Лорд-обольститель

Осада Парижа

Мирные дни миновали. Я была охвачена тревогой, потому что в моей жизни вновь возник этот человек.

Николь, правда, считала, что беспокоиться не о чем.

— Это вполне естественно, что барон интересуется сыном, — говорила она. — Он всего лишь хочет видеться с ним, а поскольку знает, что ты его сюда не пустишь, единственным местом их общения остается сад. Что в том плохого?

— Он оскверняет все, к чему прикасается, — ответила я. — Что я могу предпринять?

— Ничего, — спокойно ответила Николь. — Ты не можешь запретить Кендалу ходить в сад. Он захочет узнать причину. Ты только огорчишь ребенка, вот и все. Пусть ходит. Пусть играет там с воздушным змеем. Ничего страшного.

— Я боюсь, он попытается отобрать у меня Кендала.

— Исключено. Как ты себе это представляешь? Похищение? Нет, нет…

— Он сам устанавливает законы.

— Но на это не пойдет. Куда он отвезет ребенка? В Сентевилль? Конечно же, нет. Он хочет всего лишь время от времени видеться с сыном.

— Николь… ты с ним встречалась?

— Да, — ответила она.

— А мне ничего не сказала.

— Это была мимолетная встреча, и я не хотела тебя огорчать. Между прочим, он обеспокоен сложившейся ситуацией. И не только он.

— Какой ситуацией?

— Мы на грани войны. Император стремительно теряет популярность. После всего того, что произошло в нашей стране к концу прошлого века, французы стали очень впечатлительными людьми.

Ей удалось рассеять мои страхи относительно Кендала, но теперь было довольно сложно сосредоточиться на работе, когда он отправлялся с няней на прогулку. Я изменила его распорядок дня так, что теперь он гулял днем, когда я могла пойти с ним. Отныне по утрам он должен был заниматься. В конце концов, ему было уже почти пять лет.

Зная, что всю неделю Кендал не виделся с бароном, я была удивлена тем, что он не вспоминает о «мсье из сада». И начала понимать, что дети почти все принимают как должное. Мсье гулял в саду, разговаривал с ним, подарил змея… а потом перестал приходить. Для ребенка это было в порядке вещей.

Я вздохнула с облегчением.

Когда к нам приходили гости, они постоянно обсуждали то, что все теперь называли сложной ситуацией.

— Как вы полагаете, сколько времени продержится Вторая империя? — как-то спросил меня один из гостей.

Я не понимала, что его так взбудоражило. Хотя, разумеется, у меня не было бабушек и дедушек, испытавших ужасы революции.

— Многим сейчас кажется, что они живут на вулкане, — заметил второй гость.

— Император не имеет никакого права совать свой нос во внутренние дела Дании и в конфликт между Австрией и Пруссией, — добавил еще кто-то.

— У Франции сильная армия, а это, согласитесь, веский аргумент, — возразили ему.

— Не верьте этому. И этим пруссакам тоже не стоит доверять.

Я была слишком озабочена собственными проблемами, чтобы задумываться над всем этим.

Июль 1870 года вошел в историю как роковой для Франции месяц.

В один из его самых жарких дней Николь, вернувшись с прогулки, взволнованно сообщила, что Франция объявила войну Пруссии.

В тот же день я получила письмо, заставившее меня забыть о войне. Письмо было от Клэр и содержало страшное известие.

Моя дорогая Кейт!

Я не знаю, с чего начать. Произошло нечто ужасное. Умер твой отец. Это случилось так внезапно. Конечно, он уже почти полностью ослеп. Кейт, он делал вид, что смирился с болезнью, но это оказалось совсем не так. Он часто поднимался в мастерскую, где вы с ним провели вместе столько счастливых часов, и подолгу сидел там. Смотреть на это было невыносимо больно.

Он плохо спал, и я попросила, чтобы врач выписал ему лекарство, которое он мог бы принимать на ночь. Мне казалось, оно ему помогает. Но однажды утром я зашла к нему, чтобы разбудить… и обнаружила его мертвым.

Он лежал… такой спокойный и казался совсем молодым. Как если бы он был счастлив. Было проведено дознание. Все мне очень сочувствовали. Следователь сказал, что это большая трагедия, когда у великого художника отнимают то, что ему необходимо больше всего на свете. Если зрение теряет обычный человек, ему легче смириться с судьбой. Но для тех, кто живет своей работой, все обстоит иначе.

Они заявили, что он совершил самоубийство, находясь в состоянии помутнения рассудка. Но его рассудок был совершенно ясен. Он просто почувствовал, что больше не может… не может жить без глаз.

Я не знаю, что делать, Кейт. В настоящий момент я ни на что не могу решиться. На твоем месте я не стала бы сейчас приезжать. Здесь тебе будет еще больнее. Все очень добры ко мне. Франческа Мэдоуз заставила меня переехать к ним, так что я пишу тебе из дома священника. Хоуп тоже пригласила меня к себе, и в конце недели я переберусь к ней. Когда ты получишь это письмо, я уже, наверное, буду у нее.

Ты ничего не сможешь изменить. Быть может, я приеду в Париж повидаться с тобой, и мы сможем обо всем поговорить.

Твой отец все время говорил о тебе. Только за день до смерти он опять сказал, как счастлив оттого, что ты добилась успеха. Он говорил и о твоем сынишке. Похоже, он считал, что может спокойно умереть, так как вы с Кендалом продолжите семейную традицию.

Дорогая Кейт, я знаю, какой это для тебя тяжелый удар. Я попытаюсь начать новую жизнь и благодарна Богу за настоящих друзей. Еще не знаю, что буду делать. Наверное, продам дом, если ты не возражаешь.

Он оставил мне дом и все свое небогатое имущество. За исключением миниатюр, конечно. Они твои. Возможно, я когда-нибудь привезу их тебе в Париж…

Боюсь, что письмо вышло очень нескладным. Я переписывала его уже три раза. Но у меня не получилось смягчить удар.

Я люблю тебя, Кейт. Мы должны поскорее встретиться. Нам предстоит принять важные решения.

КЛЭР

Письмо выпало у меня из рук.

Вошла Николь.

— Император возглавит армию. Он перейдет Рейн и добьется от германских государств нейтралитета, — заговорила она. — Что с тобой? Что случилось?

— Мой отец умер, — ответила я. — Он покончил с собой.

Я протянула ей письмо.

— Боже мой, — прошептала Николь.

Она была невероятно чутким и отзывчивым человеком. Меня всегда изумляло то, как она умеет мгновенно преображаться из холодной и насмешливой светской дамы в участливого и трепетно чувствующего друга.

Первым делом она приготовила чашку крепкого кофе и заставила меня выпить его. И говорила, не умолкая говорила со мной об отце, о его таланте, о том, чему он посвятил свою жизнь… и о том, как внезапно он был лишен возможности заниматься главным делом своей жизни.

— Он не смог этого вынести, — вздохнула она. — Его ограбили, отняв самое ценное… его глаза. Без них он уже не мог быть счастлив. Быть может, теперь он обрел счастье и покой.

Беседуя с Николь, я приободрилась и еще раз возблагодарила небеса за то, что она есть в моей жизни.

Полагаю, именно из-за того, что произошло в моей семье, война, вызвавшая столь бурное брожение умов, меня почти не интересовала.

Когда стало известно о том, что французы выбили немецкие войска из Саарбрюкена, парижане обезумели от радости. Люди танцевали на улицах, распевали патриотические песни, кричали «Vive la France» и «A Berlin»[26]. Даже рассыльные модисток, увешанные с ног до головы шляпными картонками, говорили исключительно о необходимости преподать пруссакам урок, которого те никогда не должны забыть.

Что касается меня, то я не могла думать ни о чем, кроме смерти отца. В последнюю нашу встречу он показался мне счастливым. Его радовала семейная жизнь с Клэр, мои успехи и то, что Кендал проявлял интерес к искусству живописи. И все это время скрывал от нас свои истинные мысли…

Если бы только он поделился ими!

Временами я была на грани того, чтобы бросить все и уехать в Англию.

— Какой в этом смысл? — спрашивала Николь.

Действительно, что я могу изменить? Он умер, и его похоронили. С этим ничего уже не поделать. Кроме того, неужели я собираюсь оставить сына?

И в самом деле, на это я пойти не могла. Я подумала о рыскающем где-то поблизости бароне. В мое отсутствие могло произойти все, что угодно.

— Более того, — продолжала Николь. — В военное время очень сложно путешествовать. Оставайся на месте. Пережди. Ты переживешь это горе. Пусть Клэр приедет сюда. Вы сможете и здесь утешать друг друга.

Этот совет показался мне весьма разумным.

