Максим Горький

Глава 7 Максим Горький

Когда Алексей покинул город, нежное весеннее солнце растопило снега в полях и на берегах реки. Дорога шла грязная. Он двигался пешком по высокому берегу Волги, оборачиваясь иногда, чтобы посмотреть, не шпионит ли за ним кто-то из полицейских осведомителей. Но нет, никого, похоже, его уход не волновал. Дальше он сел на судно, на котором добрался до Царицына. Отсюда он на поезде доехал до Филонова, чтобы навестить своего друга телеграфиста Юрина, бывшего члена «кружка самообразования», вместе с которым он надеялся когда-то создать «крестьянскую колонию» по типу толстовской.

Юрин поселил его у себя и ввел его в круг своих новых товарищей, настроенных более радикально, чем прежние. Алексей снова попал в атмосферу лихорадочного возбуждения и пустой фразеологии. Местная жандармерия была осведомлена об этих тайных сходках. В официальном докладе (жандарма станции Филоново. – Прим. перев.) от 29 мая 1891 года читаем: «Наблюдая, на основании параграфа тринадцатого инструкции жандармам, за служащими на железной дороге, с некоторых пор заметил, что у надсмотрщика станции Филоново, техника из мещан города Борисоглебска, Андрея Тимофеевича Чичагова, очень часто собираются преимущественно молодые люди, а именно: телеграфист-техник из крестьян Юрин, техник при вагонной мастерской Хлебников, учитель хутора Березовского Фролов и временно проживающий, приехавший из Нижнего Новгорода цеховой малярного цеха Алексей Максимович Пешков. Все вышеназванные лица собираются в помещении Чичагова, и собрания эти продолжаются большей частью за полночь и более и всегда при занавешенных окнах и затворенных дверях, так что неожиданно для них попасть к ним нельзя… Ввиду скрытности вышеназванных лиц и подозрительного поведения есть основания предположить, что они при этих собраниях обдумывают злонамеренные цели противу правительства, что у означенных лиц имеются вредные и запрещенные книги, так как вообще книги они имеют, но стараются, чтобы их никто не читал из лиц не их кружка». Несмотря на так обстоятельно изложенные подозрения, друзья-кружковцы не были взяты под следствие, и Алексей смог покинуть их, в поисках душевного мира, который всегда убегал от него. «Земля подо мною вставала горбом, как бы стряхивая меня куда-то прочь. Я жил в горячем тумане разноречивых мыслей, желаний, ощущений… Мне нужно было найти в жизни, в людях нечто способное уравновесить тяжесть на сердце, нужно было выпрямить себя».

Неутомимый путник, он направился пешком в донские степи, затем на поля Украины и наконец к побережью Черного моря, останавливаясь по дороге, чтобы заработать несколько копеек и передохнуть. 15 июля 1891 года он проходил через одно село, рядом с Николаевым, и увидел, как посреди хохочущей толпы мужик наказывает неверную жену. Несчастная, полуголая, была запряжена в телегу, и мужик заставлял ее бежать, хлеща кнутом. Это называлось «вывод». Алексей хотел вмешаться, но был сочтен замешанным и поколочен зеваками, которые бросили его без сознания в придорожные кусты. Возвращавшийся с ярмарки шарманщик втащил его в свою двуколку и доставил в николаевскую больницу. Алексей пробыл там до выздоровления, после чего вновь отправился в дорогу, присоединился к черноморским рыбакам, затем работал на лимане, добывая соль, участвовал в сборе винограда в Бессарабии, вернулся в Одессу, где работал грузчиком, после чего продолжил свой путь, все так же пешком, направляясь в Крым и на Кубань к казакам.

