Любовь к истории питая

Глава 2 МОРСКАЯ БИОГРАФИЯ

Все же образно сказано: море — великая простота, наполненная тайной. Так и жизнь писателя…

Валентин Пикуль предполагает, что род его идет от славных потомков гайдаматчины. Да и кто сейчас хорошо знает историю своих предков? А по рождению писатель справедливо считает себя ленинградцем.

Детство он провел на Обводном канале, под опекой бабушки — Василисы Минаевны Карениной, псковской крестьянки. В памяти детства — стены еще петербургских заводов и видение рождающегося «чуда нового века»: строительство Фрунзенского универмага.

Помнит он горьковатый запах первого асфальта, мелодичные гудки утренних трамваев, степенный наплыв белых ночей и тумана…

Пройдет много лет, прежде чем Валентин Саввич захочет узнать происхождение своей фамилии. Просмотрит каталог Публичной библиотеки: очень мало людей с небезызвестной в веках фамилией Пикуль: профессор-технолог, женщина-врач, ученый-изобретатель, строитель метрополитена и он, писатель. Любопытно было то, что все Пикули, какие проживают в нашей стране, ведут свое происхождение из украинского села Кагарлык (бывшее имение графов Браницких), в котором когда-то навсегда осели потомки буйной гайдаматчины, побратимы-сечевики Ивана Гонты и Максима Железняка…

Книг в доме Пикулей было немного. Стояли на полке «Краткий курс ВКП(б)», к которому часто обращался отец Савва Михайлович, томик стихов Тараса Шевченко на украинском языке, сборник стихов М. Ю. Лермонтова и целый ряд тоненьких детских книжечек с полосными иллюстрациями. Почти каждый вечер отец раскрывал какую-нибудь и начинал читать сказки о богатырях, былины и легенды. Потом отца призвали служить матросом на Балтику.

Валя Пикуль успел закончить лишь 5-й класс, когда началась война. Блокада застала его в Ленинграде. Вместе со своими сверстниками он дежурил на чердаках, гасил брызжущие ядовитым фосфором сброшенные немецкие зажигалки, переживал вместе со всеми глад и хлад. Из черной тарелки репродуктора раздавался сухой голос диктора, читавшего сводки Информбюро и приказы Верховного Главнокомандующего. Слышался взволнованный женский голос:

Став взрослым, Валентин Пикуль узнает, что стихи читала сама Ольга Берггольц.

Весной сорок второго года он вместе с матерью эвакуируется в Архангельск, где тогда служил отец. Как и все ребята, он, естественно, мечтал о море, о флоте.

…Как-то днем Валя Пикуль стоял на берегу Северной Двины и наблюдал, как мальчишка, торопливо забросив в воду удочку и не дав даже вздрогнуть поплавку, тут же выдергивает удилище. Заревел гудок пароходика, и мальчуган, свернув удочку, зашагал дальше.

— Ишь, нетерпеливый, — неожиданно услышал Валя старческий голос. Обернулся. Рядом, на бревне, сидел неслышно подошедший старичок в соломенной шляпе.

— Не утерпел твой дружок, — с сочувствием в голосе произнес он, — дальше пошагал.

— Не-ет, я его не знаю, — ответил Валя. — Я из эвакуированных.

— Ох ты, знать, в город, что всему морю ворот, прибыли. Небось музеи закрыты, а знать много хочешь?! Тогда слушай. — И как своему знакомому, неторопливо рассказал старец дивную историю, подобную той, что читал отец: о том, как молодой царь Петр прибыл в Архангельск. Остановился на Мосеевом острове.

— Глянь-ка вон туда, вишь островок, это и есть царево место. Построили там ему небольшой домик, а из окошек все видно: и как ползут по реке баржи с зерном, пенькой, поташом, смолою, ягодами, икрою, медом, шкурами морских зверей, рыбкою. А на рейде молочно-белыми волнами оплескиваются борта кораблей голландских, немецких, датских. А матушка-царица Наталья Кирилловна из далекой Москвы шлет своему «паче живота возлюбленному драгому» сыну письма:

