Макамы

БАГДАДСКАЯ МАКАМА (двенадцатая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Был я в Багдаде, и как-то раз захотелось мне фиников сорта азаз. Но тут охватила меня тоска: не было звонкого кошелька. Пошел я искать возможности поживиться, и мое желание привело меня в Керх. Тут мне навстречу попался какой-то житель Севада[43] — он шагал за нагруженным ослом и на ходу края своего изара[44] завязывал крепким узлом. Сказал я себе: «Вот это добыча!» Поздоровался согласно обычаю, Абу Зейдом его наугад назвал и Божьей помощи пожелал; спросил, откуда он держит путь и где собирается отдохнуть, и тут же сказал ему:

— Братец мой! Поедем скорее домой!

А он мне в ответ:

— Я не Абу Зейд, я Абу Убейд!

Я сказал:

— Ох, попутал меня шайтан, в памяти получился изъян, потому что давно мы не видались, долго друг с другом не встречались. Как поживает твой отец? Все такой же он молодец? Или его голова поседела — ведь столько времени пролетело!

Севадиец ответил:

— Он уже покинул земную семью. Я надеюсь, что он пребывает в раю. На могиле его — не год и не два — давно уже выросла трава.

Я заахал:

— Прекрасный был человек, мир его праху! — и сделал вид, что хочу порвать на себе рубаху.

Севадиец схватил меня за руку и закричал:

— Заклинаю тебя Богом, не рви ее!

Я предложил:

— Поедем домой, устроим поминки, а то поедим мяса жареного на рынке. Рынок, скажем, поближе к нам и еда повкуснее там.

Так я жареным мясом его соблазнил, сильный голод в нем разбудил, он за вкусной едой погнался, не ведая, что попался.

Пришли мы на рынок в лавку, где жарилось мясо, и с него капал пот, прозрачный и желтый, словно мед, а хлеб, что хозяин подставлял, жирным бульоном истекал. Я сказал продавцу:

— Отрежь Абу Зейду мяса, а в виде приправы добавь пахучие травы, потом из этой посуды побольше выбери блюдо, горку тонких лепешек клади на него — вот так! А сверху как соус полей сумак. Пусть Абу Зейд покушает всласть!

Торговец взял большой нож, выбрал лучший кусок и мелко изрубил его, так что он стал как сурьма измельченным, как мука истолченным. После этого оба мы сели, молча ели, пока не достигли цели.

Тогда я сказал продавцу сладостей:

— Отвесь Абу Зейду два ратля[45] лузинаджа[46]: он в глотку легче всего проходит и к жилам путь быстрее всего находит; смотри, чтоб он был в эту ночь испечен, днем сюда принесен, корочкой тонкой окружен, богатой начинкой снабжен: пусть там будет миндальных жемчужин ряд и пусть там звезды орехов блестят, чтоб он таял во рту — жевать не надо! — и приносил языку отраду. Пусть Абу Зейд покушает всласть!

И торговец отвесил, а мы рукава засучили, к лузинаджу скорей приступили и доели все до конца.

Затем я сказал:

— О Абу Зейд! Больше всего сейчас нам нужна вода со льдом, чтобы жажду возникшую утолить и жар наших внутренностей охладить. Ты сиди, Абу Зейд, а я пойду — водоноса сюда приведу.

Я отошел и спрятался в таком месте, где мне все было видно, а он меня не видел: хотелось посмотреть, что он будет делать. А севадиец, не дождавшись моего возвращения, встал и направился к своему ослу, но торговец ухватил его за полу и закричал:

— А где плата за то, что ты съел?

Абу Зейд возразил:

— Я же был гостем!

Торговец стал колотить его кулаками, награждать его тумаками и вопил на весь рынок:

— Слыхали?! Когда это мы тебя приглашали?! Вот наглец! Отвесь двадцать дирхемов — и конец!

Севадиец заплакал, узлы на изаре развязывать стал зубами, утирал глаза рукавами. Дошло до него, что стал он жертвой обмана, и он ворчал:

— У, проклятая обезьяна! Сколько раз я твердил ему: «Я — Абу Убейд!» А он все свое: «Нет, ты — Абу Зейд».

Тогда я потихоньку сказал: