Любимое уравнение профессора

11

Двадцать четвертого июня 1993 года в одной из газет появилась большая статья об Эндрю Уайлсе[32] — англичанине, читавшем лекции в Принстоне. Человеке, доказавшем Последнюю теорему Ферма. Статью украшали две крупные фотографии. На одной был сам Уайлс, скромно одетый мужчина с редкими растрепанными волосами, а на другой — гравюра с портретом Пьера де Ферма в академической тоге XVII столетия.

Два этих фото, расположенных бок о бок, пускай и в шутливом ключе, отлично иллюстрировали историю о том, какое безумное количество времени было потрачено разными людьми, чтобы доказать эту знаменитую теорему. Решение, предложенное Уайлсом, в статье называлось «триумфом человеческого интеллекта» и «квантовым прорывом в математике». А также отмечалось, что в основе рассуждений Уайлса — идея, которую разработали два японских математика — Ютáка Тания^′ма и Гóро Симýра. И которую чаще всего называют гипотезой Таниямы.

Дочитав статью, я сделала то, что делаю всегда, когда думаю о Профессоре. А именно — достала из портмоне бумажный листок, на котором его же рукой была выведена формула Эйлера:

Записка эта всегда со мной. Такая же, как много лет назад. Лежит себе спокойно там, где я всегда могу до нее дотянуться, стоит лишь захотеть.

В 1992 году «Тигры» не победили «Ласточек» и не стали чемпионами турнира. Десятого октября они продули «Ласточкам» в последний раз и завершили сезон на втором месте, отставая от чемпионов на две игры.

Коренёк еще долго расстраивался по этому поводу и лишь с годами приучил себя к мысли о том, как же здорово, что «Тигры» так долго вообще выбивались в плей-офф. Поскольку уже после 1993 года они словно впали в затяжную медвежью спячку. Хотя и сегодня, уже в новом тысячелетии, продвинутые коллекционеры еще перебирают их бережно в своих сундучках.

Шестое место. Потом пятое. А потом снова шестое, шестое, шестое. Сменили несколько менеджеров. Синдзе уехал играть в Америку, Минору скончался.

Но если вспомнить, переломный момент в их карьере случился именно тогда, 11 сентября 1992 года. Победи они в той игре, они взяли бы кубок турнира и — кто знает? — возможно, не скатились бы к подножию Олимпа так стремительно и бесславно.

Завершив вечеринку, мы прибрали во флигеле, вернулись домой и тут же включили радио. Шел уже третий иннинг, и счет был 3:3. Коренёк вскоре заснул, а игра все не кончалась, и я дослушала ее до конца.

Какое-то время я думала о Профессоре и вспоминала, как тепло мы сегодня прощались — просто желая друг другу спокойного сна.

А затем достала формулу Эйлера и долго блуждала по ее задумчивым лабиринтам.

Дверь в комнату Коренька я оставила наполовину открытой — мало ли что. Оттуда, где я сидела, просматривалась кровать Коренька. А у самого изголовья — бейсбольная перчатка, которую Профессор подарил ему на день рождения. Настоящая, стопроцентная «ловушка» из натуральной кожи, с сертификатом качества от Молодежной ассоциации бейсбола.

После того как Коренёк задул свои свечки, я зажгла в кухне свет, и Профессор наконец-то заметил, что под столом валяется отцепившаяся записка. Сам момент этого открытия оказался счастливым для них обоих: Профессору записка объяснила, где он спрятал подарок для Коренька, и помогла сообразить, что вообще происходит. Ну а Коренёк, понятное дело, получил свою фантастическую перчатку.

О том, что дарить подарки Профессор не привык, я догадалась сразу. Свой подарок Кореньку он протягивал так неуверенно, будто боялся, что его скромного дара не примут. И когда Коренёк, на седьмом небе от счастья, полез к нему обниматься и целовать ему щеки, Профессор застыл в растерянности, не понимая, как на это реагировать.

Перчатку эту Коренёк не снимал с левой руки весь оставшийся вечер. Не возмутись я вовремя, наверняка стал бы ужинать прямо в ней.

Лишь через несколько дней я узнала, что и выбор, и покупка этой перчатки — исключительно заслуга Мадам. Ведь именно ей Профессор и поручил разыскать — чего бы это ни стоило! — «самую элегантную» из всех бейсбольных перчаток на свете.

Весь остаток той вечеринки мы с Кореньком держались так, будто ничего особенного не случилось. Да и что, собственно, произошло? Сам факт того, что Профессор забыл о нас через десять минут после нашего ухода, — еще не повод для беспокойства. Мы начали вечеринку, как планировали. Познакомились еще глубже с феноменом профессорской памяти. Использовали накопленный опыт, приспособились к новой ситуации и справились в лучшем виде.

И все-таки я чувствовала: странное беспокойство зародилась тогда в каждом из нас троих и весь вечер скреблось в моей памяти, где-то рядом с воспоминанием об испорченной скатерти. Вот и Коренёк, получив свою перчатку, стал чаще отводить глаза, когда я на него смотрела. Казалось бы, мелочь? Но чем больше таких мелочей накапливалось, тем сильнее терзало нас это самое беспокойство.

Но и портить вечеринку было нельзя. Подвиг Профессора, придумавшего Лучшее Доказательство, стоил того, чтобы отметить его по достоинству, а симпатии, которые Профессор неизменно питал к Кореньку, несмотря на мелкие недоразумения, были такими неподдельными, что не могли не тронуть сердце. И хотя бы сегодня мы старались не грузить себя мрачными мыслями, а просто угощались до отвала, смеялись как дети, болтали о простых числах и обсуждали бейсбол — от карточек Энацу до победы «Тигров» в чемпионате.

Сама мысль о том, что он празднует чье-то одиннадцатилетие, приводила Профессора в тихий восторг. Этот простенький день рождения он воспринимал как некий священный ритуал. Да так серьезно, что я и сама стала чаще задумываться, насколько он дорог для меня — день, когда мой сын появился на свет.

Той же ночью, чуть позже, я осторожно, стараясь не смазать карандашных линий, провела пальцем по формуле Эйлера. Я смогла оценить на ощупь стройность ножек у π, спокойную уверенность точки над i и радушие, с которым его величество ноль раскрывает свои объятия всем, кто добрался к нему на вершину.

Но игра все тянулась, хотя у «Тигров» было много шансов победить. Я прослушала двенадцатый, потом тринадцатый, а там и четырнадцатый иннинги со странным чувством, будто слушаю запись того, что должно было закончиться еще пару часов назад. «Тиграм» не хватало всего одного хоум-рана, но они никак не могли добежать до «дома». За окном сияла полная луна. Близилась полночь.

Но если дарить подарки Профессор не умел, то получать их талант у него был редчайший. Выражение лица, с которым он принимал карточку Энацу из рук Коренька, мы запомнили на всю оставшуюся жизнь. С теми детскими усилиями, что мы потратили на поиски этой карты, его благодарность была несопоставима. Хотя бы уже потому, что глубоко в сердце он всю жизнь только и повторял себе и другим: «Человечек я мелкий, много не стою…»

Перед нами же с Кореньком он просто бухнулся на колени — видимо, с тем же благоговением, с каким преклонялся перед своими числами. Склонил голову, закрыл глаза и сложил перед носом ладони в некой молитве. Так серьезно, что у нас даже сомнений не оставалось: благодарности такого полета наш подарок уж точно не стоит.

Развязав желтую ленточку, он долго смотрел на карту. А затем поднял взгляд и попытался что-то сказать, но губы не слушались, и тогда он просто прижал эту карту к груди.

«Тигры» так и не выиграли тот матч. После пятнадцатого иннинга игру решили закончить вничью со счетом 3:3, а всего она длилась 6 часов 26 минут.

А уже в воскресенье, 13 сентября, Профессор переселился в клинику-пансионат.

Об этом мне сообщила по телефону Мадам.

— Что-то срочное?! — испугалась я.

— Сам переезд планировался давно, — ответила она. — Мы просто ждали, когда в клинике освободится место.

— В последнюю пятницу я задержалась после работы. Надеюсь, дело не в этом? — уточнила я.

— О, нет! — очень спокойно ответила она. — Вас я ни в чем не виню. Я понимала, что для брата это будет последняя встреча с друзьями. Да вы и сами заметили, что с ним творится, не так ли?

Что на это ответить, я не знала.

— Его восьмидесятиминутная пленка оборвалась. Вся его память теперь кончается тысяча девятьсот семьдесят пятым годом, и больше он не запоминает ни минуты.

— Я могла бы пригодиться и там!

— Никакой нужды в этом нет. Ухаживают за ним хорошо. Но главное… — Она чуть запнулась. — Там буду я. Вы же знаете моего брата… Если вас ему никогда не запомнить, то меня — никогда не забыть.

Пансионат располагался за городом, в часе езды на автобусе. Дорога до него бежала вдоль моря и взбегала по склону холма до полей на задворках старого аэродрома. Из окон в приемной пансионата открывался шикарный вид на трещины взлетных полос, заросшие бурьяном крыши ангаров, а дальше, за ними — узенькую полоску моря. В ясные дни эти волны блестели на солнце до самого горизонта и были почти не видны.

Мы с Кореньком навещали Профессора примерно раз в пару месяцев. Вставали воскресным утром, готовили сэндвичи, собирали корзинку и шли на автобус.

Встретив Профессора, мы немного болтали с ним в приемной, потом отправлялись в кафе на террасу, где вместе обедали. В теплые дни Профессор с Кореньком играли на лужайке в мяч. Затем мы пили чай, еще немного болтали и бежали на автобус, отходивший от клиники ровно в 13:50.

Мадам тоже бывала там, и нередко. Если наши визиты вдруг пересекались, она обычно оставляла нас с Профессором наедине и отправлялась по магазинам. Хотя иногда могла перекинуться со мной парой шуток или угостить нас конфетами. Гордо и старательно она продолжала играть свою роль. Единственная на земле Живая Память Профессора.

Так мы выбирались к Профессору еще много лет, вплоть до его кончины. Коренёк занимался бейсболом в школе, а потом и в колледже (всегда только на второй базе), пока не повредил себе колено, после чего забросил игру. А я так и работала дальше домработницей в «Акэбоно».

Даже когда Коренёк перерос меня на двадцать сантиметров и отпустил бородку, в глазах Профессора он так и оставался все тем же ребенком, которому нужна защита. А уж когда Профессор перестал доставать до его кепки, чтобы погладить по голове, начал нагибаться к нему сам.

Своих костюмов Профессор не менял уже никогда. Но вот записки, теряя свою актуальность, жухли и опадали с его пиджака одна за другой. Самая Главная, которую я переписывала заново чаще всех остальных, — «Моей памяти хватает только на 80 минут» — давно потерялась, а мой портретик со значком квадратного корня выцвел, истлел и развеялся по ветру.

Вместо записок Профессор нацепил на себя новый символ: бейсбольную карточку Энацу. Подарок от нас с Кореньком. В ее пластиковой обложке Мадам проделала аккуратную дырочку, вставила шнурок, и Профессор стал носить Энацу на шее.

Без перчатки, подаренной Профессором, Коренёк не приехал ни разу. И хотя игра с Профессором больше напоминала нелепый цирк с животными-пенсионерами, оба были от игры без ума.

Очень мягко, чтобы было легче поймать, Коренёк бросал мяч Профессору и — не важно, отбит или нет, — бежал за ним со всех ног.

Мы с Мадам, сидя на лужайке неподалеку, иногда отмечали их подвиги аплодисментами.

Даже когда руки у Коренька подросли и перчатка налезала уже с трудом, он продолжал ею пользоваться, утверждая, что тесная перчатка особенно хороша для второй базы, чтобы ловчей перехватывать мяч для мгновенной переброски на первую.

Наш последний визит к Профессору состоялся осенью, когда Кореньку исполнилось двадцать два.

— А ты знала, что все простые числа больше двух можно разделить на две группы?

Сидя под солнышком в приемной, Профессор сжимал в пальцах супермягкий карандаш. Больше в приемной никого нет, и лишь в коридоре за дверью иногда проплывают мимо чьи-то невнятные тени. Но голос Профессора звучит отчетливо и энергично.

— Если n — число натуральное, тогда любое простое число будет выражаться либо как 4n + 1, либо как 4n - 1. Одно из двух, третьего не дано.

— То есть всю эту бесконечную кучу простых чисел можно разделить на эти две группы? — недоверчиво спросил Коренёк.

— Ну, попробуй, к примеру, тринадцать. Как оно получится?

— 4 × 3 + 1.

— Верно! А девятнадцать?

— 4 × 5 - 1.

— Молодец! — кивнул Профессор. — Но вот что интересно. Числа первой группы всегда можно выразить суммой двух квадратов. Но с числами второй группы такой фокус не получается.

— Значит… 13 = 2² + 3²?

— Прекрасно! — просиял Профессор. — Положись на квадратный корень — и жизнь станет проще и элегантнее!

Удовольствие Профессора никак не связано с трудностью поставленной задачи. Сложная задача или простая — удовольствие в том, чтобы делиться ее решением с нами.

— А Коренёк сдал экзамен на квалификацию! И уже весной начнет работать в школе учителем математики… — сообщила я однажды Профессору.

Профессор поднялся из-за стола. Он хотел обнять Коренька своими слабыми, трясущимися руками. Коренёк наклонился и обнял его сам. Карточка Энацу покачивалась на шнурке между ними.

Небо темнеет. Зрители на трибунах и экраны табло утопают во мраке. И только Энацу на питчерской горке стоит один в лучах прожекторов. Винд-ап. Питч. Его правая рука только что опустилась, левая нога упирается в землю, а цепкий взгляд из-под козырька фиксирует мяч, только что попавший в перчатку кэтчера. Это самый быстрый мяч в его жизни. А на спине его полосатой униформы красуется номер. Единственный и неповторимый.

Совершенное число 28.