С покупкой телки получилась еще одна история, которая позже возможно все же позволит мне «замутить свое дело». А что, пора начинать, не всю же жизнь мне без дела метаться? К примеру, стекло на сегодня очень даже ценится. Конечно, речь не идет о полноценном оконном стекле, до него еще семь верст до небес, а вот всякие поделки организовать очень даже можно. И первое на что я решил в будущем нацелиться это стеклярус, что это такое? А это цветные стеклянные трубочки, которые наравне с бисером используются в вышивках на одежде в качестве украшения. Проблем с выделкой этого стекляруса быть не должно, а ценится он пока очень даже высоко. Потом доход от него упадет, потому как долго в секрете этого не удержишь, и добрые люди попользоваться в одиночку не дадут, лапу обязательно наложат, но первое время кое чего урвать можно, главное некий стартовый капитал получить. И, кстати, стартовый капитал здесь и сейчас выражается не в деньгах, я точно знаю, что некоторые купцы, не имея достаточных собственных средств, организовывают караваны на деньги компаньонов. Вроде как подряжаются провести торговую операцию с некоторой прибылью, а прибыль эта потом делится равными долями. В этом вся проблема, за сколько там купец продал, за сколько приобрел, одному богу ведомо, поэтому компаньону приходится верить купцу на слово. И верят! Попробовали бы в наше время поверить.
Так вот за телкой пришлось ехать на хутор, к Ушакову, именно там содержалась заморская скотина, путь, в общем-то, получился неблизкий, да и дорога — одно название. Еду себе потихоньку, никого не трогаю, Лиска — лошадка наша(кличку она заработала не просто так, хитрая она как лиса, потому и Лиска, и не в честь моей сестры Лисаветы), старательно пытается наехать арендованной телегой на торчащие, то тут, то там пенечки. Это игра такая у кобылки, и если ей это удается, ну не все же время я могу следить за дорогой, косит хитрым глазом на хозяина. Всыпать бы ей хорошенько, да рука не поднимается, пользуется животина моей добротой, но оставлять без последствий такого тоже нельзя, поэтому если тряхнет прилично, прописываю удар плеткой и чем выше пенек, тем выше замах. Нужно сказать, что это действует, пару достаточно высоких пеньков Лиска старательно объехала.
При подъезде к броду через речку Иду, я как-то задумался, улетел сознанием в облака, и это чуть не стоило мне жизни, неожиданно из кустов наперерез выскочили два косматых мужика, при этом один попытался сходу приголубить меня дубиной. Нет, ну чего я ему сделал? Почему это он попытался так обойтись с подростком, ладно бы еще на моем месте был здоровущий мужик, а подростка-то за что? Естественно ждать, когда мой профиль или анфас, тут уж как карта ляжет, познакомится с довольно тяжелой дубиной, не стал, рука сама дернулась так, что хлестанул плеткой его по лицу наотмашь и, вывернувшись из под ухнувшей на телегу дубины, кувыркнулся на другую сторону телеги. Конец плети попал удачно, видимо прилично задел глаз, а это весьма болезненно и пока мужик кривясь от боли, пытался проморгаться, успел выхватить короткое копье, которое всегда возил с собой, на всякий случай. Вот этот «всякий случай» сейчас и наступил.
Если бы эти образины образумились, и с такой же скоростью двинули обратно, под сень кустов, остались бы живы, но мозгов у жертв эволюции осталось совсем немного, и они решили довести начатое до конца. Вообще-то, понять их можно, ну какое сопротивление может оказать подросток таким бугаям? Махнуть один раз дубиной, и вся недолга. Но нарвались ребятки. Пока первый был занят собой, второй успел шустро обежать лошадь и замахнуться на меня суковатой палкой. Раздумывать было некогда, подбив древком дубинку так, чтобы сменилось направление удара, тут же, на чистом автомате, а этот прием отрабатывался в учебе до одури, ткнул супостата острием копья в грудь. Все, не жилец, разбойник на мгновенье замер, потом выронил оружие неандертальца, удивленно посмотрел на меня и перед падением картинно закатил глаза. Что-то я совсем перестал к смерти серьезно относиться, можно сказать циником стал, потому как проскользнула мысль по Станиславскому: «Не верю». Наконец первый разобрался с моим «подарком» и снова кинулся на меня, размахивая дубиной, при этом он повернулся боком и пытался рукой перехватить копье, нацеленное в его сторону. Нет, он точно то самое чем на меня замахивается, ты ж не в доспехах дядя, голым телом на острое копье переть, что я ему быстро и объяснил. Укол в бедро, отскок назад, скользнуть острием под руку, укол в бок, снова отскок назад и в сторону, и опять укол, но уже в плечо. Все как учили, а учили не спустя рукава, серьезно, за каждое неудачно проведенное действие — плеткой по болезненным местам. Ага, кажется, в глазах появились проблески ума, вот что железо животворящее делает. Или это такой безусловный рефлекс — раз больно, то нельзя? А вот дальше пришлось в один удар валить придурка, игры кончились, поняв что добыча кусачая, он не нашел ничего лучшего, как замахнуться на Лиску. Лошадка быстро разобралась, чем это ей грозит и вместо себя любимой, резким финтом в сторону, подставила телегу, а вот у тупого бугая подставлять под мой удар было нечего.