Затем окружающая атмосфера начала резко меняться к худшему. Дух оптимизма уступил место тревожному ожиданию. Дела на фронте шли вовсе не так хорошо, как это выглядело вначале. Саарбрюкен оказался не более чем стычкой местного значения, в которой французы одержали свою единственную победу.

Уныние начинало овладевать бульварами Парижа. Изменчивые французы, совсем недавно восторженно аплодировавшие победе, теперь погрузились в меланхолию, то и дело спрашивая друг друга: что же теперь будет?

Император командовал армией, императрица в качестве регентши обосновалась в Париже. Былая вера в то, что война вскоре закончится, а пруссаки получат заслуженный урок, начала быстро угасать. Французская армия не оправдала надежд своего народа и была деморализована, в то время как пруссаки являли образец дисциплинированности, боевой выучки и непоколебимой веры в свою победу.

Все только и говорили о войне. Некоторые считали, что неудачи временны и скоро прекратятся. Они никак не хотели поверить в то, что маленькая Пруссия способна поставить на колени такую великую державу, как Франция.

Даже когда мои заказчики начали отменять сеансы позирования и уезжать в свои загородные имения, я продолжала жить мыслями об отце, пытаясь представить себе, о чем он думал, принимая свое окончательное и роковое решение.

Только узнав о том, что пруссаки окружают Метц, а императорская армия в беспорядке отступает, сея вокруг хаос и отчаяние, я начала осознавать, что нас ожидает настоящая катастрофа.

Затем пришло известие о разгроме под Седаном, а также о том, что император и с ним восемьдесят тысяч французских солдат сдались на милость победителя.

— Что же теперь будет? — спрашивала Николь.

— Остается только ждать, — отвечала я.

На улицах бушевал народный гнев. Те, кто так недавно кричал «A Berlin» и прославлял императора, теперь осыпали его проклятиями.

Императрица бежала в Англию.

Наступил сентябрь. Кто бы мог подумать, что все так изменится за такое короткое время?

Эти несколько дней показались мне вечностью.

— Они заключат мир, — утверждала Николь. — Нам придется согласиться на их условия. А затем все войдет в прежнее русло.

Через два дня после падения Седана к нам пришел барон.

Я спускалась в salon, когда услышала доносящиеся снизу голоса.

Гости, подумала я. А когда отворила дверь, ахнула от неожиданности, потому что ко мне решительно направился барон и поцеловал руку. Я отняла руку и с упреком посмотрела на Николь. У меня создалось впечатление, что это она пригласила его сюда.

Но все обстояло совсем не так, и он тут же рассеял это подозрение.

— Я пришел предупредить вас, — произнес он. — Вы же знаете, что происходит в стране. Это… фиаско. Мы позволили недалекому человеку управлять Францией.

— Он сделал много хорошего, — вступилась за императора Николь. — Просто он не солдат.

— А если не солдат, то не должен был начинать войну. Он ввел страну в заблуждение, внушив ей, что она обладает вполне боеспособной армией. А на поверку эта хваленая армия оказалась сборищем плохо вооруженных свинопасов… Нечего было и мечтать о том, чтобы победить немцев. Впрочем, мы сейчас понапрасну тратим время.

— Барон предлагает нам покинуть Париж, — пояснила Николь.

— Покинуть Париж? Чтобы отправиться — куда?

— Барон предлагает нам в качестве убежища свой замок, пока не представится какая-нибудь другая возможность.

— Я не имею ни малейшего намерения отправляться в Сентевилль, — заявила я.

— Вы представляете, как обстоят дела? — поинтересовался он.

— Я слежу за новостями и хорошо знаю, что французская армия потерпела поражение под Седаном, а император захвачен в плен.

— И вы полагаете, что нет причин для беспокойства?

— Ничто не заставит меня отправиться в ваш замок. Я там уже побывала.

— Кейт, ситуация зловещая.

— Я знаю. Но, тем не менее, останусь здесь. Теперь это мой дом, а если жизнь станет совершенно невыносимой, думаю, что смогу уехать в Англию.

— Путешествовать в военное время очень нелегко.

Я пристально взглянула на него, и в памяти всплыли воспоминания о том, как он смотрел на меня в той башенке, как в его глазах светились торжество и твердая решимость утвердить свою волю.

— Я остаюсь здесь.

— Вы ведете себя попросту глупо. И конечно же, не представляете себе, что бывает, когда оккупационная армия захватывает какую-либо территорию.

— А как же вы? Вы ведь находитесь на той же самой территории.

— Враг не захватит мой замок.

— Почему же?

— Я этого не допущу.

— Вы… вы собираетесь выступить против прусской армии?

— Мы понапрасну тратим время! — нетерпеливо воскликнул он. — Вам следует приготовиться к немедленному отъезду!

Я взглянула на Николь и проговорила:

— Поезжай, если хочешь. Я остаюсь здесь.

— Кейт… это опасно.

— Приходится выбирать из двух зол. Я выбираю меньшее.

Барон изучающе смотрел на меня. На его лице появилось хорошо знакомое мне насмешливое выражение.

— Поезжай, Николь, — повторила я. — Ты ему веришь. Я — нет.

Он беспомощно пожал плечами.

— Ты же знаешь, что я не оставлю тебя и Кендала, — ответила Николь.

Барон еще раз пожал плечами.

— В таком случае я ничем не могу вам помочь. Прощайте, милые дамы. Пусть удачи у вас будет больше, чем здравого смысла, отсутствие которого вы сейчас так убедительно демонстрируете.

С этими словами он ушел.

Николь сидела, глядя в пространство перед собой.

— Тебе было бы лучше уехать с ним, — сказала я.

Она покачала головой.

— Нет… я останусь здесь. Это мой дом. Ты и малыш — моя семья.

— Но ты считаешь, что я не права.

Она пожала плечами почти так же, как несколько минут назад это сделал барон, и проговорила со вздохом:

— Будет видно.

Эти сентябрьские дни были на удивление изменчивыми. По утрам над городом зависала зловещая дымка, а когда солнце поднималось высоко, весь Париж был пронизан радостными золотыми нитями. Но при этом на улицах чувствовалось растущее напряжение и город напоминал перегретый паровой котел.

В итоге Париж восстал против императора, который, по мнению горожан, предал их. Прошло совсем немного времени с тех пор, как они восторженно приветствовали Наполеона III и его прекрасную императрицу. Теперь их презирали. Раньше так же обстояло дело и с королями. Бонапарты уподобились королям, а Париж еще восемьдесят лет назад азартно и решительно отверг монархию. Все возвращается…

Благодаря этим дням я смогла получить представление о типичной обстановке в Париже накануне революции.

Когда Франция в очередной раз провозгласила себя республикой, улицы Парижа охватило буйное волнение. Больше никаких королей. Никаких императоров. Страна будет народной.

Впрочем, это никак не остановило наступления немецкой армии. Сентябрь уже близился к концу, когда неприятель нанес решающий удар. Капитулировал Страсбург, один из последних оплотов французов, и немцы двинулись на Париж.

Потом грянула ужасающая новость: король Пруссии занял Версальский дворец.

Напряжение нарастало. Из магазинов стремительно исчезало продовольствие. Николь сказала, что мы должны запастись продуктами. Если у нас будет достаточно муки, то, по крайней мере, сможем печь хлеб. Поэтому мы скупали все, что могли.

Затем настал день, которого я никогда не забуду. Николь отправилась на поиски продуктов, и пока она отсутствовала, начался артиллерийский обстрел.

Я услышала взрыв и предположила, что на окраине города идет бой. Испугавшись за Кендала, я впервые подумала о том, что следовало послушать барона. Мы должны были покинуть Париж.

Больше взрывов не было.

Кендал находился в мастерской с Жанной. Он делал уроки. У меня уже несколько недель не было заказчиков, так что мастерская превратилась в классную комнату.

Меня волновало долгое отсутствие Николь, и я уже собралась выйти на улицу, чтобы встретить ее, когда услышала голос консьержа.

Я сбежала вниз. В вестибюле стоял подросток.

— Мадам Коллисон, — обратился он ко мне, — вы не могли бы поскорее прийти в Hфpital St. Jacques? Вас там спрашивает одна дама.

— Дама?

— Мадам де Сент-Жиль… Ее ранило. Проклятые немцы…

От ужаса у меня подкосились ноги. Тот взрыв! Они обстреливали Париж, и Николь…

Я бросилась было бежать в больницу, но вспомнила о Кендале.

— Подожди одну минуту, — сказала я подростку. — Я должна предупредить домашних.

— Мадам де Сент-Жиль ранена, — сообщила я Жанне. — Пока меня не будет, присмотри за Кендалом.

Жанна кивнула. Я могла на нее положиться.

К счастью, больница находилась неподалеку.

Я с трудом узнала лежащую на узкой койке Николь. Ее переодели в белую рубашку, на которой проступили пятна крови.

Упав на колени возле койки, я впилась взглядом в ее лицо.

