Любовь в настоящем времени

ПЕРЛ, 13 лет Чему учит смерть

Мне было семь лет, когда однажды ночью я увидела, как человек умирает. Все происходило под окном комнаты, где я спала. Я стояла на коленях и смотрела на улицу. Меня разбудил шум. Окно было распахнуто, ведь в доме была духотища. Но ветерок и не думал дуть. Даже занавески не колыхались. В комнате было темно, и я знала, что с улицы меня не видать.

Мужчина, который должен был умереть, стоял на коленях. Как и я. Только он руки раскинул. Не поднял вверх, как при встрече с грабителями. А раскинул в стороны, как Христос на кресте. Только он на коленях стоял. Я называю его мужчиной, ведь мне самой тогда едва исполнилось семь. Взрослый для меня. Сейчас, когда я вспоминаю его лицо — до и после смерти, — я понимаю: ему было лет шестнадцать. Но мне он казался мужчиной.

Парни, которые убивали его, трое их было, стояли и ржали. Наверное, их гогот и разбудил меня. У одного из них было короткое ружье, и оно смотрело прямо мужчине в лицо. Мальчишке-мужчине. Ведь перед лицом такой смерти любой мальчишка повзрослеет.

И вот бедолага заплакал. Большими крокодиловыми слезами. Так их вроде называют, уж сама не знаю почему. Никогда не видела, как крокодил плачет. Я и крокодила-то никогда не видела. Зато я видела смерть. Вот о ней я кое-что знаю. Хотя лучше бы не знать ничего.

Потом этот наполовину мертвый мужчина принялся просить пощады. Прошу вас, сказал он. Подумайте о моей маме. Подумайте о моих детках, которых у меня еще нет. Не убивайте меня. Я сделаю все, что хотите. И тут плечи у него затряслись, будто случилось небольшое землетрясение, которое никто не заметил. Никто, кроме него. Его собственные семь баллов. Прямо у него под коленками.

Прошу вас, сказал он. И тогда парень с ружьем выстрелил ему прямо в лицо. Потом все трое быстро ушли. И все смеялись. Они уж за угол свернули, а хохот так и висел в воздухе. А я смотрела. Ведь не смотреть куда страшнее. А лечь в постель и совсем жутко. Мертвец-то вот он. Я его видела. И хорошо запомнила, какой он был. Но об этом не хочется подробно рассказывать. О совсем плохом рассказывать нельзя. А тут куда уж хуже. Я-то знаю.

Немного погодя приехала полиция, и наткнулась на покойника, и принялась рыскать по округе. А я устала совсем и заснула.

Никто над тобой не сжалится. Никуда не денешься. Даже не проси.

Когда придет мой черед, я не буду просить пощады, решила я. Я буду вести себя достойно. Говорят, ничего земного с собой туда не заберешь. Ни денег, ни машин, ничего такого. Но гордость-то, наверное, пребудет с тобой. Вот уж чего тебе будет не хватать, если оставишь ее на земле.

Во всяком случае, все мы верим, во что хотим. А во что я верю, я сказала.

Когда тебе воздается по заслугам, сохраняй гордость. Не притворяйся и не крути. Да, я застрелила этого парня. Все верно, все так и было. Я ничего не скрываю. Я выстрелила ему между глаз, на кухне Розалиты, когда он стоял без штанов. Я убила его из его собственного пистолета. Так я отпраздновала свой день рождения. Мне тринадцать исполнилось.

Да, я знала, он — коп. Ну и что с того? Ты твердо знаешь, что когда-нибудь умрешь, но ведь не это главное. Главное, что умрешь не сейчас. Жизнь не заставляет тебя выбирать: умирать тебе или не умирать. Она другое заставляет выбирать: сейчас умереть или попозже. Это меня Розалита научила. «Всегда разберись, твой черед настал или не твой. Пусть он умрет сегодня, а ты — завтра. А когда придет твоя очередь, ты уже будешь знать наверняка. Только для этого нужен опыт».

Я согласна с Розалитой. Но его я застрелила не поэтому.

И уж совсем мне было не до смеха. Позабавилась, нечего сказать.