Город Майкоп, когда он пришел туда, кипел и бурлил (был «чумной бунт». – Прим. перев.). После того как падеж крупного рогатого скота выкосил стада на окрестных пастбищах, власти издали неосмотрительный указ собрать всех волов в одном загоне, что привело лишь к тому, что больные животные заразили всех остальных. Разъяренные казаки прогнали и избили санитарную комиссию. Для «усмирения» на место были присланы пехотинцы, «кавказская стрелковая дружина», и отряд драгун. Три смутьяна были повешены, чтобы другим неповадно было. Жители их станицы 18 сентября 1891 года устроили по убиенным поминки. Это вызвало недовольство властей, усмотревших в поминках антиправительственную демонстрацию. Алексей, проходивший мимо и затесавшийся в толпу, был задержан, как «проходящий», и брошен в тюрьму. В его сумке нашли Евангелие, что навело жандармов на странную мысль, будто он сектант, подучивавший сельский люд неповиновению. «Допрашивали: почему хожу? „Хочу знать Россию“. Жандармский офицер сказал: „Это – не Россия, а – свинство“».

Освобожденный несколькими днями позже, Алексей продолжил свое хаотичное странствие, пройдя вдоль северного хребта Кавказских гор в направлении к Каспийскому морю, затем в обратном направлении, в берегу Черного моря. Затем он углубился в горы и от Владикавказа по Военно-Грузинской дороге дошел до Тифлиса.[22] Часть пути он проделал с неким молодым грузином, называвшим себя князем. Бездельник, лгун и трус, этот странный его спутник жил за его счет, даже обворовывал его иногда и исчезал при малейшей опасности. По прибытии в Тифлис он заверил Алексея, что в этом городе живут его богатые родственники, первой заботой которых будет устроить их обоих и накормить. Затем, оставив Алексея на улице под предлогом того, что ему нужно сбегать по одному делу, всего на несколько минут, он растворился в толпе. Стоял конец октября. Было очень холодно. Алексей напрасно дожидался шесть часов, дрожа от холода и ругаясь, возвращения своего товарища. Наконец он зашел в духан, чтобы согреться, был «нелюбезно встречен там пьяными „кинто“, немножко подрался с ними и был отправлен в участок».

Так, первая ночь пребывания Алексея в кавказской столице имела в качестве декораций облезлые стены тюрьмы. Ему грозило обвинение в подозрительном бродяжничестве и отправка обратно в Нижний Новгород, на официальное место жительства, а по пути – еще несколько тюрем. Однако во время допроса он смог назвать в качестве поручителя Началова, жившего в Тифлисе и являвшегося его начальником во времена, когда он работал на железной дороге в Добринке и Крутой. Благодаря этой рекомендации на следующий день он был освобожден.

Однако и сам Началов имел очень прогрессивные социальные идеи. Он предложил Алексею комнату в своем доме и взялся найти ему работу. Служа в управлении Закавказской железной дороги, он нашел своему протеже работу «в кузнечном молотобойцем», затем должность в одной из контор в администрации. Также он ввел его в интеллигентские круги Тифлиса, состоявшие из «политических» в ссылке. Вскоре Алексей переехал к некоему Афанасьеву, рабочему. К ним присоединились другие молодые революционеры. Их община стала центром притяжения для людей физического труда, учащихся педагогического института и семинаристов, учительниц начальной школы, учениц акушерских курсов… О своем пребывании в Тифлисе Алексей писал своему другу, Г. А. Плетневу, так: «Читаю с учениками института и семинарами. Ничему не учу, но советую понимать друг друга. С рабочими в депо железной дороги читаю и разговариваю. Есть тут один рабочий – Богатырович – хорошая фигура, с ним мы душа в душу живем. Он говорит, что в жизни нет ничего хорошего, а я говорю – есть, только спрятано, чтобы не каждая дрянь руками хватала».

Оказавшись в центре этих суматошных событий, он старался организовать свое время рационально: с девяти часов утра до четырех часов пополудни – работа; с четырех до пяти – обед; с пяти до девяти – чтение; с девяти до одиннадцати – обсуждения и дискуссии; от полуночи до трех или четырех часов утра – снова чтение и работа. Да, забыв свою данную в пылу горячности клятву, он снова принялся писать. Сначала в стихах. Затем – в прозе. В своих литературных пробах он получил поддержку мудрого «народника» Александра Калюжного, который провел несколько лет на каторге и жил в Тифлисе в ссылке. Этот серьезный и сердечный человек оказал на него благотворное влияние. Разговаривая с Алексеем, он старался утишить его юношескую экзальтацию и побудить его к размышлениям над применением его таланта рассказчика.