Ноги после таких неожиданных танцевальных па стали ватными, а сердце только в этот момент набрало обороты и трепыхалось в груди, словно птица в силках. Не слабо адреналина хватанул. Ну и что это было? А ведь это каторжники, у одного-то рваные ноздри, сначала-то за косматыми усами, впопыхах, не разглядел, зато теперь хорошо видно, а у второго вроде бы все в порядке, но если по одежде судить одного поля ягодки. Хм, лицо того который с рваными ноздрями сначала показалось знакомым, но тут торкнуло, не лицо знакомо, а просто похоже оно оказалось на смайлик. Успокаиваясь, подошел к Лиске и оперся на телегу. Повезло. Нереально повезло, еще чуть-чуть и все. Теперь я убедился, есть у меня ангел хранитель, точно есть, это уже четвертый раз по грани прошел.
Надеюсь, я еще не раз покажу кузькину мать всяким там смайликам — тусмайликам, с кубиками вместо мозгов, которым место на свалке со свалкой. Э… Не обращайте внимание, это я так, о своем, о девичьем. Накатило.
Тут мой слух засек какое-то шебаршение в кустах. Третий? Меня снова подбросило, насторожившись, с копьем наперевес стал обходить куст, за которым, как мне показалось, кто-то прятался.
— Погодь, малец, — раздался голос, — не убивай.
— И мысли не было, — ответил в кусты, — но слишком беспокоюсь, когда в кустах кто-то живой сидит, — «живой» пришлось выделить особо, чтобы было понятны мои дальнейшие намерения, — ты бы вылез на божий свет человече, глядишь, и договоримся до чего.
Ждать долго не пришлось, из-под прикрытия веток вылезло такое же косматое и бородатое чудо, как и те двое, но субтильное и невзрачное, причем еще и не кормленное, шатающееся на ветру, и это летом-то. Так, так, судя по тому, в каком он состоянии те двое едой со своим спутником не делились. Ну и чего мне с ним делать?
— С ними? — Мотнул я головой в сторону жмуров.
Доходяга затравлено взглянул на подельников и втянул голову в плечи:
— Куда ж мне деваться то было?
— Как куда? — Удивился я. — Лес большой, все одно ведь едой с тобой не делились.
— Догнали бы, куда мне от них сбегать?
— Ну, раз так, помогай.
Хотя, какой с него сейчас помощник? Но все лучше чем мне одному корячиться. Двух косматых «неандертальцев», положили рядышком у дороги, как попадется служивый доложусь, потому как хоть времена нынче и дикие, но подобные случаи без внимания не оставляют, душегубство преследуется, и не только по закону. Негативных последствий не опасался, никто за каторжников претензий мне не предъявит, любому понятно, что жизни лишили за дело, а не просто так.
— Рассказывай, — велел доходяге, устраиваясь в телеге.
— Чего рассказывать? — Также заползая в телегу спросил каторжник. При этом Лиска недовольно покосилась на нежданного пассажира и направила телегу колесом к пеньку, но заметив демонстративное покачивание плетки, тут же изменила направление.
— Про свою судьбу — злодейку, рассказывай, как она тебя до такой жизни довела? А потом решать буду, сдать тебя в приказ за денежку малую или отпустить на все три стороны.
