нужном направлении. Примерно через час впереди замаячили знакомые башни собора Нотр-Дам.

Теперь я точно знала, где нахожусь.

Нужно нанять фиакр. Возвращаться домой пешком не было уже ни сил, ни времени. Вокруг множество экипажей. Но нет ли здесь этого сумасшедшего кучера? Что, если он тоже вернулся и собирается повторить попытку похищения?

Что ж, придется рискнуть.

Я махнула рукой проезжающему мимо кучеру фиакра и вздохнула с облегчением. В отличие от предыдущего, молодого безусого брюнета, этот кучер оказался седеющим мужчиной средних лет с пышными усами. Я спросила, может ли он отвезти меня на Фобур Сент-Оноре.

— Ну, конечно, мадемуазель, — с улыбкой ответил он, и вскоре колеса фиакра уже тарахтели по знакомым улицам.

Я поспешно вошла в дом. Жуткое приключение осталось позади…

Вспомнив о записке, которую нужно было передать принцессе, я поднялась в ее комнату.

— Вы принесли… — начала она и осеклась. Затем продолжила: — Мадемуазель Коллисон… Кейт… что случилось? У вас такой вид, будто вы встретили привидение.

— Приключение.

Она уже вскрывала конверт.

Пробежав глазами письмо, принцесса вопрошающе посмотрела на меня.

— Кейт, что случилось?

— Выйдя из лавки модистки, я наняла фиакр. Обычный фиакр, каких множество. Кучер выглядел, как и все остальные кучера в их синих ливреях и белых шляпах. Но потом заметила, что мы едем совсем не туда. На мой вопрос он ответил, что эта дорога короче. Но вскоре… я сообразила, что он везет меня совсем в другое место.

— Почему?

— Понятия не имею. Заметив, что я начала тревожиться, он поехал очень быстро. Видимо, он поджидал меня… со своим фиакром… возле лавки модистки. Похититель все погонял лошадей… Слава Богу, мы угодили в скопление экипажей и я смогла выпрыгнуть… Иначе…

— Иначе — что?

— В голову приходит только то, что он собирался меня ограбить… может быть, даже убить…

— О нет!

— С другой стороны, если бы это было ограбление, он бы выбрал кого-нибудь другого. На мне ведь не было ничего такого, что могло бы послужить приманкой для грабителя.

Она взглянула на письмо, которое держала в руке. Затем медленно произнесла:

— Понятно. У вас было вот это. Барон. Он все знает. То был один из его людей. Он хотел заполучить это письмо.

— О чем это вы? — удивилась я.

— Письмо не имеет никакого отношения к шляпкам. Я использую лавку модистки как почту.

— От кого это письмо?

Принцесса помедлила, потом все же произнесла:

— От Армана Л’Эстранжа.

— Так, значит, все это время вы переписывались с ним, а я исполняла роль курьера?

Она кивнула.

— Я договорилась с модисткой, и пока все шло хорошо…

— Понятно, — медленно произнесла я.

— Ничего вам не понятно. Я влюблена в Армана. И это усугубляет ситуацию. Мы — любовники, Кейт. Настоящие любовники. Я хочу сказать, что между нами уже было абсолютно все, что происходит между мужчиной и женщиной.

— Вот оно что…

— Вас это шокирует. Вы строите из себя прогрессивную леди, но все же это шокирует вас. Я люблю Армана, а он любит меня.

— Быть может, вы могли бы пожениться. Еще не поздно.

— На мне решил жениться барон.

— Для этого необходимо согласие и второй стороны.

— Этого никто не допустит. И Арман в том числе. Барон может погубить его. Но это не мешает нам… заниматься любовью… когда удается встретиться.

— Но вы такая юная.

— Достаточно взрослая. Мне скоро восемнадцать. Это началось больше года назад. Не думайте, что на fкte champкtre был первый сеанс грехопадения.

