Макдональдизация общества 5

В этой главе будет представлен четвертый фактор макдональдизации: растущий контроль над людьми при помощи нечеловеческих технологий. Технологии включают в себя не только машины и инструменты, но также материалы, навыки, знания, правила, процедуры и техники. Таким образом, технологии заключают в себе не только очевидное, как роботы и компьютеры, но и менее очевидное, как конвейер, бюрократические правила и инструкции, предписывающие одобренные процедуры и техники. Человеческие технологии (например, отвертка) контролируются людьми; нечеловеческие технологии («проездное окошко», например) контролируют людей.

В любой рационализирующейся системе источником неопределенности, непредсказуемости и неэффективности являются люди — либо те, кто работает внутри системы, либо те, кого она обслуживает. Следовательно, все усилия повысить контроль обычно направлены как на работников, так и на клиентов, хотя его объектом могут стать и процессы и продукты.

Исторически организации захватывали контроль над людьми постепенно, при помощи все более эффективных технологий[450]. Шаг за шагом, они сводили человеческое поведение к последовательностям автоматизированных операций. А ведь как только люди начинают вести себя как машины, их можно заменить настоящими машинами. Замена людей машинами — это и есть конечная стадия контроля над людьми; они больше не могут вызывать неопределенность и непредсказуемость, потому что больше не включены в процесс, по крайней мере, напрямую.

Контроль — не единственное предназначение нечеловеческих технологий. Они созданы и применяются ради достижения разных целей, таких как повышение производительности и контроля качества и понижения стоимости. Тем не менее, эта глава в основном посвящена тому, как нечеловеческие технологии позволяют увеличить контроль над работниками и клиентами в макдональдизированном обществе.

Контролирование работников

До появления изощренных нечеловеческих технологий, людей в основном контролировали другие люди. На рабочем месте хозяева и начальники присматривали за подчиненными напрямую, лицом к лицу. Но такое прямое персональное наблюдение сложно, дорого и, скорее всего, вызовет личную враждебность. Подчиненные могли наброситься на непосредственного начальника или хозяина, который осуществлял слишком строгий надзор над их деятельностью. Контроль через технологии — легче, в конечном счете, дешевле, и вряд ли вызовет враждебность по отношению к начальнику или хозяину. Таким образом, со временем присмотр, осуществляемый людьми, был заменен на контроль через технологии[451].

«Макдональдс» управляет работниками, угрожая им использовать, а в конечном итоге, и действительно используя технологии взамен людей. Неважно, насколько хорошо они запрограммированы и контролируются, работники могут допустить оплошность, превратить системную операцию в хаос. Медленный работник делает приготовление и подачу «Биг Мака» неэффективной. Работник, который отказывается следовать правилам, может не положить соленые огурцы или специальный соус в гамбургер, тем самым открыв двери для непредсказуемости. А рассеянный служащий может положить слишком много картошки в кулек, лишая посетителя необходимости заказывать увеличенную порцию. По этим и многим другим причинам, «Макдональдс» и прочие рестораны фаст-фуда чувствуют нужду усиливать контроль, и, в конце концов, заменить людей машинами. Технологии, повышающие контроль над работниками, помогают макдональдизированным системам добиться того, чтобы их продукты и услуги были действительно неизменными, и гарантировать это своим клиентам.

Рестораны фаст-фуда решают проблемы неопределенности, создавая и учреждая множество нечеловеческих технологий. Среди прочего они избавились от поваров, по крайней мере, в обычном понимании. Насчет поваров Джерри Ньюмен говорит: «Какая чушь! Ни в „Макдональдсе“, ни в „Burger King“ никогда не было поваров»[452]. Поджарить котлету для гамбургера настолько просто, что после небольшой тренировки с этим справится любой. Даже когда требуется больше навыка (как в случае с приготовлением ростбифа «Arby’s»), рестораны фаст-фуда разрабатывают особую рутину, включающую несколько простых операций, которые может выполнить почти каждый. Приготовление фаст-фуда похоже на игру «соедини точки» или «рисуй по номерам». Когда работники следуют предписанным шагам, большая часть неопределенности исчезает.

Та еда, которую подают в макдональдизированных ресторанах, в основном приходит уже расфасованной, разрезанной на кусочки и даже «пред-приготовленной». Все, что нужно сделать, это, если необходимо, поджарить еду, а часто просто погреть ее и передать покупателю. Раньше в «Taco Bell» работники часами готовили мясо и резали овощи. Сейчас они просто высыпают замороженное, пред-приготовленное мясо из пакетов в котел с кипящей водой. Уже давно они употребляют измельченный заранее латук, а недавно появился тертый сыр и нарезанные помидоры[453]. Чем больше процедур проходит еда до появления в ресторане при помощи нечеловеческих технологий, тем меньше надо делать работникам и тем меньше у них возможности продемонстрировать свои навыки и способность к самостоятельным суждениям.

Теперь работникам остается выполнять предписанные операции с самой разной едой. Вот каковы эти шаги, необходимые для приготовления жареной картошки в большинстве предприятий индустрии фаст-фуда:

1. Открыть пакет с (замороженной) картошкой.

2. Заполнить ей целиком судок.

3. Поставить судок в машину для обжаривания во фритюре.

4. Установить таймер.

5. Когда раздастся звуковой сигнал, вынуть судок из фритюрницы и высыпать картошку на поднос.

6. Посолить.

7. Установить другой таймер. Через 7 минут прозвучит сигнал, означающий, что пришло время выбрасывать ту картошку, которую не раскупили.

8. Поглядеть на экран компьютера, чтобы узнать, порцию какой величины заказывал посетитель.

9. Заполнить еще один судок и поставить его в особое отделение, чтобы он был готов для поджаривания[454].

«Макдональдс» пошел дальше большинства сетей в развитии технологий контроля над своими сотрудниками. Например, в автоматическом разливателе напитков есть особый сенсор, который отключает его при заполнении стакана. Недовольство Рэя Крока капризами человеческого ума привело к замене фритюрницы для картошки (описанной выше) на другую, которая подает звуковой сигнал, когда картошка готова и автоматически вынимает судок из горячего масла. Когда машиной для поджаривания управляет работник, его неправильные суждения могут привести к тому, что картошка окажется недожаренной, пережаренной или даже сгорит. Крока беспокоила эта проблема: «Удивительно, как она могла выходить у нас одинаковой, если каждый парнишка, работавший на поджарке, имел собственное мнение о том, какого цвета должна быть готовая и т. п.»[455].

На кассе работникам часто приходилось заглядывать в список цен и набивать цифры вручную; следовательно, могла выйти неправильная (и даже меньшая!) сумма. Компьютерные экраны и компьютеризированные кассы ликвидировали возможность подобной ошибки[456]. Все, что нужно делать кассиру — это нажимать на значок, соответствующий купленному блюду, а правильную цену подсчитает машина.

Если в ресторане фаст-фуда целью является низвести работников до состояния человеческих роботов, нас не должно удивлять распространение настоящих роботов, которые готовят еду. Например, таких как тот, который готовит гамбургеры в ресторане одного университетского кампуса:

Роботы имеют множество преимуществ — понижение себестоимости, повышение эффективности, сокращение числа работников, никаких прогулов; они также помогают справиться с проблемой уменьшения числа подростков, которым нужно работать в ресторанах фаст-фуда. Профессор, который придумал робота, готовящего гамбургеры, сказал: «Раньше кухни не выглядели как фабрики, которыми они теперь по праву являются… И рестораны фаст-фуда здесь стали первыми»[458].

Компания «Taco Bell» разработала «управляемую компьютером машину размером с кофейный столик, которая… может приготовить и запечатать в пластиковом пакете превосходный горячий тако»[459]. Другая компания работает над созданием автоматического разливателя, который готовит напиток за 15 секунд:

Когда такие технологии отточатся и станут дешевле и надежней, чем люди, тогда рестораны фаст-фуда станут их широко применять. Как и армия, рестораны фаст-фуда в основном вербует подростков, потому что им легче, чем взрослым, уступить свою независимость машинам, правилам и процедурам[461].

