Любимое уравнение профессора

9

Летние каникулы Коренька подходили к концу, когда страшный флюс разворотил Профессору щеку. Случилось это, когда «Тигры» уже завершили свое шествие по стране с десятью победами против шести поражений, недобрав всего две с половиной игры до турнирного кубка и уступив-таки первенство «Ласточкам Хиросимы».

Похоже, Профессор терпел уже очень долго, молча страдая от боли. Беспокойся он о себе хоть чуточку больше, чем о Кореньке, ничего подобного бы не случилось. Но когда я все-таки это заметила, правая сторона его лица распухла так, что он еле открывал рот.

Вытащить его к зубному оказалось проще, чем в парикмахерскую или на бейсбольный матч. Дикая боль не оставляла никакой энергии для капризов, да и говорил он уже с трудом, так что повиновался моим указаниям как миленький. Переодел сорочку, собрался, обулся и покорно поплелся со мною до самой стоматологии. Будто обнимая собственную боль, он еще больше скукоживался при ходьбе, пока я несла над ним зонтик от палящего солнца.

— Ты должна меня подождать, не забудь! — выговорил он, едва ворочая языком, как только мы сели на стулья в комнате ожидания. И то ли не уверенный в том, что я поняла его, то ли просто не доверяя мне, повторял это на все лады каждую минуту, пока мы ждали.

— Только не отходи никуда, даже на пару минут, пока я буду внутри! Просто сиди на этом стуле и не вставай. Ты понимаешь меня?

— Да, конечно! Одного я вас не оставлю.

Я погладила его по спине, надеясь хоть немного облегчить боль. Другие пациенты вокруг нас уставились в пол и упорно не обращали на нас внимания. В такие минуты я отчаянно стараюсь не терять опоры в этом расплывающемся мире. И говорю себе: я должна быть невозмутима, как теорема Пифагора или формула Эйлера.

— Честное слово?

— Ну конечно! Не беспокойтесь. Я буду ждать вас сколько понадобится. Хоть до бесконечности…

Я знала, что убедить его невозможно, но все равно повторяла это снова и снова. До последнего мига перед тем, как исчезнуть в кабинете врача, он оборачивался, проверяя, не растворилась ли я в пространстве.

Лечение длилось куда дольше, чем я думала. Большинство пациентов, зашедших в кабинет после Профессора, уже расплатились за услуги и разошлись, а он все не появлялся. Зубы он чистил редко и плохо, и я боялась, что из-за его строптивости бедному дантисту придется здорово попотеть. Иногда я вставала и пыталась заглянуть к нему внутрь через окошко приема, но оттуда видела только его затылок.

Когда же наконец он выполз из кабинета, он выглядел еще ужасней, чем прежде. На исстрадавшемся лице блестели крупные капли пота. Беспрестанно шмыгая носом, он кусал и щипал себе губы, онемевшие от анестезии.

— Ну как вы?! Очень устали? Ну, пойдемте…

Я вскочила и подбежала к нему с поднятыми руками, но он даже не посмотрел на меня. Просто отмахнулся и прошел мимо. Притормозив у порога, скинул тапочки, нацепил свои туфли и вышел из клиники вон.

Кое-как расплатившись, я бросилась по улице за ним. Догнала его лишь четыре квартала спустя. Дорогу домой он помнил, но по переходам шагал напролом, игнорируя светофоры, и мне оставалось поражаться тому, как быстро этот старик способен передвигаться, да еще в такой скособоченной позе.

— Погодите… Да постойте же! — кричала я Профессору вдогонку, но только распугивала прохожих. Летнее солнце еще палило нещадно, и перед глазами у меня все плыло.

Постепенно я начала злиться. Разве я виновата в том что лечить зубы — больно? На меня-то за что срываться? Не пойди мы к врачу сейчас, все стало бы еще ужаснее… Подумаешь, дантист! Даже Коренёк терпел и не хныкал… Эх! Зря я не взяла с нами Коренька. Уж при нем-то Профессор хотя бы старался вести себя как взрослый. А ведь я дождалась его, как обещала!

