Макамы

ЛЬВИНАЯ МАКАМА (шестая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

До меня доходили кое-какие рассказы и речи Александрийца — ими заслушается и беглец, в трепет от них придет и птенец. Нам также читали его стихи, способные слиться с частицами душ по утонченности и превозмочь проницательность кахинов[19] по изощренности. Просил я Бога его хранить и встречу мне с ним подарить: я бы вновь подивился его безразличию к своему состоянию, несмотря на невиданный блеск его дарования. Однако судьба по-своему располагала и долго меня от него отдаляла. Когда же направило в Хомс меня Провидение, к нему обратил я клинок своего устремления, вместе с людьми, подобными звездам во мраке ночей, словно приросшими к спинам своих коней. Пустились мы в путь, сокращая его длину, извлекая наружу то, что было запрятано в глубину, разбивая горбы холмов копытами скакунов, пока своей худобой они не сравнялись с клюкой и не изогнулись дутой. Но вот у подножья горы мы увидели близко долину в зарослях ала[20] и тамариска, подобных девам, косы свои расплетающим и локоны распускающим.

Зной заставил нас в эту долину свернуть. Спешились мы, чтоб, укрывшись от солнца, вздремнуть, конные привязи туго стянули и тут же уснули. Вдруг нас разбудило лошадиное ржание. На коня своего я взглянул и увидел, что он поводит ушами, вращает глазами, привязь тугую рвет зубами и бьет о землю ногами. Затем взволновались все кони, влаги не удержали, привязи пообрывали и в сторону гор побежали. Мы схватились за оружие, но тут увидели перед собой смерть в образе льва: он вышел из логова, гриву расправив и зубы оскалив; глаза его гордостью сверкали, ноздри презреньем дышали, грудь его доблесть не покидала, а робость не посещала. Мы воскликнули: «Какое ужасное злоключение, опасное приключение!» Но тут к нему устремился один из тех, что на зов откликаются быстрее всех, —

бесстрашно на помощь поспешают, и мечи их сверкают. Но львиная сила его сразила, земля ногам его изменила, он упал вниз лицом, был растерзан львом, который бросился к остальным, что прибежали за ним. Смерть и брата его к себе поманила, близко к нему подступила, страхом руки скрутила. Он на землю упал, лев его под себя подмял, но тут я подбросил ему свою чалму, и пока лев с чалмою сражался, наш товарищ поднялся, натерпевшись страху немало, и колоть его стал куда попало — так льву погибель настала.

Мы проверили лошадей, что на привязи оставались, за сбежавшими не погнались и вернулись к погибшему другу, чтобы похоронить его.

Потом в пустыню мы воротились и вновь в дорогу пустились. Но вот иссякли наши запасы: похудели сосуды с водой, оскудели и сумки с едой. Мы сомневались и в продвижении, и в возвращении, двух убийц опасаясь — жажды и истощения.

Вдруг появился всадник — мы к нему обратились и устремились. Он подъехал к нам, сошел с породистого коня, дотронулся до земли руками, коснулся ее губами. Средь всех собравшихся он выбрал меня, ко мне подбежал, стремя мое облобызал и под мою защиту встал. Я на него взглянул: взора не оторвешь — строен станом, плечи могучие, лицо сияет, словно молния в черной туче, щеки пушком покрылись, усы над губой пробились. Вид у него не арабский — турецкий, наряд же царский, а не купецкий. Мы воскликнули:

— До чего же хорош! Откуда ты и куда идешь?

Он сказал:

— Я слуга одного правителя, который решил меня убить, и я бежал от него куда глаза глядят.

Поглядев на него, я поверил сразу в правдивость его рассказа.

Закончил юноша так:

— А сегодня тебе я служу, весь я тебе принадлежу.

Я ответил:

— Я очень этому рад. Тебя привела дорога в просторный сад, где жизни человеческой не угрожают.

Спутники меня поздравили — так он взорами всех поразил и речью своей пленил.

