Любовь в настоящем времени

ЛЕОНАРД, 30 лет Оглянуться назад

Такая дрянь иногда лезет в голову. Вот сейчас, например, еду я в Южную Калифорнию к тому типу, что написал мне письмо, и из головы у меня не идет Злой Дух, преследовавший Перл. Я его не видел в тот вечер, когда Перл пропала. А ведь стоило только оглянуться назад. Я уж и сам не знаю, зачем еду — задавать вопросы или просто посмотреть на него?

Сперва передо мной предстает его дочь — открывает дверь. Крупная женщина, весь проем загораживает. Ноги на ширине плеч, руки скрещены на груди. Прямо какой-то гигантский питбуль на задних лапах. Никогда прежде ее не видел — письмо она вручила Митчу, а тот передал мне. Но она, похоже, знает, кто я такой. Похоже, она меня поджидала.

— Нет, если вы прибыли со злом, — говорит.

— Я не сделаю ему ничего плохого, — отвечаю.

Не думал, что она мне поверит. Однако поверила. Не сразу, правда. Смотрит мне в глаза, и выражение ее лица меняется. Потихонечку. Значит, ни одна черточка моего лица не говорит о дурных намерениях. Это хорошо. Начало положено.

Она делает шаг в сторону и пропускает меня.

Потом следует за мной по пятам и шепчет, куда идти. В доме так темно и тихо, словно в нем ни души. И ее тоже нет. Взяла и померла. Чисто из вежливости.

Мы проходим в спальню. Вот он, один из убийц моей матери, лежит себе в кровати. Смотрю на него во все глаза. Веки у него прикрыты, ничто меня пока не отвлекает. Просто стой и смотри.

Во мне вскипают чувства, скопившиеся за двадцать пять лет. Злость, возмущение, обида и что-то очень похожее на ненависть готовы выплеснуться на него. Но что-то им мешает. Получается недолет, и все мое ожесточение растекается по полу глупой лужей.

Ведь он просто старик. Ничего больше.

Он страшно худой, кожа да кости. Лицо прозрачное. Под глазами черные мешки. Волосы совершенно бесцветные, как и вся его фигура. Вот так: первым ушел из жизни цвет, а тело еще живет.

Если бы я даже захотел, то не придумал бы для него казни страшнее той, на которую он сам обрек себя. Преступление не может обойтись одной жертвой. Их всегда много, даже когда преступление только одно.

Он открывает глаза и равнодушно глядит на меня. Можно подумать, я у него частый гость.

— Дора, оставь нас одних, — говорит он дочери.

К моему удивлению, дочь слушается. Может, с кем другим она бы и поспорила, но только не с отцом. Его распоряжения выполняются неукоснительно.

Вот я и один на один со Злым Духом.

Пододвигаю стул к его кровати и сажусь.

Он говорит:

— Ты мне скажи, что намерен делать, ладно? Чтобы я собрался с силами.

— Ничего я вам не сделаю, — отвечаю. — У меня к вам всего два вопроса.

Молчу. Он тоже молчит. Переваривает сказанное. Потом тянется за сигаретой. Курево на тумбочке. Удивительное дело. Некоторые как примутся убивать себя, так уже и не в силах остановиться.

— Если вы не против, подождите, пока я уйду, — говорю. — Я у вас долго не задержусь.

Он отдергивает руку. В его движениях сквозит беспокойство.

— Ладно. Давай свои вопросы.

— Расскажите мне про Лена.

— Что ты хочешь о нем узнать?

— Лен — это сокращенное от Леонарда?

— Да, конечно. Его звали Леонард Ди Митри. Зачем тебе это?

Новость растекается по венам подобно теплу. Язык у меня отнимается. Вот когда тепло охватит меня всего, я, может быть, и заговорю. А может, и нет. Примерно то же я испытал, когда вычитал из письма, что Перл умерла. Я ведь и без того это знал. Но, как видно, знание знанию рознь.

— Меня зовут Леонард, — говорю я, как только дар речи возвращается ко мне.

— Да что ты? Вот так совпадение!

Похоже, он не понял до конца, что это значит. Вообще атмосфера в комнате какая-то равнодушно-сухая. Наши слова звучат совершенно бесстрастно. Ну он-то, наверное, просто уже не в состоянии волноваться. А я? Со мной-то что такое?