«Сотвори, свет мой, надо мною милость, приезжай к нам, батюшка мой, не замешкав… Писал ты, радость моя, ко мне, что хочешь всех кораблей дожидаться, и ты, свет мой, видал, которые прежде пришли: чего тебе, радость моя, тех дожидаться? Писал ты, радость моя, ко мне, что был в море, — и ты, свет мой, обещал мне, что было не ходить…»

Об этом случайном знакомце мы еще вспомним. Валентин Пикуль рассказывал, что, когда они с матерью прибыли в Архангельск, он часто бегал к реке, где всегда было полным-полно рыбаков. Каких только разговоров не услышал тогда мальчишка. Но особенно оживленно и весело было вокруг низенького крепкого старичка с окладистой белой бородой. Говорили, что он был когда-то сказочником на баркасах, уходящих в океан, — была такая профессия.

На другой день Валя, конечно же, вновь пришел на берег. И вдруг увидел идущий в сопровождении матросов строй ребят, чуть постарше его.

— Куда? — громко спросил Валя.

— В школу юнг! — выкрикнули из строя.

Благо, что дом рядом. Рванулся Валентин, схватил со стола тетрадку по морскому делу, куда вклеивал и перерисовывал различные рисунки кораблей, вырезки из газет о флоте, и, догнав, пристроился к строю счастливчиков, направленных в школу юнг по путевкам комсомола. Такой путевки у Вали Пикуля не было. И вот он оказался перед отборочной комиссией. На вопросы отвечал четко. С любопытством просмотрели его тетрадь. И вернее всего, отказали бы, так как было ему всего 14 лет. Но вспомнил он своего отца и выпалил:

— У меня отец — флотский комиссар!

Так Валя был зачислен в школу юнг. Этот день он считает днем своего гражданского рождения.

Быть может, не единожды вскидывал вихрастую голову Валя Пикуль, всматриваясь, как на сверкающем шпиле Адмиралтейства маленький кораблик под парусами ловко обходит ураганные волны туч. Более двухсот лет волнует этот кораблик ленинградских мальчишек и зовет к морю — туда, на Север, за Полярный круг…

Вспомним былину о Садко:

Нужда влекла русский народ на Север, в края, где «мхи зыбучие, горы толкучие, озера свирепые стоят спокон веку. В лесах витают звери съедучие, змеи клевучие. На водах бушует подора — погода непомерная».

Сказочная «Биармия», так звали Север скандинавы, несмотря ни на что, манила сокровищами. В края студеные добирались даже посланцы стран полуденных и обменивались товарами с гонцами полуночных стран-краев.

Знаменитый норвежец, выдающийся полярный исследователь Фритьоф Нансен, сказал: «…Здесь, на Севере, будущее земли, здесь красота…»

Писатель Михаил Пришвин, бывая в этих краях, чувствовал себя слабым, ничтожным комочком перед беспощадной, равнодушной северной природой. Думая о будущем, он сказал: «Вот если бы нашелся теперь гигантский человек, который восстал бы, зажег пустыню по-новому, по-своему».

Среди певцов Севера имена М. Ломоносова, Б. Шергина, М. Горького, К. Паустовского, И. Соколова-Микитова, исследователя Севера А. Жилинского, сказительницы М. Голубковой.

В «Сказании о Софии Новгородской» писано так: «По слову Великого Новгорода, шли промышленные лодьи во все концы Студеного моря-океана. Лодьи Гостева сына Ивана ушли дальше всех. Иван оследил Нехоженный берег. Тут поставил крест, избу и амбар. Тут, кряду, и ход урочный морской…»

Устное слово и письменная память Севера свидетельствуют, что уже в XII–XV веках русские люди своим умом-разумом строили суда «сообразно натуре моря Ледовитого». На этих судах из Белого моря ходили на Новую Землю, на Грумант, в Скандинавию. Уже в XIII веке по берегам и островам Северного Ледовитого океана стояли русские опознавательные знаки — исполинские осьмиконечные кресты, поперечины которых астрономически указывали направление стран света.

Новгородцы и дети их, ставшие поморами, науку мореплавания называли «морское знание», а судостроение дополняли словом «художественное». И бродили суда по древнесеверным рукописным лоциям, что не только зрительно преподносили береговые попутные приметы, но даже дно ощупывали морское, с подводными коргами, поливными лудами да играми.

