Лут

Глава 17

Шлюпка оказалась легко управляемой, быстрой, оснащенной всем необходимым. Правда, тесной: Выпь с его ростом и длинным ногами не знал как разместиться.

Еще он плохо дышал — с болезненными хрипами, плотно зажимая плечо. Через пальцы сочилось. Пахло свежей горячей медью. Деятельный и злой Третий отыскал аптечку базового наполнения, но чтобы тянуть пулю, нужен был инструмент получше его длинных пальцев и жаркого языка.

Юга сделал что мог и теперь хмурился, поглаживал цепь.

В последний свой гостевой визит Дятел швырнул ему подарочек — плотно упакованный, литой черный костюм. Смоляные доспехи, сказал. Ангоб, шкурка. Пригодится.

Случая примерить так и не вышло.

Молчали всю дорогу, до того, как шлюпка ловко ввинтилась в зонтег и без помех шлепнулась на поверхность.

— Хом Долгого Снега, — прочитал Выпь на зыбком экране, перегнувшись через плечо Третьего. Моргнул. — Кто бы мог подумать…

Да уж, мелькнуло в голове Юга. Кто бы мог подумать. У него из глаз не уходила жестокая расправа Второго над Эуфонией или как его там. Автомат автоматом, но выглядел и умирал он как живой.

Он не знал, что Выпь способен на такое. Да полно, знал ли он его вообще? Кто воспитывал его, до того как пастух прибился к стану Сиаль? Где и с кем он жил-обитал? Чем промышлял эти полтора года?

Он знал только, что Второй предпочел нырнуть под пулю сам, прикрыв его собой. Третий даже сообразить ничего не успел, все случилось так скоро. Злой цыган, бах, бац, и красная роза распускается на груди Второго. Самый глупый поступок за все их знакомство.

У него было столько вопросов. Ни одного ответа.

Шлюпка подняла крылья-двери, меняя пассажиров на снег и лед. Встала крепко, пуская корни, сливаясь с пейзажем. Радовало, что Хом обитаем — значит, есть шанс дойти до людей.

Или, что вероятнее — люди дойдут до них.

Выпь прихватил дикту здоровой рукой. Юга отобрал у него сумку, вышел следом, зажмурился от яркого солнца, многократно повторенного в снежном крошеве. Ушли от Ивановых, пришли в ледяную баню.

— Как тихо здесь, — прошептал Юга, оглядываясь.

Шлюпка удачно приземлилась на краю склона, растопырилась снежной куропаткой. Под обрывом стояла в холодном медленном обмороке широкая река, противоположный берег казался грудами белой мягкой рухляди. Кругом медными свечами тянулись сосны. Снег пах орхидеей и арбузом, цвиркала морозоустойчивая птаха. Ажурными цепками петляли звериные следы.

Хом дал полюбоваться собой, а потом хлебосольно угостил гостей снежным киселем, таким густым, что локтей не видно было. Они шли в нем, путаясь, как в мокрых полотнищах. Выпь никак не жаловался на боль, но Юга чувствовал ее остро, как свою.

— Пойдем скорее, — решительно потянул Второго, — надо укрыться, пока совсем не засыпало.

Чистый до звона, до головокружения воздух, приправленный обильным снежным крошевом, эхо беззвучия. Юга подумал мельком, что умер бы здесь или сошел с ума.

Сначала шли порознь, потом Юга замедлился, поднырнул, закидывая здоровую руку Второго себе на плечо. Тот благодарно улыбнулся. От растрескавшихся губ его тянуло жаром.

— Какого хрена ты вообще меня прикрыл?! — не выдержал Юга. — Или я твоя рыжая девка?!

Выпь ожидаемо не ответил. Юга упрямо сощурился, смаргивая с ресниц мокрый снег. До рези всматривался, старался различить в ледяном молоке хотя бы намек на укрывалище.

Не было ничего. Только снег.

***

После случая в Рыбе Выпь будто обожгло, выпалило изнутри. Все смешалось в его голове, считанное с Печатей плавало на поверхности вперемешку со старьем. Мусор, пена, старая вода, ледяные ключи, в одном кипящем водовороте. Нужно было выждать, чтобы разложить все по полочкам.

Боль внешняя резонировала с болью внутренней.

— Иди, — велел Выпь, пересиливая себя. — Иди вперед, а я вернусь к шлюпке.

Расползающаяся от раны огневица жерновом тянула его к земле. Гнула. Выворачивала.

— Нет, — Третий оскалил зубы.