— Как мне раздобыть фотографию этого Леонарда Ди Митри?

— В верхнем ящике письменного стола.

Он тычет пальцем в угол, и я оглядываюсь назад, не в силах поверить, что так легко добился своего.

— Вы хранили его фотографию все эти годы?

— Не совсем. Она попала ко мне вместе с вещами Бенни. Когда Бенни умер, его жена собиралась все это выкинуть. Эти вещи были для нее пустое место. Для меня они тоже не бог весть что, но для Бенни важнее их на свете не было. И я сохранил их.

Я встаю. Голова кружится. Я словно во сне. Или в кино. Все это происходит не со мной, это уж точно. Подхожу к столу и выдвигаю верхний ящик. Полицейский значок, две-три блесны (или как там еще называют приманки для рыбы), спортивный нож и фотография Леонарда Ди Митри. Это точно он, на нем голубая полицейская форма с бляхой на груди. На бляхе его имя. Да я и так узнаю его, срабатывает то странное чувство, когда находишь знакомые черты у людей, которых никогда не видел. К тому же эти черты мои. Конечно, мы не так уж и похожи. Он — белый, а во мне еще и азиатско-негритянская кровь. Но сходство есть, только копни поглубже. Линия челюсти, надбровные дуги. И рисунок губ.

Забираю фотографию. Ни за что не верну.

— Мне она нужна, — говорю. — Теперь она будет храниться у меня.

— Конечно, конечно. Забирай хоть все. Когда я умру, дочка это все просто выбросит.

Я опять сажусь на стул у кровати. Руки у меня трясутся уже не так сильно. Не отрываю глаз от фото. Никто из нас не произносит ни слова.

Так проходит немало времени.

Наконец я говорю:

— Если Перл поступила так, как вы сказали… Если она убила… — Чуть было не сказал «моего отца». Чуть было не проболтался. Невольно. А об этом не стоит трезвонить на каждом углу. Это слишком личное. Слишком. Не хватало еще делиться сокровенным с умирающим Четом. Да и ни с кем другим. — Если она убила человека с фотографии, значит, у нее были причины. Я ее не оправдываю, убийство невозможно оправдать. Если бы она была жива и можно было бы залезть ей в душу… Я твердо знаю, причина была. Перл никогда бы такого не сделала просто так. Вы понимаете, что я пытаюсь вам сказать?

Я отрываю взгляд от фото, смотрю Чету в глаза и впервые замечаю в нем какое-то душевное движение, что-то вроде симпатии.

— Разумеется, понимаю.

— Вы серьезно? — Опять все совершилось слишком легко.

— А как же. Как ты думаешь, что я старался тебе втолковать насчет Бенни?

Мозг у меня отключается. Все, хватит об этом. Сменим тему.

— Где она? — спрашиваю.

— Кто?

— Моя мать.

— Мне казалось, мы поняли друг друга.

— Речь идет о ее… останках. Где они?

— А, ты об этом. Они где-то там. Во мраке неизвестности. Тайна сия велика есть.

— Так вы не знаете? Или не хотите сказать?

— Я даже не знаю, смогу ли вспомнить. Ведь все было так давно.

— Так вы не проезжали мимо пять-шесть раз в первый год после случившегося, как в случае с моим домом?

— Нет. Туда я не ездил. Не испытывал никакого желания.

Становится тихо. Во мне пробуждается гнев. Еще бы. Ведь он удовлетворил только одно мое требование из двух. Меня охватывает нетерпение, гнев стремительно нарастает. Как ни странно, на душе становится легче.

Чет прерывает молчание:

— В ту ночь, которая тянулась целую вечность, я сидел в машине. Глазел по сторонам. То место так и стоит у меня перед глазами, будто все это было вчера. Вижу линию электропередач и поворот. Но как туда добраться, не ведаю. Зрительная память сохранила, по какому шоссе мы ехали. Но названия я не знаю. Помню, где мы свернули. С ножом у горла я бы, наверное, смог сориентироваться на месте. В общих чертах. Но для этого мне надо попасть туда, понимаешь?

— Хорошо, — говорю. — Поехали.

Он тупо смотрит на меня.

— Издеваешься?

— И не думаю.

— Я при смерти.

— Если уж вы были готовы к тому, что я вас задушу, зачем зря тратить слова из-за небольшой поездки? Опасности никакой.

— За исключением моей дочери. Она меня убьет.

— Ладно, — говорю. — Готовы? Начинаю вас душить.

— Достань мой плащ из шкафа, — отвечает Чет.

Мы крутимся по горным серпантинам уже более двух часов. Сложенное кресло-коляска Чета лежит на заднем сиденье. Сам он грызет ногти, хотя там и грызть-то уже нечего. Проселки, по которым мы по большей части колесим, и проездами назвать трудно. Так, пролазы какие-то.

Небо в тучах; похоже, опять пойдет дождь. Примерно в это же время года исчезла Перл. Скоро будет очередная годовщина.

— Ну, что скажете? — спрашиваю я нетерпеливо. Мне кажется, мы уже здесь проезжали. И не раз.

— Наверное, дальше, — расстроенно отвечает Чет. — Если только мы не проехали.

Жму на тормоза. Машина скользит по грязи. По инерции преодолеваем несколько футов. Чета бросает вперед, но ремень безопасности не пускает. Части тела старика болтаются, как у тряпичной куклы.

— Лжете, Чет. Вы просто не хотите мне помочь.

Он отводит глаза. Трогаемся. За окном все тот же осточертевший горный пейзаж. Скалы и низенькие деревья.

— Я стараюсь, — произносит старик.

Ой, врешь. Почему тогда в глаза не смотришь?

Вздыхаю. Опять останавливаюсь, зажмуриваюсь и откидываюсь назад. Ничего не вышло. Он поехал со мной, только чтобы отвязаться. Помогать мне он и не собирался. Правда, в кармане рубашки у меня фото отца. Но я хочу обрести обоих родителей. Не так уж много я от него требую. Особенно если учесть, что мои отец и мать давно в могиле.

— Мне надо выйти, — говорит Чет голосом детсадовца, которому приспичило в туалет. — Перекур.

— Ну что за фигня. Вы ведь и так умираете от этой дряни. Не остановиться никак?

— Ты сам-то курил когда? Оно и видно. Прошу тебя. Мне надо.

Опять вздыхаю. Выхожу из машины, вытаскиваю коляску, раскрываю и ставлю у пассажирской дверцы. Пересаживаю старика. Он неуклюже опускается на сиденье. Откуда такая тяжесть в почти уже бесплотном теле?

Стою, привалившись к машине. Чет достает из кармана пачку сигарет и глубоко затягивается. Меня окутывает облако табачного дыма. Машу руками, разгоняя дым. Отступаю на несколько шагов, чтобы ветер не дул в мою сторону.

Мы оба молчим довольно долго, на пару разглядывая открывающийся горный пейзаж.

— Для моей семьи это будет удар, — неожиданно говорит Чет. — Когда вся эта катавасия начнется.

— Не понимаю, о чем вы.

— Все ты прекрасно понимаешь.

Спорить с ним не хочется. Может, он не в себе.

— Мне надо пописать, — говорит Чет.

— Валяйте.

— Не так все просто. Ты должен мне помочь.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно. Сам я свою коляску и за камешек не откачу. Отвези меня вон за те кусты. Там никто не увидит.

— Чет, тут в радиусе десяти миль ни души. Я отвернусь.

— У человека есть свое достоинство. — В голосе у Чета слезы. Он вытирает нос рукавом плаща.

Отвожу каталку за кусты.

— Помоги мне встать, — говорит старик.

— О господи. А повернуться в сторону вы не можете?

— Всего себя обмочу. Давай же. Сделай одно доброе дело.

Поднимаю его с кресла и придерживаю за плечи. Сам смотрю в сторону. Передо мной долина. И горы. И клубящиеся грозовые облака. Вот и на душе у меня так же пасмурно. И безнадежно.

Везу коляску обратно к машине. Пересаживаю Чета.

— Все, — говорю, — сдаюсь. Сейчас отвезу вас домой.

Разворачиваю машину и колдыбаюсь по узкой грязной дороге обратно.

Мили через четыре старик вдруг вопит:

— Стой! Тормози!

Ударяю по тормозам. Сидим, молчим.

— Это здесь? — спрашиваю.

— Приблизительно.

— И вы опознали место только на обратном пути?

— Точно.

Затягиваю ручной тормоз и выключаю двигатель.

— Прости меня, — говорит Чет. — Я просто подумал, что ты побежишь к властям и они разроют весь этот поганый склон. Каково придется моим детям? Даже если я к тому времени уже буду в могиле.