Вот и пускай идет себе один, решила я. И даже замедлила шаг. Профессор же несся вперед, переход за переходом — без остановки, игнорируя вой автомобильных клаксонов и уворачиваясь от столбов. Нацеленный лишь на то, чтобы скорее вернуться домой. Седые волосы, что я причесала ему перед выходом из дома, развевались теперь на ветру, костюм измялся и перекосился. А он все шагал, и его ссутуленная фигурка становилась все меньше, исчезая в вечерней тени. Иногда я на пару секунд теряла его из виду, но тут же отслеживала дальше по запискам на его костюме. Отражая солнечные лучи, они указывали мне, где он, лучше всякого навигатора.

И тут мои пальцы стиснули ручку зонта. Взгляд метнулся к часам на руке. Из смутных обрывков памяти я пыталась восстановить, сколько же времени провел Профессор в кабинете врача. И все подсчитывала — десять, двадцать, тридцать — интервалы на циферблате…

А потом опомнилась и побежала за его ускользающей спиной со всех ног. Не боясь даже остаться без сандалий, лишь бы не упустить эти солнечные записки на его пиджаке, пока те не исчезли в городских тенях за углом.

Пока Профессор принимал ванну, я наводила порядок в его кабинете. И вскоре собрала в огромную кучу все выпуски Journal of Mathematics, какие только нашла. Ничего кроме конкурсных задач в этих журналах его не интересовало, и он то и дело разбрасывал их раскрытыми на одной и той же странице по всему кабинету. Я же теперь сложила их вместе и уже подумывала, не расставить ли их по номерам. Как вдруг зависла над списком победителей конкурса на обложке.

Перебрав все обложки, я отложила лишь те, на которых стояла фамилия Профессора. Имена главных призеров печатались в красивой рамочке и сразу бросались в глаза. Фамилия Профессора смотрелась там грандиозно. Иероглифы его имени я впервые видела напечатанными, а не написанными от руки, и хотя для меня они уже утратили привычную душевность, жирный шрифт словно подчеркивал неоспоримость его победы даже для таких, как я.

В кабинете было жарче всего. Убирая в картонный ящик те номера, на которых не значилось имени Профессора, я вспомнила про визит к зубному. И пересчитала проклятое время снова.

Когда ты с Профессором, повторяла я себе, забывать о его восьмидесяти минутах нельзя. Но сколько бы я ни пересчитывала, без меня, в кабинете врача, он не пробыл у врача дольше, чем закончился его цикл.

Ну и что с того? Даже такой гений, как Профессор, — это прежде всего живой человек. С чего бы этот его счетчик всегда срабатывал одинаково? Погода, обстоятельства, люди вокруг — все меняется день ото дня. А уж самочувствие и подавно. Профессор и так настрадался от боли, а тут еще незнакомые люди ковырялись у него во рту. Скорее всего, это и сбило все тонкие настройки его мозга.

Стопка журналов с профессорскими завоеваниями достигала моего бедра. В этих безликих, никому не заметных журналах они казались бриллиантами, сияющими в лучах солнца среди груды песка. Аккуратно, один за другим, я выстраивала их по датам выхода в свет. Конкретные доказательства того, что его математический гений вовсе не был утрачен в той проклятой аварии.

— Чем это ты занялась?

Закончив свои дела в ванной, он появился в дверном проеме за моей спиной, массируя пальцами лицо. Губы еще не отошли от наркоза, но опухоль заметно спала. В любом случае, острая боль наконец отпустила беднягу, и настроен он был жизнерадостно.

Я украдкой скользнула взглядом по часам на стене. В ванной Профессор пробыл не дольше получаса.

— Сортирую ваши журналы, — ответила я.

— Правда? Вот спасибо! Сколько уже накопилось-то… Прости, что тяжелые; но, может, ты просто их выкинешь?

— Да вы что? Как можно такое выкидывать?!

— А почему нет?

— Да потому, что там — вся работа вашей жизни! — воскликнула я. — Всю эту прекрасную гору вы построили в одиночку!

Он посмотрел на меня словно со стороны, но ничего не ответил. Капли с его волос растекались темными пятнами на записках.

Верещавшие все утро цикады наконец-то умолкли, и садик за окном наполнился светом пока еще летнего солнца. Но, конечно, если приглядеться, далеко-далеко, за горами на горизонте, можно различить тоненькую полоску — тучи грядущей осени. Именно там, над ними, в небе и загорается первая звезда.

