Любовница Фрейда

Глава 9

— Mинночка, ты уже не спишь? Иди сюда, дорогая! Слышишь, Минна?

Она проснулась с гулким звоном в затылке и опухшими спекшимися губами. Над глазами сгустилась боль, и свет усиливал мучения. Минна перевернулась и резко села, от чего ей стало еще хуже.

— Я встала… Уже встала. Сейчас, только оденусь.

Она откинула простыню и босиком прошла по холодному и бугристому деревянному полу. Тонкие стрелы солнечного света проникали сквозь щели в закрытых ставнях, снизу доносились звуки улицы. Минна растворила окно, и порыв чистого и свежего воздуха ударил ей в лицо. Она вдохнула его всей грудью. «Боже мой, — думала Минна, — я уже много лет не вставала так поздно. Слишком много выпила». Она знала это еще до того, как легла спать. Вот в чем беда… они все слишком много выпили. Ей не следует больше так поступать.

Обычный дневной наряд Минны — накрахмаленная до хруста белая блузка и приталенная юбка, плавно облегающая бедра. Но сегодня она и думать не могла о том, чтобы застегнуть все эти пуговки на блузке. Порывшись в шкафу, Минна выбрала простое синее платье из тонкой шерсти, с которым было куда меньше возни.

Хозяйская спальня находилась в соседней комнате, и прошлой ночью, раздеваясь перед тем как лечь, она слышала через стенку храпение Марты и уже почти сквозь сон смутно ощутила приглушенный звук тяжелых шагов по коридору.

Сестра сидела на кровати, обложившись рукоделием, тут же лежали два популярных журнала — «Парижская жизнь» и «Иллюстрированные новости». Половина кровати, где обычно спал Фрейд, была гладкой и холодной, словно на нее и не ложились. Закрытые ставни почти не пропускали солнечный свет. Едва Минна вошла в комнату, внизу громко хлопнула дверь. Зигмунд ушел. И в ту же минуту требовательный рев младенца огласил дом. Марта потянула за латунное кольцо на шнуре колокольчика, и в кухне раздался звонок. Через несколько минут на лестнице послышались шаги горничной Эдны.

— Что вам угодно, мадам? — спросила она, расправляя простыни и взбивая подушки.

Эдна была крепкой, ширококостной, чуть ли не на голову выше большинства женщин. Она напоминала Минне миссис Сквирс — второстепенное, но запоминающееся действующее лицо из «Николаса Никкльби». Впрочем, в отличие от персонажа Диккенса Эдна не была жестокой и злой. Она запыхалась от поспешного подъема по лестнице и была слегка не в духе.

С утра пораньше Эдна уже разожгла камины, вычистила решетки, принесла воды во все комнаты, разбудила детей и вымыла ватерклозеты.

— Нянька знает, что ребенок плачет? — спросила Марта.

— Наверное, — ответила Эдна, заправляя под свой обширный чепец выбившуюся прядку.

— А как другие дети?

— Горло у Мартина еще воспалено.

— А у Софии и Оливера?

— У них тоже горло рыхлое.

— Не подпускайте их к моему мужу.

Минна слушала, как сестра приступила к методичному рассмотрению детских занятий и недугов, организации и координации, распределению обязанностей и поручений для служанок, няньки, гувернантки и кухарки. Голова у Минны шла кругом. Она все еще никак не могла привыкнуть к вечному беспорядку и бешеному жизненному ритму. Конечно, у нее была нелегкая жизнь, когда она работала в чужих домах, но до сих пор ей не приходилось иметь дело с шестью детьми. Неудивительно, что Фрейд отсиживался в своем кабинете на первом этаже.

Он проводил там часть дня, и вход семейству туда был строго воспрещен. Расположение кабинета усугубляло запрет. Всего один лестничный пролет отделял кабинет от остального дома, но с таким же успехом он мог находиться в другом конце города. Если Фрейд находился в кабинете, никто не смел войти туда.

Марта продолжала инструктировать Эдну, а та вдруг стала бить себя по ляжкам кулаками, а потом запрокинула голову и болезненно сморщилась.

— Что на сей раз? — спросила Марта.

— Опять ревматизм разыгрался.

— Я думала, у тебя люмбаго.

— И это тоже.

— Разумеется. И то, и другое. И колени ломит.

— Да, и колени, — с вызовом произнесла Эдна.

— Как много у тебя болячек!

— Это все поручения, мадам?

— Да. И не забудь про цветы. Их надо полить ровно в одиннадцать.