Горький напишет ему тридцать четыре года спустя, чтобы поблагодарить за понимание: «Дорогой друг и учитель мой! С той поры, как я, счастливо для себя, встретился с Вами, прошло тридцать четыре года… За это время я встретил сотни людей, среди них были люди крупные и яркие. Но поверьте – никто из них не затемнил в памяти сердца моего Ваш образ. Это потому, дорогой друг, что Вы были первым человеком, который отнесся ко мне воистину по-человечески. Вы первый, памятным мне хорошим взглядом мягких Ваших глаз, взглянули на меня не только как на парня странной биографии, бесцельного бродягу, как на что-то забавное, но – сомнительное. Помню Ваши глаза, когда Вы слушали мои рассказы о том, что я видел, и о самом себе. Я тогда же понял, что пред Вами нельзя хвастаться ничем, и мне кажется, что благодаря Вам я всю жизнь не хвастался собою, не преувеличивал моей самооценки, не преувеличивал и горя, которым щедро напоила меня жизнь».

Когда Алексей повествовал о злоключениях своей кочевой жизни, Калюжный слушал его с восторгом. Он советовал ему записывать все, что приходит ему в голову. Алексей дал себя уговорить, написал сказку под названием «Макар Чудра» и прочитал ее своему другу. Сраженный народной оригинальностью сюжета и романтическим богатством стиля, Калюжный отнес рукопись главному редактору местной газеты «Кавказ». Однако Алексей имел так мало иллюзий относительно своих шансов быть опубликованным, что, не дожидаясь ответа из газеты, предпринял летом 1892 года новое путешествие: пройдя Грузию, он спустился к Черному морю и работал на постройке дороги от Сухуми к Новороссийску.

По возвращении в Тифлис он узнал, испытав радостное ошеломление, что редакция газеты приняла его сказку. Все еще не веря своему счастью, он бросился в редакцию, чтобы услышать подтверждение. Там журналист просто-напросто поинтересовался у него, каким именем он хотел бы подписать свое первое произведение. Алексей не знал, что ответить: его настоящая фамилия, Пешков, наводила его на мысли об унижении, поскольку связывалось у него со словом «пешка». Однако в людской сутолоке он был полной противоположностью пешке. Он вспомнил о том, что его отца, из-за того, что был остер на язык, называли «горьким». Чем не чудесный псевдоним для молодого писателя, восставшего против общества? Так он выбрал себе псевдоним Горький и сменил имя на Максим. 12 сентября 1892 года газета «Кавказ» опубликовала рассказ «Макар Чудра» за подписью некоего Максима Горького, вступившего в литературный мир.

К этой радости Горького вскоре присоединилась и другая. Наконец разведшаяся с мужем, Ольга Каминская приехала в Тифлис вместе с дочерью. Он потерял сознание от нахлынувших эмоций. «А когда через два с лишним года, осенью, в Тифлисе, мне сказали, что она приехала из Парижа и, узнав, что я живу в одном городе с нею, – обрадовалась, я, двадцатитрехлетний крепкий юноша, первый раз в жизни упал в обморок… Мне показалось, что она еще красивей и милее, все та же фигура девушки, тот же нежный румянец щек и ласковое сияние васильковых глаз… Мне хочется умереть, хочется как-то вдохнуть в душу себе эту женщину, чтоб навсегда осталась там». Он прочитал ей свою сказку «Макар Чудра», которая только что была опубликована, и она выслушала ее с нежностью, смешанной со снисходительностью. Парализованный любовью – «тело мое поет в томительном напряжении, сильном до боли», – не решаясь ни поцеловать ее, ни прикоснуться, он пробормотал: «Живите со мной! Пожалуйста, живите со мной!» Она ушла в угол комнаты и оттуда ответила с улыбкой: «Сделаем так: вы уезжайте в Нижний, а я останусь здесь, подумаю и напишу вам…» Горький почтительно поклонился ей, «как это сделал герой какого-то романа, прочитанного мною», и удалился «по воздуху». Вскоре, как пожелала Ольга, он вернулся на берег Каспийского моря, сел на судно и поднялся по Волге до Нижнего Новгорода.