Белые непостижимые края с северным сиянием, скрываемые морозами, ветрами, замерцали в своей таинственности перед юным его новожителем. В сознании всплывали молчаливые поморы, умеющие по ведомым только им предугадам сказать о природе ветра, о времени прилива и отлива. Но… мало было доверия к этим людям со стороны господ, которые брезгливо отворачивались и советовали карбасное-то художество не казать, а в рундуки попрятать. Не оттого ли те петербургские картографы, скопировав неверные голландские карты, писали вместо «Канин Нос» — «Кандинес», вместо «Святой Нос» — «Светинес». Не потому ли русский генерал Ф. Литке по таким картам блуждал у Новой Земли в поисках Маточкина Пролива, предпочитая не «оконфузить себя услугами мужиков», досконально знавших далекие земли и верную лоцию к ним.

Русские люди во все времена старались напоминать, что у народа есть славное прошлое. Не оттого ли оставлено такое послание: «Полунощное море, от зачала мира безвестное и человеку непостижимое, отцов наших отцы мужественно постигают и мрачность леденовидных стран светло изъясняют. Чтобы то многоснискательное морское научное и многоиспытанное умение не безпамятно явилось, оное сами те мореходы художно и чертеж прилагают и сказательным писанием укрепляют…»

Не случайно самые богатые хранилища древних рукописей сохранились именно на Севере.

Когда Ричард Чеслер впервые, при молодом Иване Грозном, случайно попал на наш Север, он в каждом доме видел чистоту, порядок, здоровье, держал в руках книги древнего благочестия, обернутые в холщовые полотенца. Для него, англичанина (а Англия тогда была страной отсталой), это было открытием…

Второе открытие Севера сделал для себя и Валентин Пикуль.

Так описал М. В. Ломоносов увиденный им с моря Соловецкий кремль. Волнение охватывает в момент встречи с диковинным градом средь моря.

«Великолепие Соловецкого монастыря достаточно, чтобы поразить глаза видевшего много хорошего на свете. Далеко в море выказываются его грозные башни, сделанные из огромных гранитных камней», — сохранилось в описании русского путешественника в 1828 году.

Соловецкая тюрьма была самой древней и самой суровой. Первое упоминание о ней относится еще к середине XVI века, когда сюда по приговору церковного соборного суда 1554 года был прислан для заключения в «келью молчательную» бывший игумен Троице-Сергиева монастыря Артемий, обвиненный в ереси…

Крупнейшим событием второй половины XVII века было соловецкое восстание 1668–1676 годов. Оно происходило в эпоху церковного раскола и началось как «книжный бунт», как выступление монахов против предпринятой патриархом Никоном церковной реформы и исправления богослужебных книг. Соловецкое восстание переросло свою религиозную форму и приобрело масштабы и характер широкого народного движения. Укрепленный монастырь собрал в стенах своих многие сотни поморских крестьян, активно участвовавших в движении. Правительство Царя Алексея Михайловича предприняло чрезвычайные меры для подавления мятежа…

Сохранились сведения, что в темницы Соловков были брошены некоторые сподвижники Степана Разина, заключен любимец Петра I, сенатор и начальник тайной канцелярии граф Петр Андреевич Толстой вместе с сыном, а также князь Василий Долгорукий. Весной 1826 года, в разгар следствия по делу декабристов, Николай I приказал осмотреть соловецкую монастырскую тюрьму и «составить предположение, сколько можно будет в этом монастыре поместить арестантов офицерского звания».

Лишь в 1903 году соловецкая тюрьма была упразднена.

С 1923 по 1940 год на Соловках было расположено Управление лагерей особого назначения. Мрачную славу снискали они у жертв в годы культа личности Сталина. Многое повидали, многое помнят Соловки.

Сюда и прибыли летом 1942 года более тысячи мальчишек, которых встречал начальник школы юнг капитан первого ранга Николай Юрьевич Авраамов.

В существующих энциклопедиях добросовестно перечисляются все имеющиеся в нашей стране школы, но почему-то ни в одной нет «Школы юнг ВМФ». А ведь она была! Жила своей боевой жизнью, и отбор в нее был жестким — годен или нет. Их готовили к самому трудному испытанию — войне.