Даже менеджерам грозит натиск нечеловеческих технологий по контролю. Существует компьютеризированная система, которая, помимо прочего, говорит менеджерам, сколько гамбургеров или жареной картошки им понадобится в данное время (для завтрака, например). Компьютеризированные системы лишают менеджеров необходимости самим рассуждать и принимать решения[462]. Таким образом, «производство бургеров стало настоящей наукой, в которой все регламентировано, каждое расстояние измерено, и за каждой каплей кетчупа ведется наблюдение»[463].

Университеты развили ряд нечеловеческих технологий для того, чтобы контролировать профессоров. Например, продолжительность уроков определяется университетом. Студенты уходят в установленное время, независимо от того, желает ли профессор сказать им что-то еще, или нет. Так как университет требует оценок, профессор должен постоянно тестировать студентов. В некоторых новые оценки нужно выставить в течение 48 часов после последнего экзамена, а это порой вынуждает профессоров использовать компьютерные тесты с множественным выбором ответов. С другой стороны, когда студенты оценивают профессора (что тоже считается необходимым), это может привести к тому, что он начнет к ним подлаживаться, чтобы получить рейтинг повыше. Требования касательно публикаций, от которых зависит повышение и продолжительность пребывания в должности, могут вынудить профессора уделять преподаванию меньше времени, чем хотел бы он сам и его ученики.

Но еще более экстремальной версией этого акцента кажутся эквиваленты ресторанов фаст-фуда в сфере воспитания, центры по уходу за детьми «KinderCare». Первый из них был основан в 1969 г., а сейчас в Соединенных Штатах таких учебных центров существует более 1250. Эти центры посещают более 120 тысяч детей в возрасте от 6 недель до 12 лет[464]. «KinderCare» старается нанимать сотрудников на короткое время, и из тех, кто имеет мало или совсем никакого опыта в обращении с детьми. То, что эти сотрудники делают в «классах», определяется книгой инструкций, в которую включены и учебные программы. Персонал каждый день открывает эту книгу, чтобы выяснить в подробностях, чем предстоит заняться сегодня. Конечно, центрам по уходу за детьми типа «мак-чайлд» совсем не нужен умелый, опытный, творчески мыслящий учитель. Относительно неопытные сотрудники легче контролируются нечеловеческой технологией вездесущей «книги инструкций».

Другим примером административного надзора над учителями служит франшиза «Sylvan Learning Center», которую часто называют «Макдональдсом воспитания»[465]. В США и Канаде существует более 1100 этих центров внешкольного корректирующего образования[466]. Корпорация «Sylvan Learning Center» «дрессирует и всячески подгоняет персонал под одну мерку, начиная со столов в форме буквы U, за которыми исполняют свои обязанности все инструкторы»[467]. При помощи своих тренингов, правил и технологий коммерческие системы подобные «Sylvan Learning Center» осуществляют сильный контроль над учителями.

Как и все рационализированные системы, медицина тоже перешла от человеческих к нечеловеческим технологиям. Из примеров важно отметить растущую значимость бюрократических правил и систем контроля, а также развитие современной медицинской аппаратуры. Например, то, насколько должен быть госпитализирован пациент, определяют системы предоплаты и DRG (клинико-статистических групп), а не врачи и соображения медицинского порядка. Врач, оперирующий в одиночку, при помощи небольшого набора инструментов, ушел в прошлое. Нынешние врачи служат не более чем диспетчерами, которые отсылают больных к соответствующим аппаратам и специалистам. Компьютеры научились диагностировать болезни[468]. Хотя маловероятно, что они когда-либо полностью заменят собой терапевтов, но однажды они могут стать первичными, если не единственными, диагностами. Уже сейчас можно ставить диагноз, назначать лечение и выписывать лекарства по Интернету, без личного контакта больного с врачом.

Эти и прочие достижения современной медицины демонстрируют растущий контроль над медиками третьей стороны: работодателей, коммерческих больниц, организаций медицинского обеспечения, федерального правительства и объединений «мак-докторов». Даже в свои золотые дни медицина не была свободна от внешнего надзора, но теперь сама природа этого контроля изменилась, а его степень чрезвычайно возросла. Теперь, вместо того, чтобы практиковать в частном порядке и принимать независимые решения, врачи только и делают, что следуют бюрократическим правилам и инструкциям. В бюрократических организациях за подчиненными надзирают начальники. Медицинское же начальство все больше напоминает профессиональных менеджеров, а не врачей. В добавок, само наличие умопомрачительно дорогого оборудования требует, чтобы его почаще использовали. А чем изощренней становятся машины, тем меньше их понимают врачи и тем меньше они способны их контролировать. В результате, управление переходит к техникам и экспертам, которые их создали и умеют с ними справляться.

Прекрасный пример растущего внешнего контроля над врачами (и другими профессионалами в медицине) — это так называемые «маршруты» (pathways)[469]. «Маршруты» — это стандартизированные последовательности шагов, предписанных для решения ряда медицинских проблем. В них входят и алгоритмы по типу «если-то»: «если» наличествуют определенные обстоятельства, «то» действовать надо так-то и так-то. Что делать врачу в самых разных ситуациях диктует «маршрут», а не сам врач. По терминологии этой главы, «маршруты» и есть нечеловеческие технологии, которые осуществляют внешний контроль над врачами.

Для описания «маршрутов» употребляли разные выражения — «стандартизация», «поваренная книга врача», «рецептура», «посылка с бантиком» — но все они подразумевают рационализацию медицинской практики. Смысл в том, что существуют предписанные действия для широкого диапазона обстоятельств. Хотя врачи и не обязаны все время следовать «маршрутам», в большинстве случаев они это делают. Терапевт, который возглавил движение за «маршруты», говорит, что начинает беспокоиться, если врач следует им только 92 % своего времени. Хотя это и оставляет некоторую свободу действий, понятно, что у них есть предписания для большинства ситуаций.

Возьмем для примера пациента с астмой. Что говорит «маршрут»? Если температура больного выше 38,3 градусов — надо сделать полный анализ крови. В некоторых обстоятельствах необходимо делать рентген грудной клетки: если у больного впервые слышится свист при дыхании, если у него болит в груди, если дыхание ослаблено или температура выше 38,3 градусов. И так далее — на все есть алгоритмы типа «если-то», предписывающие, что делать врачу и прочему медицинскому персоналу, и тем самым контролирующие их. Хотя с такими «маршрутами» связаны определенные преимущества (например, меньше вероятность того, что будут использоваться процедуры и медикаменты, уже показавшие свою несостоятельность), они, в конечном счете, лишают врачей права на профессиональную самостоятельность. Продолжительное использование «маршрутов», скорее всего, приведет к снижению самой способности принимать независимые решения.

Большинство рабочих мест организовано по бюрократическому принципу, который можно рассматривать как крупномасштабную нечеловеческую технологию. Их бесчисленные правила и нормы, инструкции, посты, цепочки инстанций и иерархии диктуют людям, что и как делать в рамках системы.

Законченный бюрократ мало думает о том, что он делает; он или она просто следует правилам, получает работу и передает ее дальше по инстанции. Служащим практически ничего не нужно делать, только заполнять требуемые формы, что сегодня, скорее всего, делается прямо на экране компьютера.

На самых низких уровнях бюрократической иерархии («синие воротнички») научное управление явно старается ограничить или вообще отменить человеческую технологию, ведь «наилучший способ действия» требует, чтобы работники следовали серии заранее определенных шагов совершенно бездумно. Сам Фредерик Тэйлор искренне полагал, что наиболее важной частью работы является не работник, а сама организационная структура, которая может планировать, надзирать и контролировать.

