Любовница Фрейда

Глава 10

Контуры молодого месяца еще виднелись над городскими крышами, когда Минна вышла от Марты. Гора дел, которые нужно выполнить до обеда, давила ей на плечи, и она подумала: полностью ли расписано у Зигмунда сегодняшнее утро? Минна знала, что у него было заведено принимать пациентов в своем кабинете около восьми часов, сразу после ухода цирюльника, и до обеда Зигмунд редко появлялся наверху. Но порой в его расписании возникали «окна». Минна вернулась к себе и закончила туалет — положила румяна, расчесала и заколола волосы, застелила кровать. Потом пошла вниз, где столкнулась с Эдной, несшей в стирку грязную и мокрую постель Софии.

— Прачка появится только завтра утром. Придется замочить в щелоке, — проворчала она.

— Эдна, мне очень жаль. Пожалуйста, вынесите это, иначе в кухне будет несколько дней не продохнуть, — сказала Минна.

— Кто-то должен поговорить с девочкой! Безобразие!

— Нет-нет, не говорите ей ни слова. Я сама.

«Бедняжка Софи, — подумала Минна, — ведут себя так, будто ребенок совершил смертный грех. Придется мне несколько раз будить ее ночью, чтобы сводить в туалет».

Минна прошла по коридору и заглянула в пустую комнату Софи и Матильды. На кровати Софи лежал голый матрас, в воздухе витал слабый запах мочи, как бывает в темном переулке. Она открыла окно. На кофе нет времени, уже девятый час. Марта обычно выходила на рынок рано утром, чтобы выбрать себе еженедельный букет цветов до того, как у прилавков столпится народ, и Минна мало что успела сделать перед уходом. Она полила поникшие и безрадостные комнатные растения (увы, не ровно в одиннадцать, но цветы, кажется, не возражали), поздоровалась с такой же безрадостной гувернанткой и проветрила гостиную, в которой со вчерашнего вечера витал едкий дух сигар и братвурста [15]. «Все воняет», — подумала Минна и снова сделала вывод, что вина вчера было слишком много.

Было чудесное ноябрьское утро, дул легкий ветерок. Минна собралась на улицу. Минуя лестничную площадку, она заметила, что дверь приемной Фрейда приоткрыта и он сам направляется к двери в клубах табачного дыма. Фрейд поймал ее взгляд, когда она спускалась по ступенькам, и, широко улыбаясь, двинулся ей навстречу. Минне все еще было чуточку неловко за вчерашний вечер, но она решила вести себя как ни в чем не бывало. Он прислонился к стене, худой пятерней взъерошил волосы и мгновенно преобразился в человека, для которого нет ничего приятнее, чем поболтать с первым встречным.

— Как ты можешь курить так рано, — сказала Минна, помахав ладонью перед лицом. — Тебе никогда не бывает плохо от этого?

— Нет, никогда. К сожалению. Куда собралась?

— По делам. Марте нездоровится.

— Войди на минуту. Я хочу кое-что показать тебе.

Минна покосилась на пустую приемную и остановилась.

— Не волнуйся. Следующий пациент придет только через полчаса. Ты это оценишь, присядь.

Она примостилась на краешке стула и наблюдала, как Фрейд исчез в кабинете, а потом вернулся, держа в руке антикварную статуэтку.

— Мой магический амулет, — пояснил он. — Его обладатель предположительно наделялся сверхъестественными способностями.

Зигмунд сообщил, что статуэтка из Древнего Египта. Поднес ее поближе к свету, и Минна увидела, как солнечные лучи отражаются в гладкой бронзе.

— Восхитительно, правда? Мой антиквар в лепешку расшибся, чтобы добыть ее. Только не рассказывай Марте. Она стоит целое состояние. — Фрейд протянул ей статуэтку так бережно, словно это было инкрустированное драгоценными камнями яйцо Фаберже.

— Она прекрасна. Но что это означает? — спросила Минна, ощупывая заклинание, вырезанное по краям.

— Эта статуэтка львиноголовой богини Сехмет, обладавшей властью уничтожать врагов бога Солнца. Собственно, у меня уже около дюжины амулетов, и все разные: из Египта, Рима, Этрурии. Хочешь взглянуть на них? Нет? А у нас все равно нет времени. Моя любимая — глаз Гора, сына Осириса, она лечит и оберегает. Все они имеют мифологическое происхождение, потому-то я их и собираю. Я считаю, что мифологический взгляд на мир — не что иное, как психология, спроецированная на внешний мир.

— И Эдип? — уточнила Минна, вставая и возвращая Фрейду амулет. — Марта сегодня рассказывала мне о твоей теории. — Она решила не упоминать о том, что сестра считает ее непристойной. — Помню, ты касался этого много лет назад в письмах ко мне. Но я понятия не имела, что ты все еще работаешь над ней.

— Разумеется. Она стала частью моего исследования. Марта совершенно ее не понимает. Жаль, что я при ней упоминал об этой теории.