Мне было плохо из-за того, что я натворила. Но это потом. А тогда… уж не знаю, что и сказать. Наверное, я должна была сильно переживать. Но я почти ничего не чувствовала. А ведь я не равнодушный убийца. Я живой человек, как и все вы, и мне хочется еще пожить на этом свете.

Думаю, мне было так плохо из-за того, что не бросила пистолет. Если бы я не вцепилась так в этот пистолет, он бы не выстрелил. Если бы я отдала ему оружие, уж наверное, он не сделал бы мне ничего плохого. Но когда не знаешь наверняка и все-таки пытаешься что-то сделать, все выходит наперекосяк. Иногда я думаю: может, я застрелила его, потому что он меня не любил и никогда бы не полюбил? Но ведь я не собиралась его убивать. Просто иногда я вижу, как люди страдают из-за пустяков, и сама начинаю страдать и задавать себе дурацкие вопросы. Нет, не хотела я его убивать. Если бы я стала убивать всех, кто меня не любит и никогда не полюбит, на Земле живой души бы не осталось. Ну разве что Розалита и Леонард, мой малыш. Который, само собой, тогда еще не родился.

Вот как все случилось.

Чуть ли не весь день напролет я разыскивала маму. Ведь нынче был мой день рождения. Зачем мне понадобилась мама именно сегодня, сама не знаю. Никакого праздника все равно бы не получилось. Уж теперь-то это ясно. Но я все равно искала ее.

Да тут еще Розалиту арестовали. Только на этот раз не отпустили. Я понять не могла почему. Обычно проходит два-три часа — и Розалита уже дома. Вроде как прямо из участка. Только на самом деле копы отвозят ее совсем в другое место, и она их обслуживает за бесплатно. Для того и забирают. За что забрали, за то и выпускают. Потом высадят где-нибудь на перекрестке, и привет.

Сегодня Розалита дома не появлялась. Может, какой коп и впрямь ее посадил. Может, ему от нее ничего не надо. Или у него жена и дети, и он не хочет провиниться перед ними. Или Розалита не в его вкусе. Да мало ли что могло стрястись? Я-то ведь не знаю.

Я подошла к Малышу Джулиусу, который вечно сидел на своем крылечке, и спросила, не видал ли он мою маму.

— Может, и видал, — сказал Джулиус. — А может, и нет. Ты подойди ко мне поближе, и мы все обсудим.

Я не двинулась с места. Малыш Джулиус — огромный жирный мужик, бритый и весь в татуировках. Улыбка у него золотозубая. Красиво, да? — все передние зубы золотые. А вот фигушки. Ужасно гадко — сама не пойму почему. Джулиусу страшно нравится, какого цвета у меня кожа. Я ведь наполовину негритянка, наполовину кореянка. Джулиус как-то сказал, я красивая. Уж давно сказал. Теперь даже если он молчит, что-то мерзкое прямо в воздухе висит.

— Ты ей ничего такого не толкнул? — спросила я.

— Мне нечем торговать, — сказал Джулиус. — Товара нет. Если ты меня послушаешь, может, товар и появится. Ты да я — уж мы раскрутим дело. Ты еще соплюха и не знаешь себе цены. Вы с мамой будете жить в настоящем доме. Все будет тип-топ.

Я понимала, мы говорим каждый о своем. И Джулиус это понимал. Я-то хоть слова подбирала. А Джулиус нес, что вздумается.

— У кого она покупает, когда ты без товара?

Малыш Джулиус насупился. Типа, а не пошла бы ты с такими вопросами. Проваливай ко всем чертям.

Парням я отказываю. Часто. Ежедневно. Они злятся. Ну, правда, иногда я не отказываю. Если видно, что хороший парень и сам не очень понимает, чего ему хочется. Поди разберись, когда столько всего, и сразу. Такому я могу сказать «да». Но с наглыми я не связываюсь. У них изо всех чувств работает только одно. С ними держи ухо востро.

Я торчала под эстакадой и ждала одного типа по кличке Лоботряс. Машины у меня над головой так и грохотали. Бум-бум, бум-бум. Откуда только берется этот грохот? Ухабы там, что ли, на трассе?

Никогда не ездила по этому шоссе. Да и по остальным тоже. У нас с мамой нет машины. Я уж подумывала вернуться и опять спросить про Лоботряса. Только из этого бара хозяин меня уже раз выкинул. Сказал, из-за меня у него отберут лицензию. Сказал, как появится Лоботряс, он его ко мне пришлет.