Думал, спросит, почему на три стороны, а не на четыре, но нет, не спросил, не тот менталитет, и нет еще такой идиомы в эти времена, направления обозначаются сами по себе, а не по сторонам света. Дабы поддержать это тощее тело на период путешествия, пришлось отломить осьмушку хлеба, причем предупредил, что, не смотря на дикое желание сразу все проглотить, делать этого не следует, мало того, что впрок не пойдет, так еще и заворот кишок может приключиться, через часик еще чем-нибудь подкормлю. Когда он расправился с хлебом, причем, несмотря на предупреждение, довольно таки быстро, принялся за рассказ, поглядывая голодными глазами на торбу. История, в общем-то, ожидаемая: Жил был некий боярин в Москве, не то чтобы из первых, но и во вторых чувствовал себя неплохо. Но вдруг решил этот боярин, что хватить ему во вторых сидеть, мол, родословная у него корнями в древность уходит, деньги водятся, так почему бы в первые не продвинуться. Вот только для этого неплохо было бы подвести экономическую базу, заняться чем-нибудь необычным на Руси, ну фарфор там делать или стекло лить. Кто сказал, что невместно? Еще как уместно, все эти бояре только вид делают, что деньга им с неба валится, а на самом деле ничуть не стесняются тот или иной заводик замутить, деньгу привлечь. Сказано, сделано — подобрал соответствующие перспективные кадры, отправил «учиться». Про «учиться» в ироническом смысле не просто так, в эти времена никто никого специально не учил, все такие хитрые производства составляли семейный бизнес, т. е. секреты хранились на таком уровне, что запросто уходили в небытие в случае отсутствия наследников. Так что всю эту учебу, которую организовал боярин можно смело назвать промышленным шпионажем. Но как бы то ни было, а Федору, а именно им и был мой нежданный попутчик, несказанно повезло, получилось устроиться в Измайлово на государственный стекольный завод, сначала печником, а потом дорос и до мастера варки стекла. Тут я сразу перестал жалеть о двух дебилах, пытавшихся отправить меня в мир иной и решил, что удача сама идет ко мне в руки, то не рояль, а большой симфонический оркестр в кустах. Дальнейший путь Федора был понятен, боярин его с заводика выкупил, а так как просто так этого сделать было нельзя, объявил того боярским сыном. А вот потом произошла накладка, пока строился новый заводик, никто Федора не трогал, а вот когда получилась первая варка (не чугуна, а стекла) явился разбойный приказ, секреты государство хранить умело. Боярин Залепин откупиться сумел, а вот Федора ему пришлось сдать, так и поехал в сибирскую каторгу боярский сын Федор Залепин.
А на каторге, ох не сладко, первую зиму пережил с великим трудом, даже обморозился слегка, всю весну отходил, за то и в опалу попал, кормить стали хуже некуда. А ежели так, то вторую зиму ему точно не пережить вот и подался в бега с душегубами, все одно деваться некуда.
— Какое стекло варил, хрусталь, али цветное?
— Не, хрусталя у нас не было, смальту варили, — ответил мне мастер, снова жадно взглянув на торбу.
Смальту? В семнадцатом веке? Что за бред. Насколько я помню, до Ломоносова никто смальту в России не производил, а тут на тебе. Или я чего-то не понимаю?
— Погоди, а сколько цветов смальты варилось? — решил уточнить у Федора.
— Как сколько? Все четыре и варили. — Еще и выпрямился гордо, мол, смотри какой я мастер.
Вот теперь понятно, Ломоносов-то рецептуры разработал, которые позволяли все цвета варить, а эти только четыре цвета знали. Плохо — смальта мне ни к чему, мне светлое стекло нужно, а этот прозрачного стекла не варил, и вряд ли знает все нужные технологические процессы. Пришлось задуматься, а нужен ли мне этот боярский сын, стОит ли рисковать ради того, чтобы получить мастера недоучку? Но, чуть подумав, решил: стОит. И главное не в том, что он знаком с самой варкой стекла и может грамотно сложить печи, хотя и это дело великое, а в том, что он будет моим прикрытием, при таком мастере, никто не заметит маленького подмастерья, чего-то там ковыряющегося в углу.
— Что ж, убедил, — кивнул я Федору, — но не из-за того что жалостливо рассказывал, я сам рассказать много чего могу, а потому, что правду сказал, хоть и не всю. То, что боярский сын верю, что со стекольным делом знаком тоже, а вот что в опалу из-за своих знаний попал, нет. Не стал бы просто так боярин тебя приказу сдавать, да и приказ не стал бы от готового мастера отказываться, вернули бы тебя на завод, в кандалы, и вся недолга. Ну, скажешь правду, или тебя в приказ везти?