Перевариваю его слова.

— Я не собирался проводить эксгумацию, — говорю.

— Вот как. Не собирался?

— Мне и в голову не приходило.

— Ну да. А почему? Почему не приходило?

Как ему объяснить? Сказать, что мне невыносима сама мысль о ковше экскаватора или даже лопате, ворошащих ее косточки? Или что мертвое тело не более чем пустая оболочка, а я просто хочу поклониться месту, где окончила свой земной путь ее душа?

Поклониться. И оставить там памятный знак.

Все это тяжело выразить словами. И я говорю:

— Мне трудно объяснить.

— Доставай каталку, — говорит он. — Покажу тебе все, что помню.

Везу его меж камней по склону. Колеса то и дело увязают в щебне, пока не застревают окончательно. Беру старика на закорки, и мы пробираемся дальше. Перед носом у меня то и дело возникает костлявая рука и показывает, куда идти. Мне уже начинает чудиться, что я угодил в компанию призраков. И их несколько.

— Остановись здесь, — велит Чет.

Ссаживаю его. Мы, наверное, прошли уже около мили. Чет опускается на колени в грязь и озирается.

— Либо этот склон, либо следующий, — заключает он. — Я правду говорю. Это где-то здесь. Но ведь все меняется. Эрозия. Пара деревьев сползет со склона, и вид уже не тот. Но если ты на самом деле не собираешься устраивать раскопки, то мы приблизительно на месте. Точнее не скажу.

— Я знаю. И на том спасибо.

Гляжу вокруг. Дыхание у меня прерывается. Стараюсь запомнить все как можно лучше, чтобы вернуться сюда. Подставляю лицо ветру и жду, что Перл подаст знак. Но вокруг никого и ничего, только мы. Я уверен: Чет привел меня на то самое место. Только поток времени смыл следы прошлого.

— Знаешь что, — говорит Чет, — вот ты сказал: для того чтобы понять человека, надо залезть ему в душу. Наверное, это со всеми так. Попробуй пожить жизнью другого человека, и тогда постигнешь его мотивы. Даже если он творил зло. Поэтому-то я и ушел из полиции. На маленькую пенсию. Когда перестаешь видеть разницу между ними и тобой, пора на покой.

Взваливаю его на закорки, и мы возвращаемся к машине.

По дороге он отрубается. Голова закинута назад, рот открыт. Переутомился, наверное.

Когда мы уже подъехали к дому, меня поражает страшная мысль. Хватаю его за запястье и щупаю пульс. Эмоций никаких, просто все во мне леденеет. Да нет, вот он, пульс-то. Слабенький, но есть.

Жму на клаксон. Появляется его дочь. Распахивает дверь машины, раскладывает каталку, вытаскивает отца. Он в забытьи.

Наградив меня диким взглядом, она подносит к губам Чета ладонь — дышит ли он? Проверка проходит благополучно, это видно по ее лицу. Теперь она смотрит на меня иначе.

— Добились, чего хотели? — спрашивает.

— Да, пожалуй. Я сам не знал точно, чего хотел. Но кое-чего я достиг.

Направляюсь назад к побережью. Смотрю на часы. Успею забрать детей из школы, только опоздаю минут на десять. А может, нагоню по дороге. Жена дома с малышом, к тому же машина у нас всего одна. Если что, дети подождут. У меня хорошие дети. Они знают, что папу не придется долго ждать.

Рассказать им о том, что я узнал сегодня? Митчелл уже в том возрасте, когда может одним махом, играючи запрыгнуть в кровать с самой середины спальни. Просто так. А того, кто притаился под кроватью, он совсем не боится. Просто не догадывается, что там кто-то есть.

А вот Перл по ночам то и дело забирается к нам в постель под предлогом, что ей приснился плохой сон.

У каждого из нас свой Злой Дух. И часто не один. Злые Духи появились, как только мы научились мыслить. Имен у них нет, и обличья тоже. Мы все чего-то боимся, не всегда сознавая, чего именно. Сегодня я оглянулся назад и узрел своих Злых Духов. С именами и рожами.

Даже не знаю, пугаться мне или радоваться. Ведь мои злые духи — ненастоящие. Это просто ущербные люди. У некоторых уродство заметно больше, у других — меньше.

Но все они когда-то принадлежали к роду человеческому.