Мафия вчера и сегодня

8. Послевоенный период и сепаратизм

Военные действия но оккупации Сицилии потребовали немного времени и носили, пожалуй, характер триумфального шествия, прерванного всего лишь два или три раза попытками упорного сопротивления немцев, вынужденных сражаться с немногочисленной артиллерией, к тому же они не могли вести интенсивный огонь, поскольку надо было дать возможность нацистским войскам закрепиться на той стороне пролива. Битва на равнине под Катанией и ожесточенная борьба на побережье у Мессины побудили американцев и англичан приостановить наступление и выждать, пока авиация подавит все очаги сопротивления и можно будет спокойно продвигаться вперед.

Весь остров был оккупирован в течение нескольких дней. Сицилия стала управляться органами военной администрации союзников — АМГОТ. Всей системой этих органов руководило палермское управление, во главе которого стоял американский полковник Полетти, выходец из Пьемонта, до войны занимавшийся в США коммерцией и не подумавший прекратить эту деятельность даже теперь, став главой военной администрации оккупированной территории. И действительно, спустя несколько лет после прекращения оккупации союзниками Италии, когда Полетти пришлось расстаться со званием полковника армии США, созданное им в Италии коммерческое предприятие с треском обанкротилось (из чего ясно вытекает, насколько официальные функции, недавно оставленные Полетти, помогали ему поддерживать это ненадежное коммерческое предприятие).

Итак, органы АМГОТ осуществляли на оккупированной территории всю полноту власти, включая и судебные функции, для чего были учреждены американские суды в лице всего лишь одного человека, который в ускоренном порядке, спешно решал все дела, которые входили в его компетенцию, особенно если они могли затронуть интересы оккупационных властей или какого-либо видного лица из числа американцев итальянского происхождения.

Хотя вся власть и была сосредоточена в руках союзников, они все же назначили во все провинциальные центры префектов, а в каждую коммуну — мэра. Как происходило назначение мэров, мы уже видели. Под предлогом выдвижения испытанных антифашистов в конечном счете назначались люди, подсказанные заокеанскими «друзьями», самые отъявленные мошенники из числа мафистов, чьи уголовные досье были подчищены, поскольку из них исчезли обвинения в совершении самых серьезных уголовных преступлений и остались лишь свидетельства их оппозиции фашизму, хотя они в равной мере были противниками любого режима, который вознамерился бы заставить их уважать закон, не являвшийся их законом.

В провинциальных центрах вошло в систему разыскивать и назначать на должность префекта бывших парламентских деятелей, типичных политиканов дофашистского периода, либо бывших депутатов, связанных с мафией, либо, во всяком случае, участников давно исчезнувших группировок. Эти старые деятели, казавшиеся буквально древними кариатидами политики, давно уже утратили всякое представление о реальной действительности, а порой по причине преклонного возраста пли недуга были абсолютно ни на что не способны. Было немало курьезов, свидетельствовавших о том, сколь необдуманно действовали учреждения полковника Полетти. Так, в одном большом городе Сицилии было решено назначить префектом некоего X., бывшего депутата, убежденного демократа дофашистского периода. Стали разыскивать его. А поскольку старый депутат был уже физически немощен и дряхл, то родственники, узнав о его назначении, решили послать вместо старика его более молодого племянника-однофамильца. Это был адвокат, до тех пор интересовавшийся только своей профессией и не занимавшийся политикой, разве что в той мере, которая была обязательна для всех, а именно по воскресеньям и другим религиозным праздникам он облачался, подобно многим, в черную пару с разноцветными бляхами для участия в многолюдных сборищах, о которых печать любила тогда писать как о стихийном проявлении энтузиазма.

Итак, молодой адвокат X. направился в городское управление AM Г ОТ и, получив на руки постановление о назначении префектом — ибо анкетные данные его дяди почти полностью совпадали с его, — не говоря ни слова приступил к исполнению своих обязанностей на потеху и забаву своим согражданам, знавшим о случившемся недоразумении.

Впрочем, все эти префекты и мэры, не имевшие никакой власти, да и не желавшие ее, в конечном счете ничего не делали для выполнения своих прямых обязанностей. К сожалению, эта нежданная должность пробудила у многих из них вкус к политике, и, не имея никаких серьезных дел, они стали заниматься почти исключительно формированием своего «избирательного округа» в предвидении времен, когда будут проводить выборы. В этих целях они начали использовать ту небольшую власть, или, вернее, пародию на власть, которой располагали, оказывая услуги, сводившиеся в большинстве случаев к выдаче крупным аграриям разного рода незаконных разрешений, а то и прямо к предоставлению в их распоряжение транспортных средств для перевозки на черный рынок продовольственных товаров, а порой к переводу в другой район чересчур усердного карабинера или же к оказанию всякого рода мелких услуг своей политической клиентуре — единственное, в чем они были мастера.

Вдобавок ко всему американские офицеры, которым надлежало следить за действиями гражданской администрации, сами были не прочь заняться коммерцией и бизнесом; эти похотливые жеребцы готовы были удовлетворить ходатайство любой женщины, выступившей посредницей в каком-либо деле, только бы завершить сделку в кровати.

При таком положении вещей всюду воцарился беспорядок, а вместе с ним и все виды запрещенной и гнусной торговли. Десятки магазинов на главных улицах городов превратились просто в базар, где продавались отвратительные «сувениры», а многочисленные задние помещения магазинов служили общедоступными борделями.

Военное командование союзников, проявляя похвальное стремление обуздать повальное распутство оккупационных войск, развернуло кампанию по предупреждению венерических заболеваний, которая часто выходила за границы пристойности. Стены домов были сплошь заклеены цветными плакатами, на которых были изображены обнаженные красотки с указанием эффективных профилактических средств. Авторы этих плакатов, поскольку надписи были на английском языке, не стеснялись в выражениях и называли вещи своими именами, полагая, что местное население не может их понять. Но английский текст только разжигал всеобщее любопытство, и вскоре все знали смысл этих надписей, переведенных учащимися итальянских школ.

На каждом углу шла бойкая подпольная торговля продуктами первой необходимости, процветал черный рынок; на наскоро сооруженных прилавках продавался хлеб, испеченный бог весть из какой муки, табак, добытый из окурков, обувь, краденная у американцев, старые безделушки в качестве «сувениров», непристойно раскрашенные воздушные шары, надутые из бывших в употреблении презервативов; фески, пояса, кинжалы и сапоги фашистских иерархов. В Чефалу, где в 1924 году во время бурного митинга депутат Маттеотти[47] потерял свою шляпу, было продано за немалые деньги по крайней мере 40 шляп Маттеотти и столько же экземпляров старой фашистской газеты, сообщавшей об этом происшествии. В селении Мизильмери, в 14 километрах от Палермо, американцы устроили большой склад горючего и смазочных материалов. Рядом со складом сицилийские спекулянты организовали два «закрытых барака», поставляя солдатам охраны сицилийских женщин. За подобного рода «услуги» от охраны требовали бензин и бидоны с маслом, а особенно «у фуму», то есть английские и американские сигареты, продаваемые контрабандным путем.

Спекуляция, контрабанда, черный рынок, незаконная торговля медикаментами, проституция не только давали возможность нажить и спустить в короткий срок небольшой капитал, но и прививали вкус к легкому заработку, не требовавшему особых усилий.

Постоянный страх перед военной полицией («Волки! Волки!» —кричали мальчишки, подавая сигнал о приближении джипов с американской полицией), жизнь вне закона, скупка и хранение краденого, торговля контрабандными продуктами и товарами, начиная от муки и носильных вещей и кончая медикаментами, горючим и смазочными материалами, — все это было постоянным хождением по краю пропасти и толкало на путь незаконных действий.