— Не надо в приказ, — буркнул доходяга, — по государеву делу меня упекли. На праздник напился до беспамятства, а потом говорят, хулу на царя возвел.
— На царя, — протянул я, демонстративно почесав затылок, — как же можно? На царя то?
— Не помню я ничего, — опустил голову беглец.
— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — жестко осадил его, — кто донес? Из своих или из чужих?
— Свой, — скривился Федор, — Фролка, а ведь лучшим другом был.
— Вместе работали? Или вместе за одной молодушкой ухлестывали?
Каторжанин удивленно посмотрел на меня:
— Не было ничего такого, он все больше за боярской дочерью увивался, но не по силам замахнулся.
— Чего он там себе придумал только его касаемо, а сдать тебя без причины он не мог, должна быть причина, или мешал ты ему первым быть по работе, или молодку не поделили, или еще чего, чтобы выслужиться.
— Выслужиться теперь у него вряд ли получится, — усмехнулся Федор, боярин на него из-за меня шибко осерчал. А вот в приказ его при мне зазвали.
— Хорошо, будем думать это и есть та причина. Хотя…, — я специально не докончил мысль, чтобы у мастера не возникло убежденности, что я ему полностью поверил.
— А тебя-то как звать, малец? — осмелел Федор.
— А меня не зовут, я сам прихожу, — ответил шуткой будущего, — а кличут Васькой.
Мастер задумался:
— Хм. Разговариваешь не по возрасту разумно, вроде как из княжей семьи, а сам одет как слободской.
— Так я и есть из слободы, сейчас на ушаковский хутор еду за телкой заморской. Они, голландские, говорят, шибко молока много дают, хотя и к морозам сибирским непривычные.
— Так, а стоит ли тогда ее покупать, если морозы не переносит? — Удивился каторжанин.
— Если за скотиной не присматривать, то вообще покупать ничего не стоит, — хохотнул я, — на морозе даже волкам худо, а уж чего о телках говорить. Мы ее в теплую стайку поставим и кормить будем не только сеном, но и запаренными отрубями, а то и пророщенным овсом во время отела.
— Ну, что ж, коли так, — согласился бывший сиделец, — так что решил?
— А решил я тебя в приказ не везти, но и отпустить просто так совесть не позволит. — Краем глаза заметил как Федор напрягся, испугался, что я его прямо здесь как дружков положу, а он от слабости не сможет даже сопротивление оказать. — С лесом ты незнаком, а потому самостоятельно прожить не сможешь, воровать начнешь, а это никому не нравится, обязательно найдут и как вора либо в приказ, либо камень на шею и в речку. А потому решил тебя пока припрятать, а потом и к делу пристроить. Согласия твоего не спрашиваю, ни к чему оно мне, просто выбора не оставляю, и помни: сбежать от меня не получится, сам видел, найду враз.
— В яме сидеть не буду. — Набычился Федор. Ишь, норов свой показывает.
— Да кто ж тебя в яму в таком состоянии садить будет? Нет, я для тебя кое-что похлеще приготовил, в монастырь сдам, днями и ночами грехи замаливать. Настоятель в Вознесенском совсем не мед, службу свою знает, если без усердия поклоны бить будешь, там на всю жизнь и останешься. А как искупишь грех, так и о деле поговорим.
— Ты так говоришь, будто уже с настоятелем сговорился.
— Не, — мотнул я головой, — не сговаривался я с ним, но знаю, что тебя он не выгонит. Смертей на тебе по разбою нет, а остальное в его глазах не такой уж страшный грех. Только не ври ничего, от него правду не скроешь, уж если я тебя на раз раскусил, то он уж и подавно.
Надо сказать, что обещал-то я легко, а на деле оказалось не просто, долго вел переговоры с настоятелем, можно сказать станцевал на лезвии не одну лезгинку, и даже не понял как в конечном итоге выкрутился, видимо пришло указание «свыше». Как я и предполагал, сам настоятель с Федором не встречался, поручил это дело отцу Сергию, а тот оказался ничуть не добрее, хотя в силу иссушенного тела бывшего каторжника ограничения в еде не наложил, но в остальном не позавидуешь. Ничего, это полезно, а то знаю я мастеров этого времени, спесь так и прет, мол, вот я какой, единственный и неповторимый, а тут засунь всю свою неповторимость… ой, не скажу куда, и бей поклоны днями и ночами, с перерывом на обед и хозяйственные работы.