Хотя Тэйлор хотел, чтобы всех сотрудников контролировала организация, он оставлял управленцам значительно больше свободы, чем простым ручным работникам. Задачей менеджмента было изучить знания и навыки рабочих, записать их, распределить по таблицам и, в конце концов, свести к законам, правилам и даже математическим формулам. Другими словами, менеджеры должны были взять весь корпус человеческих навыков, способностей и знаний, и трансформировать их в набор нечеловеческих правил, нормативов и формул. Как только человеческие умения кодифицированы, организации больше не нужны квалифицированные работники. Управленческий аппарат может нанимать, обучать и использовать людей безо всякой квалификации при помощи строгих инструкций.

На самом деле, именно Тэйлор строго разделил «умственный труд» и «ручной»: до него хороший квалифицированный рабочий выполнял и тот и другой. Тэйлор и его последователи изучали, что творится в уме этих квалифицированных рабочих, а затем переводили подсмотренное знание в простые, бездумные рутинные операции, которым можно обучить практически любого. Таким образом, рабочим остался только монотонный «ручной» труд. Этот принцип по-прежнему составляет основу движения за замену человека нечеловеческой технологией во всем нашем макдональдизированном обществе.

За всеми теориями научного администрирования Тэйлора и прочими усилиями заменить человека нечеловеческими технологиями лежит стремление применять людей с минимальными умственными и прочими способностями. Тэйлор хотел, чтобы на него работали люди, больше напоминающие животных:

Неслучайно Генри Форд исповедовал схожие взгляды:

Тип человека, нужный Тэйлору, был тем же самым, который, по мнению Форда, лучше всего годится для работы на конвейере. С их точки зрения, подобным людям несложно подчиниться внешнему технологическому контролю и поэтому они просто жаждут такого контроля.

Неудивительно, что подобные воззрения Тэйлора и Форда можно найти и у других предпринимателей: «Есть очевидная ирония в том, что организации, созданные У. Клементом Стойном [основателем „Combined Insurance“] и Рэем Кроком, двумя столь творческими и оригинальными предпринимателями, зависят от желания работников точно следовать детализированной рутине»[472].

Многие виды работ уже перешли под контроль нечеловеческих технологий. В супермаркете, например, кассир некогда должен был прочесть цену, обозначенную на продукте, и ввести ее в кассовый аппарат. Но, как в случае с любой человеческой деятельностью, этот процесс был медленным, и не гарантированным от ошибок. Для решения проблемы многие супермаркеты установили на кассах оптические сканеры, которые «считывают» код, напечатанный на каждом товаре. Каждый код автоматически вводит цену в компьютер, который управляет кассовым аппаратом. Таким образом, эта нечеловеческая технология уменьшила число и сложность задач, выполняемых кассиром. Остались только малоквалифицированные, такие как просканировать ценник товара и положить его в сумку. И даже эти задачи оказались сняты с развитием самообслуживания, когда покупатели сами сканируют ценники и раскладывают свои покупки по сумкам, особенно когда супермаркет предоставляет за это скидку. Другими словами, работа, выполняемая кассиром в супермаркете, хотя она и не исчезла совсем, оказалась «деквалифицированной»; это значит — число навыков, требуемых для этой работы, существенно сократилось.

Нечеловеческие технологии на «фабриках» телемаркетинга могут ограничивать даже больше. Телепродавцам обычно выдают протоколы, которым они должны следовать неукоснительно. В этих протоколах прописано, как поступать при возникновении большинства сложностей. Начальники хоть и избирательно, но внимательно прослушивают их звонки, чтобы убедиться, что служащие правильно выполняли все предписанные процедуры. Те же работники, которые не добрали за данное время продажи или необходимое число звонков от потенциальных покупателей, просто увольняются.

Подобным образом контролируют и «телефонные головы» или работников по обслуживанию клиентов по телефону. Те, кто занимается бронью авиационных компаний (например, «United Airlines») должны вести записи о каждой минуте работы и оправдываться за те моменты, когда они не разговаривали с клиентом. Служащие должны нажимать «туалетную кнопку» на телефоне, чтобы оповещать администрацию о своих намерениях. Начальство сидит в высокой «башне» посреди офиса бронирования, «надзирая, подобно тюремщику, за каждым телодвижением всех операторов в комнате». Они также следят за телефонными переговорами, чтобы быть уверенными в том, что их подчиненные говорят все так, как положено. Этот контроль — часть более широкого процесса «вездесущего контроля, которого становится все больше в самых разнообразных сферах бизнеса, не только в центрах бронирования авиабилетов, но и в службах поддержки или обработки данных, где благодаря компьютерам уровень надзора за служащими достигает изнурительного уровня»[473]. Неудивительно, что клиентам часто попадаются служащие, ведущие себя как автоматы. Как сказал один из работников «United Airlines»: «Мое тело стало продолжением компьютерного терминала, в который я забиваю заказы. Я чувствую, что во мне ничего от меня самого не осталось»[474].

Порой работники телефонной службы поддержки — это настоящие узники. Тюремных арестантов таким образом используют уже многие штаты, и сама идея обсуждается на законодательном уровне во многих других. Ее привлекательность очевидна — заключенные работают за меньшую плату и контролируются гораздо сильнее, чем «телефонные головы», о которых говорилось выше. Как сказал один из менеджеров: «Мне нужны люди, которые были бы все время под рукой»[475].

Многие телемаркетинговые компании занимаются аутсорсингом[476] за границей, «особенно в Индии, где люди настолько отчаянно ищут хорошо оплачиваемую работу, что согласны на тот уровень контроля, который неприемлем где-либо в США. Индийские центры обслуживания имеют множество преимуществ, включая сюда более низкую зарплату, чем в США; наличие англоговорящей, компьютерно-грамотной и дипломированной рабочей силы с высоким уровнем трудовой этики, обладающей значительным опытом и знакомством с бизнес-процессами»[477].

Следуя логике прогресса, некоторые компании вместо людей, которые донимают нас своими предложениями по телефону, теперь используют компьютеры[478]. Компьютерный рекламист гораздо более предсказуем и управляем, чем самые жестко контролируемые операторы, включая заключенных и работников индийских контактных центров. К слову сказать, в нашем все более макдональдизируемом обществе, несколько самых «интересных» бесед у меня было именно с компьютерными голосами.

Конечно, работники низшего уровня — не единственные, чьи навыки по решению проблем теряются при переходе к нечеловеческим технологиям. Я уже упоминал контроль над профессорами и врачами. Кроме того, пилоты, ведущие современный компьютеризированный самолет (как Боинг 777 или Аэробус 380) тоже контролируются, и вследствие этого, деквалифицируются. Вместо того чтобы вести самолет «по наитию» и время от времени пользоваться старомодным автопилотом при выполнении наиболее простых маневров, современным пилотам можно «нажать несколько кнопок и откинуться в кресле, пока самолет движется к пункту прибытия и садится на заранее определенную посадочную полосу». Как сказал один из чиновников Федерального управления гражданской авиации: «Мы забираем все больше и больше функций из-под контроля человека и передаем их машине». Эти самолеты во много раз надежней, чем старые, менее развитые модели. Однако пилоты, зависимые от этих технологий, теряют способность творчески действовать в кризисных ситуациях. Проблема в том, как сказал один из менеджеров авиакомпании, «у меня нет компьютеров, которые смогут это сделать… У меня таких просто нет»[479].

Контролирование клиентов

Работников относительно легко контролировать, так как их материальное обеспечение зависит от работодателя. У клиентов больше свободы нарушать правила и идти в другое место, если им не понравилась ситуация, в которой они оказались. Однако макдональдизированные системы разработали и отточили несколько методов управления клиентами.