Подрастало новое поколение молодежи, привыкшей ко всякого рода злоупотреблениям и преступному насилию, и возникали новые опасные тенденции, переплетавшиеся с прежними нравами и обычаями.

По ничтожнейшему поводу, из-за сущего пустяка совершались тягчайшие преступления: бедного и доброго священника сбросили с мчавшегося поезда, чтобы украсть его чемоданы; убили мальчика за то, что он украл две винные ягоды; убили марешалло карабинеров, чтобы доказать «друзьям», что перед мафией марешалло — ничто.

Новые преступники делились на группы, подражавшие прежним коскам; они оспаривали друг у друга монополию на определенные зоны, создавали собственную иерархию. И на этот раз решающую роль играли преступные наклонности, умение молниеносно выхватить нож или пистолет...

В деревнях процветала контрабанда зерном и одновременно рождался новый тип сельского бандитизма. Часть молодых людей, в том числе и вернувшиеся с войны бывшие фронтовики, принадлежала к порядочным семьям и занялась спекуляцией и контрабандой лишь для того, чтобы раздобыть необходимые средства к существованию. Эта молодежь едва терпела всевластие прежней и новой мафии и не желала мириться с тем, что полиция преследовала только мелких спекулянтов и делала вид, будто не замечает крупных контрабандистов — мафистов и гангстеров, орудовавших у нее под носом.

В эти месяцы наиболее жизненным политическим движением на острове было сепаратистское — плод соглашения между аграрной аристократией Сицилии, страшившейся дувшего с севера революционного ветра, и группами молодых энтузиастов, подлинных сицилийских автономистов, которые настаивали на борьбе против политики централизации, проводимой итальянским правительством и монополистическими группами Северной Италии.

В начале сицилийское сепаратистское движение носило проанглийский характер и выступало за решение сицилийского вопроса наподобие Мальты[48], но вскоре оно приняло проамериканскую окраску. В салонах Палермо, на виллах Конка-д’Оро, на светских раутах в палаццо Палагония, в палаццо Чезарó, в палаццо Ганчи постоянно можно было встретить полковника Полетти и офицеров его штаба, меж тем как английских офицеров почти совсем забывали приглашать. Американцы импонировали также и более бедным слоям населения. Щедрая помощь продовольствием и всевозможными товарами, которую американцы оказывали гражданскому населению, ошеломпла сицилийцев и завоевала войскам 5-й американской армии всеобщую симпатию.

Через несколько месяцев после освобождения Сицилии мафия решила поддержать правое крыло сепаратистского движения. Причины такого решения следует усматривать в том влиянии, какое американцы сицилийского происхождения могли оказать на главарей мафии, с которыми они уже давно установили прочные и выгодные связи. Кроме того, мафия опасалась, что итальянское демократическое правительство может изменить социальную структуру Сицилии, между тем как победа сепаратистского движения означала бы в тот момент подлинное отождествление мафии с правящим классом Сицилии.

Участие мафии в сепаратистском движении выявилось со всей очевидностью уже на первом совещании, состоявшемся в Палермо 9 декабря 1943 года. Тогда же были выработаны основные программные положения сицилийского сепаратизма.

На совещании присутствовало 28 человек, приглашенных на это сборище шифрованной запиской, как это практикуется в тайных обществах. Правые оказались в большинстве, и были приняты весьма знаменательные решения: «воспрепятствовать устройству митингов всех партий национального характера (то есть сторонников неотделения Сицилии от Италии), даже прибегнув к силе», и «создать боевые группы друзей Сицилии». Совещание закончилось тем же символическим ритуалом, каким оно началось: все 28 участников совещания подписались на оборотной стороне приглашения, желая придать более торжественный характер этому событию. Наконец, было устроено угощение прохладительными напитками в зале Олимпия в Палермо, на котором среди приглашенных присутствовали полковник Полетти и Калоджеро Виццини. На следующий день были розданы десятки тысяч сепаратистских значков с изображением цифры 49, это должно было означать, что Сицилия становится 49-м штатом США.

Первые политические контакты мафия установила с правым крылом сепаратистского движения, возглавляемым депутатом Андреа Финоккьяро Априле. В конечном счете и он был типичным представителем дофашистской политической элиты. Но в отличие от многих своих коллег и современников он проявлял глубокое понимание политических проблем того момента и недюжинное умение проникнуть в сложную игру различных устремлений и интересов, побуждавших Англию и США уделять Сицилии все большее внимание, вынашивая планы, рождавшие между ними взаимную неприязнь.

К тому же Финоккьяро Априле, подобно многим политическим деятелям Сицилии, был хорошим оратором и трибуном и, желая угодить толпе, нередко жертвовал любовью к истине, ибо она была ведь не столь всесильна. Выступая на митингах, он говорил о Рузвельте и Черчилле как о своих давних друзьях, с которыми имеет обыкновение запросто обмениваться письмами, и предлагал решения, словно был уверен, что ему предстоит сесть за стол мирной конференции в качестве авторитетного ее члена, к мнению которого будут прислушиваться.

Лидер сепаратистов, уступая, возможно, нажиму определенных американских кругов, вынужден был убедиться, что в данной ситуации мафия — единственная организация, способная решить проблему Сицилии радикальным путем или, в противном случае, обеспечить на выборах максимальное число голосов. Само собой разумеется, он не отказался от предложенной ему поддержки подобного рода, напротив, даже позволил себе публично сделать компрометирующее заявление. В начале 1944 года, выступая на митинге в Багерии, Финоккьяро Априле начал, как обычно, с заявления, что отправил конфиденциальные послания дорогому Уинни и дорогому Делано (то есть Черчиллю и Рузвельту), в которых четко и ясно заявил, что Сицилия имеет полное право на независимость. Затем, умолчав, конечно, о том, получил ли он ответ, он перешел к внутриполитическим проблемам, наобещав всем золотые горы; ответом ему были громкие аплодисменты и возгласы одобрения. Наконец после глубокомысленной паузы он торжественно заявил: «Не будь мафии, ее следовало бы выдумать. Я друг мафистов, хотя лично против преступлений и насилия...»

Это его заявление было встречено долго не смолкавшими аплодисментами. Ведь Багерия была резиденцией мощных групп мафии садоводства, и, конечно, на этом митинге присутствовали в качестве внимательных наблюдателей те «друзья», которым и было адресовано это открытое предложение союза и которые показали, что охотно принимают его.

После этого митинга коски мафии провинции Палермо стали в массовом порядке переходить на сторону сепаратистов и таким образом усилили правое крыло этого движения, в рядах которого уже действовали представители земельной аристократии во главе с доном Лучо Таска Бордонаро, тем самым, что несколько лет спустя, в разгар борьбы за одобрение закона об аграрной реформе, написал пасквиль под названием «Панегирик латифундии».

Активнейшим группам сепаратистов Катании и левому крылу этого движения, объединявшему группы молодежи во главе с адвокатом Антоннно Варваро, не удалось воспрепятствовать проникновению мафистов в ряды движения. В то время как депутат Финоккьяро Априле был и оставался парламентарием, который ни на минуту не забывал о возможных выборах и поэтому только и думал, что о «голосах», левые сепаратисты были пылкими революционерами и убежденными сторонниками применения революционных методов, которые, однако, бесполезно использовать для разрешения внутренних проблем движения, пока не достигнута главная цель — независимость острова.

Дон Калоджеро Виццини сумел правильно оценить значение заявления Финоккьяро Априле и тот энтузиазм, с которым «друзья» из Палермо и Багерии примкнули к сепаратистскому движению. Но этого энтузиазма было недостаточно, чтобы столь осторожный человек, приверженный старым традициям, как дон Калоджеро, открыто примкнул к сепаратизму.