Он сказал:

— Господа мои! Тут есть родник под горой, вы долго скитались в пустыне скупой — хорошо бы вам запастись водой.

Мы повернули поводья, куда он нам указал; полуденный зной тела раскалял и саранчу оживлял. Он спросил:

— Не хотите ль в тени у воды немного вздремнуть, прежде чем отправляться в путь?

Мы ответили:

— Сделаем так же, как ты.

Он сошел с коня, пояс свой развязал, верхнюю куртку снял. Лишь рубашка прозрачная тело его облегала, красоту его не скрывала. Никто из нас больше не сомневался, что с райскими юношами[21] он разругался и из рая решил удалиться, чтоб от Ридвана[22] укрыться. Он седла снял, коней покормил травой, место, где мы отдыхали, обрызгал водой. Взгляды наши к нему устремлялись, умы от него смущались. Я сказал:

— О юноша, как ты в услуженье хорош, как ты во всем пригож! Горе тем, кого ты покидаешь, благо тем, кого сопровождаешь! Как мне Бога благодарить за счастливую встречу с тобой?

Он сказал:

— Могу я еще сильней удивить. Вам понравилось, как я в услуженье хорош и во всем остальном пригож. Я вам сейчас такие чудеса покажу, что еще сильнее к себе привяжу.

Мы сказали:

— А ну-ка!

Взял он у одного из наших спутников лук, натянул тетиву, положил стрелу и в небо ее пустил, послал вслед за ней другую и первую в воздухе расщепил. Затем проговорил:

— Теперь я покажу вам еще кое-что.

Взял он у меня колчан, подошел к моему скакуну, оседлал его и пустил стрелу, ею грудь одному из наших пронзил, другою стрелой в спину его поразил.

Воскликнул я:

— Горе тебе! Что же ты натворил?!

Он крикнул в ответ:

— Молчи, негодяй! Хочу, чтобы каждый из вас руки соседу скрутил, а если не справитесь — Богом клянусь, своей же слюной подавитесь!

Мы не знали, что и делать: коней он успел привязать, седла снять, а оружие наше далеко осталось лежать. Он был верхом, а мы пешими, и в руке у него лук, из которого можно и в спины стрелять, и животы и груди пронзать. Когда мы опасность осознали, то ремни свои взяли и друг друга связали. А я один в стороне остался стоять — некому было мне руки связать. Он сказал:

— Выйди из одежды своей в одной лишь коже, да поскорей!

И я разделся. Он слез с коня, начал пощечины всем раздавать и с каждого одежду срывать. Дошел до меня и видит, что на мне новые туфли. Он сказал:

— Матери у тебя нет! Сними их!

Я ответил:

— Но я их обул сырыми и снять никак не могу.

Он тогда:

— Я сам их сниму.

Приблизился он ко мне вплотную, а я незаметно протянул руку к ножу, что был спрятан в туфле. Пока злодей был занят моей туфлей, я ему нож в живот всадил и до самой спины протащил. Губ своих он уже не разомкнул, словно камень ему рот заткнул.

Я медлить не стал, руки всем развязал. Вещи убитых мы меж собой поделили, друга погибшего похоронили. И снова в путь пустились побыстрей и до Хомса добрались за пять ночей. Мы остановились на рынке, в незанятом месте, и увидели там мужчину, стоявшего с сыном и дочерью вместе. Посох был у него и сума, а говорил он такие слова:

Говорит Иса ибн Хишам:

И тогда я подумал: «Человек этот — Александриец, о ком я был наслышан и о ком расспрашивал. Да, это он!» Я тихонько подошел к нему и сказал:

— Назначь сам, сколько тебе причитается.

Он ответил:

— Дирхем.

Я сказал:

И добавил:

— Дирхем умножим на два, на три, на четыре, на пять, — и так продолжал до двадцати считать. Затем спросил:

— Сколько же тебе дать?

Он ответил:

— Двадцать лепешек.

Я приказал дать ему, что он просил. Тогда он сказал:

— Нет удачи при невезении и нет избавления при лишении.