Клиенты, независимо от того, идут ли они в ресторан фаст-фуда, или пользуются проездным окошком, вступают на некий транспортер, который протаскивает их через ресторан так, как нужно администрации. Это кристально ясно в случае с проездным окошком (здесь энергию для транспортера обеспечивает автомобиль клиента), но это верно и для тех посетителей, которые реально заходят внутрь ресторана. Они знают, что должны выстраиваться в очередь, двигаться к стойке, заказывать еду, платить, нести еду на свободный столик, есть, собирать мусор, выбрасывать его в специальный бак, и возвращаться к машине.

Три механизма помогают контролировать клиентов[480]:

1. Клиентам дают «ключи» (например, они видят мусорные баки, особенно на выходе), говорящие, что именно от них ожидается.

2. Набор структурных ограничений заставляет посетителей вести себя должным образом. Например, проездное окошко, равно как и инструкции, написанные на козырьке с меню за стойкой (и вообще повсюду) оставляют клиентам мало выбора.

3. Клиенты интернализируют нормы, которые восприняли как нечто само собой разумеющееся, и следуют им, как только заходят в ресторан фаст-фуда.

Когда мои дети были еще маленькими, они осуждали меня за то, что после еды в «Макдональдсе» (я тогда ел в ресторанах фаст-фуда, это было еще до того, как случилось «прозрение»), я не относил весь свой мусор к баку. Получается, что мои дети выступали как агенты «Макдональдса», обучая меня нормам поведения в подобных местах. Я (и многие другие) давным-давно интернализировали эти нормы, и я послушно следую им и сейчас, в те редкие моменты, когда отсутствие альтернативы (или поиски относительно чистого туалета) заводят меня в ресторан фаст-фуда.

Цель контроля в ресторанах — вынудить посетителей потратить деньги и поскорее убраться. Ресторанам нужно, чтобы столики освобождались быстрее для других посетителей. Знаменитая старая сеть кафетериев, «Automat»[481], прогорела частично из-за того, что люди под конец ее существования торчали за столиками часами. «Automat» стал своего рода социальным центром общения, и все меньше и меньше места оставалось для тех, кто хотел просто съесть то, что он здесь купил. Смертельный удар был нанесен тогда, когда столики в «Automat» начали занимать бродяги.

Некоторые рестораны фаст-фуда нанимают особый персонал, чтобы отваживать бродяг, или, в пригородах, не давать шумным подросткам монополизировать столики и парковочные места. В «7-Eleven» пытаются держать подростков на расстоянии, специально включая приторно-сентиментальную музыку, типа «Some Enchanted Evening». Как сказал представитель «7-Eleven»: «Тогда они не зависают у нас, а идет в „Mantovani“»[482].

В некоторых случаях, рестораны фаст-фуда даже вывешивают предупреждения о том, что максимальная продолжительность пребывания в их помещении (и даже на парковке) — это, скажем, двадцать минут[483]. В целом, рестораны фаст-фуда так жестко структурированы, что у людей просто пропадает всякое желание задерживаться. Легко поглощаемая «ручная еда» делает саму трапезу чрезвычайно короткой. Некоторые рестораны меблированы стульями, на которых больше двадцати минут и не просидишь[484]. Примерно того же эффекта достигают цвета, используемые в оформлении интерьера:

Студентов («потребителей» университетских услуг) контролируют даже больше, чем профессоров. Например, университеты редко предоставляют студентам свободу при выборе курсов. А сами эти курсы, часто бывают настолько строго структурированы, что вынуждают студентов вести себя по-особому.

Контроль над студентами начинается задолго до их поступления в университет. Начальная школа особенно поднаторела в надзоре за учениками. Детские сады иногда называют учебным военным лагерем[486]. Школьников учат не только подчиняться авторитету, но и покорно следовать рационализированным процедурам механического заучивания и тестирования в условиях эксплуатации. Что более важно, их спонтанность и креативность не вознаграждаются, а осуждаются, что приводит, по выражению одного специалиста, к «обучению послушанию»[487]. Тех, кто следует правилам, считают хорошими учениками; тех, кто противится им — плохими. В целом, те школьники, которые добираются до уровня колледжа, уже успешно подчинены всем механизмам контроля. Креативные, независимые ученики с точки зрения системы образования являются «недисциплинированными, затратными и трудоемкими»[488].

Расписание и план уроков тоже накладывают контроль на учеников, особенно в начальной и средней школе. Из-за «тирании часов» урок должен заканчиваться со звонком, даже если ученики только-только начали понимать что-то важное. Из-за «тирании плана» урок должен концентрироваться на том, что требует в этот день план, независимо от того, что покажется интересным классу (или, может быть, учителю). Представьте себе «стайку возбужденных детей, зачарованно рассматривающих черепаху. Ладно, дети, оставьте черепаху, настаивает учитель. У нас урок по биологии. Он посвящен крабам»[489].

В области здравоохранения, пациент (а вместе с ним и врач) находятся под растущим контролем огромных, безличных систем. Например, согласно многим программам медицинского страхования, больные больше не могут сами по себе явиться на прием к врачу-специалисту. Они должны сначала посетить терапевта, который решит, какой специалист необходим. Из-за того, что система оказывает чрезвычайное давление на первичного терапевта, требуя, чтобы он сокращал расходы, все меньше больных попадают к специалистам, и терапевты вынуждены исполнять множество функций, которые раньше не входили в их компетенцию.

Сканеры в супермаркетах контролируют не только кассиров, но и покупателей. Когда на всех товарах есть ценники, покупатели могут примерно подсчитать, во сколько им обойдется все то, что они набрали. Они могут проверить цену на каждый товар, чтобы убедиться, что их не обсчитают на кассе. Но при использовании сканеров покупатель уже неспособен следить за ценами и деятельностью кассира.

Супермаркеты управляют покупателями и при помощи хитрого распределения товаров. Например, вся еда, привлекательная для детей, выкладывается именно там, где малыши ее сами могут схватить (на нижних полках). Также на выбор покупателей сильно влияет специальное выделение товаров, когда магазин назначает на них специальные цены и выкладывает на выгодных местах. Производители и оптовые продавцы сражаются друг с другом за право положить свою продукцию на нужные полки, во фронтальных рядах или в «карманах» проходов. Там продукты раскупят с гораздо большей вероятностью, чем если бы они лежали на обычных местах.

Торговые моллы тоже контролируют покупателей, особенно детей и подростков, которых СМИ запрограммировали на покупательскую жадность. Посещение молла может стать глубоко укоренившейся привычкой. Некоторые обращаются в «зомби», и закупают в моллах часами, выходной за выходным[490]. Если говорить более конкретно, расположение ресторанных двориков, эскалаторов и лестниц вынуждает посетителей идти по коридорам мимо привлекающих взгляд витрин. Скамейки поставлены так, чтобы завлечь покупателей в определенное место, даже хотя они сели на них, чтобы отдохнуть от закупочных трудов. Стратегическое расположение магазинов, как и товаров в магазинах, все подталкивает к тем продуктам, которыми посетители иначе бы не заинтересовались.