— Жили мы на Соловках в землянках, нами же самими вырытых и оборудованных. Комаров там уйма, спать же нас заставляли нагишом. Утром, по холодку, построят всех в колонну в чем мать родила — и пробежка километров пять-шесть. Потом к озеру: первая четверка — в воду, вторая — в воду, третья — в воду. Доходит очередь и до тебя. В воду! А по берегу старшины ходят и смотрят, чтобы никто к берегу не приближался. Умеешь плавать, не умеешь — барахтайся, как можешь! Я, например, не умел. Но деваться некуда — научился. От стыда.

Или ходьба на шлюпках, в которой Авраамов был великолепным специалистом. Поставим паруса и идем. Шлюпка дает крен на левый борт, а он приказывает всей команде: «Ложись на левый борт!» Ляжем и, почти касаясь ухом воды, идем дальше. Берег уже еле-еле виднеется. Вода в Белом море прозрачная, дно видно. Авраамов приказывает спустить паруса. Лодка замирает, и тут раздается новая команда: «В воду!» Нырять надо было до дна. А в доказательство принести со дна камешек или обрывок водорослей. И что ж, ныряли, доставали. Да… Прекрасная, настоящая была школа воспитания.

В Мурманском морском музее есть небольшой стенд, посвященный юнгам соловецкой школы. На фотографиях запечатлены наголо остриженные мальчишки, с любопытством смотрящие в объектив фотоаппарата. Там же я увидел и документ: «СВИДЕТЕЛЬСТВО. Школа юнг СФ (Северного флота. — С. К.) настоящим свидетельствует, что Пикуль Валентин Саввич окончил полный теоретический курс школы по специальности «рулевой» и выпущен по I разряду, выполнив все требования, предъявляемые программой по нижеследующим предметам, с оценками: кораблевождение — 5, мореходные инструменты — 5, служба погоды — 5, повороты корабля — 5, устройство рулей — 5, сигнальное дело — 5…» и еще десяток общеобразовательных предметов, тоже сданных на «отлично».

В декабре 1942 года курсанты школы юнг приняли присягу. Северный флот с нетерпением ожидал пополнение.

Валентин Пикуль в 15 лет зачисляется в боевой экипаж эскадренного миноносца «Грозный» рулевым.

Миноносцы по праву считаются фрегатами XX века. Слово «фрегат» пришло к нам из галерного флота — так назывались легкие галеры, предназначенные для посыльной и разведывательной службы. Первый фрегат был построен в Англии Питером Петтом в 1646 году. В России развитие регулярного флота неразрывно связано с именем Петра I. Первый 44-пушечный фрегат был заказан в 1693 году в Голландии известному кораблестроителю Николосу. Фрегат, через год прибывший в Архангельск, имел в своем трюме разобранную галеру. Судно было названо «Св. Пророчество».

На смену парусным фрегатам пришли миноносцы, а точнее, как их тогда называли, миноноски. Рождение первого в мире миноносца «Взрыв» произошло в России в 1877 году на заводе Берда в Петербурге.

Английское морское ведомство и пресса писали: «Не приходится сомневаться в том, что замечательные показатели этого судна явились побудительной причиной для нашего правительства, как и для многих других, приступить наконец к систематической постройке миноносцев первого класса».

Русско-японская война показала ценность миноносцев как класса кораблей, которые выполняют повседневную работу военного времени.

Экипажи миноносцев обрели неувядаемую славу.

В ночь на 10 марта 1904 года вышли в море миноносцы «Решительный» и «Стерегущий» для разведки Квантунского полуострова до острова Эллиот. В море они были встречены четырьмя японскими контрминоносцами — «Усугумо», «Синономе», «Акебона» и «Сазанами». Миноносец «Решительный», обладая хорошим ходом, прорвался в Порт-Артур, повредив в бою два японских миноносца. «Стерегущий», отстав, принял неравный бой. Этот бой вошел в историю флота как символ доблести и мужества русских моряков. На корабле была повреждена машина, рулевое управление. Миноносец лишился хода. Убит командир, разбита артиллерия. Японцы предлагали сдаться. Но русский флаг продолжает гордо развеваться. На помощь «Стерегущему» спешили крейсера «Баян» и «Новик», на котором находился адмирал С. О. Макаров. Японцы предпринимают попытки захватить миноносец. Однако несколько матросов, оставшихся в живых, предпочитают гибель в море. Увидев японскую шлюпку с десантом, матросы Василий Новиков и Иван Бухарев открыли кингстоны, и «Стерегущий» ушел под воду…