Однако приближался срок возвращения забайкальских казаков, слухи с нижней Ангары приходили все тревожнее и тревожнее. Совсем распоясались служивые, они и раньше человеческую жизнь не ценили, а теперь вообще народ направо и налево резать стали. Брага сотоварищи начал укреплять слободу, если прошлый раз ночью отбивались, то теперь подозреваем, что забайкальские днем «за своим законным» придут. Так же ходили в Лисье, народ там предупредили, так что на время бузы люди свои дома оставят, в общем готовились к торжественной встрече.
Забайкальские заявились к десятому июля и сходу попытались пошарить по дворам, пощипать купцов, и естественно, так же сходу получили по зубам. Тут надо сказать, что в начале лета, я сумел провести в слободе своего рода очередную идеологическую диверсию. Нельзя сказать, что народ в это время был глупее нежели в двадцать первом веке, соображают люди ничуть не хуже, однако в силу некоторых религиозных ограничений и сложившихся понятий манипулировать людьми достаточно просто. На чем, собственно говоря, и держался казацкий бунт в Сибири. Это с позиции исторических реалий сразу становится видно, что почти все идейные вдохновители вольницы преследуют свои корыстные цели, а здесь и сейчас многие даже не подозревают, что ими манипулируют. Вот и пришлось мне придумать несколько поучительных сказок, в основе которых был заложен сюжет о татарском нашествии.
Начал сказ о том, как татары пошли на Русь, как нашлись среди наших князей предатели, которые пытались с помощью татарских отрядов разобраться со своими соседями, и как они внесли распри между княжествами, создавая союзы то с одними, то с другими, а потом предавали и тех и других. Как те же татары, так же, используя распри и давая любые обещания русским князьям, разоряли Русь, разрушая города. Как с помощью подсылов вели хитрую политику, сея смуту в крепких княжествах, что приводило в конечном итоге к ослаблению дружин.
Про монголов и китайцев я не говорил ни слова, но почему-то все решили, что речь идет именно о них, родимых. Кто-то даже припомнил о монгольских корнях Ивашки Пинега одного из пятидесятников забайкальских, хотя вряд ли они там есть, так как у казаков с этим далеко не все просто. Как бы то ни было, но эти мои сказки пользовались необычайной популярностью среди казаков в слободе, и я без лишней скромности подозреваю, что не только среди казаков, просто в сарай больше народа не влезало, а выходить на открытое пространство получалось еще хуже, меня просто не могли расслышать. В конечном итоге мне удалось вбить в головы служивых, что, несмотря на воровство воеводы, казачий забайкальский бунт имеет несколько иные цели, нежели борьба с казнокрадством. Это в мутной воде некоторым не совсем чистым на руку индивидам проще ловить рыбку. Кстати, не ожидал, думал, что это выражение издавна известно, оказалось, нет, потом оно стало очень популярным и им стали припечатывать крикунов, пытающихся излишне запутать людей.
Как позднее мне между делом проболтался Брага, на мои сказки инкогнито приходил отец Игнатий, а чтобы не смущать казаков духовное лицо пристраивалось снаружи сарая, под разросшимся кустом калины, не обозначая своего присутствия. Услышав такое, я расхохотался, и старый казак естественно поинтересовался, чем вызвано мое веселье, а когда я пояснил, как представляю Игнатия, приникнувшего ухом к щели в стене, долго хохотал вместе со мной.
— Ты о том лучше молчи, — вытирая проступившие слезы веселья, приказал мне Брага, — Игнатий лицо духовное, и мирское ему не пристало.
Нет, вот о чем он хотел мне сказать?
Агитационная прививка получилась качественная, иркутский служивый люд отбросил всякую мысль о казацком братстве и стал в жесткую оборону. А на сентенции Березовского «мы казаки все одной крови», заявили, что забайкальские сами льют казацкую кровь почем зря, и хотя в решении вопросов с Савеловым иркутские встревать не будут, за попытки еще раз пошарить по дворам, «пришлые получат не только из пищалей, но пушечного дроба огребут». Заодно предупредили Алемасова, что если его людишки кого-нибудь побьют, из Иркутска с обозом их не выпустят. Конечно, забайкальских этим не запугали, не боятся они ничего — вояки серьезные, но с обывателями стали общаться куда как спокойнее.