Николь узнала меня, но видно было, что ей это далось нелегко.

— Кейт, — прошептала она.

— Я здесь, Николь. Я прибежала, как только мне сообщили.

— Они обстреливают Париж. Мы окружены… Я спешила домой, чтобы сказать тебе…

— Тебе лучше молчать.

— Я должна говорить, Кейт.

— Нет, — возразила я, — ничего ты не должна. Тебе что-нибудь нужно? Чем я могу помочь? Тебе больно?

Она покачала головой.

— Я… почти ничего… не чувствую. Со мной что-то не так.

— О Николь! — прошептала я, охваченная раскаянием и стыдом. Она давным-давно могла покинуть Париж. Если бы не я…

— Кейт…

— Да?

Она вяло улыбнулась мне. В ее лице не было ни кровинки. Если бы не глаза, можно было бы подумать, что она мертва.

— Я… я хочу рассказать тебе…

— Тебе нельзя говорить.

— Это мой… конец. Странно… Погибнуть на парижской улице. Мне всегда хотелось знать, каков будет мой конец… Теперь знаю.

— Тебе нужно поспать.

Она улыбнулась.

— Хочу, чтобы ты… поняла.

— Я и так понимаю, мой дорогой друг, что без тебя я никогда бы не справилась со своими бедами.

Мои глаза затуманились слезами.

Казалось, она пытается покачать головой.

— Это все он… Кейт.

— Он?

— Барон.

— Он сейчас пребывает в своей норманнской цитадели. И в полной безопасности.

— Попытайся… Кейт. Попытайся понять. Это все был он. Это его дом… Он заботился о тебе…

Что она хотела сказать?

— Не волнуйся, — проговорила я. — Что бы там ни было, теперь это не имеет значения.

— Нет… нет… — бормотала она. — Попытайся понять его. В нем так много хорошего…

Я улыбнулась ей, и в невнятное бормотание закрались нотки нетерпения.

— Он поручил мне… разыскать тебя, Кейт. Все это… не случайно. Он хотел… знать, что о тебе кто-то заботится.

— Ты хочешь сказать, что все это время он знал, где я нахожусь?

— Это его дом, Кейт. Он позаботился обо всем… за все заплатил… все устроил… и роды тоже… не переставал… заботиться о тебе… Он посылал людей, которые заказывали… портреты. Видишь, Кейт… ему не все равно.

Это было уже слишком. Сначала один шок, а затем другой. Так, значит, барон наблюдал за мной. Все это время он точно знал, где я нахожусь. Должно быть, догадался, что у меня будет ребенок, и послал Николь заботиться обо мне… притворившись другом… Нет, только не это. Она действительно была мне верным другом. Но вначале пришла по его поручению. Он предоставил в мое распоряжение комфортабельный особняк с прекрасной мастерской. Николь исправно докладывала ему обо всем, а со временем он и сам пришел в Люксембургский сад, чтобы взглянуть на своего сына.

Это было шокирующее открытие, но сейчас оно не показалось мне таким уж важным. Передо мной лежала Николь, и она… умирала. Да, я понимала, что она умирает. И уже никогда не вернется к нам. Ее богемная жизнь хозяйки элегантного салона и любовницы одного из самых влиятельных вельмож Франции окончилась на парижской улице, и теперь она умирала в больнице для бедных.

— О Николь! — воскликнула я. — Милая Николь, ты должна поправиться. Ты должна вернуться к нам.

Она улыбнулась мне. Ее глаза уже начинали стекленеть.

— Все кончено, — ответила она. — Я умираю. Моя рана слишком серьезна. Это… конец. Рада, что ты пришла, Кейт. Я должна была поговорить с тобой… перед уходом. Прости его. В нем много хорошего. Ты должна понять…

— Не говори о нем.

— Я должна. Я должна заставить тебя понять, как все было. Я любила его… по-своему. Он любил меня… тоже… по-своему… легкомысленно. Не так, как он хочет любить тебя. Ты можешь сделать его лучше, Кейт. Пожалуйста, попытайся.

— Ты не должна сейчас думать о нем, Николь. Пожалуйста, отдохни. Ты обязательно поправишься. Как же мы сможем обойтись без тебя?

— Прости меня…

— За что? Это ты должна меня простить. Я удержала тебя здесь. Я должна была заставить тебя уехать с ним. Ты знала, что это было бы правильно… и ты этого хотела. Но я отказалась ехать, и поэтому… О, Николь, как мне отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала?

— Это все он.

— Нет, Николь, это делала ты… ты.

— Пожалуйста, Кейт…

Видно было, что она умирает.

Она закрыла глаза. Ее дыхание становилось все более затрудненным. Казалось, мое присутствие умиротворяет ее. Прошло, должно быть, с полчаса, когда она захрипела, пытаясь вдохнуть воздух. Я выбежала в коридор, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Найдя сестру милосердия, привела ее к постели Николь.

Но она уже затихла.

— Эта дама была слишком тяжело ранена, — сказала сестра. — У нее не было никаких шансов.

И закрыла ей глаза.

Спотыкаясь, я вышла на улицу. Что происходит? Николь умерла… Но еще утром она была жива и здорова… мой самый близкий друг, на которого я привыкла во всем полагаться. А теперь ее нет… Я и раньше знала, какой жестокой бывает жизнь, но никак не предполагала, что трагедия может разразиться так неожиданно.

«…Чтобы удачи у вас было больше, чем здравого смысла». Я вспомнила теперь его слова. Он приходил за нами. Он любил нас… все это время. Вовсе не дружба привела ко мне Николь. Она это сделала по его просьбе.

А теперь Николь умерла. Как я скажу Кендалу, что он никогда больше не увидит Николь? Как я смогу забыть, что это из-за меня она осталась в Париже? Если бы не я, она сейчас была бы жива.

Весь ужас происшедшего с огромной силой обрушился на меня. Следующий орудийный выстрел, подобный тому, который унес жизнь Николь, мог в любую секунду убить любого из нас! О Боже! — подумала я. — Кендал!

И бросилась бежать со всех ног.

Дом по-прежнему стоял на своем месте. Я уже была готова застать его в руинах.

Война. Кругом война. Никогда не думала, что меня это может коснуться. Теперь она пришла и принесла с собой горе, разрушения, кровь, смерть… искалеченные жизни.

Я вбежала в дом с криками:

— Жанна! Кендал! Скорее! Где вы?!

Появилась Жанна. Ее лицо было смертельно бледным.

— Где Кендал? — спросила я.

— Его нет… он в безопасности, — ответила она. — Мсье из сада…

Комната вихрем закружилась вокруг меня. От страха я едва не потеряла сознание.

— Он пришел сразу после вашего ухода и сказал, что мальчику не место в Париже. Нужно спасти его, увезти в безопасное место. Я пыталась… но он просто забрал его.

— А Кендал…

— Заявил, что никуда не поедет без мамы… но он поднял его… и унес.

Я закрыла лицо руками.

— Этого не может быть, — прошептала я. — Он забрал его в Сентевилль. Я должна ехать за ним. О, Жанна… Николь умерла.

Она растерянно уставилась на меня.

— Да… У меня на глазах, — с трудом выговорила я. — А… в это время он пришел и забрал моего сына. Жанна, я должна ехать за ним. Туда, в замок… Поехали со мной. Здесь нельзя оставаться. Если бы ты видела Николь…

— Но как мы туда доберемся?

— Не знаю, но нужно немедленно отправляться в путь. Нельзя терять ни минуты. За ним, за ним!

Я вбежала в свою комнату, собрала все деньги, которые были в доме, надела пелерину. Чтобы справиться с этой ужасающей ситуацией, нужно было действовать, и действовать незамедлительно.

Внизу меня ожидала Жанна.

— Пойдем же! — воскликнула я.

Вдруг распахнулась входная дверь. На пороге стоял барон, держа за руку Кендала.

Я вскрикнула, подбежала к сыну, упала на колени и обняла его. На лице ребенка читалась растерянность, но было ясно, что он тоже безмерно рад.

— Время, — сказал барон. — Вы одеты. Где Николь? Позовите ее.

Несколько мгновений я смотрела на него, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Поспеши! — закричал он. — Через несколько часов город будет в осаде… если он уже не окружен. Зови Николь… скорее!

— Николь умерла, — прошептала я, — я только что от нее.

— Умерла?!

— В больнице. Ее ранило… тем… снарядом. Я оставалась с ней, пока она еще…

Он был потрясен. Я впервые увидела, что он может страдать.

— Николь… мертва… Ты… ты не ошибаешься?

— Несколько минут назад. Я была с ней, поэтому вы не застали меня…

Я отвернулась.

— Она была хорошая… самая лучшая… — услышала я его шепот.

Затем барон взял себя в руки.

— Пойдем. У нас нет времени. — Он обернулся к Жанне. — Ты тоже. Здесь оставаться нельзя.