Второму казалось — в потном полубреду — что их слишком много.

— Иди. Оставь. Иди.

— Нет, — Юга провел языком по верхней губе, слизывая кровь.

Он тянул, все тянул его, не желая примеряться с обреченностью затеи.

— Уходи! — рявкнул Выпь, и облюдок отшатнулся, побелел, высоко вздернул брови, словно бы в изумлении.

И сказал.

— Нет.

Горячая его кровь закапала согнувшемуся Второму на загривок. Стекала за ворот, расползалась по позвоночнику. Ему хотелось — изогнуться и вылизаться.

Выпь больше не говорил.

Знающий цену молчанию — молчит. Имена были розданы. Вещи, оставшиеся без имен, дикие вещи, ничьи вещи.

Снег пел. То высоко, то низко, от его гудения у Второго болели кости. Вдруг Юга остановился, словно враз обессилел.

— Там что-то есть, впереди.

— Если деревья, то лучше бы ели… — пробормотал Второй.

Забиться под шалаш нижних ветвей и там пережить острый приступ зимы, для тепла прижавшись друг к другу.

До укрытия они шли долго, отклоняясь в стороны, словно сбившиеся с толку маятники. В какой-то момент Юга запнулся, захлебнулся валившим снегом и упал, потянув за собой Второго. Пастух застыл на четвереньках, впившись растопыренными пальцами в чешуйчатую, мерзлую корку панциря зимы. Перед глазами его было неожиданно темно и — холодно. Третий поднялся не сразу, а, оказавшись на ногах, так же упрямо потянул на себя долговязого Второго.

Укрытие выросло над ними, надвинулось, словно грозовая туча. Выглаженный ветром стройный камень, две синхронные статуи, отдаленно схожие с высокими в холках собаками. Статуи пели. Выпь слышал их — не мог не слышать. Глянул, откинув убранную снежным сором голову, прикрыв слезящиеся глаза. Узкие морды статуй были закинуты к открытому Луту. К корабеллам и капитанам. Кому они пели, кого видели над собой?

— Слышишь? — прошептал, стискивая горячую руку Третьего.

Юга не слышал. Он видел — возможность укрыться. Спастись. Переждать.

Втянул друга под прикрытие лапы, в затишок, где не было ветра и худого, жалящего снега, а была тьма, как между твердо сомкнутыми ладонями. Осторожно, подрагивая от напряжения, усадил Второго.

Потянулся к его куртке, задубевшей от крови и холода.

— Слушай…

— Слышать не желаю! — прорычал Третий, его колотило от холода и ярости. — Убери руки, Лут тебя забери! Убери, сказал!

Выпь, выдохнув, повиновался.

Юга окинул взглядом рану, выругался и закусил губу.

Нужен был Волоха, Башня, хотя бы сам рыжий Гаер с чемоданчиком скоропомощи, но не Третий, который единственное что мог сделать в данной ситуации — утешить, как умел. Для настроения и общего жизненного тонуса.

Выпь тронул его затылок. Медленно, вязко произнес, глядя в темные глаза.

— Это ничего. Я нормально вытерплю. Стихнет — пойдем дальше.

— Пойдем, да! И только попробуй сдохнуть, на мороз выкину…

Выпь откинулся спиной на камень, всем телом ощущая теплоту, рождаемую песней статуи. Тональность изменилась, он готов был поклясться, что древнее животное Вторых — эланела, обожгло изнутри, э-ла-не-ла — видит их, знает. Потянулся навстречу чужому разуму, мысленно огладил умную голову.

Это я.

Это ты, ответили ему без слов.

Третий беспокойно поводил плечами, оглядываясь. Чуял себя неуютно, от того плотнее жался ко Второму, стараясь разделить с ним тепло и здоровье. Выпь мерно дышал, на запавших колючих щеках лежали смуглые тени.

Юга тревожно уснул, свернувшись клубком под его боком.

***

Утром снег сгинул, будто сон. Стояла ровная тишина. Выпь катал на ладони деформированный цилиндрик — револьверная пуля, так и не проросшее семя смерти.

Юга спал, завернувшись в волосы, как в плащ.

Как сказать?

Уйти без слов было равносильно предательству. Остаться означало то же самое. Второй положил подбородок на притянутые к груди колени, качнулся. Надо было решать, пока Третий не проснулся и не посмотрел на него, и не заговорил с ним. Тогда бы у него точно ничего не получилось.