— Может и обойдется всё, — рассуждал Брага, слушая мои отчеты о том, как забайкальские бузили в кремле.
— Неа, не обойдется, — вставил я свои «пять копеек», — каждый день от Алемасова видаков замечаю, готовятся.
— Это да, — вынужден был согласиться казак, — думаю, перед уходом будут пытаться товар купцов растащить.
Вообще-то, не один я приносил разведданные старому казаку, почти все мальцы собирали информацию по крохам, но проблема была в том, что забайкальцы прекрасно знали об этом и терпеть мельтешение мелочи вокруг себя не желали. В отличие от остальных, мой слух позволял не «тереться» рядом с казаками, а потому и узнавать получалось много больше.
И все-таки алемасовские не удержались и прямо днем напали на склады купцов, о чем мы знали заранее.
— Началось, — подвел итог Брага, — ну теперь держись казаки, сказали слово — надо его держать. Пока большая часть в кремле бузят, этих гаденышей прищучить можно.
Служивые сработали четко — проскочили по правому берегу Иды до Знаменского монастыря и зашли алемасовским в тыл, отсекая от берега Ангары, нельзя сказать, что все удалось, как задумано, большая часть забайкальцев успела выскочить из западни, но свою угрозу казаки исполнили. В плен не брали, как выразил общее мнение один служивый:
— А зачем они нам здесь? Кормить, охранять, да и забайкальские за них должны будут вступиться. А тут нет их и все — сгинули в сече.
Оно и правильно, забайкальские сразу прыти поубавили, если раньше была у них надежда, что просто пугают, то теперь окончательно поняли, шуток тут не понимают. Во всей этой истории я так и не смог разобраться. Если смотреть со стороны, была серьезная стычка, в результате которой семь забайкальцев лишились жизни, вроде бы их товарищи не должны были оставить такое без последствий, однако оставили и даже претензий не предъявили. Бред. Объяснение могло быть только одно, видимо Алемасова не сильно уважали в казачьей среде, потому и не стали за него заступаться.
Наконец-то буза закончилась, Савелов умудрился отбиться от казаков, несмотря на то, что они пригрозили поджечь посад. Скорее всего, забайкальские казаки поняли, что по большому счету, плевать, хотел воевода на посад, да и иркутские казаки не давали всякому сброду поживиться за счет обывателя, а потому весь бунт сразу потерял смысл. С острова забайкальские снялись поутру, но за день до того пытались реквизировать часть дощаников принадлежащих Иркутску. Не получилось, слободские казаки заранее предусмотрели эту возможность и все более или менее вместительные дощаники спустили вниз по течению Ангары к вознесенскому монастырю. А дальше жадность некоторых забайкальцев сыграла с ними злую шутку, не имея возможность увезти все награбленное по воде, Алемасовские попытались прорваться обозом вверх по левому берегу Ангары. Естественно, пока они формировали обоз, основная часть забайкальцев уже покинула стоянку, а потому обозники остались без силовой поддержки. К сожалению сил иркутские выделить тоже много не смогли, и в количественном отношении стороны оказались примерно равны. Пока обоз шел по берегу Ангары, это не играло особой роли, но когда Алемасов вышел к Байкалу, у него возникла неразрешимая задачка. Дощаников для всего груза не хватало, а переправляться по частям возможности не было, так как пришлось бы разделиться, а тогда никак не получалось сохранить обоз как на том, так и на другом берегу озера. Противостояние длилось около недели, забайкальские ждали помощи от своих товарищей, но видимо те товарищи себя товарищами не считали, поэтому бросив практически все награбленное бузотеры отбыли восвояси.
Так завершился бунт забайкальских казаков, и хотя в Иркутск уже ехал на дознание дьяк из Москвы основные события закончились. Кстати, в Иркутск также ехал и новый назначенный воевода, Савелов можно считать уже власти не имел, хотя его преемник, по последним данным, где-то по пути слег с болезнью. Так что ближайшее будущее было покрыто мраком. В такой ситуации казаки были настроены ввести временное внутреннее самоуправление, и даже выдвинули своих кандидатов, и список их возглавлял Перфильев Иван Максимович. Да, знаю такого, крепкий дедок, но именно дедок, и он уже был на должности воеводы лет десять назад, а может быть и больше, и, как мне известно, ушел с должности сам, мол, на покой. А теперь люди его снова на должность двинули, тем более что в Иркутске он появился недавно, после выполнения каких-то поручений в Илимском остроге, вряд ли он в силу своего весьма преклонного возраста сможет качественно управлять на месте воеводы. А так, думаю, будет нормальным правителем — в меру консервативным, и настолько же прогрессивным, бизнес давить не будет, так как сам является одним из крупнейших поставщиков винокуренной продукции.