Мы вышли на улицу. Вокруг не было ни души. Обстрел заставил всех разбежаться по домам.

— Неподалеку ожидают лошади, — сообщил барон. — Надо как можно скорее убираться отсюда. Вперед! Вперед!

Мы добежали до конца улицы, когда разорвался еще один немецкий снаряд.

Это был самый страшный момент в моей жизни. Снаряд угодил в здание, мимо которого мы в этот момент бежали. Время как будто замедлило свой ход. Я увидела, как здание закачалось, подобно пьяному прохожему, а потом начало оседать… как-то неправдоподобно медленно… Его фасад буквально сползал на тротуар. На моих глазах разворачивалась… катастрофа. Кендал замер и, как завороженный, смотрел на рассыпающееся здание. Я услышала крик барона. Мальчик обернулся, но было уже поздно.

В это самое мгновение раздался оглушительный грохот.

Кендал лежал на земле. Сейчас на него обрушится гора обломков. Я бросилась к нему… но барон меня опередил. Он бы не успел оттащить в сторону малыша… поэтому упал на него и накрыл своим телом.

Я закричала. Несколько секунд ничего не было видно, кроме облака пыли.

— Кендал! — в отчаянии звала я.

Затем упала на колени и принялась разгребать обломки, продолжая звать Кендала.

Он выбрался из-под тела барона и поднялся на ноги. Я обезумела от радости, увидев, что малыш ничуть не пострадал.

Но барон продолжал лежать среди кирпичей… молчащий и неподвижный.

Его правая нога была неестественно вывернута. Он не шевелился, и я подумала, что он умер. Противоречивые чувства овладели моей душой. Сегодня утром я уже видела смерть. Но это не могло, не должно было случиться с бароном. С кем угодно, только не с бароном. Он был неуязвим.

— Нужно позвать на помощь, — сказала я.

Люди уже начали выходить из своих домов, и вскоре вокруг нас собралась небольшая толпа. Я не могла оторвать глаз от неподвижно лежащего передо мной человека в окровавленной одежде. Его лицо было мертвенно-бледным, глаза закрыты. Я физически ощутила ледяную пустоту в душе.

Николь, мой верный друг, только что покинула меня навсегда, и я осознала это. Но я никак не могла себе представить, как буду жить без барона. Кого же тогда бояться, бранить, ненавидеть?

Кто-то принес лестницу, и его погрузили на нее, как на носилки. Они сказали, что отнесут раненого в больницу.

— Несите в мой дом, — импульсивно предложила я. — Там будут ухаживать за ним. И… позовите какого-нибудь врача… скорее… скорее…

Барона занесли в дом.

— Он умер? — спросил Кендал.

— Нет! — с жаром воскликнула я. — Нет… он не мог умереть… этого не может быть!

Это было началом осады Парижа, той осады, которая стала самым трагическим и унизительным событием в истории этого великого города.

Но тогда я напрочь забыла о войне, всецело посвятив себя своему пациенту. Врач определил, что у барона раздроблена кость правой ноги. Можно было надеяться на то, что он еще сможет ходить, хотя бы с помощью палки. Ни один жизненно важный орган не пострадал, потеря крови также не была угрожающей. Оправившись от шока и залечив травмы, барон сможет вернуться к полноценной жизни, хотя хромота уже никогда не оставит его.

Всю первую ночь я провела у его постели. Он не приходил в себя, и мы тогда еще не знали, насколько серьезны полученные повреждения. Я была рада, что его не забрали в больницу. После обстрела туда поступило много пострадавших, к тому же ожидались новые жертвы, поэтому врач не стал настаивать на госпитализации. Я заявила, что сама буду ухаживать за пациентом, а Жанна изъявила готовность мне помогать. Врач был чрезвычайно рад предоставить нам эту возможность.

Он показал, как следует делать перевязку. Рана привела меня в ужас. Я знала, что барону очень больно, но он стоически вытерпел все, что я делала. Собственно, иного я от него и не ожидала.

Мы с Жанной перенесли свои кровати вниз, так что теперь все находились на одном этаже и недалеко друг от друга. Меня преследовал изнуряющий страх разлуки с Кендалом.

Наступила ночь. Все обреченно ждали новых обстрелов. Однако все было тихо. Пока.

Эта ночь у постели раненого была очень тревожной. Не верилось, что еще сутки назад я спокойно спала в своей постели, а Николь все еще была жива…

Больше всего я боялась за Кендала. Снова и снова вспыхивало в сознании то ужасное мгновение, когда я поняла, что на ребенка сейчас обрушится стена. И если бы барон не защитил его, прикрыв собственным телом… моего малыша, несомненно, раздавило бы насмерть.

Было странно осознавать, как многим я обязана этому человеку. Самыми большими в моей жизни унижениями… а теперь… самым большим счастьем — жизнью моего сына.

У меня в ушах продолжал звучать голос Николь: «В нем много хорошего. Ты должна понять это». Да, я уже увидела нечто хорошее. Он пришел, чтобы увезти, спасти нас… рискуя, как потом оказалось, собственной жизнью. И он спас моего сына.

Я просидела возле него всю ночь, в темноте, не зажигая свечей. Несколько дней назад Николь сказала, что мы должны экономить свечи… что должны экономить буквально все. Нас наверняка ожидали серьезные лишения.

Я сидела, глядя на неподвижные очертания его фигуры, пока за окном не заалела заря. Тогда я увидела, что мертвенная бледность сошла с его лица, на котором теперь стали проявляться признаки жизни. Дыхание стало более ровным. Я поняла, что он выживет, и вздохнула с непередаваемым облегчением.

А потом долго размышляла. Слишком много событий произошло за столь краткий промежуток времени. Я знала, что смерть всегда ходит рядом, но сейчас она приблизилась вплотную. Николь всегда казалась мне такой живой и энергичной… а потом она шла по улице, ее ранило осколком снаряда и… конец. А барон! То же самое вполне могло произойти и с ним.

Это была война. Я отмахивалась от нее, не проявляла к ней ни малейшего интереса, считала дурацким мужским развлечением, из которого никогда не выходит ничего хорошего, и только. Но на войне еще и погибают люди… близкие люди просто выходят на улицу и… не возвращаются домой.

Я вздрогнула. Барон смотрел на меня.

— Кейт, — слабым голосом произнес он.

— Как вы себя чувствуете?

— Странно. Очень странно…

— Это был снаряд. На вас упала стена.

— Я помню… Малыш?

— Невредим.

— Слава Богу.

— Спасибо также и вам.

Улыбка тронула его губы, и он опять закрыл глаза.

Я почувствовала, как на мои собственные глаза наворачиваются слезы. Он выздоровеет. Он и в самом деле неуязвим.

Было радостно сознавать, что он с нами. Одно присутствие этого человека, в котором сейчас едва теплилась жизнь, создавало ощущение безопасности и покоя.

В комнату заглянул Кендал. Я протянула руку, и он подбежал ко мне.

— Он спит?

Я кивнула.

— Он тяжело ранен?

— Видимо, да.

— Как ты думаешь, он захочет пойти со мной завтра в сад, чтобы поиграть со змеем?

— Только не завтра, — ответила я. — Но когда-нибудь… вполне возможно.

Все последующие дни были посвящены только барону.

Когда обстрелы прекратились, все вздохнули с облегчением, хотя наступившая тишина казалась лишь зловещим предгрозьем. Первые дни барон в основном спал. Врач прописал ему какое-то снотворное. Это был очень добросовестный молодой человек, искренне озабоченный возникшей ситуацией.

— Мы ожидали большой поток раненых, — говорил он, — но, видимо, неприятель понял, что от такой тактики мало проку. Немцы, конечно, могут продолжать обстреливать Париж, но он ведь очень большой, а жители, видя, как враг уничтожает их город, лишь сильнее ожесточаются и обретают решимость защищать его до последней капли крови. Эти пруссаки умеют воевать, и я думаю, что они попытаются, не расходуя снарядов, попросту заморить нас голодом.

— Мрачная перспектива.

— Безусловно. А этим Бонапартам придется за многое держать ответ.

Он был убежденным республиканцем. Меня политика совершенно не интересовала, но я была безмерно благодарна ему за помощь.

Жанна каждое утро отправлялась на поиски съестного, а когда она возвращалась, мы с радостным волнением распаковывали ее корзинку. В доме был изрядный запас муки, из которой можно было печь хлеб. Это позволило бы какое-то время продержаться, если бы закончились все остальные продукты.

Днем я обычно гуляла с Кендалом, а Жанна оставалась дома, чтобы в случае необходимости оказать помощь барону. Я никогда не уходила далеко и, конечно же, не спускала глаз с Кендала.

Объяснив ему, что случилось с Николь, я еще раз изумилась тому, как легко дети приспосабливаются к обстоятельствам. Похоже, он понял, что идет война, которую французы уже проиграли, вследствие чего все мы очутились в осажденном городе.

Полки магазинов были практически пусты, так как большинство продуктов раньше завозилось из окрестных деревень. Тогда мы часто слышали, как грохочут по мостовой подводы, направляясь на рынки и в магазины. Теперь никто не приезжал в Париж и никто не мог его покинуть.

Дни шли сплошной чередой, неотличимые друг от друга, зато тихие. Эта монотонность настораживала, потому что во время осады изменения наступают, как правило, без предупреждения.

К барону быстро возвращались силы. Его нога все еще была в плачевном состоянии, но более жизнеспособного человека трудно было бы себе представить, и он стремительно восстанавливался после ранения.

Он уже мог сидеть, для чего я подкладывала под его больную ногу подушки. А вскоре пришел черед палки, на которую барон опирался, ковыляя по комнате. Поначалу его изматывали даже самые короткие прогулки, и уже через несколько минут он обессиленный валился на кровать.

Странно было видеть этого человека лишенным столь привычной для него мощи.

— Вы похожи на Самсона, — говорила я ему, — у которого остригли локоны.

— Но ты же помнишь, — отвечал он, — что его волосы отросли вновь?

— Да. К вам тоже вернется былая сила.

— К чему она инвалиду?

— Все могло быть гораздо хуже.

— Но могло быть и лучше, — не без иронии заметил он.

— Вы намекаете на то, что если бы я не проявила ослиное упрямство и не отказалась покинуть Париж, как вы предлагали ранее, то сейчас с вами этого бы не произошло? И Николь была бы жива…

Мой голос сорвался, и он поспешил утешить меня:

— Мы все совершаем ошибки… иногда.

— Даже вы, — съязвила я в порыве внезапно проснувшейся враждебности.

— Да, — ответил он, — увы, даже я.

Наши отношения изменились. Это было неизбежно. Он был пациентом, я была его сиделкой, а все мы находились в крайне опасной ситуации. В любую секунду смерть могла пожаловать за любым из нас.

В глубине души я надеялась на то, что если она явится, то заберет меня и пощадит Кендала и барона. Я лежала ночами без сна и думала: в этом случае барон позаботится о Кендале. Я ни за что на свете не хотела бы, чтобы из моего сына вырос еще один Ролло, но он вырастит Кендала, и он его искренне любит. Поэтому, пожалуйста, Господи, возьми меня и пощади их…

Слуг у нас уже не осталось. Они ушли еще до смерти Николь. У некоторых из них хватило ума покинуть город. Это в основном были деревенские девушки, которым было куда возвращаться. Так что в огромном доме оставались лишь Кендал, барон, Жанна и я. Консьерж с женой по-прежнему жили в своей квартирке, но старательно избегали нас.

Я проводила с бароном очень много времени. Входя в комнату, где он лежал, я неизменно замечала радость, озаряющую его глаза. Иногда он говорил:

— Тебя не было так долго.

Я на это отвечала:

— Теперь вы не нуждаетесь в постоянном уходе. Вам уже гораздо лучше, а у меня, знаете ли, есть и другие дела.

Так я разговаривала, с оттенком суровости, как и прежде.

— Посиди со мной, — просил он. — Поговори… Что там еще затевают эти безумцы?

И я пересказывала ему все, что слышала о войне, в частности то, что пруссаки окружают Париж и стремительно продвигаются на север страны.

— Они захватят большие города, — уверенно заявил барон, — но не станут связываться с небольшими замками вроде Сентевилля.

Также рассказала я и о том, что из магазинов почти полностью исчезли продукты, и если так будет продолжаться, скоро вообще нечего будет есть.

— А вы посадили себе на шею еще один голодный рот, — усмехнулся барон.

— Я вам задолжала, — ответила я. — И предпочитаю расплачиваться с долгами.

— Значит, баланс изменился. Теперь должник ты!

— Нет. Но вы спасли жизнь моему сыну, и за это я буду ухаживать за вами, пока вы не поправитесь настолько, чтобы стоять на собственных ногах.

Он попытался взять меня за руку, но я быстро ее отняла.

— А тот небольшой проступок?

— Вы имеете в виду свою дикую выходку? Нет, этот долг вам никогда не оплатить.

— Я все же попытаюсь заслужить у тебя отпущение грехов, — кротко проговорил он.

Общий тон наших бесед не менялся, хотя подчас в них закрадывались игривые нотки, и мы начинали подтрунивать друг над другом.

Барон выздоравливал. Рана затягивалась, прогулки по дому теперь давались ему намного легче. Но после обеда я неизменно заставляла его ложиться в постель, а сама отправлялась гулять с Кендалом, оставляя дом на попечении Жанны.

Он всегда нетерпеливо ждал моего возвращения.

— Мне не нравятся эти ваши походы, — однажды сказал барон.

— Но мы же не можем все время сидеть дома.

— Я не нахожу себе места, ожидая вашего возвращения, а это мешает моему выздоровлению. Никакая уважающая себя сиделка не станет подвергать пациента подобным испытаниям.

— Очень жаль, что я не соответствую вашим представлениям о сиделках.

— Кейт, — посерьезнел он, — посиди со мной. Я считаю, что ты могла бы стать кем угодно, стоит лишь захотеть. Хочу сказать одну странную вещь… Вот лежу я здесь, искалеченный, слабый. Возможно, останусь инвалидом на всю оставшуюся жизнь… Мы находимся в осажденном городе, где смерть постоянно заглядывает в окна, и не знаем, какая новая трагедия подстерегает нас в каждое мгновение жизни… И все же я счастлив. Кажется, я еще никогда не был таким счастливым.

— В таком случае вы, должно быть, влачили необычайно убогое существование.

— Не убогое… бессмысленное. Вот в чем дело.

— И вы считаете, что нынешний этап вашей жизни исполнен смысла, хотя всего лишь лежите… восстанавливаете силы… едите, когда нам удается добыть немного еды… и беседуете со мной.

— Вот именно, в этом все дело! То, что ты рядом со мной… заботишься, как ангел-хранитель… не позволяешь подолгу ходить… кормишь кашей… это самое странное из всего, что со мной когда-либо происходило.

— Для меня это тоже весьма необычный опыт.

— Кейт, это все неспроста.

— Что?

— То, что я так счастлив… счастливее, чем когда-либо в жизни… находясь здесь, с тобой.

— Будь вы покрепче, — съязвила я, — то живо раздобыли бы лошадь, так что через час и след бы ваш простыл.

— Для этого потребовалось бы намного больше времени. Кроме того, лошадей скоро не будет. Их съедят.

Я содрогнулась.

— Им же надо что-то есть, — продолжал барон. — Но мы о чем-то говорили… Я бы покинул город только с тобой и малышом… и, конечно же, мы взяли бы с собой Жанну. Но это время, проведенное здесь… в нем есть что-то необыкновенно ценное для меня.

— Разумеется, ведь вы поняли, что когда-нибудь сможете ходить.

— Скорее всего, волоча ногу.

— Лучше так, чем не ходить вообще.

— И все же это самое счастливое время моей жизни. Как ты можешь это объяснить?

— Зачем объяснять то, что является заведомой неправдой? Вы бываете счастливы лишь тогда, когда торжествуете победу над своими врагами.

— Моим врагом сейчас является боль.

— И над ней вы тоже скоро одержите победу.

— Но откуда эта удовлетворенность жизнью?

— Вы считаете себя великим человеком, которого не может постигнуть никакое несчастье. Об этом заботятся боги ваших скандинавских предков. Если бы кто-нибудь попытался вам навредить, старина Тор поразил бы его молнией. А если бы и это не помогло, верховный бог Один заявил бы: «Вот шествует один из наших избранных героев. Протопим же Валгаллу, чтобы оказать ему достойный прием».

— А знаешь, Кейт, ты настолько часто бываешь права, что я устал изумляться твоему дару предвидения.

— Отлично. Давайте я перевяжу вашу ногу.

— Позже. Посиди. Давай поговорим…

Я вопрошающе посмотрела на него.

— Как странно, — произнес барон, — даже вспоминать то время, которое мы провели в башне. О, какое это было время! Какое удивительное приключение!

— Я все это восприняла несколько иначе.

— Но забыть невозможно!

— Вот с этим согласна, — язвительно откликнулась я.

— Кейт.

— Что?

— Когда я лежал здесь, в самом начале… и наблюдал за тобой… Я только делал вид, что нахожусь без сознания…

— Подобные хитрости вполне в вашем духе.

— Ты ухаживала за мной так… мне показалось… нежно…

— Вы были ранены.

— Да, но это была… особая забота… словно я тебе не безразличен. Не так ли?

— Я думала лишь о том, что вы спасли жизнь моему сыну.

— Нашему сыну, Кейт.

Я промолчала, а он продолжал:

— Я влюблен в тебя.

— Вы? Влюблены! Это невозможно, если только речь не идет о вас самом. Но этой любовной связи столько лет, что она не заслуживает особого упоминания. Более того, эти комментарии совершенно излишни.

— Мне приятно твое общество, Кейт. Мне нравится, как ты все время ставишь меня на место. Это вдохновляет и подстегивает, не позволяя расслабиться. Ты отличаешься от всех женщин, которых я когда-либо знал. Ты — великий художник, и ты очень хотела бы презирать меня, но у тебя это плохо получается. Ты притворяешься, Кейт… вот в чем все дело. Ты ведь и сама знаешь, что я тебе нравлюсь… и очень сильно.

— Я благодарна вам за то, что вы спасли жизнь Кендалу. И уже много раз об этом говорила. Как и о том, что я благодарна за то, что вы пытались увезти его из города.

— Я хотел увезти и тебя.

— Вы приехали за мальчиком.

— Я приехал за вами обоими. Ты же не думаешь, что я мог бы забрать его и оставить тебя? Я никогда не смог бы это сделать… Ты очень беспокоишься о Кендале?

Я кивнула.

— Он стойкий парень. И мой сын. Выкарабкается… впрочем, как и все мы.

— Я боюсь, что со мной что-нибудь случится. Да, я очень этого боюсь. Что тогда будет с ним? Что случается с детьми, если их родители погибают… или умирают от голода?

— О Кендале можешь не беспокоиться. Я обо всем позаботился.

— Что вы имеете в виду?

— Я его обеспечил материально.

— Когда вы успели это сделать?

— Когда увидел его, когда убедился в том, что он мой сын. Я все устроил так, что он будет хорошо обеспечен, что бы ни произошло с нами.

— В оккупированной стране? Вы же представляете себе, что происходит с имуществом людей, проживающих на захваченной врагом территории. А ведь все идет к тому, что Франция падет окончательно…

— Я разместил его деньги как в Париже, так и в Лондоне. В конце концов, он наполовину англичанин.

— Вы в самом деле это сделали?

— Ты смотришь на меня так, словно я волшебник. Может быть, в твоих глазах я действительно волшебник, и это бесконечно приятно предполагать, но в принятых мною мерах нет ничего сверхъестественного. Это может сделать любой коммерсант. Видя, куда мы катимся, я собирался уехать на какое-то время из страны, но при этом забрать с собой тебя и малыша. Впрочем, этот план провалился. Но, во всяком случае… если малыш останется один, в Лондоне есть люди, которые его разыщут и позаботятся о нем.

Я не могла вымолвить ни слова. Он излучал силу и власть, даже лежа на одре болезни в осажденном Париже. Да, пока он с нами, ничего страшного не произойдет.

— Ты довольна мной, — утвердительно произнес барон.

— Вы очень хорошо поступили… вы очень добры.

— Брось, Кейт! Речь идет о моем собственном сыне! Я всегда хотел иметь такого наследника. Он — воплощение всего, о чем я мечтал… и ты тоже.

— Я рада, что вам не безразлична его судьба.

— Быть может, когда-нибудь он станет великим художником. Этот дар он унаследовал от тебя. От меня же он получил привлекательную внешность… — он замолчал, но, не дождавшись комментариев, поскольку от волнения я не могла вымолвить ни слова, продолжал: — …привлекательную внешность, силу, целеустремленность и умение добиваться желаемого.

— Откуда же еще он мог получить все вышеперечисленные качества? — насмешливо произнесла я. Однако к моей иронии примешивалась нежность.

— Если бы ты оказалась дома, когда я приехал, то успел бы увезти вас из Парижа, — продолжал барон. — Я собирался забрать вас всех: тебя, малыша, Николь… и, конечно, гувернантку… Бедная Николь…

— Вы любили ее.

— Она была очень хорошая… настоящий друг. Мы понимали друг друга. Не могу поверить, что ее больше нет.

— Вы давно познакомились?

— Ей было восемнадцать. Отец не хотел, чтобы я женился слишком молодым, потому подыскал для меня любовницу. Я должен был созреть для брачных отношений и осознать всю меру своей ответственности… Отец придавал большое значение качеству потомства.

— Как при разведении лошадей.

— Хорошее сравнение. Как бы то ни было, принцип тот же самый.

— Я так понимаю, что Николь не соответствовала вашим требованиям?

— Николь была красивой и умной женщиной. Верной супругой банковского клерка. Мои родители оговорили все условия с ее матерью, а затем… Мы понравились друг другу, и наши отношения всех устраивали.

— Быть может, они устраивали вас и ваших расчетливых родителей. А как насчет Николь?

— Она ни разу не дала мне понять, что ее что-то не устраивает. Для Франции это обычное дело, особенно для таких семей, как моя. Родителям было ясно, что мне нужна любовница, и они подыскали мне подходящую женщину. А вот к супружеству отношение совсем иное.

— Так вот как заключаются идеальные браки. Однако в вашем случае что-то не сработало. Или я ошибаюсь?

— С возрастом мы становимся мудрее и начинаем понимать, что, имея дело с людьми, нужно быть готовым к любым неожиданностям.

— Значит, вы все-таки это поняли?

— Да, я все-таки это понял.

— Вы считали, что кровь принцев улучшит ваш род? — Я рассмеялась. — Однако совершенно очевидно, что вы не удовлетворены своим браком… несмотря на королевскую кровь.

— Меня никак не устраивает мой брак, Кейт. Я часто спрашиваю себя, каким образом разорвать его. Если удастся вырваться отсюда, я исправлю эту ошибку. Нельзя же провести всю свою жизнь… в кандалах. Надо быть последним глупцом, чтобы оставить все, как есть. Разве не так?

— У вас все равно нет выбора. Вы построили далеко идущие планы, но они потерпели неудачу. Вы считали, что принцесса — это кукла, которую можно запереть в замке и подчинить своей воле. В ее обязанности должно было входить вливание ручейка голубой крови в могучий поток багровой крови Сентевиллей. Хотя, наверное, вы думаете, что королевская кровь не идет ни в какое сравнение с кровью варваров-викингов. Тем не менее вы избрали принцессу, а затем посадили ее туда, куда хотели… и вдруг обнаружилось, что она вовсе не кукла, а живой человек, который не имеет ни малейшего желания посвящать свою жизнь вливанию королевской крови в ваших потомков. По этой самой причине она и обратилась за поддержкой к другому мужчине, который, в отличие от варвара-барона, стремился удовлетворить именно ее потребности. Теперь вы ничего не можете с этим сделать. В Англии есть поговорка: вы сами постелили свою постель, вам в ней и спать.

— Я живу по другим правилам. И тебе это должно быть хорошо известно.

— Если вас что-либо не устраивает, вы это отбрасываете. Таковы ваши правила?

— Да, Кейт.

— И что же вы собираетесь предпринять? Для аннулирования брака с особой королевской крови требуется специальное разрешение.

— Она мне изменила, а значит, такое разрешение получить нетрудно.

Я расхохоталась.

— Рад, что удалось тебя развеселить.

— Очень забавно. Она вам изменила. Согласитесь, это смешно. Говорите, измена… Но в чем же она заключается? У принцессы был любовник до замужества. До, а не после. Она сделала то, что вы делаете постоянно, только в ее случае все было гораздо более человечно и цивилизованно. И вы говорите о ее измене. Теперь понятно, почему я смеюсь?

Он немного помолчал, а затем заговорил снова:

— Кейт, если бы мы могли вернуться в то время, когда были вместе… знаешь, что бы я сделал? Я бы женился на тебе.

Я опять рассмеялась. Хотя и было приятно это слышать, я постаралась не подавать виду.

— Каким образом? — иронически поинтересовалась я. — Женщину невозможно повести к алтарю против ее воли. Это ведь гораздо сложнее, чем изнасиловать.

— Ты согласилась бы.

— Ни за что.

— Я иногда думаю об этом. Честно говоря, лежа здесь, я много думал об этом. Жениться на Кейт! Признать мальчика своим сыном! У нас родились бы и другие дети, Кейт. Теперь мне ясно, как нужно было поступить.

— В жилах этих детей не текла бы голубая кровь.

— Это была бы моя и твоя кровь. Вот о чем я мечтаю. Вот чего я хочу больше всего на свете.

Я встала, и он забеспокоился:

— Что ты на это скажешь? Куда ты идешь?

— За бинтами, — ответила я. — Пора делать перевязку.

Барон улыбнулся, склонив голову набок. Он подсмеивался надо мной, однако я не сомневалась в том, что он говорил правду.

Внезапно я почувствовала себя необычайно счастливой.