Хом был жилым, так сказали ему эланела. Экспортным — экспортировали лед и снег. Последний рождался здесь особо крупным, алмазным, плотным и долгим. Его брали кухни разных Хомов, его брали гвардейцы для кандалов, его брали ковали Хома Мастеров. Тяжелые грузовые метафоры ходили часто, шанс выбраться был хорошим.

Отговорки, говорок рассудка, призванный умаслить совесть.

Выпь глухо застонал, качнулся вновь.

Не этого он хотел, не того желал. Что спрашивал Король? Чего хочешь ты?

Выпь точно знал, чего он не хотел.

***

Утром они не разговаривали. Юга оторопело рассматривал пулю, свинцовый плевок, еще вчера глубоко сидящий в теле Второго.

Косился на безмолвные статуи.

Снег улегся, и стало видно, что жизнь на Хоме не ограничивается их укрытием и бесстыдно раскинувшимся простором. Черной птичьей тенью шла на посадку метафора и, прикидывал Юга, если они поторопятся, то как раз на нее успеют.

Вот только куда? Куда теперь?

— И куда мы теперь?

Сердце у Второго бухнуло тяжело. Остановилось.

Юга смотрел вопросительно, молчал. На смуглых скулах таяли снежинки. Цеплялись за ресницы. Мерз Третий легко. Выпь подумал, что содрал бы с себя кожу, горячую шкуру, чтобы накинуть ему на плечи.

Мысленно отпинав себя за трусость, потер лицо.

— Печати говорили, что есть Сиринкс, — наконец заговорил, — и что она, она может научить владеть Голосом, чтобы не было вреда другим…

Юга быстро перебил.

— Сиринкс — женская особь твоего вида?

— Да.

— Собираешься искать, значит, — Юга склонил голову, упер руки в бедра. — Примерно представляешь, где Сиринкс эта может обретаться?

— Нет, — Выпь виновато пожал плечами.

— А как выглядит?

— Не-а.

— Тогда как, Лут тебя забери…

— Я буду слушать, — улыбнулся Выпь. — Я узнаю.

Юга ошарашено покрутил головой. Был он с утра непривычно бледен, и Второй, решившись, быстро коснулся ладонью кончика его носа.

Третий дернулся, вытаращился, молча приоткрыл рот.

— Холодный, но не сухой, — задумчиво сообщил Выпь, — я боялся, ты простынешь здесь.

— Или я тебе собака?!

— Кошка скорее, — признался Второй, увернулся от удара, — так ты поедешь со мной?

— А что еще сказали тебе Печати?

Выпь пожал плечами, стараясь казаться беспечным.

— Что-то про рокарии Третьих. Кластер. Про водную библиотеку…

— Моя вотчина, значит… Знаешь, что, пастух, пожалуй, мы разделимся. Я отправлюсь навестить предков, а ты будешь выслушивать свою зазнобушку.

Выпь поморщился. Издевка в голосе Третьего его задевала.

— Не зазнобушку. Мне нужно, чтобы она меня научила. Чтобы я… Чтобы я не навредил тебе. А вот идти одному на Хомы Третьих не лучшая идея.

— Все лучше, чем тащиться туда вдвоем. Должна сработать родовая память, знаешь ли. Как у тебя, — улыбнулся, показав острые зубы.

До тэшки успели добраться. Судя по ошарашенным взглядам работников воронки, такие вот легко одетые заблудные туристы Хому были в новинку. Лутоны, однако, у туристов водились, и места на тэшке нашлись.

Посадка затянулась. Залы ожидания здесь так и не завелись, и Юга дрожал, прятал голые ладони под мышками. Однако приглашение согреться от бригады снеголомов, мужиков денежных, только что с вахты, не принял, независимо жался рядом со Вторым.

Когда поднимались по трапу — покрытой инеистым пушком доске с набитыми поперечинами — Выпь решился.

— Если будем жить на севере, — сказал, стараясь держаться спокойного голоса, — я сошью тебе шубу, мерзляк.

Юга споткнулся, будто Выпь саданул его по затылку.

Не повернулся, не ответил даже, просто втянул голову в плечи.

Уже на палубе проговорил:

— Нет. — И улыбнулся, прежде чем Выпь понурился. — Когда мы будем жить у моря, я подарю тебе плавки.

***

Дятел сел рядом. Бесстыдно затянулся, прикуривая от Волохиной сигареты, с кряхтением вытянул длинные ноги.

Помолчали, разглядывая красующийся, ластящийся Лут. Страта была спокойная, не опасная, Лебединая дорога — ни Спиралей Бруно, ни роз Лута в пору цветения. Можно было расслабиться и отдышаться.

— Ну так и, гаджо? Гостиных домов поблизости не валяется, а тебе неплохо бы выспаться да кончать с этой дрянью. Я не про Хом Бархата, кстати.

Поймал за руку, задрал рукав, обнажая укусы.

— Я сам себе врач.

— Ты сам себе враг, упертый русак, — возмутился цыган. — Куда жопу мостишь? Нужно и корабеллы спрятать, и нам подлататься.

— Я знаю.

— Так что? Тренкадис? К Агон заскочим на огонек?

Волоха затянулся еще.

— Двигаем к Элон.

— К этой твоей стриженой вертушке? — цыган фыркнул, грациозно повел руками, на что русый хрипло рассмеялся.

— Не говори, что претендуешь на лавры солиста.

— Боюсь, сцена для меня мелковата. Таланта не выдержит, треснет как попка княжны, — Дятел подмигнул.

— К Элон.

— К Соланж так к Соланж. Воля капитана — закон.

— Капитан! — к ним мячиком подскочил Руслан, едва не навернулся о ноги старпома. — На прямой связи Гаер! Страсть как желает говорить с вами…

Волоха выругался и — под неодобрительным прищуром звериных очей цыгана — забычковал сигарету о запястье.

***

Дорогой мой брат, знаю, ты не сразу отыскал это письмо. Тем лучше. Тем дальше я буду от Башни.

Ты сердишься теперь. Знаю. Но поступить иначе я не мог.

Не имел права оставаться в стороне, когда видел. Фрактальное зрение, у всех Первых так. Даже у отбраковок.

Если я верно понял, ты послал Третьего Ивановым, зная, что рано или поздно на него выйдет Второй. А во Втором ты предполагал наследника Истинного Гласа, Манучера, единственного, кого мог призвать к себе Глашатай. Так, Ивановы должны будут отправиться в Бухту, за корабеллами.

Пираты и сокровища, да?

Ты не пожалел старых друзей. Ставки были выше.

Если все верно, то первое проявление Манучера, первый манифест станет маяком.

Едва ли Второй об этом догадывается. Но я это видел, я это знаю.

Против Оскуро нужны будут подобные мне.

Выбраковки. Уроды.

Теперь ты понимаешь, для чего я ушел на Хом Полыни. Ты, наверное, знал об этом и раньше. Или я преувеличиваю твои способности.

Дорогой мой брат, я скучаю. Еще мне жаль. Не знаю, увидимся ли снова и будешь ли ты рад видеть меня нового.

Целую, обнимаю, жму руку.

Лин.

Последние два абзаца Гаер перечитал несколько раз, шевеля обкусанными губами. Щека дергалась.

Не то чтобы чтение трудно ему давалось, просто в этом корявом письме был весь Лин, с его нескладной убийственной логикой и искренней, наивной прямотой. Дочитав до жирной точки, больше похожей на кляксу или раздавленную муху, рыжий перевернул лист — на другой стороне был изображен сам хозяин Башни, черно-белый эскизный набросок.

Портреты Оловянному всегда удавались. Верно схватывал самую суть, обнажая скупыми линиями подлинник человека.

Арматор медленно сложил лист. Сначала пополам, потом еще, и еще. Упрятал в нагрудный карман, поднялся с пола, отряхивая зад от пыли. В комнату младшего брата — голые стены, кровать, стул, стол, шкаф, окно без занавесок — вход был только по пригласительным.

Гаер обыскал здесь все, благо личных вещей у Оловянного было немного. Рыжий надыбал кучу разноликой чуши, вроде обломков покусанных карандашей, камешков, какого-то собачьего свистка, ярких ластиков. Его бледнолицый брат, словно любопытный хомяк, стащил к себе в гнездо изумляющие его диковинки. Блестки не-эфоратного мира.

И вот, пожалуйста, уже под конец обыска наткнулся на письмо.

С ним в кармане и с трубкой в зубах Гаер направился на балкон.

Успел сделать пару затяжек, когда в ухе пискнул коммуникатор.

— Чего еще?

— Эфорат, арматор, — доложил Эдельвейс, знающий, как ценит шеф лаконичную четкость.

Арматор в сердцах аж плюнул.

Этого дерьма еще не хватало.

— Давай картинку, — буркнул, поворачиваясь задом к карабкающемуся на небосклон светилу.