Компьютеры, которые отвечают на человеческий голос при помощи систем распознавания речи, тоже контролируют людей. Звонящий в кинотеатр получает список сеансов и фильмов вместо общения с живым человеком. Хотя такая система эффективна и дешева, у нее есть свои серьезные недостатки:

Сегодня даже религия и политика продаются и рекламируются, и, как и все макдональдизированные системы, они используют технологии, помогающие контролировать поведение их «клиентов». Например, у римско-католической церкви есть свое ватиканское телевидение (которое делает примерно 130 трансляций в год о событиях в Ватикане)[492]. Теперь, вместо того, чтобы молиться вместе с проповедником-человеком, миллионы верующих «взаимодействуют» с лицом на экране[493]. Телевидение позволяет проповедникам привлечь внимание гораздо большего числа людей, чем в обычной церкви, так что они могут осуществлять больший контроль (или им это только кажется) над верой и делами людей, а в процессе этого — вытягивать из них больше пожертвований. Телепроповедники используют весь спектр техник, разработанных специалистами медиамира, чтобы контролировать своих зрителей. Некоторые используют формат, напоминающий ток-шоу, как у Джея Рено и Дэвида Леттермана, сдобренные шутками, игрой оркестра, певцами и приглашенными гостями. Вот как один наблюдатель описывает телевидение Ватикана:

То же касается и политики. Самый очевидный пример — это использование телевидения для рекламы политиков и манипулирования голосами избирателей. Большинство людей и видит политиков только на телеэкране, чаще всего в строго контролируемом формате, специально разработанном для того, чтобы передать зрителям четкое послание и тот образ, который нужен самим политикам и их советникам. В 1980-х президент Рональд Рейган поднял рекламу политики до уровня искусства. В большинстве случаев визиты и встречи были инсценированы, а телекартинка тщательно выстроена (президент на фоне флага или военного кладбища) так, чтобы зрители и потенциальные избиратели получили именно тот «месседж», которого добивались медиа-советники Рейгана. Контролируемые телеобразы столь же важны для президента Джорджа У. Буша. Об этом свидетельствует, например, репортаж о том, как он вел в качестве «второго пилота» самолет и посадил его на палубу авианосца, чтобы объявить (ошибочно) об окончании военных действий в Ираке в 2003 г. Выше мы уже видели, что и Рейган, и особенно Джордж У. Буш старались избегать свободных пресс-конференций, которые они не могли контролировать.

Контроль над процессами и продуктами

В обществе, проходящем макдональдизацию, люди являются самой страшной угрозой для предсказуемости. Контроль над людьми можно усилить, контролируя процессы и продукты. Однако контроль над процессами и продуктами имеет ценность и сам по себе.

В индустрии фаст-фуда имеются толстые инструкции по всем процедурам, которые осуществляют контроль над процессами и продуктами. Благодаря таким процедурам «Громадины» готовятся одинаково во всех ресторанах сети «Burger King», и тоже самое касается «Четверть-фунтовика» «Макдональдса» и их гарниров[495].

При подготовке пищевых продуктов также задействуют технологии, призванные уменьшить неопределенность. Массовое производство хлеба контролируется вовсе не умелыми пекарями, которые способны передать свою любовь и внимание нескольким буханкам в день. Подобные мастера просто не могут изготовить достаточно хлеба, чтобы удовлетворить нужды нашего общества. Кроме того, хлеб, который они делают, подвержен всем факторам неопределенности, возникающим, когда в процесс включаются люди. Хлеб может получиться слишком поджаренным или слишком рыхлым. Чтобы увеличить продуктивность и снять подобную непредсказуемость, массовые производители хлеба разработали автоматическую систему, в которой, как и в любых автоматических системах, люди играют минимальную роль, и жестко контролируются технологией:

Одна за другой отрасль пищевой промышленности заменила производственные процессы, в которых доминировали опытные мастера, на те, в которых люди едва ли играют какую-то роль, отличную от роли планировщиков и техников. Схожим образом было автоматизировано хранение и перевозка пищевых продуктов.

Далее, что касается процесса производства: на то, как пища готовится, повлияли другие нечеловеческие технологии. Такие технологии, как печи с температурным режимом, «решают», когда еда приготовилась. Многие печи, кофейные автоматы и другие устройства сами могут включаться и выключаться. Инструкции на пищевых упаковках диктуют, как готовить ту или иную еду. Готовые смеси, такие как «Миссис Дэш», избавляют от потребности в поваре, который мог бы творчески подойти к подбору специй. В упаковке «Супер-кипящего» супа от «Nissin’s Foods» — «супа, который сам себя готовит!» — имеется особый отсек внизу. Поворот ключа запускает химическую реакцию, выделяется тепло, и суп постепенно закипает[497]. Даже кулинарные книги составляются так, чтобы лишить повара всяческих творческих устремлений и контроля над процессом приготовления блюда.

В сфере выращивания скота, идущего в пищу, тоже были разработаны некоторые поразительные технологии. Например, благодаря растущей тяге к «морепродуктам» среди людей, озабоченных своим уровнем холестерола[498], гигантскими шагами развивается «аквакультура»[499]. Вместо старомодных, неэффективных, непредсказуемых способов добычи рыбы — будь то одинокий рыбак с удочкой или даже рыболовецкое судно с огромной сетью — теперь у нас есть гораздо более предсказуемое и эффективное «выращивание» морепродуктов. Более 50 % свежего лосося, которого подают в ресторанах, выращено в гигантских клетках у побережья Норвегии. Почти все креветки, потребляемые в США, тоже выращены на фермах.

У морских ферм есть ряд преимуществ. В целом, аквакультура позволяет людям лучше контролировать капризы природы, которым подвержена рыба на воле в ее естественных ареалах, и тем самым обеспечивать более предсказуемые поставки товара. Различные медикаменты и химикаты повышают предсказуемость и количества и качества. Также аквакультура обеспечивает более предсказуемый и эффективный улов, потому что все необходимые морские жители теперь проживают в закрытом пространстве. Кроме того, генетикам удобнее ими манипулировать, и производить морепродукты более эффективно. Например, стандартному палтусу требуется десять лет, чтобы достичь размеров, необходимых для рынка, а новая, карликовая порода достигает таких размеров всего за три года. Морские фермы повышают просчитываемость, дают больше рыбы при меньших затратах времени, денег и энергии.

Относительно маленькие, управляемые одной семьей фермы для выращивания других животных также уступили место «фабрикам-фермам»[500]. Первыми на этих фабриках-фермах взялись за куриц. Вот как описывает один наблюдатель куриную «фабрику»:

Помимо прочего, такие куриные фермы позволяют одному человеку выращивать более пятидесяти тысяч птиц.

Подобный способ выращивания цыплят дает контроль над всеми аспектами этого бизнеса. Например, размеры и вес цыплят более предсказуемы, чем на «свободных» фермах. «Улов» цыплят, заключенных в ангары, более эффективен, чем если гоняться за ними по огромному птичьему двору. Тем не менее, ограничение движения птиц в тесноте тоже создает некоторые виды непредсказуемости, такие как насилие и даже каннибализм. Фермеры сражаются с подобными нерациональными «пороками» по разному, например, приглушая освещение, когда цыплята достигают почти требуемого размера или «обесклювливая» их, чтобы они не могли причинить вред друг другу.

Некоторым цыплятам позволяют превратиться во взрослых куриц с тем, чтобы они несли новые яйца. Тем не менее, им уделяются столько же внимания, как и тем, которые выращиваются только для еды. Несушек считают чем-то вроде «преобразующих машин», которые трансформируют сырье (корм) в конечный продукт (яйца). Питер Сингер так и описывает технологию, применяемую для контроля над производством яиц:

Такая система дает огромный контроль над производством яиц, что ведет к большей эффективности, к большей предсказуемости поставок и более одинаковому качеству, нежели на старых куриных фермах.

Другие животные — свиньи, бараны, бычки и особенно телята — выращиваются схожим образом. Чтобы не дать развиться мышцам теленка, а это делает мясо более жестким, их сразу после рождения определяют в узкие стойла, где им сложно бегать. По мере роста они даже теряют возможность толком повернуться. Постоянное нахождение в таких стойлах не дает телятам есть траву, что привело бы к потере мясом столь ценимого бледного оттенка; нет в этих хлевах и соломы, от которой мясо так же темнеет. «Они целиком на жидкой диете, основанной на обезжиренном молочном порошке с добавлением витаминов, минералов и стимулирующих рост таблеток», говорит Питер Сингер в своей книге «Освобождение животных»[503]. Чтобы телята получали максимальное количество этого корма, им не дают воды, и это заставляет их лакать свою жидкую пищу, утоляя жажду. Жестко контролируя размеры стойла и диету, производители телятины могут максимизировать два исчисляемых фактора: производство большего количества мяса за наименьшее время и качество этого мяса — наиболее нежное и белое, т. е. наиболее популярное.