Бум-бум. Ну сколько еще можно ждать? Лоботрясу ведь стоит только высунуть нос из бара, и вот она я.

Вернуться, что ли, в берлогу к Розалите? Может, хватит искать сегодня? Но ведь далеко. Если бы у меня были деньги на автобус, я бы, наверное, уже уехала. День-то был на исходе.

Потом появился этот мужик. Чего ради он сюда приблудился, такой разодетый? Костюмчик, ботиночки и все прочее. Белый. На пальце золотится обручальное кольцо. Я сижу прямо на тротуаре, он на меня смотрит сверху, а я на него — снизу. И я уже знаю: у мужика есть вкус. Это по глазам видно. И он даст мне денег, если я попрошу. Потому что он и сам об этом еще не знает. Не уяснил еще как следует. Думает, он разглядывает меня по другой причине. Просто любуется. Ну как не помочь хорошенькой девочке? Что здесь такого?

Я смотрю ему прямо в глаза, будто вляпалась во что-то и мне никак не выбраться. Да ведь так оно и есть.

— Что-то случилось? — спрашивает.

— Домой не добраться, — говорю. — Денег на автобус нет.

Мужик достает кошелек и вытаскивает три бумажки по доллару. Он наверняка в автобусе-то в жизни не был и не знает, почем билеты. Я помалкиваю: вдруг лишку получу. Мужик протягивает мне деньги, и я думаю, а что будет, если мои пальцы вдруг коснутся его руки? Я ведь вижу, он много чего может почувствовать сразу. Такому я могу и не отказать. Как насчет хорошего куска мяса по случаю моего дня рождения?

Только он отдергивает руку и уходит прочь. Шагает себе, а я смотрю ему вслед. Такой человек чувствует чужое горе. Когда столкнется с ним нос к носу. Вот что говорю я себе, глядя ему вслед.

Тут из бара вываливается какой-то белый глист с зачесанными назад волосами и заявляет, что, может, он и есть Лоботряс. А может, и нет. Смотря кто его спрашивает. Я спрашиваю, говорю. Ну, белый и отвечает, что в таком случае он Лоботряс.

Спрашиваю, не видел ли он мою маму. У нее такой шрам на лице, ее легко запомнить.

— Вроде была такая покупательница, — говорит. — Только сейчас, наверное, она уже дома. Употребляет покупочку.

Сказал он все это и глазами меня ест. А я говорю ему, мистер Лоботряс, так ведь дома-то у нас нет. А вы что думали? Когда-то у нас была своя квартира, только давным-давно.

Он только головой покачал — и назад в бар.

Я еще минутку постояла под эстакадой. Бум-бум. Бум-бум.

Потом пошла на остановку. Три доллара — лучше, чем ничего.

Как из-под земли передо мной вырастает парень и к стене прижимает. Мальчишка, не старше меня. Но здоровее. Вокруг никого. А он наваливается на меня всем своим вонючим телом.

— Что тут у тебя припрятано для меня? — спрашивает. — Денежка?

Прикидываю, стоит ли драться из-за трех долларов. Вообще-то всыпать по заднице я могу. Не в первый раз. Но устраивать махач ради трех баксов в собственный день рождения как-то не катит.

Где ты, белый мужик с блестящим золотым кольцом? Ты бы мне ох как пригодился сейчас.

— У меня только три доллара, — отвечаю.

— Блин, это не деньги, — говорит.

— Ну так оставь их мне.

Как же, жди. Мало того, что все из кармана шортов выгреб, так еще и сильнее к стене притиснул. Что хочу, мол, то и получу. Я чуть в рожу ему не плюнула.

Но тут он говорит:

— Да на хрена ты мне сдалась.

И выпустил меня. Ну плюнуть-то я все равно в него плюнула. А он мне дал пинка и смылся.

Что тут делать? Сижу на автобусной остановке. На маршруте есть один водитель, который меня возит бесплатно. Прижмет палец к губам и скажет тихонько: «Нам по пути». Очень милый дяденька. Но вот автобус подъезжает, а за рулем — дама. Автобус останавливается, дверь со старческим кряхтением открывается. Я сижу. Шоферша смотрит на меня, я — на нее.