Коренёк стал опять ходить в школу, а еще через пару дней пришло извещение от Journal of Mathematics. О том, что доказательство Профессора, над которым он прокорпел все лето, заработало главный приз.

Сам он, как я и ожидала, никакой радости по этому поводу не испытал. Лишь скользнул по конверту взглядом и бросил его на стол без единого слова или улыбки.

— Самый огромный приз за всю историю этого… джóрнала! — на всякий случай напомнила я.

— А-а… — отмахнулся он.

— Вы просто не помните, сколько времени и сил у вас ушло на это самое доказательство! Почти не ели, не спали сутками. Да вы его с пóтом из себя выдавливали! Вон, даже следы остались на пиджаке…

Я знала, что он не помнит, как совсем недавно решал эту задачу. И просто хотела подбодрить его, наглядно доказав, что он старался не зря.

— Но лично я никогда не забуду, — добавила я, — каким увесистым было ваше доказательство, когда вы посылали меня с ним на почту. И с какой гордостью я передавала его в окошко!

— Серьезно? А… Н-ну да, — отозвался он все так же рассеянно. Воистину, его было не пробить. Может, всем математикам свойственно недооценивать важность своих достижений? Или один лишь Профессор такой толстокожий? Разве им, как и всем вокруг, не хочется признания своих достижений? Внимания, одобрения, славы? А иначе как из математики получилась бы целая огромная наука?

Но Профессор обо всем этом даже не думал. Какой бы сложности задачу он перед собой ни ставил, найдя решение, тут же о ней забывал. Едва результат был достигнут, он терял к нему интерес и улетал в облака на поиски очередных приключений.

И так у него было не только с числами. Ни в больнице, куда притащил на себе Коренька, ни на стадионе, прикрывая его от шального мяча, он не реагировал на слова благодарности, но не из хитрости или упрямства, а просто не понимая, за что его благодарить. Он словно повторял про себя: Я просто делаю, что могу. А что могу я, могут и все остальные…

— Это нужно отметить! — объявила я.

— Что отметить? Зачем?

— Когда кто-нибудь за свои заслуги получает приз, все вокруг должны поздравлять его и радоваться вместе с ним!

— Да чему же тут радоваться? — Он удивленно пожал плечами. — Я просто подглядел в записную книжку Бога и записал, что увидел…

— Нет-нет, мы обязательно это отпразднуем! Мы-то с Кореньком уж точно. Даже если вы не хотите… Вот и у Коренька день рождения на носу. Он родился двенадцатого. И будет просто счастлив отпраздновать его с вами.

— Да?.. И сколько же ему стукнет?

Определенно, карту с Кореньком я разыгрывала не зря. Заслышав его имя, Профессор начал проявлять к беседе интерес.

— Одиннадцать, — ответила я.

— Одиннадцать? — переспросил он, подавшись вперед. Несколько раз моргнул и взъерошил волосы пятерней.

— Все верно, одиннадцать.

— Замечательное число. Из простых чисел, пожалуй, самое красивое… Оно же, кстати, было номером Маруямы! Прекрасное, ты не находишь?

Я же находила, что день рождения у всех нас случается раз в году, но это, увы, не настолько прекрасно, как приз за решение великих математических теорем. Но, конечно же, прикусила язык и согласно кивнула.

— Ладно, отметим! — решился Профессор. — Детям нужны праздники. Сколько их ни поздравляй, им все мало. И больше всего на свете их радует что-нибудь вкусненькое… Это же так просто, не правда ли?

— Да, конечно.

Я взяла красный маркер и обвела в настенном календаре число «12» — как можно крупнее, чтобы бросалось в глаза даже самым близоруким профессорам.

Профессор же, в свою очередь, прицепил к себе новую записку (сразу под Самой Главной):

— Ну вот! — Он довольно кивнул. — Так оно вернее.