Эдна испустила тяжкий вздох и, демонстративно прихрамывая, вышла из спальни и закрыла дверь. Марта поморщилась, достала из корзинки рукоделие и принялась обвязывать салфетку, решительно вставляя крючок в петлю и делая накид. Как будто дом действительно остро нуждался в салфетках…

— Ровно в одиннадцать? — промолвила Минна.

— Вечно она забывает.

— Я сама полью.

— Это не твоя обязанность. Эта женщина меня сводит с ума. Ей-богу, что ни неделя, то новая болячка. Еще какой-нибудь недуг, и я укажу ей на дверь.

— Нет, не укажешь. Она с тобой всегда была и будет, — возразила Минна, и раздражение сестры хлынуло волной.

— Я устала от ее нытья! То долги, то муж-мошенник, то больная мать, то сестра, потерявшая место. Я только и делаю, что утешаю ее, потом злюсь и взрываюсь. Затем раскаиваюсь. Можешь сделать мне компресс?

Разговор с Мартой напомнил Минне, что женщины либо держат служанок, либо сами прислуживают. По опыту она знала, что мир делится на хозяек и служанок, на «них» и «нас». Промежуточным звеном являлись гувернантки и компаньонки. Эти женщины, обычно одинокие, существовали в своеобразном социальном вакууме. Они зачастую происходили из крупной буржуазии, но несчастливые семейные обстоятельства, разорение или развод вынуждали их самих зарабатывать на жизнь. Минна познала эту тяжкую стезю, существование в «полосе отчуждения». Прислуга частенько завидовала ей, презирая за то, что она «слишком о себе понимала».

Работая за жалованье, как и прочие домашние слуги, Минна все равно принадлежала к высшему классу. Ее работодатели хотя и не приравнивали ее к слугам, но считали беженкой от несчастливых обстоятельств, посему не заслуживающей того, чтобы с ней обращались как с ровней. А теперь все было иначе. Минна взяла холщовое полотенце, висевшее возле умывальника, окунула его в тепловатую воду и подала Марте.

— Давай сменим тему? Поговорим о Матильде? — предложила Минна.

— Зачем? Она что, тоже заболела?

— Ее тошнит от ученья. Ребенку совершенно неинтересно. К тому же у гувернантки на уроках истории можно умереть со скуки.

— Да ты хоть всех гувернанток от Вены до Берлина перепробуй, нашей Матильде все равно будет скучно. Да и вообще, какой прок от этой латыни или истории?

— По-твоему, девочка должна остаться неучем? Кстати, ты разрешаешь ей в обуви садиться на диваны? Недавно она…

— Разумеется, нет! — перебила Марта. — У меня голова раскалывается. Я глаз не сомкнула всю ночь. Подай мне лекарство, будь так добра, в правом верхнем ящике.

Минна достала кобальтовый флакон «Успокоительного сиропа матушки Бейли» — одного их самых популярных болеутоляющих. Со времени работы у своей последней хозяйки она знала, что средство это было так же доступно, как нюхательная соль. Любой сообразительный человек понимал, что это настойка опиума, а опиум в считаные минуты исцеляет от всего — будь то икота, сифилис, бронхит или невыносимое существование.

Одна знакомая гувернантка глотала данную настойку, словно выпивку, каждый вечер после ужина, а потом несла всякий вздор, пока на все ее беды не опускалась завеса забвения. Минна переживала, что Марта тоже принимает опиумный сироп и, что особенно злило, дает его детям. Достаточно взглянуть на этикетку, чтобы увидеть зло, коварно притаившееся во флаконе: портрет «матушки», напоминающей Екатерину Медичи, в ниспадающих белых одеждах, и младенчика с ликом херувима. Женщина держала в вытянутой руке шприц и загадочно улыбалась. Казалось, что сейчас она даст ребенку теплую бутылочку с молоком, а не отраву.

— Будь с этим поосторожнее, — сказала Минна, — почему бы тебе не выпить глоток виски? Он действует так же.

— Неправда. И к тому же все это принимают и принимали, — отрезала Марта, прижимая влажное полотенце ко лбу.

Сестра права. Действительно, это принимали все. Художники и литературные львы еще с начала века — лорд Байрон, Китс, Эдгар Аллан По, Оскар Уайльд, сэр Артур Конан Дойл и Элизабет Баррет Браунинг. Некоторые от этого и умерли. Даже альтруистка Флоренс Найтингейл [12] прибегала к его успокоительным свойствам. Минна не собиралась уговаривать Марту выбросить настойку, но надеялась, что сможет хотя бы уменьшить дозы.

— Не принимай снотворное днем.

— Я тебе сказала, что всю ночь не спала. Дай сюда!