В сущности, думал он, если удалось найти общий язык даже с фашистами, то какой смысл открыто примыкать к сепаратизму, глава которого в конечном счете чересчур уж много болтает, чтобы внушить доверие опытным старым «друзьям» мафии, привыкшим не тратить слов попусту и понимать друг друга с полуслова. Поэтому дон Кало, хотя и примкнул к сепаратизму, но на свой манер: он ограничивался туманными обещаниями, крепкими рукопожатиями, намеками на согласие, но никакими твердыми обязательствами себя но связывал.

В то же время, то есть к концу 1943 года, в Катании состоялся подпольный съезд сепаратистов, на который явился дон Кало как представитель провинции Кальтаниссетта. Адвокат Варваро — впоследствии депутат коммунистической партии в сицилийском областном собрании — потребовал объяснить, на основании каких полномочий дон Кало представляет на съезде провинцию Кальтаниссетта, где, как известно, не существует официально никакой группы сепаратистского движения и насчитывается не более десятка его членов, среди которых к тому же не значится дон Кало.

Старому главарю мафии этот вопрос, видимо, не очень понравился. («Стоит ли тревожиться, ваша милость, из-за каких-то билетов? — заявил он и добавил:—Стоит вашей милости подать мне знак, и я сожгу все палаты труда в провинции!»

Шумная группа молодежи из Катании запротестовала, заявив, что дон Кало чужак, и потребовала его удаления. Но дон Лучо Таска, представитель палермской группы, земли которого были расположены в шести километрах от владении Внццнни, настоял на том, чтобы дон Кало остался на съезде «под честное слово». И дон Кало принял активное участие в работе съезда. Он оставался в сепаратистском движении «под честное слово» до тех пор, пока это было ему выгодно, а затем, когда движение было ликвидировано, перешел к христианским демократам и оставался с ними — как всегда, на свой манер — до конца своих дней.

В знак этого официального присоединения к сепаратизму, но без билета, Финоккьяро Априле получил отныне разрешение беспрепятственно выступать в зоне мафии провинций Кальтаниссетта и Агридженто. Речь шла поистине об одолжении «другу», ибо до сих пор первой прерогативой главаря мафии было право «закрыть избирательный округ», то есть самовластно запретить выступления на митингах и собраниях каких-либо политических деятелей, не пользовавшихся благосклонностью «друзей». Если кто-либо из противников мафии все же осмеливался выступить невзирая на запрет, то он находил площадь пустой либо настолько терялся от ледяного молчания, которым его встречали, и наглых рож нескольких подонков, иронически глазевших на него, что почти всегда отказывался от своих намерений и ретировался.

Это было хорошо известно депутату Финоккьяро Априле, и он не преминул воспользоваться случаем, чтобы проверить силу и влияние своих новых друзей. Первой жертвой стал в марте 1944 года депутат Меуччо Руини, министр в правительстве Бономи, прибывший в Сицилию для «установления контакта с палермскими сторонниками единства Италии». Руини должен был выступить с речью на митинге в театре Массимо в Палермо. И так как в отношении многочисленных жителей столицы Сицилии нельзя было применить устрашающие методы, пригодные для сельских местностей и городских окраин, мафия организовала в театре дикую свистопляску, забросала сцену гнилыми фруктами и овощами, «советуя» министру отказаться от выступления и спешно вернуться на Север.

Несколько дней спустя в этом же театре перед огромной толпой, среди которой были предусмотрительно рассеяны мафисты из Конка-д’Оро, выступил с речью Финоккьяро Априле, который мог похвастаться тем, «что ни один политический деятель не осмелился выступить в Палермо либо в каком-либо другом городе нашего острова. Кто против Сицилии, — громогласно заявил Фипоккьяро Априле, — тот подлый предатель и получит по заслугам за свое предательство».

Но этот союз между главарем сицилийской мафии и главой сепаратистского движения должен был подвергнуться испытанию во время пропагандистского турне, которое в августе 1944 года совершал Фпноккьяро Априле в зоне мафии провинций Агридженто и Кальтаниссетта и которое завершилось его выступлением 2 сентября 1944 года в Виллальбе, на родине дона Кало.

Итак, Финоккьяро Априле направился в Виллальбу и произнес там зажигательную речь, во время которой не преминул, как обычно, наобещать всем всяких благ и процветания. Он неизменно прибегал к одним и тем же аргументам: щеголяя своей эрудицией в области античной истории, оратор утверждал, будто во времена римлян Сицилия была богатым островом, поистине цветущим садом, и поэтому, как только будут изгнаны представители крупных эксплуататоров с Севера, для Сицилии вновь наступит золотой век. Однако каким образом произойдет столь чудесное превращение, каким, например, путем будут исцелены извечные язвы Сицилии — а именно отсутствие дорог и воды, — оставалось загадкой. Но обещания главы сепаратистов, говорившего с волнением и глубокой убежденностью, не могли, разумеется, не вызвать одобрения и аплодисментов слушателей.

В августе 1944 года вместо депутата адвоката Франческо Музотто, настроенного просепаратистски, верховным комиссаром Сицилии был назначен адвокат Сальваторе Альдизио из Джелы (провинция Кальтаниссетта). Депутат Альдизио, вышедший из рядов прежней католической партии «Пополяри», был человеком очень ловким, прекрасно понимавшим, сколь соблазнительно министерское кресло для тех людей и партий, которые в предвидении будущих выборов начали восстанавливать свою прежнюю клиентуру.

Вскоре Альдизио занял позицию решительного антисепаратиста и сторонника единства Италии и стал проводить твердый курс, то есть прибег к помощи полиции. Как ловкий политический деятель и отличный знаток различных возродившихся политических группировок, он понимал, что, в сущности, земельная аристократия и мафия, составлявшие правое крыло движения, видели в сепаратизме своего рода барьер, который должен был защитить их привилегии и интересы от «северного ветра», ветра социализма, уже бушевавшего в Северной Италии. Поэтому, полагал он, достаточно рассеять эти опасения, охарактеризовать христианскую демократию как партию консервативную, способную взять власть в свои руки, чтобы привлечь эту политическую клиентуру на сторону католической партии.

Чтобы утихомирить самых решительных поборников сепаратизма, которых было немало и которые были особенно сильны в Восточной Сицилии, Альдизио выдвигал проекты «широкой автономии», которая должна быть подготовлена христианскими демократами и расширена наместником королевства, принцем Умберто Савойским. Он рассчитывал при этом, что это мероприятие само станет демагогическим орудием в руках партии, которая уже тогда готовилась к завоеванию большинства мест в парламенте.

Дон Кало по-своему истолковал эту тонкую игру обеих сторон и, прибегнув к помощи своих братьев-священников, решил неофициально поддерживать как одних, так и других, пока кто-либо из них не захватит окончательно командные высоты. Если еще трудно было решить, кому отдать предпочтение — сепаратистам или христианским демократам, то совсем нетрудно ему было уяснить, кто является врагом тех и других, врагом всех «благомыслящих порядочных людей», защитников традиций Сицилии, — а именно коммунисты и социалисты.

Сведения, поступавшие с континента, вызывали, вполне понятно, замешательство и растерянность среди землевладельцев. Так называемый «северный ветер», уже бушевавший на континенте, казалось, способен принести больше ущерба, чем сирокко, и смести раз и навсегда феоды, сеньоров и мафистов-габеллотто. Не было никаких сомнений, что именно в этом направлении мафии и надлежит действовать, и самым решительным образом; вот почему дон Кало заявил о своей готовности сжечь все палаты труда, как он это сделал 20 лет назад для фашистов.