Использование ряда технологий очевидным образом ведет к усилению контроля над процессом производства мяса, следовательно, повышает эффективность, просчитываемость и предсказуемость производства. Кроме того, технологии дают контроль над работниками ферм. Если бы им позволяли работать по старому, то они могли давать бычкам слишком мало еды, или слишком плохого качества, или даже они могли позволять бычкам много двигаться. На самом деле, на жестко контролируемых фабриках-фермах человеческие руки (с их непредсказуемостью) практически уже не нужны.

Крайние примеры контроля: рождение и смерть?

Макдональдизируется не только рыба, цыплята и телята, но и люди, особенно в том, что касается процессов рождения и смерти.

Зачатие быстро становится макдональдизированным процессом, над которым осуществляется все больший контроль. Например, с решением проблемы мужской импотенции[504] успешно справляются особые клиники, которые так расцвели, что некоторые из них уже разрослись в сети[505], а также широкий спектр технологий (особенно «виагра»[506], «сиалис» и прочие) и механических приспособлений. Многим мужчинам теперь лучше удается сам процесс совокупления и они способны к оплодотворению.

Схожим образом, с женским бесплодием борются при помощи самых разных технологических достижений, таких как искусственное (а более точно, «донорское»)[507] оплодотворение, оплодотворение «инвитро»[508], внутрицитоплазмическая инъекция спермы[509], различные хирургические и неинвазивные процедуры, связанные с «техникой Вурна»[510] и т. д. Некоторые клиники бесплодия настолько уверены в своих силах, что предлагают вернуть деньги в случае, если три попытки родить живого ребенка окончатся неудачей[511]. За тех женщин, которые все еще не могут забеременеть или выносить плод, могут поработать суррогатные матери[512]. Даже женщины после наступления менопаузы теперь имеют возможность забеременеть («беременные старушки»)[513]; пока самой старой матерью была 66-летняя румынка, которая в 2005 г. родила девочку[514]. Эти и подобные им достижения, такие как домашние тесты овуляции[515], делают деторождение более предсказуемым. Эффективные, несложные домашние тесты на беременность также помогают снимать неопределенность с вопроса, зачала ли женщина или нет.

Для некоторых будущих родителей одним из самых непредсказуемых мучений было определение того, кем станет их ребенок, мальчиком или девочкой. Клиники по выбору пола[516] распространились в США, Канаде, Австралии, Англии, Индии и Гонконге, как пока еще части того, что на глазах превращается в полномасштабную сеть «центров гендерного выбора». Технология, разработанная в начале 1970-х, на самом деле весьма проста: семя фильтруется белком, чтобы разделить сперматозоиды с мужским набором хромосом и с женским набором. Затем женщину искусственно оплодотворяют желательным набором. Шансы родить мальчика равны 75 %, девочку — 70 %[517]. Новая техника использует окрашивание сперматозоидов для определения того, какие клетки несут хромосомы X (мужские), а какие — хромосомы У (женские). Затем при искусственном осеменении или оплодотворении «инвитро» соединяют выбранный сперматозоид с яйцеклеткой. Технология микроотбора дает паре шанс на 89,5 % родить девочку, вероятность же зачатия мальчика составляет 73,6 %[518]. Дальнейшая цель — достичь 100 %-ой точности при использовании «мужских» и «женских» сперматозоидов для того, чтобы подладить пол младенца к нуждам и требованиям родителей.

Растущий контроль над зачатием восхищает одних, но ужасает других: «Способность заранее выбирать пол своего ребенка ведет к кошмарной перспективе, возможности заказывать детей с особыми характеристиками, как машины — с автоматической коробкой передач и кожаной обивкой салона»[519]. Как сказал один врач, специалист по биоэтике: «Выбирать ребенка словно машину — это часть потребительской ментальности, ребенок становится „продуктом“, а не полноценным человеческим существом»[520]. С превращением ребенка в еще один «продукт» для макдональдизации — разработанный, выполненный, модифицированный — людям грозит дегуманизация деторождения.

Конечно, мы пока еще в самом начале макдональдизации зачатия (и почти всего остального). Первая клонированная овца Долли (ныне покойная) была создана в Шотландии в 1996 г., но с тех пор были клонированы другие животные. Это свершение открыло двери для клонирования людей. Клонирование включает в себя создание идентичных копий молекул, клеток или целиком организмов[521]. Это вызывает в уме образ планирования и массового производства особой «типовой» расы людей, в которой все будут миловидными, умными, лишенными генетических дефектов и т. д. — что является конечной целью контроля над зачатием. Мир, в котором каждый похож на другого, станет миром, готовым принять такое же сходство во всем, что его окружает. Конечно, это пока фантастический сценарий, но технология вынуждает нас признать, что эта дорога уже открыта!

Некоторые начинают беспокоиться о том, будет ли их ребенок мальчиком или девочкой с того самого момента, как была подтверждена беременность, и тогда для определения пола плода используют амниоцентез. Впервые использованный в 1968 г. для пренатальной диагностики, амниоцентез — это взятие анализа жидкости из плодного пузыря, обычно производимое между четырнадцатой и восемнадцатой неделей беременности[522]. С результатами амниоцентеза на руках, родители могут решать, а не стоит ли им отконтролировать процесс еще больше и сделать аборт, в случае, если у плода «неправильный» пол. Эта техника, конечно, гораздо менее эффективна, чем выбор пола до беременности, потому что применяется уже после зачатия. На самом деле очень немногие американцы (согласно одному исследованию, около 5 %) признали, что могут обратиться к аборту как методу окончательного выбора пола[523]. Тем не менее, амниоцентез все же позволяет узнавать пол ребенка заранее.

Беспокойство по поводу пола ребенка бледнеет по сравнению с тревогой о возможных генетических дефектах. В дополнение к амниоцентезу, чтобы определить, несет ли плод генетические нарушения, такие как кистозный фиброз, синдром Дауна, болезни Хантингтона, Тэя-Сакса и серповидноклеточная, или гемофилия, используется целый набор недавно разработанных тестов[524]. В числе этих новых тестов следующие:

• Анализ хориольных ворсин (CVS): в среднем проводится раньше амниоцентеза, между десятой и двенадцатой неделей беременности. СУБ включает взятие пробы из похожих на пальцы отростков полости, которая позже становится плацентой. У этих отростков такие же генетические характеристики, как у плода[525].

• Проба сыворотки крови матери на альфа-фетопротеин. Это просто анализ крови в период с шестнадцатой по восемнадцатую неделю беременности. Высокий уровень альфа-фетопротеин может указывать на врожденную спиномозговую грыжу, низкий уровень — на синдром Дауна.

• Ультразвуковая диагностика. Эта технология развилась из гидролокатора и дает изображение плода за счет отражения им волн высокочастотного диапазона. Ультразвук может выявить самые различные генетические дефекты, равно как и множество других вещей (пол ребенка, срок беременности и т. п.).

Применение всех этих нечеловеческих технологий существенно возросло в последние годы, а некоторые (ультразвук, проба на альфа-фетопротеин) даже стали обыденностью[526]. Существуют и иные технологии для анализа плода, и, без сомнения, другие еще будут изобретены.

Если один или более таких тестов указывают на наличие генетического дефекта, тогда речь может зайти об аборте. Те родители, которые выбирают аборт, не желают причинять боль и страдания генетических аномалий или заболеваний ни ребенку, ни семье. Евгенисты полагают, что для общества нерационально позволять генетически ущербным детям являться на свет и вызывать какие бы то ни было нерациональные последствия. С точки зрения расходов (просчитываемость) аборт более дешев, чем поддержание жизни в ребенке с серьезными физическими или психическими недостатками, часто на протяжении долгих лет. Следуя подобной логике, обществу имеет смысл использовать ныне доступные нечеловеческие технологии для определения, какому плоду будет суждено выжить, а какому нет. Крайним шагом был бы общественный запрет на некоторые браки и роды, похожий на тот, что обсуждались в Китае, с целью уменьшения числа больных или умственно-отсталых детей, судьба которых ложится бременем на государство[527].

Методы предсказания и исправления генетических отклонений быстро развиваются. В рамках работы проекта «Геном человека» была составлена карта регионов распространения разных генов из человеческого генома[528]. Когда проект только начинался, было известно около 100 генов человеческих болезней; сегодня мы знаем более 140[529]. Это знание позволит ученым разработать новые диагностические тесты и методы терапии. Определение того, где расположен каждый ген и за что он отвечает, также расширит возможности диагностики плода, ребенка и будущей матери с точки зрения генетических заболеваний. Будущие родители, носители проблемных генов, могут решить вовсе не заключать брак или не производить потомство. Другая возможность (и кошмар) состоит в том, что когда технологии станут дешевле и доступней, люди начнут диагностировать сами себя (ведь у нас уже есть домашние тесты на беременность), а затем делать рискованный аборт в домашних условиях[530]. В целом, браки и воспроизводство людей станут все более зависимыми и контролируемыми этими новыми нечеловеческими технологиями.

Макдональдизация и растущий контроль также вмешиваются в процесс деторождения. Одним из следствий этого было почти полное исчезновение акушерской практики, очень человечной и личностной. В 1900 г. акушерки сопровождали примерно половину родов в Америке, но к 1986 г. это число сократилось до 4 %[531]. Правда, акушерство переживает некоторое слабое возрождение, вызванное дегуманизацией и рационализацией современных практик деторождения[532], и сегодня 6.5 % родов в США сопровождаются акушерками[533]. Одна группа ученых полагает, что скоро 10 % детей, рожденных в США, будут появляться на свет при помощи медсестер-акушерок (по всему миру — 2/3 родов проходят с участием акушерки)[534]. Когда женщин спрашивали, почему они обращаются к акушеркам, они упоминали такие вещи, как «бесчувственное и пренебрежительное отношение больничного персонала», «схватки, вызываемые без особой нужды, для удобства врача» и «ненужное кесарево сечение, сделанное по той же причине»[535].

Обращение к акушеркам снизилось из-за роста контроля со стороны профессиональных врачей[536], особенно гинекологов, которые чаще всего стараются рационализировать и дегуманизировать процесс родов. Доктор Мишель Харрисон, которая знакома и с акушерством, и с гинекологией, не единственный врач, признающий, что роды в больнице могут быть «дегуманизирующим процессом»[537].

Растущий контроль над деторождением проявляется также в том, до какой степени оно было забюрократизировано. Традиционные «социальные роды» некогда проходили дома, в окружении родственников и друзей женского пола. Теперь практически всегда дети появляются на свет в больницах, «среди незнакомцев»[538]. В 1900 г. менее 5 % родов в США происходили в больницах; в 1940 г. — уже 55 %, к 1960 г. процесс практически достиг своего пика, и почти 100 % детей появлялись на свет в родильных отделениях[539]. В последние годы возникли сети больниц и родильных центров, смоделированных в точности по образцовой модели рационализации — как рестораны фаст-фуда.

За много лет больницы и сама медицина разработали множество стандартных, рутинизированных (макдональдизированных) процедур для управления и контролирования родов. Одна из наиболее известных, разработанная доктором Джозефом Де Ли, была широко распространена в первой половине XX в. Де Ли рассматривал роды в целом как болезнь («патологический процесс»), и его процедурам следовали даже в нерискованных случаях[540]:

1. Больную укладывают в позу для камнесечения, «лежа на спине, с поднятыми, согнутыми и широко разведенными ногами, закрепленными в подвесных петлях»[541].

2. Будущую мать усыпляют на первой же стадии схваток.

3. Проводится рассечение промежности (эпизиотомия)[542], чтобы расширить проход для ребенка.

4. Для большей эффективности родов используются щипцы.

Описывая эту процедуру, одна женщина написала: «Женщин загоняли, как овец на гинекологический конвейер, накачивали снотворным и закрепляли петлями на столе, где при помощи щипцов появлялись на свет дети»[543].

Стандартная процедура Де Ли включала не только контроль посредством нечеловеческих технологий (сама процедура, щипцы, снотворное, конвейерный подход), но и большинство прочих элементов макдональдизации — эффективность, предсказуемость, и иррациональность превращения родильной палаты в нечеловеческую фабрику по производству детей. Недостающая просчитываемость добавилась позже в виде «Кривой Фридмена» от Эмануэля Фридмена. Эта кривая строго предписывала роженицам три фазы схваток. Например, на первую фазу отводилось ровно 8,6 часов, за которые шейка матки должна была разойтись на 2–4 см[544].

В тот момент, когда дети являются на свет, их встречают присвоением им особого балла, результата «теста по шкале Апгара». Дети получают баллы от 0 до 2 по каждому из 5 показателей (например, пульс сердца, цвет), с максимальной суммой в 10 баллов. Большинство младенцев набирает от 7 до 9 баллов в первую минуту после рождения и от 8 до 10 через 5 минут. Считается, что получившие от 0 до 3 находятся в крайне бедственном состоянии. Доктор Харрисон недоумевает, почему медицинский персонал не интересуется более субъективными показателями, такими как настроение и степень любознательности младенца:

Применение различных нечеловеческих технологий для приема родов то уменьшалось, то увеличивалось. Использование щипцов, изобретенных в 1588 г., достигло своего пика в США в 1950 г., когда почти 50 % родов проходили с ними. Однако к 1980-м щипцы вышли из моды, их употребляли лишь при 15 % родов, и этот показатель продолжает снижаться[546]. Также широко использовались методы усыпления будущих матерей. Электронные фетальные мониторы распространились в 1970-х. Сегодня самой популярной технологией является ультразвук.

Еще одной тревожащей технологией, связанной с родами, является обычный медицинский скальпель. Многие врачи на рутинной основе проводят эпизиотомию, чтобы при схватках влагалище не порвалось или чрезмерно не растянулось. Часто проводимая для увеличения удовольствия сексуальных партнеров и облегчения прохода младенца, эпизиотомия на самом деле весьма болезненна и изнурительна для женщины. Доктор Харрисон выражает серьезные сомнения в полезности такой операции: «Я хочу, чтобы гинекологи перестали резать влагалище женщины. Роды — это не хирургическая процедура»[547].

Но скальпель — также инструмент для проведения кесарева сечения. Роды, самый человеческий процесс, попали под контроль этой технологии (и тех, кто ее применяет)[548]. Первая операция такого рода была проведена в 1882 г., но к началу 1970-х лишь при 5 % родов использовалось кесарево сечение. В 1970-80-х произошел резкий скачок, и в 1987 г. эта доля достигла 25 %, что расценивалось некоторыми как «национальная эпидемия»[549]. В середине 1990-х доля слегка уменьшилась до 21 %[550], однако в августе 2002 г. опять 25 % всех родов проходили при посредстве этой практики (а к 2005 г. эта доля достигла рекорда в 30,3 %)[551], при этом сечение при первой беременности проводилось в 17 % случаев, а доля естественных родов после кесарева сечения сократилась до 16,5 %[552]. И это происходит несмотря на то, что Американский гинекологический колледж формально отступился от застарелой идеи, что «один раз кесарево сечение — всегда кесарево сечение». Это значит, что там теперь не придерживаются мнения, что если мать однажды родила при помощи этой операции, все последующие роды тоже должны проводиться с кесаревым сечением.

Кроме того, многие полагают, что сечения часто делаются без особой необходимости. В пользу такого мнения первой свидетельствует истории: почему нам внезапно именно сейчас понадобилось столько операций? Было ли кесарево сечение столь же необходимо несколько десятилетий назад? Второе доказательство — это данные о том, что частные пациентки, которые могут платить по счетам, более склонны пройти кесарево сечение, чем те, кто пользуется страховкой «Medicaid» (которая компенсирует гораздо меньше), и делают его в два раза чаще, чем неимущие пациенты[553]. Неужели состоятельным людям кесарево сечение нужно больше, чем бедным?[554]

Этому странному повышению доли кесаревых сечений есть одно объяснение: они очень хорошо согласуются со стремлением заменить человеческие технологии нечеловеческими. Однако они также соответствуют и прочим элементам макдональдизации общества.