Приближалась зима, и она обещала быть особенно суровой. У нас было запасено много дров для камина, но мы расходовали их очень осторожно, никогда не превышая установленной нормы. Терпеть холод было гораздо легче, чем голод. Мы заворачивались в меховые накидки и одеяла и собирались в комнате, где лежал барон. Его ноге был необходим покой. Медицинское обслуживание стало недоступным. Врач больше не приходил к нам, и оставалось лишь гадать, что с ним случилось.

Временами на улицах вспыхивали беспорядки, и я перестала выходить из дома, к немалой радости барона.

Кендал был чрезвычайно смышленым ребенком и понимал, что мы попали в очень неблагоприятную ситуацию. Он часто сидел на кровати барона и слушал не только его рассуждения относительно войны и ее реалий, но также и саги о славных подвигах викингов-захватчиков. Он обожал эти истории и забрасывал барона вопросами. Некоторые из своих повествований барон по просьбе малыша повторял множество раз, и если какие-то их детали не совпадали, Кендал немедленно предъявлял претензии рассказчику. Эти люди получали явное удовольствие от общения друг с другом.

Позже, вникнув в подробности осадного бытия, я поняла, как нам повезло. Жанна оказалась настоящим сокровищем. Иногда она покидала дом, а возвращаясь, непременно приносила какую-нибудь еду. Это мог быть картофель… овощи… вино… У нас все еще оставалось достаточно муки. Как же я была благодарна Николь за ее запасливость! Она всегда интересовалась кухонными делами, потому что любила устраивать вечеринки и следила за тем, чтобы в кладовых всегда был изрядный запас продуктов, подлежащих хранению. Поэтому хотя наш дом и нельзя было назвать рогом изобилия, но мы и не голодали на протяжении хотя бы первых трех месяцев осады Парижа.

Все въезды в город были перекрыты, и никто не мог ни покинуть его, ни проникнуть извне. Как сообщила нам Жанна, единственным средством сообщения с внешним миром были почтовые голуби.

Жанна была очень смелой, и мне порой казалось, что она совершает вылазки в город в поисках приключений.

Так прошли осенние месяцы.

Наступил декабрь, но, по всей видимости, ближайшее будущее не сулило окончания осады. В истерзанном городе воцарилась зима. Дни были мрачными. За окнами шел снег, и все погрузилось в напряженную тишину.

Однажды Жанна вернулась из очередного своего похода с куском соленой свинины.

— Это с постоялого двора «Ананас», — пояснила она.

Я вспомнила здание, на вывеске которого красовался упомянутый плод. Оно находилось всего в нескольких кварталах от нашего дома.

Жанна сказала, что хозяин постоялого двора ее старый приятель. Иногда за хорошую цену он соглашался продать ей что-нибудь из продуктов. У барона было немало денег, но вся ирония происходящего заключалась в том, что люди теперь не нуждались в деньгах. Им вообще ничего не требовалось, кроме еды.

Мы приготовим свинину на Рождество, решила я. Устроим настоящую пирушку. После нескольких недель на хлебе и вине свинина покажется нам изысканным деликатесом.

Это Рождество мне не забыть никогда. День был холодный и темный. В честь праздника Жанна зажгла свечи, и мы все собрались в комнате барона.

Я точно знаю, что ни до, ни после этого Рождества не ела ничего вкуснее этой жесткой солонины. Голод и в самом деле лучшая в мире приправа.

Мы беседовали, и Кендал вспомнил прошлое Рождество, когда у нас было много гостей. Он тогда выбрался из постели и смотрел в замочную скважину. Дамы были одеты в нарядные платья, играла музыка, все танцевали и смеялись…

— Еще бы, — заметил барон. — Тогда Париж не был в осаде.

— Сколько она еще продлится? — спросил Кендал.

— Кто знает, кто знает… Но не думаю, что долго. Скоро будем праздновать ее окончание. На улицах запылают костры…

Мы посмотрели на слабенький огонек, мерцающий за каминной решеткой.

— В прошлом году мы дарили друг другу подарки, — вспомнил Кендал.

— Мы сделаем это и сейчас, — заявил барон.

— Правда?! — взволнованно воскликнул Кендал.

— Но только увидим их… внутренним зрением. Как ты находишь эту идею?

— Отличная идея! — закричал Кендал. — Что же вы подарите мне, барон?

— Угадай.

Мальчик задумался, и барон поспешил к нему на помощь:

— Хорошо, я скажу. Это пони… твой собственный. Белый пони.

— Где я буду на нем кататься?

— В полях.

— Но здесь нет никаких полей.

— Тогда мы поедем туда, где есть поля.

— И я буду сам сидеть на нем?

— На первых порах его будет вести грум.

— Кто это?

Барон объяснил ему.

— А как его будут звать? — не унимался Кендал. — Ведь у него должно быть имя.

— Ты сам выберешь ему имя.

Кендал задумался. Затем наклонился к барону, обхватил его руками за шею и что-то прошептал на ухо.

— Это подойдет? — спросил он.

— На мой взгляд, очень неплохое имя.

— В конце концов, ведь это же вы подарили мне пони, и это ваше собственное имя. Правда?

— Правда. А теперь так зовут еще и пони. Ха, Ролло! Самый лучший и самый красивый пони во Франции!

На лице Кендала играла торжествующая улыбка. Я знала, что сейчас он мысленно мчится по бескрайним полям верхом на пони.

Внезапно он перестал улыбаться и забеспокоился:

— Вы больше никому ничего не подарили.

— В самом деле. Мы так увлеклись твоим пони… Так, Жанна… что же ей подарить?

Кендал снова прошептал ему на ухо.

— Пожалуй, хорошая идея. Подойди сюда, Жанна. Я приколю это тебе на платье.

— Какая чудесная брошь! — воскликнул Кендал.

— Разумеется, — кивнул барон. — Она сделана из бриллиантов и изумрудов. К тому же очень идет нашей Жанне.

— Спасибо! Спасибо! — расчувствовалась Жанна, искусно подыгрывая барону. — Я и не мечтала о такой броши.

— А теперь мама, — сказал Кендал. — Что вы для нее приготовили? Это должно быть нечто очень красивое.

— Так и есть, — ответил барон, беря меня за руку и делая вид, что надевает мне на палец кольцо. — Вот! — воскликнул он. — Не правда ли, оно изумительно! Это фамильная ценность.

— Настоящее золото? — спросил мальчик.

— Настоящее не бывает. А синий камень… это сапфир. Самый чистый сапфир в мире. Остальные — бриллианты. Это кольцо хранится в моей семье уже много поколений. Его торжественно вручают каждому продолжателю рода.

— Это такое кольцо, которое дарят невесте?

— Именно! — воскликнул барон. — Как ты это узнал?

— Узнал, и все тут, — с важным видом ответил Кендал. — Так, значит, моя мама теперь…

Он умоляюще смотрел на барона. Несколько мгновений никто не произносил ни слова.

— В таком случае, — нерешительно произнес Кендал, — вы становитесь моим папой. Я очень рад. У меня никогда не было папы. У других мальчиков есть, и я всегда только мечтал о папе.

Я едва сдерживалась, чтобы не вскочить и не выбежать из комнаты, с трудом скрывая нахлынувшие на меня чувства.

Вместо этого я заставила себя произнести:

— Теперь моя очередь дарить подарки.

Мы принялись играть в «Угадайку». Это была старая игра, но Кендал ее очень любил. Один игрок загадывал какой-нибудь предмет, а остальные пытались отгадать, что он имел в виду.

Затем, в виде праздничного исключения, мы съели еще по кусочку солонины, хотя благоразумие говорило мне, что было бы лучше оставить ее на следующий день.

Но сегодня было Рождество, самое странное Рождество в моей жизни, и, несмотря ни на что, я отнюдь не чувствовала себя несчастной.

После Рождества обстановка опять изменилась, потому что возобновился обстрел. Было похоже на то, что вражеский огонь был сосредоточен на оборонных сооружениях, а не на центре города, потому что больше всего пострадали форты Ванв и Исси.

У нас больше не было ни солонины, ни других деликатесов. Барон признался мне, что хозяин «Ананаса» все эти месяцы хранил продукты специально для него. Предполагая наше пребывание в осажденном Париже, барон таким образом принял необходимые меры предосторожности.

— Я думал, что успею увезти тебя, — рассказывал он, — но решил на всякий случай подготовиться. Как оказалось, не напрасно. Я позволил трактирщику забрать себе половину всех продуктов. Просто хранить их, не имея возможности накормить голодающую семью, было бы слишком сильным соблазном. Я удивился, что он все не забрал себе. Даже при таких обстоятельствах он боялся «мсье барона»!

Последние слова были произнесены с гордостью, и я подумала: на самом деле он не изменился, его всего лишь смягчили обстоятельства, в которых мы сейчас оказались. Если жизнь вновь войдет в нормальное русло, он тут же станет прежним.