— Садишься? — спрашивает. — Или будешь весь день тут торчать?

— Денег нет, — говорю.

А она закрывает дверь и укатывает.

Темнеет. А я все сижу и сижу на остановке.

Я вообще-то знаю, где можно разыскать маму, но это далеко, да и место-то уж больно дурное. Самое дно.

Неужели она там?

Тут рядом останавливается полицейская машина.

Вылезает коп и подходит ко мне. Ничего особенного. Я же не знала, что из всего этого выйдет. Ни одна живая душа не знала. И копа этого я в первый раз видела. Только кто бы он ни был, Леонард, или отец Леонарда, или кто-то еще, он уже был смертник. Так уж сложилось, хоть я об этом и не подозревала.

Этот коп, он даже присел на корточки у скамейки на остановке.

— Долго сидишь здесь, — говорит. — Уж столько автобусов пропустила. Далеко живешь?

Я посмотрела на его значок с именем. Леонард Ди Митри. Я глянула на его напарника, который сидел в машине. У него усы были и губа какая-то странная. Будто ее рассекли надвое. Наверное, он и усы-то отрастил, чтобы губу прикрыть. Только рубец все равно торчал.

Вид у напарника был недовольный. Ему явно здесь не нравилось. Может, конечно, это из-за губы он таким недовольным выглядел. Потом я опять посмотрела в глаза полисмену Леонарду и улыбнулась. У Леонарда был вкус, это я тотчас поняла. Вообще сразу стало ясно, что он хороший мужик. Теперь я могла спокойно вернуться на квартиру к Розалите. День-то уже был на исходе.

Я села с ними в машину, и Леонард спросил, как меня зовут. Я назвала и фамилию, и имя. В присутствии криворотого. Сама не знаю почему. Мне почему-то стало хорошо, и я забыла об осторожности. Глупо. Я это тотчас поняла.

А вот насколько глупо, показало время.

— Однако. Ну и чистюля же твоя мама! — сказал Леонард, когда мы прибыли к Розалите.

Я не стала говорить, что Розалита мне не мама. Я промолчала, что чистота в доме — моих рук дело. Для меня очень важно, чтобы все блестело. Там, где я живу, можно есть прямо с пола. Или с сиденья стула. Или из раковины, сверкающей сталью. Ни микробушка не прицепится. Только не мешайте мне. Где я, там чистота. Оказывается, это полезный дар. Если вы несете с собой чистоту, всегда найдется местечко, где вам рады.

Я задумалась, что говорить полисмену Леонарду и чего в разговоре касаться не стоит.

Своего напарника с разрезанной губой Леонард высадил у участка, потом отогнал патрульную машину. К Розалите мы ехали уже на его собственном автомобиле, на «корвете» с раскладной крышей и разными наворотами. Вот это была поездочка! Она одна стоила целого дня рождения. Когда мы отъезжали, криворотый как-то странно посмотрел на Леонарда. И еще закричал что-то нам вслед. Но мой друг Леонард, мой мужчина-подарок только отмахнулся. Без тебя, мол, знаю, что почем.

— Вверх по лестнице, — сказала я, когда он привез меня к моему жилищу. Да хоть домом его назови, лучше не станет.

Он не задавал вопросов, ничего такого. По лестнице мы поднялись тихо-тихо. Только когда уже были в квартире, Леонард сказал насчет чистюли.

Я взяла его за руку и отвела в ванную. Тут он опять заговорил:

— Ты точно этого хочешь?

Такие слова мужчина говорит, когда ему трудно разобраться в своих чувствах, так много их наваливается сразу. Мужик, который гнет свое, никогда не спросит ни о чем таком. Хочешь, не хочешь, ему плевать. Но я все равно удивилась. Ведь между нами все было ясно уже на автобусной остановке. К чему лишние слова? Хотя приятно, конечно.

Леонард был высоченный здоровяк. Наверное, итальянец. Просто красавчик с темными волнистыми волосами. Обручального кольца нет, но иногда ведь женятся и без него. Вот интересно, женат ли он. Может, у него ребенок моих лет. Если даже так, вдруг он меня полюбит. Тогда все изменится, прямо с завтрашнего дня. Даже если он женат. У Розалиты был когда-то женатик, который ее любил. Он оплачивал ей квартиру, и приезжал три раза в неделю, и привозил цветы и вино. Мне даже почудилось, что Леонард — мой подарок на день рождения. Он будет меня любить и платить за квартиру.

Я так и не ответила на его вопрос. Мы вообще как в рот воды набрали. И молчали долго-долго.

Прошла, наверное, куча времени, прежде чем он опять открыл рот. Я засмеялась. Ведь он сказал:

— Ничего подобного в жизни не испытывал.

И голос у него был нежный, и шел он из самой глубины груди. У Леонарда была такая волосатая грудь. Слова его прозвучали мягко-мягко. Как тут не поверить, что он и вправду влюбился в меня?

— Что? — говорю. — Ты никогда раньше не занимался сексом? Вот уж не верю! Только не ври мне. Ведь все так здорово.

— Да нет, я не про то, — говорит. — Я не это имел в виду. Секс, а как же. Все было. Только не с девчонкой твоего возраста.

Может, он врал мне? Я часто думала об этом. Ложь это была или правда? Могло ли такое быть, чтобы ему все эти годы хотелось молоденькую, но никак не складывалось? Или все это были только слова? За свою жизнь я наслушалась брехни. А вдруг он все-таки говорил правду? Ужасно, что я убила его именно в этот момент. Теперь уж не узнать.

Тут он что-то расшалился, как маленький мальчишка. Даже щекотать меня стал. Ну дети детьми. Только голые, и в кровати Розалиты. А здесь малышам не место.

Потом он посерьезнел, сдвинул волосы у меня с лица и посмотрел прямо в глаза.

«Я так рад, что повстречал тебя» — вот что он сказал. Прямо мне в лицо. А я подумала, вот и любовь. Уж точно любовь. Подарок мне на день рождения.

А он смотрит на часы у меня за спиной.

— Блин, — говорит. — Идти надо. Пора домой. Блин.

И все это чувство, всю эту треклятую любовь как корова языком. Раз — и нету. Ты ее ждешь, ждешь, а любовь хвостиком вильнула, и поминай как звали. Почему так?

Я встала с кровати и прошла на кухню. На до блеска вылизанную Розалитину кухню. Мне было очень плохо. Я ведь так обманулась насчет любви. Он уже одевался, ему было пора домой. Прощайте цветы и вино, больше он не придет. Поразвлекся, и будет. Если это любовь, мне ее, такую, не надо.

Я злая была, дальше некуда.

Его форменный китель висел на кухонном стуле. Пояс с кобурой лежал тут же. В руках у меня были его брюки, я подняла их с пола в спальне. Собиралась их аккуратненько сложить и повесить. Рядом с кителем. Ни воровать, ни убивать я не собиралась. Я не такая. Просто я терпеть не могу, когда вещи валяются на полу. А может быть, мне хотелось, чтобы он побыл со мной еще немножко. Но тут мне под руку подвернулся его бумажник. В кармане лежал. Увесистый такой.

Я никогда не беру чужого. Я не воровка и не убийца. Но я была на него ужасно зла и подумала, что хоть на подарок-то надо взять. Если уж с любовью не получилось.

Он тоже вышел на кухню и как-то странно на меня поглядел. Сам без штанов.

— Тебе нужны деньги? — спрашивает. — Только попроси. Пару баксов я тебе дам.

Наверное, он считал, что поступает чинно-благородно. Как же, сам деньги предложил. Но тогда мне показалось, что я в его глазах — воровка. И шлюха, которая сейчас еще торговаться будет. А я встречаюсь с парнями только ради любви. Ради того, что я называю любовью. Пусть я ошибаюсь, пусть это не то. Так тому и быть. Но денег за любовь я не требую.

Он направился ко мне, и я схватилась за его пистолет.

Наверное, он подумал, что я решила его обокрасть. Мне так показалось. И я наставила на него пистолет. Большой и тяжелый.

Все произошло очень быстро. Лицо у Леонарда было по-прежнему ласковое-ласковое. Но на нем уже появилась тревога. И страх. Будто я и взаправду в него выстрелю. А я и думать не думала. Просто щелкнула предохранителем, чтобы его припугнуть. И даже успела сказать: «Прочь с дороги».

Ну, тут он на меня бросился и схватил за руку. За ту, в которой я держала пистолет. Было очень больно. Пальцы так и сплющились о проклятую железяку. Я изо всей силы дернула руку, только бы не отдавать пистолет. Вдруг Леонард разозлится и застрелит меня.

И тут раздался грохот. Я до смерти перепугалась, только до меня не дошло, что это выстрел. Я до сих пор не понимаю, как все получилось. Наверное, случайно зацепила пальцем спусковой крючок. Не знаю. Все произошло очень быстро. Именно так, как я сказала.

Я прямо обалдела. Ведь я его застрелила. Все к тому и шло, но я-то этого не понимала. Еще я никак не могла уяснить, откуда у Леонарда дырочка между глаз. Пистолет-то смотрел ему в живот. Наверное, когда я вырывала руку, ствол как-то дернулся вверх. А может, это Леонард пытался отвести мою руку в сторону, чтобы я в него не попала. Только я бы и так не попала… Не знаю, ничего не знаю. Ведь все случилось очень быстро.

Столько всего сразу свалилось на меня. Но голова осталась ясной. Я могла нормально думать. Когда он рухнул на пол все с тем же блаженным выражением на лице, я увидела занавески и то, что на них повисло. Блин, подумала я. Все, уже не отстираешь. Надо же было такому случиться, еще подумала я. Теперь Розалита меня точно прогонит.

Я посмотрела на Леонарда. Лицо у него было счастливым. Что, если он и вправду меня любил?

И я забрала его кредитки, и деньги, и пистолет.

И отправилась искать маму. В дурное место. На самое дно.

Там я ее и обнаружила. В этом самом доме, заколоченном досками. Только я знаю, как проникнуть внутрь через черный ход. Люди здесь мерзкие, просто ужас. Но их можно не бояться. Им ни до кого нет дела, им своего хватает. Мама сидела на полу в кухне, привалившись спиной к обгаженной плите. Эту плиту словно кто облил кетчупом сверху донизу и не потрудился вытереть. Как только люди могут жить в таком свинюшнике?

— Привет, девочка, — пробормотала мама. Слова у нее наползали друг на друга и челюсть тряслась.

Прямо никуда не денешься от грязищи. Розалитину берлогу теперь уж никогда не отмоешь, что уж говорить про эту кухню. Но мне хотелось побыть вместе с мамой, зря, что ли, я ее искала? И вообще мне было очень не по себе.

Я отправилась в магазин на углу и купила рулон бумажных полотенец и какое-то чистящее средство в пластиковой бутылке, его еще разбрызгивать надо. Откуда деньги? Из кошелька полисмена Леонарда, откуда же еще. Со всем этим добром я вернулась в жуткий дом и намыла кусок пола рядом с местом, где сидела мама.

Пока я мыла, мне вроде полегчало. Я гнала от себя мысли, но что-то простенькое так и копошилось у меня в голове. Типа: завтра надо сходить к Малышу Джулиусу и толкнуть ему кредитные карты и пушку. А так голова была пустая-пустая.

Мама тем временем отрубилась. Тогда я просто взяла ее за руку и перекатила на чистое место, а сама легла рядом и попробовала заснуть. Я могу спать только на чистом. А о том, какая мерзость вокруг твоего отмытого куска, лучше не думать.

И я знала, что во мне ребенок. В этот вечер я зачала.

С того дня прошло уже немало времени, и я говорила кое с кем обо всем этом. Все называли меня чокнутой. О беременности невозможно узнать так сразу. К чему тогда женщинам все эти тесты, на которые надо пописать? Все бы и так в одночасье знали, что залетели. Только я стою на своем. Уже в тот вечер я знала, что у меня будет ребеночек, и знала, что он всегда будет меня любить. Ведь твое дитя даст тебе вечную любовь. Это тебе не случайный гость, который только и ждет, чтобы посмотреть на часы и выдать: «Блин, а ведь мне пора бежать».

Я решила про себя, что тоже буду его любить. Больше всего на свете.

Вот так все и произошло.

И ничего за душой у меня больше нет.

Я положила голову на полу маминого пальто и уснула.