Ладно, года три-четыре в Иркутске будут стабильными… Надеюсь. А потому пора заняться собственными делами.
Степану Тропину, молодому иркутскому казаку, по результатам дележки «военных трофеев» Алемасова досталась крепкая телега и немного из утвари награбленной где-то в братских землях. На лошадь плюсом ко всему этому его заслуг было маловато, однако и того что досталось вполне хватало для хорошего настроения — содержание иркутские воеводы совсем не платили с прошлого года, а теперь появилась возможность хоть немного получить в звонкой монете. Продавать казак решил все, что ему досталось, и проблема была вовсе не в брезгливости, а в предусмотрительности — вещи-то были не топором деланные, сильно заметные, поэтому и надо было от них побыстрей избавиться, мало ли что. Продавать прямо со двора не получилось, слишком большой куш взяли служивые, а покупатель пошел ленивый, по дворам бить ноги не любит, поэтому пришлось тащить все на торг и платить не одну копеечку мытарю.
— Зря мы здесь все продать хотим, — лениво процедил Алексашка Кривой, усевшемуся рядом Тропину, — нету у иркутских столько денег, воевода все еще в прошлом годе с жителей взял.
— Дык не к братским же с их добром ехать, — возразил Степан.
— Да, уж, — усмехнулся сосед по торгу, — коли жизнь дорога ехать с таким товаром к ним не стоит. Это все-равно, что к забайкальским сейчас сунуться. Я тут слышал, Брага собирает обоз на Якутск отправить, отсюда через бурят на Лену, а там рекой. Может, и в Усть-Кутском еще расторгуются.
— Не, — возразил молодой казак, — рисково. Идти через бурят сейчас сам знаешь, и в Якутске тоже еще неизвестно как сложится, ежели б через купца, то можно было бы, а самим торговать… Ну его.
— Это да, — согласился Кривой, — а если еще обратный путь учесть? Вот потому и цены нам за все это хорошей не дадут.
Казаки замолчали и продолжили лениво поглядывать на покупателей. Внимание Степана привлекла девчушка, разложившая свой товар на небольшой легкой лавочке, рядом с входом на торг. Вокруг ее товара постоянно крутились покупатели и перебирали берестяные поделки. Вообще-то малый возраст торговцев здесь предосудительным не считался, но обычно, это были дети торговцев, подменявшие своих родителей на небольшое время. В данном же случае пигалица вела себя как хозяйка товара и ловко торговалась. За то небольшое время, пока казаки сидели под начинающим набирать жар солнцем, девчушка умудрилась сторговать с десяток своих поделок.
— Ты смотри, как малявка ловко торгует, — хмыкнул Тропин показывая кивком соседу кого он имеет ввиду, — мы тут по жаре без толку паримся, а она, поди, уже на гривенник наторговала.
— Ага, — через зубы, согласился Алексашка, — зависть берет, она и вчера тоже здесь деньгу гребла. Тут у нее еще и брат рыбой иногда приторговывает понемногу, ну ты его, верно, знаешь, погорелец, все у нас в слободе крутится, сказки интересные сказывал.
— А, знаю такого, — вспомнил казак, — у него еще отчим кузнец и вроде как дом чудной отстроили, с хитрой четырехскатной крышей, да такой, что на чердаке жить можно. Пойду, посмотрю, чем это она так покупателей притягивает.
Степан заразительно потянулся, разгоняя застоявшуюся кровь, засунул плетку в сапог и, поглядывая по сторонам, направился к девчонке.
На относительно небольшой лавке, под присмотром бойкой мелкой торговки, были разложены берестяные поделки, однако поделки эти сильно отличались от всего того, что раньше довелось видеть Степану. Туески смотрелись идеально правильной формой, с оттененными обратной стороной бересты бортиками, да и сами бортики были украшены тисненым орнаментом, а по боковой стенке туеска отпечаталось белесое изображение зимнего леса.
— Смотри ка, как лепо, — взял Степан понравившийся туесок, — а лес-то как настоящий. Сама что ли сделала?