А возможно, и нет. Наблюдая за тем, как барон играет с Кендалом, нельзя было не прийти к мысли о том, что их связывают глубокие и прочные чувства. Мне это было приятно, хотя и вызывало определенные опасения.

Теперь меня радовали их взаимоотношения, но я часто спрашивала себя, что произойдет, когда мы покинем этот странный, похожий на сон мир, где оказались по воле капризной судьбы.

Наступил январь. Жанна приносила с улицы вести о людях, умирающих голодной смертью. А также о кровавых преступлениях. Парижане слишком ослабели для массовых беспорядков, но ради собственного спасения многие были готовы на все, что угодно.

У нас почти не осталось продуктов. Барон заявил, что у него огромный запас жизненных сил, поэтому он почти не нуждается в еде. Я заметила, что он часто отдает свою порцию Кендалу. Это тронуло меня, как и все остальное, что он делал для моего сына, и я почувствовала, что уже почти люблю этого человека.

Погода немного изменилась. Холодный ветер утих, и выглянуло солнце. Я ощутила непреодолимую потребность выйти на улицу, но решила никого не предупреждать о своих планах, потому что знала, что домашние неизбежно станут возражать и попытаются воспрепятствовать моим намерениям.

Вражеские пушки молчали, и в военном плане на улицах было почти безопасно. Должно быть, пруссаки поняли, что самым эффективным способом вынудить парижан к сдаче является голод.

Позже я пожалела, что отправилась на эту прогулку. Никогда не забуду того малыша. Он сидел, прислонившись к ограде, очень похожий на Кендала, по крайней мере, сзади. Сначала я решила, что ребенок от слабости потерял равновесие, и подбежала, чтобы помочь ему.

Когда я коснулась его плеча, он упал на спину, бледный и холодный. Должно быть, ребенок умер несколько часов назад… умер… от голода. Я уже ничем не могла ему помочь. Если бы у меня и была с собой еда…

Я стремглав бросилась бежать домой.

В вестибюле меня встретил Кендал.

— Ты выходила на улицу, мама?

— Да… да… совсем недалеко.

— Там солнышко, — вздохнул он.

Солнечные лучи падали на его лицо, подчеркивая бледную кожу и тусклые глаза, которые когда-то были такими яркими и живыми. Это исхудавшее личико…

Я отвернулась, потому что не могла больше на него смотреть, и прошептала:

— Господи, пусть этот кошмар закончится. Не допусти, чтобы это случилось с… только не с Кендалом.

Барон, хромая, подошел, взял меня за руку и увлек в свою комнату.

— Что случилось? — спросил он, когда мы остались одни.

Я припала к нему, едва сдерживая рыдания.

— Скажи мне, Кейт, — ласково произнес он.

— Ребенок… там, на улице… мертвый ребенок… мальчик… похожий на Кендала.

Он погладил меня по голове.

— С нашим сыном все будет в порядке. Это не может продолжаться вечно. Им придется покончить с этим. Скоро, уже совсем скоро. Иначе и быть не может. Мы выживем.

Я стояла, прильнув к нему. Он крепко обнял меня и продолжал:

— Не сдавайся. Это на тебя не похоже. Уже скоро.

Никто не смог бы успокоить меня лучше, чем он. Я поверила в то, что он всегда позаботится о нас и что он не может потерпеть поражение. То, что случилось с ним, убило бы любого другого человека. Но только не барона.

Так постепенно рос его авторитет в моих глазах. Я знала, что пока он с нами, мы не пропадем. Он смог обеспечить нас провизией. Он отдавал Кендалу пищу, в которой нуждался сам. Он любил мальчика, который был его сыном.

Я продолжала стоять, прижавшись к нему, и он коснулся губами моих волос. Перед моими глазами промелькнула какая-то сцена из жизни в башне, когда он держал меня в объятиях. Теперь все совсем иначе. Я была рада, что меня обнимает мужчина и что этот мужчина — барон.

— Кейт, — произнес он спустя некоторое время. — Нам нужно поговорить. Я уже несколько дней об этом думаю. Все это и в самом деле скоро закончится. Наступит перемирие, и тогда я хотел бы как можно скорее убраться отсюда.

— Я не могу уехать из Парижа. У меня здесь работа. Когда все войдет в норму…

— Как ты думаешь, сколько для этого потребуется недель, месяцев, а может быть, и лет? Кому потребуются портреты? Этим людям нужна еда. И немалое время для того, чтобы прийти в себя и восстановиться. Даже когда продовольствие начнет беспрепятственно поступать в Париж, сколько времени уйдет на то, чтобы удовлетворить его нужды? Париж еще довольно долго будет истерзанным и печальным городом. Как только снимут осаду, мы покинем его.

— И куда направимся?

— Для начала в Сентевилль.

— В замок… Нет… нет…

— Так нужно. Тебе необходимо восстановить здоровье… да и мне тоже… впрочем, как и любому человеку, перенесшему эту осаду… а в особенности малышу.

— Я так за него боюсь.

— С ним все будет хорошо, поверь мне. Что же касается замка… Я прекрасно знаю, что ты думаешь по этому поводу… Вот что, есть одно предложение… Небольшой домик, который все называют Хижиной. Он расположен у стены, с внутренней стороны рва. Вы с малышом и Жанной поживете там до тех пор, пока не сможете вернуться в Париж.

Я молчала.

— Придется забыть о гордости, если тебя действительно заботит благополучие сына.

— Что для меня может быть важнее?! — возмутилась я.

— Ответ на этот вопрос гласит «Ничего», и поэтому ты должна прислушаться к голосу рассудка. Ребенок истощен, он уже больше трех месяцев недоедает. Слава Богу, Кендал оказался достаточно крепким, чтобы пережить это. Но теперь он нуждается в хорошей пище… свежем воздухе… отдыхе за городом. И он получит все необходимое, даже если мне придется похитить его. Повторяю, он это получит!

Я пристально посмотрела ему в глаза и произнесла:

— Я принимаю ваше предложение.

Барон улыбнулся.

— Я знал, что ты его примешь, Кейт. Скоро мы уедем. Я это знаю точно.

— Как мы выберемся из Парижа?

— Что-нибудь придумаю.

— Не представляю, что тут можно придумать.

— Но ты же во мне не сомневаешься, а?

— Нет, — покачала я головой. — Не сомневаюсь.

Он наклонился и поцеловал меня в лоб.

— Ты будешь рядом со мной, Кейт, — прошептал он. — Мы так сблизились за эти месяцы… ты не находишь?

— Вы очень много для нас сделали.

— Ты ожидала от меня чего-то другого? Ведь вы… моя семья.

Я отстранилась от него и направилась в salon. Мрачный. Холодный. Заброшенный. Какая пародия на минувшие дни! Села на канапе и закрыла лицо руками. Передо мной продолжало стоять лицо маленького мертвого мальчика.

Но барону удалось меня успокоить. Я знала, что с его помощью нам удастся спастись.

Перемирие было заключено двадцать седьмого января. Если бы парижане не ослабели до такой степени во время осады, то непременно высыпали бы на улицы праздновать это событие. На следующий день город капитулировал.

Осада Парижа закончилась.

Барон как будто набрался свежих сил. Он уже ходил довольно быстро, а если и волочил немного правую ногу, то нельзя было сказать, что это причиняет ему особые неудобства.

Он отсутствовал целый день, так что я уже начала беспокоиться и отчаянно молилась о его благополучном возвращении.

Ближе к вечеру барон наконец-то вернулся.

Было видно, что он чрезвычайно доволен собой.

— Завтра мы уезжаем, — заявил он. — Я раздобыл лошадей.

Он взял обе мои руки в свои и поцеловал их. Затем привлек меня к себе, обнял и рассмеялся.

— Мы почти прорвались! — воскликнул он.

— Как вам это удалось? Ведь лошадей нигде нет.

— Подкуп. Как видишь, это возможно даже в самых дисциплинированных армиях.

Я затаила дыхание.

— Вы имеете в виду… немцев?

— А что, немцы не люди? Похоже, деньги по-прежнему правят миром. Как хорошо, что я располагаю достаточным количеством этого средства воздействия. Кендал! Где ты? Иди сюда! — закричал он. — Мы уезжаем! Мы едем за город! Мы отправляемся в путь на рассвете! Жанна! Жанна, где ты? Собирайся. Лошади будут здесь завтра утром. Я хочу выехать, как только взойдет солнце. Кейт, вы с Жанной поедете верхом, в мужских седлах. Я возьму мальчугана.

Как же все были взволнованы! У нас еще оставалось немного хлеба, которым мы и поужинали, макая его в вино. Больше ничего не было, но нас это нисколько не беспокоило. Ужас закончился. На следующий день нам предстояло покинуть Париж. Так сказал барон, и мы верили, что он способен на все, что угодно, каким бы невероятным это ни казалось.