Роды с кесаревым сечением более предсказуемы, чем естественные, которые могут произойти на несколько недель (или месяцев) раньше или позже срока. Часто замечают, что сечение обычно проводят до 5:30 вечера — ведь врачам надо успеть домой к ужину. Кроме того, деловая женщина может выбрать кесарево сечение, чтобы непредсказуемость естественных родов не повредила ее карьере или удовлетворению социальных потребностей.

Так как кесарево сечение — относительно простая операция, оно более эффективно, чем естественные роды, на ход которых может повлиять множество непредсказуемых факторов.

Роды с сечением более просчитываемы, и обычно продолжаются не меньше 20 и не больше 45 минут. Время, требуемое для нормальных родов, особенно первых, значительно сложнее регулировать.

Присутствуют и разные виды иррациональности (подробнее об иррациональности рационального см. Главу 7), включая риски, связанные с хирургическим вмешательством — анестезией, кровотечением, переливанием крови. В сравнение с теми, кто рожал естественным образом, женщины, согласившиеся на кесарево сечение, испытывают больше проблем со здоровьем и дольше восстанавливаются, а уровень смертности повышается почти вдвое. Кроме того, роды с сечением обходятся дороже. Одно исследование показало, что счета врачей повышаются на 68 %, а счета больниц — на 92 % по сравнению с естественными родами[555].

Кесарево сечение дегуманизирует, потому что естественный человеческий процесс трансформируется, и часто без особой нужды, в нечеловеческий, а иногда и бесчеловечный процесс, в котором женщина подвергается хирургической операции. Как минимум, многие из тех, кто прошел кесарево сечение, неоправданно отвергают очень человеческое переживание естественных родов. Чудо деторождения сводится к рутине мелкой операции.

Месяцы и годы угасания, предшествующие большинству смертей, представляют собой настоящий вызов силам макдональдизации. При естественном ходе вещей, последняя фаза разрушения тела чрезвычайно неэффективна, непросчитываема и непредсказуема. Почему все системы организма не отказывают сразу, а, скажем, сначала перестают работать почки, потом разум, а потом только сердце? Многие умирающие огорчают врачей и своих близких тем, что либо затягивают с концом дольше ожидаемого либо, наоборот, уходят из жизни быстрее, чем хотелось бы. На явное отсутствие контроля над процессом умирания указывает существование мощных пугающих образов смерти в мифах, литературе и кинематографе.

Теперь мы нашли способы рационализировать процесс умирания, что дает нам, по крайней мере, иллюзию контроля. Вспомним растущее число нечеловеческих технологий, призванных продлить человеческую жизнь значительно дольше того срока, который был бы предельным, живи данные люди на несколько десятилетий раньше. На самом деле, некоторые из тех, кому предлагают подобные технологии, не хотят продлевать свою жизнь в таких условиях (явная иррациональность). И если только врачи не следуют предварительно данным медицинским указаниям больного (так называемое «завещание о продлении жизни»), в которых четко прописано: «не воскрешать», «никаких героических усилий», то люди теряют контроль над процессом своего собственного умирания. Членам семьи в отсутствии подобных указаний также положено следовать медицинским предписаниям, т. е. удерживать человека в живых сколько возможно.

Вопрос тут в том, кто контролирует процесс умирания. Кажется весьма возможным, что в конечном итоге принятие решения о том, кому умирать, а кому продолжать жить, будет оставлено на медицинскую бюрократию. Конечно, мы понимаем, что бюрократы станут учитывать рациональные факторы. Например, некое медицинское учреждение успешно продлевает жизнь пациентов на дни, недели и даже годы, однако, при этом оно гораздо хуже справляется с улучшением качества жизни в это дополнительное время. Этот акцент на просчитываемости сродни тому, который делают рестораны фаст-фуда, когда сообщают, насколько велик их сэндвич, но при этом ничего не говорят, каково его качество.

Следует ожидать, что зависимость от нечеловеческих технологий будет расти. Например, можно использовать компьютерные системы для оценки шансов на выживание пациентов на какой-то конкретной стадии процесса умирания — 90 %, 50 %, 10 % и т. д. Скорее всего, на действия медицинского персонала подобные оценки повлияют. Таким образом, решение, будет ли человек жить или умрет, начинает зависеть от компьютерного анализа.

Смерть в мире медицины прошла примерно тот же путь, что и рождение; процесс умирания переместился из дома, вышел из-под контроля самого умирающего и его близких, и перешел в руки врачебного персонала и больниц[556]. Врачи получили большую часть контроля над смертью, точно так же, как и над рождением, и смерть, как и рождение, все чаще происходит в госпиталях. В 1900 г, только 20 % людей умирали в больницах; к 1977 г. доля подобных смертей достигла 70 %. К 1993 г., число больничных смертей слегка снизилось до 65 %, но к этой доле необходимо прибавить значительный и растущий процент тех, кто умер в домах престарелых (11 %) и хосписах (22 %)[557]. Увеличивающееся число больничных сетей и сетей хосписов, в которых руководствуются принципами, позаимствованными у ресторанов фаст-фуда, сигнализирует о бюрократизации, рационализации и даже макдональдизации смерти.

Макдональдизация процесса умирания, как и деторождения, иногда вызывает обратную реакцию — и предпринимаются усилия как-то справиться с крайностями рационализации. Например, как мы видели, из-за стремления снова гуманизировать деторождение вернулся интерес к акушерским практикам. Однако более мощной реакцией стали попытки людей вернуть себе контроль над собственной смертью. Предварительные медицинские указания и «завещания о продлении жизни» предписывают больницам и медицинскому персоналу, что они могут, а что не могут делать в продолжение всего процесса умирания. Общества самоубийц и книги, подобные «Последнему выходу» Дерека Хамфри[558], учат людей, как им покончить счеты с жизнью. Наконец, растет принятие эвтаназии[559], особенно благодаря трудам «Доктора Смерть», Джека Кеворкяна, чьей целью было вернуть людям власть над собственной смертью.

Но в самих этих обратных реакциях есть элементы макдональдизации. Например, доктор Кеворкян (отпущенный на свободу после долгого тюремного заключения за убийство второй степени) использует нечеловеческую технологию, некую «машину», при помощи которой люди могут совершить самоубийство. К тому же, что поразительно, он ратует за «рациональную политику» в планировании смерти[560]. Рационализацию смерти, таким образом, можно найти даже в усилиях ей противодействовать. Оппоненты доктора Кеворкяна заметили ограниченность его рациональной политики:

В целом будущее чревато растущим числом нечеловеческих технологий, посредством которых все больше будут контролироваться люди и процессы. Даже сегодня прослушивание аудиокниг вместо чтения обычных передает контроль тем, кто надиктовывает аудиозапись: «Настроение, ритм и интонации в произнесении слов — все решается за тебя. Ты больше не можешь замедлиться или ускориться»[562]. Военная техника, такая как «умные бомбы» (например, «jdams», бомбы с «рулем и системой наведения», которые так часто использовали во время вторжения в Ирак в 2003 г.) рассчитывает свою траекторию без вмешательства человека, но в будущем умные бомбы могут развиться до того, что сами станут сканировать цели и «выбирать», какую из них поражать. Возможно, следующим шагом будет усовершенствование искусственного интеллекта, и наделение машин возможностью думать и принимать решения, как это делают люди[563]. Искусственный интеллект обещает множество преимуществ в самых разных сферах жизни (в медицине, например). Тем не менее, это также означает гигантский шаг в сторону деквалификации. Все больше и больше людей теряют возможность и даже способность думать о себе.