Лукавые истории из жизни знаменитых людей

Английский юморист сказал однажды: «Во Франции легче прославиться метким словом, нежели хорошей книгой»...

И это верно.

Если у кого-то и возникают сомнения, то достаточно вспомнить об Антуане де Ривароле.

Этот интересный человек, который в учебниках по литературе представлен как «философ», является автором одного из замечательных трудов о французском языке. Газетные статьи, вышедшие из-под его пера в период революции, достойны великого историка. Несмотря на это, о нем сейчас никто, возможно, и не вспомнил бы, если бы не его «афоризмы».

Изобиловавшая парадоксами речь Ривароля приводила в восхищение его современников, побаивавшихся, однако, его острого языка. Как известно, он мог — как и Вольтер — жестоко высмеять не только своих недругов, но и близких друзей.

Он не щадил никого и ничего, когда представлялась воз­можность отпустить меткое словцо.

Как-то в одном из парижских салонов дама с излишне заметным пушком над верхней губой, рассказывала несконча­емые истории, навевавшие смертельную скуку на окружаю­щих.

— Эта мужественная дама,— сказал Ривароль нарочито громко,— может занимать своими историями до утра.

В другой раз он встретил известного баснописца Флориана, которого считал бездарностью. Из кармана поэта торчала ру­копись. Ривароль, похлопав его по плечу, сказал:

— Будьте осторожны, месье Флориан, если вас не узнают, то могут обокрасть.

В 1790 году баливьерский аббат, намекая на несколько фривольные контрреволюционные памфлеты Ривароля, сказал ему:

— Разум нас погубит.

— Избавьте нас от него,— ответил Ривароль.

Он не давал пощады никому, даже своим доброжелателям. Не успев закрыть за собой дверь дома, куда его пригласили на обед, зная, что он на мели, Ривароль тут же начинал злословить о хозяевах.

Однажды вечером, выходя из гостей, приятель Ривароля заметил:

— Вы расточали свое красноречие перед весьма посредст­венными людьми.

— Меня толкнула на это боязнь стать слушателем.

Французский естествоиспытатель Бюффон помог Риваролю стать известной личностью в кругах парижских литерато­ров. Однажды при встрече с Риваролем он спросил его:

— Что вы думаете о моем сыне?

— Ваш сын — самая неудачная глава в вашей книге «Ес­тественная история»,—ответил он.

Однажды не блиставший умом писатель похвалялся тем, что знает четыре языка.

— Браво, месье,— сказал Ривароль,— в вашем распоряже­нии целых четыре слова для выражения одной мысли.

Автор весьма скучного философского трактата как-то ска­зал Риваролю:

— До чего люди злопамятны!

— Да что вы! — заметил Ривароль.— Вы потратили 20 лет, чтобы написать плохую книгу, а они забыли о ней в одно мгновение...

Однажды на приеме его неудачная острота вызвала смех окружающих. Бросив на них свирепый взгляд, Ривароль сказал:

— В чем дело? Стоит раз в жизни совершить оплошность, как сразу же все начинают кричать:«Караул!»

Понятно, что у Ривароля было много врагов. Как будто для того, чтобы увеличить их число, он, забавляясь, написал вместе со своим приятелем книгу «Маленький альманах вели­ких людей», в которой высмеял всех известных писателей своего времени, не пощадив даже Бомарше. После чего они все его и возненавидели.

Иногда Ривароль сочинял эпиграммы на модных поэтов, которых он не без основания считал бездарными, очень остро­умные, но очень язвительные.

Жертвы его эпиграмм порой не догадывались о том, кто их обидчик, поскольку Ривароль, проявляя «осторожность», не подписывался под ними. Более того, иногда с присущим ему коварством он подписывал свои памфлеты именами друзей...

Писатели стремились отомстить за себя. И они легко могли сделать это, поскольку у Ривароля, несмотря на весь его ум, были свои маленькие слабости.

Он питал пристрастие к дворянским фамилиям и сам при­своил себе дворянский титул, добавив к своей фамилии частицу «де», как это сделал в свое время Вольтер, с которым у него было много общих черт.