Посовещавшись, мы с Кореньком решили, что на вечеринке подарим Профессору бейсбольную карточку с самим Ютакой Энацу. И пока старик дремал в кресле на кухне, прокрались в его кабинет, где я показала Кореньку жестянку из-под печенья. При виде бейсбольных карточек мальчик пришел в полный экстаз. Позабыв о нашей секретной миссии, рухнул на колени и принялся разглядывать эти сокровища прямо на полу кабинета, радостно вскрикивая, вертя каждую карту перед носом и разве что не пытаясь лизнуть.

— Смотри не погни! И не испачкай! — зашикала я на него. — Для Профессора они бесценны!

Но он меня даже не слышал.

То была его первая в жизни настоящая встреча с бейсбольными карточками. Конечно, он знал, что их собирают коллекционеры, а кое-кто из друзей даже показывал ему свои. Но до сих пор ни разу не заговаривал о них, будто сознательно избегал этой темы. И, в отличие от других детей, уж точно не просил у матери денег на свои личные развлечения.

Но как только он увидел коллекцию Профессора, назад его было уже не вернуть. Перед ним распахнулся совершенно иной мир бейсбола — новая реальность, привлекавшая уже совсем по-другому. Эти маленькие карточки выступали талисманами, сохранявшими от настоящей игры то бесценное, что никакими трансляциями не сберечь. Опасный момент, случайно попавший на фото. Мировой рекорд, зафиксированный на бегу. Сцены всеобщих объятий, ликование толпы… И все это — на кусочке картона в пластиковой обложке, который можно просто держать в руке?

Коренька в этой коллекции притягивало абсолютно все. Не говоря уже о том, что собирал ее сам Профессор.

— Гляди, какой Энацу! Прямо видно, как разлетаются капли пота!.. А, так это и есть Джин Бакки[29]?! Такой длиннорукий… А вот эта вообще-е-е… Вот так поворачиваешь — и получается Энацу в 3-D!!

Ему очень хотелось, чтобы я обратила внимание на каждую его находку в отдельности.

— Все-все, я тебя поняла! — прервала я наконец его восторги. — А теперь живо сложи все как было. Сейчас Профессор придет! — Мне послышался скрип половицы за дверью. — Мы найдем ему новую карту с Энацу, он сразу расколется и всё покажет сам, не торопясь! Ты ничего не перепутал? Порядок у них очень стро…

Но договорить я не успела. То ли от радости, то ли от неожиданной тяжести Коренёк выронил жестянку из рук. Раздался грохот, но карточки были упакованы в коробке так аккуратно и плотно, что выпало совсем немного — только пять или шесть квадратиков (кажется, из «Игроков второй базы») разлетелись по полу вокруг.

Мы тут же бросились их подбирать. Слава богу, ничто не повредилось и все осталось целехоньким. Все, кроме одного. Безупречного порядка, по которому их разложил Профессор.

Я начала беспокоиться. Старик мог проснуться в любую секунду. Конечно, он с удовольствием показал бы нам свою коллекцию, стоило лишь попросить. И не пришлось бы прокрадываться сюда и вздрагивать от каждого шороха. Так что же мешало мне спросить о коллекции в открытую? Может, я просто чуяла: как ребенок вечно прячет что-нибудь от взрослых, так и Профессор не хотел бы показывать эту коллекцию никому вокруг?

— Это Сирасáка, на «Си»… Вставляй сразу после Камáты Минóру[30]!

— А этот как читается?

— Там же канóй приписано. Хóндо Я^′судзи… «Хо»… Он где-то здесь, посередине…

— Ты его знаешь?

— Нет, но, наверно, великий, раз выпустили карточку… Не отвлекайся, думай быстрей!

Протанцевав туда-сюда по алфавиту, мы вернули все выпавшие карточки на места. Но, уже вставляя последнюю, с Мотоя^′сики Конгó, я вдруг заметила: на самом деле эта жестянка глубже, чем кажется.

— А ну-ка, погоди…

Под карточками в секции «Игроки второй базы» открылась щель. Я с трудом просунула в нее палец. Никакого сомнения: двойное дно.

— Что там? — спросил Коренёк озадаченно.

— Все в порядке, — ответила я. — Я сейчас…

Я больше не колебалась. По моей просьбе Коренёк стащил со стола линейку. С трудом раздвинув карточки, я вставила ее в щель.