— Но ты не можешь осуждать ее, Зигмунд! Это за пределами того, о чем можно говорить в приличном обществе.

— Но тебя это не беспокоит?

— Нет. Более того, я считаю это увлекательным, — ответила Минна. И по выражению его лица поняла, что ее слова доставили ему удовольствие.

— Многие полагают, будто «Эдип» — трагедия судьбы, рока, — продолжил Зигмунд, воодушевленный ее интересом, — но это гораздо больше, чем трагедия судьбы. Здесь представлена важнейшая мечта человечества. Со дня рождения наш первый сексуальный импульс направлен к матери. И первые желания убить направлены против отца. Миф о царе Эдипе — реализация наших детских желаний.

— Ты действительно считаешь, что Софокл имел в виду именно это?

— Пьеса о тщетности попыток человечества избежать своего предопределения. Но ее также можно интерпретировать как этический и интеллектуальный вопрос. Ее персонажи символизируют импульсы, которые были подавлены, но все еще присутствуют в нашей психике. Страх и чувство вины могут являться причиной всех взрослых неврозов — вот новый универсальный закон.

— Замечательно, — кивнула Минна, впервые осознавая важность данной теории. Реакция сестры была просто эмоциональной и поверхностной.

— Быть до конца откровенным с самим собой всегда нелегко, но все маленькие мальчики влюбляются в матерей, а потом начинают бояться отцов, наказания или, того хуже — кастрации. Ослепление Эдипа символизирует шок и отвращение мужчины, который осознал, что желает собственную мать.

У Зигмунда все совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Он все переворачивает с ног на голову. Ей так некогда, но она готова часами слушать его.

Зигмунд стоял, глядя ей в лицо. Внезапно Минна ощутила неловкость и встревожилась от того, что он может прикоснуться к ней, взять за руку, но, к ее облегчению, за спиной послышались шаги — пришел следующий пациент.

— Я должна идти, Зигмунд. Это было очень…

— Познавательно, я надеюсь.

— Да, познавательно, — ответила Минна, поспешно выходя за дверь.

Улицу уже закончили убирать, и тротуар сиял чистотой — ни конского навоза, ни опавших листьев, ни мусора, который варвары выбрасывают из проезжающих колясок. Минна летела по брусчатой мостовой с живостью юной девушки. И только в самый последний момент услышала грузный, натруженный стук копыт за спиной. Она отступила и чудом увернулась от россыпи семечек, брошенных ребенком из открытого экипажа. Все, чего она натерпелась в доме баронессы, бесследно исчезло. Минна вспоминала мягкую улыбку Зигмунда, их беседу. А ведь она будто не жила последние годы. Ощутив прилив тепла, она сняла жакет и перекинула его через руку.

Минна прошла сквозь строй огромных каштанов, пересекла Рингштрассе, миновала величественные резиденции, дворцы, обнесенные решетчатыми оградами, бронзовые фонтаны, украшенные танцующими нимфами, и привлекательные витрины лавочек, встроенных в развалины древней городской стены. Ветерок развевал волосы, и, выбрав цветы для Марты, Минна поддалась искушению пройти через Пратер, сквозь толпу пешеходов, которые глазели по сторонам, сжимая в руках стаканчики с горячим шоколадом, пирожные и свертки, перевязанные бечевкой. В парке жизнь била ключом — уличные продавцы торговали горячими булочками и живыми кроликами в клетках, а дальше на аллеях кого только не было: мимы и клоуны, студенты с рекламными листками и уличные музыканты, огнеглотатели и кукольники. Чинно проплывали дамы в костюмах с высокими воротниками и в экстравагантных шляпах, украшенных перьями, птичками колибри, жуками и бабочками. Но Минна словно не замечала их. Она все думала и думала о Фрейде.

— Ах, Минна, какие чудесные цветы! — воскликнула Марта.

Она села за стол в столовой, не обращая внимания на перепалку между Оливером и Мартином по поводу того, кто оставил камушки на ступеньках и куда они девались.

— И почем? — спросил Фрейд, выразительно кивнув на вазу.

— Да, и почем? — эхом повторил Мартин.

Марта сердито зыркнула на Мартина, но промолчала.

— Нам не нужны цветы каждый день, — недовольным тоном произнес Фрейд, — ты могла бы попытаться быть экономнее.

Щеки Марты заливались краской, пока ее муж распространялся о том, как подорожали говядина, свечи, выпечка и выросли расходы на лечение детей.

— А ты тоже мог бы попытаться есть курицу вместо говядины! — взвизгнула Марта. — И, кстати, мог бы избегать торговцев антиквариатом и табачных лавок!

— Я только сказал, что ты должна найти способ сократить семейные расходы.

— Я и так сокращаю, а ты по-прежнему покупаешь свои антикварные безделушки. Хочешь экономить — так вот тебе отличный способ.

Минна сидела тихо, чувствуя вину за эти чертовы цветы. Ей хотелось растоптать их. Ее мать всегда считала разговоры о деньгах вульгарными. Она никогда не затрагивала эту тему, несмотря на то, что жизнь вертелась вокруг нее. Деньги упоминались только в разговорах о других бедняках, «попавших в несчастливые обстоятельства». Но, оказывается, в этом доме деньги — открытая для обсуждения тема. И Зигмунд сейчас не тот человек, каким он был днем или даже прошлой ночью. Он суров и нетерпим. В противоположность той харизматической и романтической… Нет, при чем тут романтизм? Как это ей вообще пришло в голову? Ведь она-то думала о научных проблемах.

— Танте Минна, а когда у тебя день рождения? — вдруг спросил Оливер.

Господи, благослови Оливера — непредсказуемого, эксцентричного маленького Оливера. Она готова была расцеловать его за неожиданное вмешательство в разговор.

— Восемнадцатого июня.

— Твой знак — Близнецы?

— Да. А откуда ты знаешь про знаки Зодиака? — удивилась Минна.

— А я все про них знаю. Астрологические планеты, карликовые планеты, астероиды, лунные узлы… Мне фрау Штейнхольт рассказывала.

Фрейд тяжело вздохнул при упоминании прежней гувернантки, которую они уволили несколько месяцев назад.

— Ты ведь не веришь в это, Оливер? — произнес он.

— Знаешь, Зигмунд, — вмешалась Марта, — астрология довольно популярна. Моя подруга недавно консультировалась у одной дамы — известного мюнхенского астролога. Баварская аристократия от нее в восторге.

— Значит, она большой авторитет? — усмехнулся он.

— Конечно! Весьма необычно, — трещала Марта, ничего не замечая, — кажется, она предсказала моей подруге, что та умрет, отравившись раками, и теперь она очень осторожна с едой.

— Марта, неужели есть какой-то смысл в том, — сказал Зигмунд с расстановкой, в голосе звучало презрение и высокомерие, — что столь подробное предсказание такого события, как смертельное отравление раками, можно составить, исходя из даты рождения человека?

— Насколько я понимаю, она очень точна!

— Как можно предсказывать будущее по дате рождения? Эти люди ничем не отличаются от обыкновенной цыганки-гадалки.

Марта замолчала и принялась растирать капусту в пюре. Она отказалась от супа из бычьих хвостов, отодвинула жаркое, и теперь ей казалось, будто рука совсем онемела.

— А известно ли тебе, Зигмунд, — мягко вставила Минна, — что в шестнадцатом веке и Галилей, и Нострадамус были практикующими астрологами? И астрология — одно из древнейших учений, сам Платон к нему прибегал. Должна признать, она пошла на убыль, когда Галилей взял в руки телескоп, но даже после этого… — она запнулась, глядя на Марту, — в те времена невозможно было отличить астрологию от астрономии.

— В те времена — да, вероятно. Но с тех пор прошло несколько веков.

— Никто ничего определенного об этом не знает. И ты не можешь знать наверняка. У астрологии множество известных последователей. Август, Константин, понтифики, герои войн… и даже врачи.

— Но я не один из них.

— Марта права…

— О, не беспокойся… Это не имеет значения… — сказала сестра, осторожно отодвигая тарелку.

— Вот именно, — кивнул Фрейд.

— Марта в этом не одинока. Раньше я увлекалась идеями современного французского поэта Жана Луи из Крагенхофа, а он был помешан на астрологии. Это краеугольный камень его литературной карьеры. В своем известном трактате Discours de Sortie он утверждает, что это чистейшая из наук и единственный способ постичь тайны времени и души.

— Тайны времени и души? — повторил Фрейд, отодвинувшись на стуле и изучающе глядя на нее. Он положил ногу на ногу и не торопился выходить из-за стола.

Минну беспокоило, что Фрейд безукоризненно опрятен: отутюженный костюм, накрахмаленная сорочка, аккуратно подстриженная бородка, а у сестры такой неухоженный вид. Марта сменила капот на дневной костюм, но выглядела так, словно забыла причесаться и привести в порядок лицо.

— Да, сопоставляя таблицы рождения и движения планет.

— Я смутно припоминаю имя Жан Луи, — сказал он, улыбнувшись, — не тот ли это Жан Луи, который покончил с собой в прелестном марсельском отельчике?

— Да.

— А напомни-ка мне, к какому стилю он относится?

— Его обычно классифицируют как ученика Расина и Декарта, — ответила она, просияв.

— Расина и Декарта, — эхом отозвалась Марта, теперь уже более уверенная, что Минна на ее стороне.

— Ах, да! — воскликнул Фрейд, пригвоздив Минну взглядом, словно она сочла, будто он только вчера родился.

Он извинился, встал и, проходя мимо Минны, наклонился так близко, что она почувствовала мускусный винный и сигарный аромат его дыхания.

— В следующий раз, — прошептал Фрейд, — выбери своему воображаемому поэту более оригинальное имя, чем имя парикмахера-француза из цирюльни на углу.

Когда он вышел из комнаты, на лице ее появилась неуверенная, никому не предназначенная улыбка.