Его отец содержал постоялый двор в провинции Лангедок. Он был итальянцем и носил фамилию Ривароли. Вскоре он стал именовать себя на французский манер Ривароль, решив, что больше никогда не возвратится на родину.

Антуан, блестяще закончивший семинарию в Авиньоне, стыдился своего плебейского происхождения. Вспомнив о своем отдаленном родстве с математиком Депарсье, он стал называть себя шевалье де Парсье. Увы! У математика был настоящий племянник, который, обратившись в суд и угрожая Риваролю скандалом, добился, чтобы тот отказался от имени, носить которое не имел права.

Желая любой ценой стать аристократом, Антуан тогда стал называть себя шевалье де Ривароль, а для этого выдумал несуществующее родство с аристократическим итальянским ро­дом.

Естественно, вся хитрость была шита белыми нитками, и писателям, осмеянным Риваролем. не составило труда узнать, что псевдошевалье — сын трактирщика.

В адрес новоявленного дворянина со всех сторон посыпа­лись язвительные эпиграммы.

Ривароль не обращал на это внимания и с высокомерием продолжал носить свой титул.

Вскоре с этим остряком произошел весьма неприятный случай, выставивший его в неприглядном свете. Как писал Жак Буше, один из биографов Ривароля. «этот случай показал пари­жанам. что этот сверкающий бриллиант не без изъяна».

Обратимся к фактам:

Ривароль был женат на молодой очаровательной англичан­ке, мисс Мазе-Флинт, от которой у него был сын Рафаэль. Через некоторое время, сочтя супружескую жизнь излишне монотон­ной для человека его ума, Ривароль бросил жену, которая, оставшись без средств к существованию, была вынуждена про­сить милостыню, чтобы прокормить себя и ребенка.

Следует заметить, что рождение ребенка отнюдь не пробу­дило отцовских чувств в Ривароле. Наблюдая за младенцем, он как-то с презрением заметил:

— Ребенок —это просто сосуд для молока!

Да, наш великий остряк умел сохранять хладнокровие.

В то время, как Ривароль блистал в лучших парижских салонах, его жена влачила жалкое существование в убогой комнатенке. К счастью, вскоре она встретила мадам Леспанье, добрую женщину, служившую в богатом доме, которая, сжа­лившись над ней, взяла ее с ребенком под свою опеку.

Но эта добрая душа часто сама была без гроша в кармане и вскоре вынуждена была брать деньги в долг и наняться сидел­кой, чтобы продолжать помогать мадам Ривароль.

О бескорыстии мадам Леспанье стало известно молодому писателю Луве, которому пришла в голову мысль добиться для нее премии за добродетель, учрежденной незадолго до того бароном де Мотийоном во Французской Академии. Этим, как считал Луве, он одним выстрелом убьет двух зайцев: сделает доброе дело и унизит Ривароля, который в это время тратил немало сил на то, чтобы добиться кресла в Академии.

Узнав об этом намерении, Ривароль приложил все усилия к тому, чтобы мадам Леспанье не получила этой премии. Про­явив необыкновенную изобретательность, он всячески старался доказать, что его жена ни в чем не нуждается. Однако его ухищрения ни к чему не привели, и премия—1080 ливров — была вручена мадам Леспанье.

Однако в последний момент Риваролю удалось добиться от Академии, чтобы имя его жены не было названо.

Это была совершенно ненужная предосторожность, по­скольку весь Париж был в курсе дела и презирал этого острос­лова, который, перестав в какой-то момент походить на Воль­тера, стал в своих отцовских чувствах напоминать Руссо...

Ривароль, оскорбленный до глубины души, возненавидел все человечество. Именно тогда он писал: «Из двадцати чело­век, судачащих о нас, девятнадцать говорят о наших пороках, двадцатый же восхваляет нашу добродетель, но делает это так, что она превращается в порок».

Потом он уединился и сделал довольно вольный перевод дантевского «Ада».

Едва он завершил работу над переводом, как ему стало известно, что Берлинская Академия объявила конкурс на следу­ющую тему: «Что сделало Французский язык универсальным?»

Ривароль подпрыгнул от радости. Поскольку его шансы на то, чтобы стать членом французской Академии, были ничтож­ны, он решил попытаться стать членом Берлинской Академии...

Его великолепная конкурсная работа, занявшая 44 стра­ницы (знаменитое «Рассуждение об универсальности француз­ского языка»), была признана лучшей. Ривароль получил пре­мию и стал членом Берлинской Академии.

Другой продолжал бы писать. Ривароль же был слишком ленив. У него было намерение составить словарь, но оно так и осталось неосуществленным. Ему не хватало времени... Когда он мог писать? Он же не замолкал ни на минуту... Язвительные замечания сыпались из него, как из рога изобилия.

Он говорил:

— Месье де Мирабо—единственный в мире, кто полнос­тью оправдывает свою репутацию. Это ужасный человек. И добавлял: «Ради денег он готов на все, даже на добрые дела.»

О шевалье Понсе, не отличавшемся аккуратностью, Рива­роль сказал:

— Он способен испачкать даже грязь.

О своем друге Шамсенеце Ривароль говорил:

— Я нашпиговал этого толстяка мозгами.

О своем собственном брате, который часто заимствовал его высказывания, Ривароль говорил:

— Мой брат напоминает мне карманные часы с боем, но хорошо звонят они только тогда, когда он выходит от меня.

О своем друге Лораге:

— Его идеи напоминают оконное стекло: каждое в отдель­ности светлое и прозрачное, а если соединить несколько штук вместе, то сквозь них ничего невозможно увидеть.

О маршале де Сегюре, который был одноруким и ходатай­ствовал перед Учредительным собранием о назначении ему пенсии:

— Он надоел уже Учредительному собранию своей вечно протянутой несуществующей рукой.

И, наконец, о себе самом:

— Огромное преимущество никогда ничего не предприни­мать, правда, не следует злоупотреблять этим.

* * *

Революция сделала из Ривароля рьяного защитника Людо­вика XVI. До того, как сбежать в Гамбург со своей любовницей, красоткой Манеттой, у которой, как он говорил, «ума не боль­ше, чем у розы», он был издателем газеты «Журналь политик э насьональ».

В Гамбурге Ривароль по-прежнему острословит. Он запиывает свои изречения. Некоторые из них восхитительны:

«Горе тем, кто поколеблет основы нации»;

«Чтобы не допускать ужасов, которые несет с собой революция, нужно ее делать самому»;

«Философы спутали равенство со сходством. Люди действительно рождаются похожими друг на друга, но отнюдь не равными»;

«Нужно атаковать мнение его же оружием: по идеям не стреляют»;

«Вольтер сказал: «Чем просвещеннее люди, тем они сво­боднее». Его последователи сказали: «Чем свободнее народ, тем он просвещеннее». Это все и погубило».

Порой его высказывания были менее серьезными:

«Кошка нас не ласкает: она ласкается к нам»; «Почему предпочитают выдать замуж дочь за глупца, имеющего имя и состояние, а не за умного человека? Потому, что состояние и привилегии глупца можно поделить на двоих, а ум — не делится: женщина, вышедшая замуж за герцога, стано­вится герцогиней, женщина же, вышедшая замуж за умного человека, не становится умнее».

Во времена Директории Риваролю было запрещено воз­вращаться во Францию, и он прожил в изгнании до 1801 года. Он собирается написать памфлет против Бонапарта и в поддержку будущего Людовика XVIII, но заболевает воспалением легких, и за неделю болезнь уносит его в могилу. Он умирает в возрасте 48 лет.

Незадолго до смерти он высказал свое мнение о мадам де Сталь, ставшее последним его изречением:

«Я предпочитаю людей с четко выраженной принадлежнос­тью к мужскому или женскому полу».

Таких же, согласитесь, всегда было немного в среде литера­торов.