— Вот, смотри! Там, под картами, еще куча места… Я вот так подержу, а ты просунь туда палец и потяни! Готов?

— Да, сейчас…

Детская ладошка скользнула в узкий проем, и через пару секунд содержимое тайника открылось нашему взору.

Это была рукопись по математике. Примерно в сто страниц, напечатанных по-английски на пишущей машинке. На титульном листе красовалась гербовая печать какого-то университета — официальное признание заслуг. Имя Профессора бросалось в глаза жирным шрифтом. Дата написания — 1957.

— Это задача, которую он решил?

— Похоже на то.

— Но почему он прячет ее? — завороженно протянул Коренёк.

Я быстро подсчитала в уме: 1992 минус 1957… Получается, Профессору было тогда двадцать девять? Замирая от каждого скрипа кресла-качалки, доносившегося из кухни, я начала пролистывать рукопись. С карточкой Мотоясики, бережно зажатой меж пальцев.

Бумага этих страниц была очень старой, но бережность, с которой рукопись читали до сих пор, поражала с первого взгляда. Ни морщинки, ни пятнышка, ни загнутого уголка… Похоже, этой святыней Профессор дорожил ничуть не меньше, чем своими бейсбольными картами. Бумага была приятной на ощупь, а текст набирала какая-то очень виртуозная машинистка — ни одной исправленной опечатки. Страницы аккуратно подогнаны, искусно переплетены. Сей труд ласкал пальцы своим совершенством… Не всякие монархи берегли свои сокровища с таким почтением, невольно подумала я.

Будто следуя ритуалу, который выполняли все, кто касался этих страниц до меня, я листала их с великой бережностью, не забывая о промашке Коренька. Такого совершенства ума, заключенного в форму рукописи, не могли поколебать ни все эти годы глубокого сна, ни тяжесть бейсбольных карточек, ни слабый запах печенья, которым пропиталась бумага.

Единственное, что я сумела расшифровать на первой странице, — это заголовок: «Chapter One»[31]. Но уже пролистывая дальше, наткнулась на имя Артин и вспомнила о гипотезе Артина, которую Профессор объяснял мне, рисуя палочкой на земле, после нашего похода в парикмахерскую. А там и о формуле, которую он добавил в свои чертежи, когда я предложила ему свое совершенное число 28, и о лепестках сакуры, плавно опадающих перед глазами…

И тут из шелестящих страниц вдруг выскользнула черно-белая фотография. Коренёк подобрал ее.

Фото было сделано где-то у реки. Заросшая клевером лужайка, на которой сидит Профессор. Расслабившись, вытянув ноги перед собой и щурясь на солнце. Молодой, симпатичный. Костюм примерно похож на один из его нынешних, но Профессор на снимке просто светится интеллигентностью. И, конечно, никаких записочек на пиджаке.

Рядом с ним — женщина. Подол длинной юбки расстелен веером на траве. Чуть наклонившись к Профессору, она демонстрирует ему кончики своих туфель. Их тела не соприкасаются, но сильнейшее взаимное притяжение между ними никаких сомнений не вызывает. И сколько бы лет уже ни прошло, я мгновенно и безошибочно узнала в этой женщине Мадам, вдову из особняка.

Помимо заголовка, была еще одна строчка, понять которую моих познаний в английском хватило. Она бежала, написанная от руки, по самому верху титульного листа:

Подарок для Профессора мы придумали замечательный. Но вот раздобыть бейсбольную карту с Энацу оказалось совсем непросто.

Главная загвоздка заключалась в том, что Профессор уже собрал все карточки, на которых Энацу играл за «Тигров». То есть все, что были выпущены до 1975 года. Любые карты, выпущенные позже, так или иначе упоминали его «обмен по контракту», а дарить Профессору портрет Энацу в униформе «Ласточек» или «Файтеров» нам даже в голову не приходило.

Для начала мы с Кореньком купили толстый журнал «Бейсбольные карты» (существование которого для меня оказалось новостью) и уже по нему изучили все типы карточек, разброс цен и места, где их можно приобрести. А заодно ознакомились с историей бейсбольных карт, культурой тех, кто их собирает, и советами по их защите и хранению.