— Хорошо. Но я перестала давать его Софи.

— Как? Она месяцами не спала по ночам.

— Ей больше не нужно.

— Это нужно мне.

— А что думает Зигмунд?

— Он думает только о работе… и он такой раздражительный.

Минна разглядывала лицо сестры, пока та принимала очередную дозу. Кожа болезненного сероватого оттенка, истонченные, безжизненные волосы прилипли ко лбу. «Черт побери! Она выглядит ужасно, — подумала Минна, — но почему ей безразлично? До рождения детей ее жизненной силы хватило бы на двоих. А теперь все, что она ни делала, казалось, дается с огромным трудом». Порой Марта становилась суетливой и придирчивой, а иногда казалось, будто кто-то выкачал из нее воздух и убил ее, но она еще жила. Сестра откинула голову на подушку и усмехнулась:

— Я бы хотела помочь ему, но Зигмунд ни во что меня не посвящает. Бродит, как туча. Ты и сама видела.

— Это не так, Марта. Ты пробовала с ним поговорить?

— Пробовала, но он сразу раздражается. И к тому же… эти исследования. Честно говоря, я их не выношу. — Марта отбросила компресс со лба, наклонилась вперед и понизила голос: — Они напоминают порнографию.

— В каком смысле?

— Во всех, — ответила она, поджимая губы. — Это замешено на сексе. В приличном обществе никто не обсуждает подобное. Иногда я так жалею, что мы не простое старомодное докторское семейство. Это было бы пристойнее.

Минна вспомнила времена, когда они были детьми, и мать, подобно большинству женщин, избегала любых разговоров не только о сексе, но даже о деторождении, и как тяжело переживала Марта появление первой менструации. Сестричка решила, что умирает, и бросилась вниз по лестнице с криками: «Мамочка, помоги!» А мать спокойно сообщила ей, что ее посетили обычные ежемесячные женские «гости» и выдала прокладку. «После сожги ее», — сказала она. Вот и все. Когда настал черед Минны, она вообще не сообщила об этом матери.

Минна смотрела, как сестра лениво полулежала, прислонившись к спинке кровати, одна рука безвольно покоилась на груди.

— Некоторые из его пациентов буйные. Я даже боюсь идти мимо, когда они выходят из кабинета. Знаешь, один даже пытался покончить с собой прямо у нас дома!

— Как?

— Бросился в лестничный пролет. Ничего не получилось. Но переполох был ужасный.

— Какое беспокойство для тебя!

— Да уж.

Минна вообразила, будто сестра поддержит ее сарказм, но не тут-то было.

— Но в самом деле, ты не можешь отрицать важность его работы? — спросила она.

— Что лежит в его новой теории? Эдипов комплекс! Мне невыносимо даже произносить это. Одна непристойность!

Минна мысленно вернулась к давнему письму от Фрейда, где он касался данной концепции, не вдаваясь в глубокие объяснения. Он упомянул о пьесе Софокла «Царь Эдип» и мифе, который лег в основу ее содержания. Минна помнила ключевые моменты: оракул предрекает Лаию — царю Фив, и его жене Иокасте, что, если у них родится сын, то он в итоге убьет своего отца и женится на собственной матери. У них и правда родился ребенок, и родители бросили умирать его на вершине горы, но он был спасен и вырос в отдаленном царстве как сын правителя.

Когда мальчик подрос, его предупредили, чтобы он не приближался к месту, где родился. Но однажды он случайно сбился с пути, встретился с царем Лаием и убил его, не зная, что это его отец. Вскоре он отправился в Фивы, чтобы избавить город от Сфинкса. И там женился на своей матери, Иокасте, не зная, кто она на самом деле. Иокаста родила ему четверых детей. Из этой древней сказки Фрейд сделал вывод, что все мальчики подсознательно желают своих матерей и мечтают заместить своих отцов. И эти желания будят в них чувство вины, ревности и ненависти к самому себе.

— Это огорчает, — произнесла Марта, с отсутствующим видом потирая лоб. — И как только ему в голову пришло такое? Когда я думаю о своих сыновьях, у меня просто мурашки по коже.

— Я не знаю, как, — ответила Минна с полуулыбкой, — но это кое-что объясняет. Например, почему мужчины женятся на женщинах, которые похожи на их матерей?

— Ты намекаешь на то, что я похожа на Амалию? Это не смешно! — сказала Марта, а Минна захихикала.

— Марта, куда подевалось твое чувство юмора?

— Мне не до смеха. Голова того гляди лопнет. Подай мне флакон, пожалуйста.