«Погибаю, но не сдаюсь!» Такие сигналы были подняты на кораблях революционного русского флота и в 1918 году. Тогда немцы захватили Крым. Нависла угроза над молодым Черноморским флотом, стоявшим в Севастополе. Немецкие части занимали высоты вокруг города и Севастопольской бухты. Немцы потребовали сдачи Черноморского флота. Главный морской штаб обратился в Высший военный совет республики с предложением о переводе флота в Новороссийск. Контрреволюционно настроенные офицеры отказались идти в Новороссийск и подняли на кораблях желто-голубые флаги Центральной Рады, органа буржуазно-националистической власти на Украине. На эскадренном миноносце «Керчь» тут же взметнулся сигнал: «Позор и продажа флота!» Семь эскадренных миноносцев, дивизион сторожевых катеров и подводных лодок пошли в Цемесскую бухту Новороссийска. А на оставшихся в Севастополе судах команды потребовали от командующего Черноморским флотом М. П. Саблина немедленного ухода оставшихся кораблей в Новороссийск. Вторым эшелоном в Новороссийск пришли линейные корабли «Воля» (бывший «Император Александр III») и «Свободная Россия» (бывшая «Императрица Екатерина II») в сопровождении эскадренного миноносца «Дерзкий».

Однако Новороссийский порт не был приспособлен для такого количества кораблей. Кроме того, не исключалась возможность захвата города с суши.

Главный морской штаб, учитывая, что флоту уходить некуда, представляет в СНК докладную записку, в которой, проанализировав обстановку, приходит к выводу: флот, чтобы он не достался врагу, придется затопить. На записке В. И. Ленин написал: «Ввиду безвыходности положения, доказанной высшими авторитетами, флот уничтожить немедленно. Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)».

18 июня в 4 часа стоявшие в Новороссийске корабли были стянуты на рейд Цемесской бухты, неся на своих мачтах сигналы «Погибаю, но не сдаюсь!».

Во время Отечественной войны на Северном флоте с восхищением произносилось имя эсминца «Гремящий», который во многих операциях принимал участие вместе с эсминцем «Грозный».

«Гремящий» сопровождал конвой. Разыгрался ураганный ветер. Крен эсминца достигал 50 градусов. Это был почти предел остойчивости корабля. Гигантские водяные валы перекатывались через палубу, заливая вентиляционные устройства. Сто пятьдесят миль оставалось еще до пункта назначения конвоя, когда ударом волны на одном из транспортных судов сорвало руль и оно оказалось во власти разбушевавшейся стихии.

Командир дивизиона эсминцев А. И. Гурин принимает решение — взять транспорт на буксир. Восемь часов ушло на то, чтобы только подойти к аварийному судну и подать трос…

Весной 1943 года экипаж «Гремящего» первым из надводных кораблей был удостоен высокого звания гвардейского.

Эсминец «Грозный» входил в состав союзных эскортов, которые конвоировали караваны с поставками по ленд-лизу. В нашей стране не все отчетливо представляли, какой длинный и тяжелый путь проделывала через океан обычная банка свиной тушенки, пока ее где-нибудь под Курском не вскроет штыком наш солдат.

— Война нас, подростков, многим обделила. Но в те годы мы очень быстро взрослели. На эсминце я встретил людей замечательных, прекрасных специалистов и знатоков своего дела. Как их ценили и уважали! Возвращаемся мы из похода, выстраиваемся на палубе, запели горны. Командующий флотом А. Головко выслушивает рапорт, пожимает руку командиру корабля, потом поворачивается и подает руку мичману Холину, который еще вчера, во время атаки подводной лодки, когда надо было голыми руками, ногтями отодрать ото льда и сбросить глубинные бомбы, раньше всех выбежал, прямо босиком, и пока не сыграли отбой, он так босиком и стоял на юте и не просто стоял, а выполнял боевую задачу. Вот кто такой был мичман Холин.