Из всех магазинов бейсбольных карт, какие рекламировались в журнале, мы выбрали те, до которых могли добраться. И ближайшие же выходные потратили на то, чтобы обойти их один за другим.

Магазинчики эти по большей части ютились в каких-нибудь старых кварталах — на разных этажах полузаброшенных многоэтажек, по соседству с ломбардами, частными детективами и гадалками. Их грязные лифты навевали тоску, но Коренёк блаженствовал в этих заведениях, как в раю. Огромный мир, открывшийся ему в жестянке Профессора, теперь разворачивался у него перед глазами.

В каждом из таких магазинчиков, едва Коренёк переставал вертеть головой, мы приступали к поискам Ютаки Энацу. Хотя секцию под этим именем с гордостью показывал любой продавец. И в большинстве случаев поиск был организован так же, как в коробке Профессора. По командам ли, по эпохам или по игрокам — его место всегда было зарезервировано под отдельной именной дощечкой, в одном ряду с Óо Садахарой и Нагасúмой Сигэ^′о.

Коренёк начинал поиск с конца алфавита, а я — с первых букв. Поначалу походило на блуждание без компаса в темном лесу. Но мы оттачивали наше мастерство на ходу и в каждом новом магазинчике действовали все быстрей. Выхватывали карточку большим и средним пальцами, сверяли картинку. Если у Профессора такая есть, возвращали на место. Если нет, проверяли, подходит ли нашим требованиям. Полка за полкой, стеллаж за стеллажом, сберегая каждую секунду.

Но почти весь Энацу, который нам попадался, либо дублировал коллекцию из жестянки, либо изображался в чужой униформе с явным намеком на его «обмен по контракту». Зато Энацу из старого времени — черно-белые, какие и собирал Профессор, — попадались редко и стоили дорого. Найти еще одного достойного такой компании — задачка не из простых. Мы перебрали тысячи разных Энацу, но в каждом из магазинчиков наши пальцы встречались посреди алфавита, и мы разочарованно вздыхали: опять ничего не нашли…

Хозяева магазинчиков были не против того, чтобы мы торчали у них часами, даже ничего не покупая. Едва мы говорили им, что ищем карты с Энацу, они тут же радостно вываливали на нас все, что у них было, а когда понимали, как долго мы не можем найти то, что ищем, хлопали нас по плечу, призывая не опускать рук и не вешать носа.

А в последнем из магазинчиков хозяин не просто выслушал нашу историю, но и поделился любопытным советом.

Он сказал, что карточки, которые мы ищем, могли быть выпущены в 1985 году компанией-спонсором, шоколадным концерном. Обычно этот концерн выпускает бейсбольные карточки к каждому новому бренду своих конфет. Но в 1985 году исполнялось полвека с его основания, и он решил выпустить особую серию «премиальных» карт. В том же году «Тигры» выиграли кубок чемпионата, и их репутация в Высшей лиге окончательно укрепилась.

— «Премиальные» — это как? — уточнил Коренёк.

— Ну… со всякими необычными сюрпризами, — пояснил хозяин. — С подписью игрока, или с голограммой, или со щепочкой от какой-нибудь знаменитой биты. А в восемьдесят пятом, когда Энацу был уже на пенсии, они сочинили еще и «карту-ловушку». Помню, как только такая появлялась у нас, ее тут же отрывали с руками!

— «Карту-ловушку»?

— Ага. Взяли перчатку-ловушку Энацу, содрали с нее кожу. А потом нашинковали помельче и в каждую карточку вставили по кусочку.

— Какую перчатку? — вздрогнул Коренёк. — Ту самую? Которой он сам играл?!

— Ну а как же! Подлинность кожи подтвердила Федерация спортивных карт, там все серьезно. Понятно, много таких не нашлепаешь, так что их очень трудно найти. Но вы не отчаивайтесь! Где-то же на свете они есть. Если наткнусь, могу сразу вам позвонить. Я ведь тоже, признаюсь, большой поклонник Энацу…

Хозяин оглядел мальчика, шутливо поддел пальцем козырек его кепки и, совсем как Профессор, потрепал по голове.