Минна присела на край кровати, взяла журнал «Парижская жизнь» и принялась листать страницы, а все ее мысли сосредоточились вокруг резких слов сестры по поводу того, чем занимается ее муж. Когда Фрейд за ней ухаживал, Марта хоть иногда изображала интерес к его работе. Тогда Минна гадала, во что это выльется — в безразличие или открытую враждебность? Она часто думала о том времени, когда Марта и Фрейд обручились, и сейчас ее мысли снова вернулись туда. А затем четыре года помолвки, жених и невеста почти не виделись. Марта и Минна вместе с овдовевшей матерью переехали в городишко на окраине Гамбурга, а Фрейд остался в Вене, чтобы завершить обучение. Будучи студентом-медиком, по уши в долгах, он приезжал очень редко. И по бедности не мог жениться на Марте. Что бы они делали? Прозябали бы в мансарде, пили дешевое красное вино и каждый вечер ели кюгели [13] на ужин? Зигмунд постоянно переживал по этому поводу, называя себя несчастной молодой человеческой особью… вором и попрошайкой, снедаемым жгучими желаниями.

После стольких лет, проведенных в лишениях и разлуке, Марта и Фрейд выстроили множество иллюзий насчет того, как именно они заживут, когда наконец будут вместе. Он добивался ее в письмах с яростной и неукротимой страстью. Она была для него «милым ангелом», «драгоценным сокровищем», «прекрасной возлюбленной госпожой», исполненной сияния и добродетели, а он был ее принцем, ее «блаженным возлюбленным Зигмундом».

Марта показывала письма Минне, как, впрочем, и всем подругам, восхищавшимся пламенной настойчивостью Фрейда. А в тех редких случаях, когда он приезжал, сестры сидели с ним в гостиной, слушали его рассказы об университете — «величайшем учреждении высшего образования, куда стекаются студенты со всего света», о его профессорах — «светилах в своей области науки, таких, как Эрнст фон Брюкке и Йозеф Брейер», и о том, что он «один из лучших на курсе».

Марта была очень мила, сидела напротив Фрейда, кротко сложив руки на коленях, но его достижения не возбуждали в ней интереса. Разумеется, она радовалась за него. Но Минна могла сказать с точностью до секунды, когда сестра начинала беспокоиться, симулировать энтузиазм, а потом принималась теребить диванные подушки и накручивать локоны на палец. Затем она вставала, выходила из комнаты и возвращалась с подносом с кофе и штруделем или печеньем и чаем, время от времени подхватывая разговор, и ее устраивало то, что Минна с удовольствием слушает распустившего хвост молодого доктора.

Громко хлопнула дверь, и шум бегущих детских ног вывел Марту из оцепенения. Минна неохотно оторвалась от чтения увлекательной статьи, объявляющей о том, что громадный рукав «баранья ножка» канул в небытие.

— Мама! Я не стану больше спать вместе с Софи! — крикнула Матильда, ворвавшись в комнату. — Она мерзкая, от ее постели воняет, у нее, наверное, опять случилась эта гадость.

Марта приподняла голову и, пытаясь понять, о чем речь, протерла глаза.

— Милая, но у нас нет свободной комнаты.

— Это теперь у нас нет свободной комнаты! — заявила Матильда, вызывающе глядя на Минну.

— Детка, успокойся!

— Почему ты не попросила Эдну убрать? Постарайся быть терпимее к своей сестричке, — произнесла Минна.

— Постарайся быть терпимее к своей сестричке, — нараспев повторила Матильда. — Тебе легко говорить! Почему бы тебе не поспать с ней? — Она выбежала, хлопнув дверью.

— Минна, догони ее и отругай, — пробормотала Марта.

— Она просто погорячилась, и я действительно заняла ее комнату. Наверное, в следующий раз возьму ее с собой в кафе. И куплю ей апфельштрудель [14]. О чем ты думаешь?

Марта неподвижно лежала в сумрачной душной комнате, окутанная наркотическим коконом, одна рука покоилась на груди, а другая сжимала вязальный крючок. Минна посидела несколько минут возле постели, глядя в расслабленное лицо сестры, губы которой расползлись в милой пьяной полуусмешке. Потом она поправила простыни, подошла к окну и приоткрыла тяжелую штору, впустив несколько лучиков света. Постояла немного, вглядываясь в очертания на фоне неба. «Сегодня от Марты проку не будет», — подумала Минна. Она убедилась, что сестре наконец стало лучше, она приняла дозу пахнущего корицей сиропа и облизала ложку, как кошка облизывает лапу, вдоволь налакавшись молока.