Я изо всех сил пыталась понять, что все это значит, но ввиду того, что все еще не пришла в себя после пережитого шока, едва ли была способна мыслить совершенно здраво. Мне было жаль эту бедную девочку. Она и в самом деле была до смерти напугана.

Принцесса заговорила, и ее голос срывался от страха.

— Он знает. Он обо всем узнал. Он понял, что вы ходите в лавку модистки за моими письмами, поэтому и устроил это похищение. Вас должны были куда-то доставить и отнять письмо.

— Звучит слишком дико.

— Только не для него. Барон способен на все. Он следил за мной. Быть может, до него дошли слухи о нас с Арманом. Люди любят поболтать, а он умеет заставить их разговориться. И выследил меня. Вот почему была устроена эта засада. Слава Богу, вам удалось бежать. Если бы это письмо попало ему в руки…

Я ей поверила, потому что и сама была слишком потрясена происшедшим. Я думала о том, как отчаянно Мари-Клод экспериментирует с любовью. Она еще так юна, ее детство было таким одиноким. И то, что этого полуребенка принуждают к браку с таким чудовищем, казалось мне бесчеловечным.

Я попыталась утешить ее.

— Моя дорогая принцесса, если бы он знал, что в лавке модистки находится подобное письмо, ему было бы вполне достаточно войти туда и потребовать его. Модистка не посмела бы ему перечить.

— Нет, Кейт, это было бы совсем не похоже на него. Он хотел похитить вас, отнять письмо, но обставить дело так, будто это было простое ограбление. Он постарался бы скрыть от меня то, что ему известно, но при этом изобрел бы какой-нибудь изощренный, дьявольский способ мести. Он решил жениться на мне только ради королевского происхождения. Именно для этого я ему и нужна… вынашивать его детей… и только это…

Она взглянула на письмо и поцеловала его.

— Представляете, как он был бы взбешен, узнав, что мы с Арманом любовники?

— Я бы назвала это естественной реакцией.

— А то, что я не девственница?

— Его тоже нельзя назвать девственником. Почему бы вам не рассказать ему обо всем, что произошло? О том, что вы любите Армана. Попросите освободить вас.

— Вы сошли с ума? Что тогда с нами будет? Это всех погубит. Л’Эстранжам придет конец. Он умеет мстить.

— Неужели барон действительно так коварен?

— Еще бы. И они еще хотят, чтобы я вышла за него замуж!

— Мне кажется, вы ошибаетесь насчет фиакра. Скорее всего, это была попытка ограбления. А возможно, кучер просто хотел заставить меня заплатить кучу денег. То обстоятельство, что я иностранка, позволило бы ему заявить, что он неправильно меня понял.

— Это был барон, — уверенно произнесла принцесса. — И я это знаю совершенно точно.

Я вернулась в свою комнату, до глубины души потрясенная не только тем, что пришлось пережить мне самой, но и тем, что поведала принцесса.

К концу следующей недели портрет был готов. Для меня эта неделя выдалась весьма напряженной. На прогулках я теперь не отходила далеко от дома, чтобы избежать необходимости на обратном пути брать фиакр. У меня выработалось стойкое отвращение к наемным экипажам.

После своей исповеди принцесса заметно повеселела. Казалось, она весьма довольна собой и, более того, отныне держалась даже с некоторым вызовом. В ней чувствовалась утрата невинности, которая, как я позже поняла, довольно явственно прослеживается в юных девушках, получивших добрачный сексуальный опыт.

Я спрашивала себя, какой будет ее супружеская жизнь и что предпримет барон, когда обнаружит, что у его невесты до свадьбы был любовник.

Мне не хотелось углубляться в эти размышления. Их союз и без того представлялся достаточно несчастливым. Но меня это не касалось. Я была всего лишь художником, которому заказали миниатюрные портреты жениха и невесты.

Постепенно я приходила в себя после пережитого испуга. Теперь, по прошествии некоторого времени, случай с фиакром уже не казался таким страшным. Если бы я не убежала, меня могли ограбить, после чего пришлось бы самостоятельно искать обратную дорогу. Неприятно, конечно, но… А возможно, кучер рассчитывал на чрезмерную оплату. Так или иначе, сейчас это происшествие виделось скорее досадным, чем зловещим.

Готовая миниатюра была прелестна. Она уступала портрету барона глубиной исследования человеческой натуры, но в ней присутствовали непередаваемые очарование и изящество. Теперь миниатюру необходимо было доставить в Сентевилль, чтобы ювелир оправил ее в золото.

Я получила письмо от барона. Оно было написано на безупречном английском, и я спросила себя, написал ли он его сам или это была работа секретаря. Впрочем, какая разница…

Дорогая мадемуазель

Коллисон!

Мне не терпится взглянуть на миниатюру. Мадам графиня утверждает, что она прекрасна. Иного я от Вас и не ожидал. Я мог бы прислать за ней кого-нибудь, но мне было бы несказанно приятно, если бы Вы привезли ее сами. Во-первых, я хотел бы немедленно сообщить Вам свое мнение о ней, а кроме того, существует еще вопрос оплаты. Более того, мне неприятна сама мысль о том, что эту драгоценную миниатюру будут касаться руки человека, не способного оценить ее по достоинству.

Вы были так добры, что согласились исполнить этот заказ, и Ваша работа доставила мне много радости. Могу ли я злоупотребить Вашей добротой и попросить об этой последней небольшой услуге?

Ваш покорный слуга,

Ролло де Сентевилль.

Это был непредвиденный поворот. Я ведь планировала через несколько дней отправиться на побережье, а затем — домой.

Мне было известно, что отец добрался благополучно и что он гордится моим успехом. Он считал, что вскоре мое имя будет звучать во всех парижских салонах… а признание в Англии тоже не заставит себя долго ждать.

Если я отправлюсь в Сентевилль, поездку домой придется отложить. Я говорила себе, что эта просьба крайне неприятна, но это было не совсем так. На самом деле мне хотелось еще раз побывать в Сентевилле. И даже повидать барона, поскольку была интересна его реакция на мою новую работу. Я знала, что могу быть уверена в его искренности, и была бы счастлива, если бы она ему понравилась, потому что, невзирая на все негативные качества, он был истинным ценителем искусства.

Это на целую неделю задерживало меня во Франции, но я решила, что должна выполнить его просьбу. Он так много для меня сделал. Нужно оказать ему эту небольшую услугу.

Я написала отцу, что задерживаюсь. В письме упомянула, что уже закончила миниатюру принцессы и что довольна своей работой, а также надеялась на одобрительную оценку барона. Я объяснила отцу, что барон попросил привезти ему миниатюру и что именно это является причиной моей задержки.

«Он обещал заплатить, — писала я, — что очень важно. Некоторые люди считают своевременную оплату счетов буржуазным предрассудком, а, как тебе хорошо известно, иногда и вовсе забывают это сделать. Было бы неплохо поскорее получить деньги, и если ему понравится портрет, можно будет считать, что моя карьера и в самом деле началась».

Принцесса была в восторге от миниатюры.

— Я здесь намного красивее, чем в жизни, — заявила она.

— Нет, — ответила я. — Просто я изобразила вас с лучшей стороны.

Она пылко поцеловала меня.

— Жаль, что мы расстаемся, — искренне проговорила она. — Мне было хорошо с вами. А теперь вы знаете все мои тайны.

— Я сохраню их.

— Молитесь за меня, Кейт. Молитесь за меня в мою брачную ночь.

Я положила руки ей на плечи и сказала:

— Не бойтесь. Если вы и сделали неверный шаг, то не забывайте, что он совершил неизмеримо больше неблаговидных поступков… и они с лихвой перевешивают все ваши ошибки.

— Вы меня успокоили. Надеюсь, мы еще встретимся.

Я покинула улицу Фобур Сент-Оноре, а с ней и Париж, который успела полюбить.

День уже клонился к вечеру, когда я села в руанский поезд.