Одиннадцатое сентября наступало уже вот-вот. И хотя я не видела ничего страшного в том, чтобы придумать другой подарок, Коренёк даже слушать меня не хотел. Он решил, что подарит Профессору карту Энацу, и никаких гвоздей.

— Мы же не можем сдаться теперь! — настаивал он.

Не сомневаюсь, в первую очередь им двигала цель обрадовать Профессора. Но, возможно, глубоко в душе он просто хотел пережить этот поиск как невероятное приключение. Квест охотника за одной-единственной картой, существующей неведомо где в этом огромном мире.

Профессор, заходя в столовую, то и дело бросал взгляд на календарь с обведенным мною числом 11. Гладил его пальцем и тут же сверялся с запиской у себя на груди. Было видно, что об этом грядущем событии он очень старается не забыть. Хотя от премии своего джорнала отмахнулся, даже когда я напомнила.

О том, что мы заглядывали в его тайник, Профессор так никогда и не узнал. А я навсегда запомнила ту единственную строчку-посвящение на титульном листе рукописи — «Любимой N навеки — от того, кто не забывает».

Помню, как я застыла, не в силах отвести от нее глаза. Почерк, несомненно, принадлежал Профессору. Для которого «навеки» означало куда больше, чем для большинства из нас, ибо в терминах математических теорем означало «до бесконечности».

Привести свои мысли в порядок мне помог Коренёк.

— Мам! Продевай линейку, я закрою все обратно.

Уже через пару секунд все карточки выстроились на своих местах, и никаких следов того, что коллекцию трогали, не осталось. Все как было, контейнер не поврежден, алфавитный порядок гарантирован.

Но одно отличие, хотя и не уловимое глазом, все же прибавилось. Теперь, когда я поняла, кому посвящена рукопись, эта жестянка больше не была для меня простым хранилищем для красивых бейсбольных карт. Это был саркофаг, в котором Профессор хранил свою память. И который я задвигала теперь в самую глубину книжной полки.

Несмотря на обещание, хозяин магазинчика так и не позвонил. Коренёк, не желая сдаваться, выбивался из сил — писал письма в «читательскую рубрику» журнала и выспрашивал о заветной карточке у всех друзей, а также их старших братьев. Я же не хотела, чтобы в случае нашего провала Профессор остался совсем без подарка, и продумывала запасной вариант заранее.

Вот только что же ему подарить? Самых мягких карандашей с большими тетрадями? Отрывной блокнот для записок со скрепками? Новую сорочку? Как ни старалась, вещей, в которых он бы действительно нуждался, мне на ум не приходило. Но хуже всего было то, что нельзя посоветоваться с Кореньком.

Ладно, решила я наконец. Остановимся на обуви. Ему уже давно нужна новая пара туфель, в которой он мог бы ходить где угодно, когда ему вздумается, и по которой не расползается плесень. Я купила ему именно такие и затолкала в самую глубь кладовки, куда прятала все подарки для Коренька, когда он был совсем маленький. Если же мы найдем карточку вовремя, я просто поставлю на полку в прихожей новые туфли взамен старых, и он все равно ничего не заметит.

В конце концов свет в этом темном лабиринте забрезжил, хотя и с неожиданной стороны. Я пришла в «Акэбоно» расписаться в получении зарплаты и случайно разговорилась с коллегами-домработницами. Поскольку нас слушал еще и Директор, я, конечно, не стала упоминать ни о Профессоре, ни о нашей вечеринке. Просто упомянула, что мой сын собирает старые бейсбольные карточки, да все никак не найдет то, что нужно. В ответ на это одна из женщин вспомнила, что на складе заброшенного магазина, который когда-то держала ее мать, валяются какие-то ненужные карточки, вроде бейсбольные, раньше их вкладывали в упаковку с шоколадными конфетами.

Но вот что самое интересное. Ее мать, состарившись, закрыла магазин в 1985-м. А перед этим успела заказать для какого-то фонда пенсионеров целую кучу этих самых шоколадных конфет. Рассудив, что старикам бейсбол ни к чему, ее мама поотрывала от конфетных упаковок все поздравительные виниловые конверты с карточками внутри. Весной буду вкладывать их как сюрпризы в детские завтраки для пикников, решила она. Ведь добавку всегда отдают детям, а не старикам, не так ли? Вряд ли, конечно, мать моей коллеги вообще понимала, что такое бейсбольные карточки, но рассуждала здраво.

Только дети на пикниках так и не получили ее сюрпризов. В декабре она слегла в больницу, а потом закрыла свой магазин насовсем.

Вот как вышло, что все это время почти сотня бейсбольных карточек пролежала на старом складе, то есть в сарае, но в виниловых конвертах, то есть практически в нетронутом состоянии.

Прямо из агентства мы отправились к коллеге домой, и уже в нашу квартирку я вернулась, обнимая тяжелый и пыльный картонный ящик. За который я даже предлагала какие-то деньги его хозяйке, но та отказалась наотрез. Я не стала рассказывать ей, что за эти бейсбольные карточки их же продавцы заплатили бы ей куда больше стоимости ее шоколадных конфет. А просто приняла ее дар с благодарностью.

С моим возвращением мы тут же принялись за работу. Я вскрывала конверт за конвертом, Коренёк вынимал из каждого карточку и осматривал с обеих сторон. Процесс несложный, но вскоре наше дыхание сливалось, а движения становились синхронными и ритмичными. Теперь мы куда больше знали об этих картах, а уж Коренёк наловчился различать их по категориям даже на ощупь.

Хирамáцу, Наканúси, Кинугáса, Бýмер, Оúси, Какэ^′фу, Харимбто, Нагаикэ^′, Хориýти, Аритб, Акия^′ма, Кадóта, Басс, Инáо, Кобая^′си, Фукумóто…

Игроки выплывали из прошлого один за другим. Как нам и предсказывал продавец последнего магазинчика, одни карточки были трехмерными, другие — с оригинальными автографами звезд, а некоторые даже с позолотой.

Коренёк больше не вскрикивал от восторга над каждой находкой. Теперь он думал только о главной цели: закончить всю эту работу хоть на секунду быстрей. И верил, что, стоит только сосредоточиться, и цель будет достигнута непременно.

И пока вокруг меня шелестели ошметки разрезанных виниловых пакетов, из-под пальцев Коренька вырастала и ширилась между нами кучка побежденных бейсбольных карт.

Всякий раз, когда я прикасалась к этому ящику, от него несло жутким запахом плесени с нотками шоколада. Разобрав только половину карточек, мы с Кореньком поняли, что надежда начала оставлять нас.

В этом чертовом ящике слишком много имен, осознала я. Что, конечно, неудивительно, ведь за каждую команду одновременно играет аж девять защитников, а самих команд столько, что все они делятся еще и на две разные лиги — Центральную (Central) и Тихоокеанскую (Pacific). Ну, а история этой игры в Японии насчитывает уже более полувека, и сегодня на ее небосклоне звезд хоть отбавляй…

Конечно, я понимала, что Энацу — легенда. Но разве он один? Савáмура, Канэ^′да, Эгáва — все они тоже легенды, с толпами почитателей, и каждому точно так же нужны свои карточки. Так что, если мы не найдем, что искали, даже добравшись в этом вонючем ящике до самого дна, злиться и раздражаться на это глупо. Лишь бы Коренёк не слишком расстроился. Зато мы сделаем Профессору отличный подарок, который уже дожидается его в кладовке. Эти туфли, не сказать чтобы модные или шикарные, стоят куда больше обычной бейсбольной карточки, и при этом такие простые и удобные, что я даже не сомневаюсь: Профессору они очень…

— А-а!.. — внезапно протянул Коренёк. С какой-то странной, очень взрослой интонацией человека, который только что решил в уме проблему глобальных масштабов. С интонацией настолько серьезной, что я даже не сразу сообразила, что карточка, которую он сжимает при этом в руке, и есть то, что мы с ним так упорно и долго искали.

Но Коренёк даже не подпрыгнул. И не бросился ко мне обниматься. Лишь медленно опустился на пол, не сводя глаз с карточки у себя на ладони. Он был не здесь, а глубоко у себя внутри, поэтому и я не говорила ни слова.

Перед нами была та самая, «премиальная» карточка 1985 года. С кусочком кожи от перчатки-ловушки, в которой бился Ютака Энацу.

До нашей вечеринки оставалось два дня.