— Я сам никаких выдающихся поступков не совершил, — рассказывает Валентин Саввич, — просто старался честно выполнять службу и быть верным присяге. Я был свидетелем и очевидцем таких героических деяний, которые и по сей день наполняют меня гордостью за своих флотских товарищей…

В конце войны, осенью 1944 года, мы всей бригадой миноносцев шли вдоль Кольского полуострова…

Если открыть первый роман Валентина Пикуля «Океанский патруль», то об этом эпизоде сказано вот как:

«…Скоро на всех эскадренных миноносцах дивизиона, еще с вечера выведенных на рейд, раздались команды:

— Па-ошел шпи-и-иль!..

Загрохотали цепи, боцмана с брандспойтами в руках засуетились на полубаках, тугими струями воды смывая налипший на цепи ил, и массивные каракатицы якорей еще не успели убраться в клюзы, как эсминцы уже тронулись на выход в открытое море…

Узок Кольский залив — негде разгуляться шторму. Но неистовое бешенство ветров вздыбило водную поверхность, подняло пляшущую толчею волн, и корабли, переваливаясь с борта на борт, зарывались отточенными форштевнями в воду. Расписанные причудливым камуфляжем в виде снежных скал и башен, они матово поблескивали своими боками при свете полярного сияния и были похожи на скользких пронырливых рыб, всплывших наверх подышать свежим воздухом… Эсминцы сильными рывками вспарывали океанскую волну, с ровным гулом бегущую им навстречу…»

— Да, очень сильно штормило, — продолжил воспоминания Валентин Саввич. — Немецкая подводная лодка торпедировала М-08 «Достойный». Мы столпились в радиорубке и слушали, как радист гибнущего эсминца, оставаясь на вахте, открытым текстом передал сообщение о состоянии корабля. Потом, когда генератор залило водой, перешел на аккумуляторное питание и опять вышел в эфир. Он не назвал ни своего имени, ни своей фамилии, только крикнул напоследок: «Товарищи, прощайте!» А дальше — только треск и шипение. Он так и погиб безвестным для нас вместе с кораблем…

В романе-хронике «Моонзунд» о моряках сказано так:

«Экипажи подводных лодок комплектовались исключительно из добровольцев. Принуждения не было: не хочешь под воду полезать — и не надо, тут же списывали без истерик. Бросалось в глаза резкое несоответствие в возрастах: офицеры, как правило, отчаянная молодежь, а команда — из людей, уже обвешенных шевронами за долголетнюю службу. Люди на подплаве быстрее надводников продвигались по таблице чинов. Здесь матрос, хороший специалист, имел возможность выслужиться в первый офицерский чин — прапорщика по Адмиралтейству… В основном же служить под водой шли грамотные патриоты, любящие свое дело и отлично знающие, что ожидает их при малейшей оплошности…»

Из официальной справки: «В тяжелых условиях Севера, под бомбами, атаками подводных лодок и торпедоносцев «Грозный» отконвоировал без потерь около 800 отечественных транспортных судов, сбил 6 самолетов, атаковал 3 подлодки, прошел более 50 тысяч миль».

Краснознаменный военно-морской флаг эсминца «Грозный» хранится в музее.

Закончив службу на эсминце «Грозный», штурманский электрик, в совершенстве изучивший две системы гирокомпасов — «Сперри» и «Аншютца», сбежал по узенькому трапу на причал.

— Я был еще все-таки ребенок. Когда наступила пора уходить с корабля, я на прощанье обнял гирокомпас, как обнимают своего верного друга, и горько заплакал над ним, сознавая, как много он мне дал и как много я с ним теряю. Вот так-то, — грустно вздохнул Валентин Саввич и добавил две строки из Адама Мицкевича: — Тихо вшендзе, глуха вшендзе, цо-то бендзе, цо-то бендзе…

Человек и море… Это особая тема, она все больше волнует человечество, соперничая с темой проникновения в загадки космоса. И человек будет вечен, пока шумит море. В море юность быстрее, чем на берегу, смыкается с мужеством. С высоких мостиков кораблей юноши зорче вглядываются в горизонты своей жизни…

Что ждало Валентина Пикуля? Какие просторы откроются перед ним? Нет, ничего он еще не знал, вышагивая по причалу. А над портом неслась песня: