Макамы

ИБЛИССКАЛ МАКАМА (тридцать пятая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Потерялось у меня стадо верблюдов, я пошел их искать, углубился в долину, поросшую зеленой травой, — и вот предо мной ручьи, потихоньку текущие, деревья, высоко растущие, зрелые плоды, пестрые цветы, расстеленные ковры, а на одном из них восседает неизвестный мне шейх. Я испугался, как обычно пугаются люди, сталкиваясь с незнакомцем один на один, но он сказал:

— Не бойся, ничего дурного с тобой не случится!

Я приветствовал его, он приказал мне сесть, и я послушался. Он о делах моих расспросил, я ему обо всем сообщил, и он сказал:

— Ты встретил того, кого тебе нужно, считай, что стадо твое обнаружено. А знаешь ли ты стихи каких-нибудь арабских поэтов?

Я ответил «да» и прочел ему кое-что из Имруулкайса и Абида, Тарафы и Лабида[130]. Он выслушал все это равнодушно и сказал:

— Я прочту тебе из своих стихов.

Я согласился, и он стал читать:

пока не дошел до конца касиды[131].

Я воскликнул:

— О шейх! Это касида Джарира[132], которую даже дети знают и женщины повторяют! Ты услышишь ее и в бедуинском шатре, и при халифском дворе!

Он возразил:

— Не приставай! А помнишь ли ты какие-нибудь стихи Абу Нуваса[133]? Прочти мне!

И я прочел:

Услышав эти стихи, шейх развеселился, стал вопить и кричать.

Я сказал:

— Какой ты мерзкий старик! Не знаю, что глупее — то, что ты присвоил стихи Джарира, или то, что ты восхитился этими стихами Абу Нуваса, развратника и бродяги.

Он возразил:

— Не приставай ко мне, иди своей дорогой, а если встретишь на пути человека с маленькой мухобойкой в руках, который в дома захаживает, своей хлопушкой помахивает, восхищаясь ее красотой и гордясь ее бородой, то обратись к нему с такими словами: «Покажи мне скорей, где кит тонкобокий привязан в одном из морей. Известны его приметы: жалит он, словно оса, чалма у него из света, отец его — камень, но не со дна морского, а мать его — тоже рода мужского[136]. Длинный хвост, голова золотая сверкает, имя его — огонь, кто же того не знает? Он одежду, как моль, проедает, все запасы масла уничтожает. Это пьяница, который не напивается, едок, который не наедается, расточитель неудержимый — всех одаряет, кто ни проходит мимо, но его богатство от щедрости не уменьшается, все время он вверх поднимается. Что его радует — для тебя огорчение, что вредит ему — для тебя облегчение».

И продолжал:

— До сих пор я скрывал от тебя свою историю. Мы бы отлично поладили, но раз ты не хочешь, то все обо мне узнай сейчас: ни одного нет поэта, кто живет без помощника от нас. Это я продиктовал Джариру ту касиду, ведь я — шейх Абу Мурра[137].

Говорит Иса ибн Хишам:

Затем он исчез, и я его больше не видел. Я пошел куда глаза глядят и встретил человека с мухобойкой в руках. Я подумал: «Богом клянусь, это мой приятель» — и сказал ему, что услышал от шейха. Он передал мне светильник, указал на темную пещеру в горе и сказал:

— Путь себе освети и в пещеру смело войди.

Я проник туда и нашел там своих верблюдов, вошедших в пещеру с другой стороны, и мы двинулись в обратный путь. И когда мы потихоньку пробирались меж деревьев, вдруг появился Абу-л-Фатх Александриец и приветствовал меня.

Я спросил:

— Горе тебе! Что пригнало тебя сюда?

Он ответил:

— Тупость мирская, скупость людская и несправедливость судьбы.

— О Абу-л-Фатх! Скажи, чего тебе хочется?

— Верблюдицу крепкую ты можешь мне дать и иссохшую ветвь водой напитать?

— Идет!

И он продекламировал:

Потом я рассказал ему о том шейхе. Тогда Абу-л-Фатх указал на свою чалму и сказал:

— Это — плод его благодеяния.

Я воскликнул:

— О Абу-л-Фатх! Ты просил милостыню у самого Иблиса! Поистине, ты — настоящий сын Сасана!