— Сама, — расплылась в улыбке малявка, и тут же выудила еще одну красивую вещицу из общей массы поделок, — а тут еще и сестренки моей младшей есть. Посмотрите дядька казак.
На этот раз в руки Тропина попала маленькая декоративная шкатулочка. Узор на ней был выполнен не тиснением, а наложением ажурного верхнего слоя коры, действительно очень красивая вещь.
— И что стоит?
— И туесок и шкатулка по копеечке.
— Что-то дорого просишь за березовую кору-то. — Усомнился Степан в цене. — Давай обе за полушку.
— Да как же дорого, дядька казак? — Удивилась девчонка. — Трудов-то сколько положено, это ж не просто поделку из бересты сработать, тут один рисунок полдня надо малевать, а тиснить, просекать, лаком закрывать? Нет, меньше копейки никак нельзя, меньше себе в убыток.
— Да какой же тебе убыток? — Усмехнулся служивый, — ты ж не покупала у кого, здесь только твой труд.
— А тут не только мой труд, Васька, брат, бересту драл и сушил, мамка лущила, маслом смазывала, я с сестренкой поделками занималась, дядька Асата лак варил. — Такое количество разной работы для простых в обиходе вещей для Степана оказалось неожиданным, и в свете этих пояснений цена действительно не казалось большой, наоборот возникал вопрос, а почему так мало просят? Но мелочь на том не остановилась. — А еще надо горячую воду постоянно в печи держать, за сушкой лака следить. Да и березок нужных по близости тут нет, Ваське приходится далеко за корой почти каждую седмицу ходить.
— Так пусть на телеге возит, тогда и ходить меньше понадобится, — из вредности подначил казак малявку.
И надо сказать своего добился:
— Так откуда он за малое время на телегу коры надерет? И сушить потом где будет? — В возмущении подскочила та, и закончила совсем уж убойным аргументом. — Да и телегу где ему взять?
— А с телегой какая незадача? — Ухмыльнулся Степан. — Вон у меня на продаже стоит, дешево отдам, если купишь.
До девчонки, наконец, дошло, что казак от нечего делать просто лясы точит и тоже улыбнулась:
— А дешево это сколько будет?
— Только для тебя за три рубля отдам.
Малявка звонко рассмеялась:
— Ох дядька казак, чем я тебе так не угодила, что обмануть хочешь.
— Почему обмануть? — Сделал удивленное лицо Степан. — Так-то я за три с гривенником продаю.
— Не, если бы ты дяденька с рубля начал, я бы еще поторговалась, на полтине сошлись бы.
— О, как! — Теперь уже казак подпрыгнул от возмущения. — Да где ж это видно, что б за хорошую телегу полтину давали? Там только железа на осях не меньше чем на рубль.
— Железа то может быть и на рубль, только поди сржавело давно, через каждые три версты придется колеса менять.
— Да какой «три версты» из Братска без поломок дошла.
— Вот, то-то и оно, что из Братска, поди одни мослы довезли, купцы когда берегом товар везут на всех телегах колеса, да оси в ремонт свозят. Так что, дядька казак, больше полтины эта телега никак стоить не может, да еще смотреть остальное надо, отсюда видно черно дерево-то.
Вокруг стал собираться народ, с развлечением в эти времена было не густо, а тут такой эпический торг.
— Да не черно дерево-то, — продолжал меж тем торг Степан, — это в специально в скипидаре вымазано, чтобы гниль не привязалась, а на колесах видишь втулка под охру, это из кедра, износа ей нет. А если еще обод железный на колесо одеть, то ему вообще сносу не будет.
— Так вот и одень, чего без обода задорого продаешь? Да и видела я дерево скипидаром мазаное, не черно оно, тут если и мазали то дегтем, что бы гниль сокрыть, теперь еще дюже мазаться будет. И оглобли чего-то погрызены, будто коня год не кормили.
— Не грызенные они, это сегодня разъезжались на мосту, задели друг дружку, а так еще сто лет прослужат. Ты на клинья посмотри, ни один хозяина на плохие колеса новые клинья не поставит.
— Так клинья-то тут причем? — Продолжала малявка отчаянно торговаться. — Мало ли кто и чего куда поставит для продажи, хоть лаком в три слоя покроют.
— Ладно, на клинья смотреть не будем, но тогда чего на оглобли смотреть? — Тут же отпасовал казак. — Тогда надо на ход смотреть, а лучше телеги во всей слободе не сыщешь — ход мягкий.
— Это телега или выезд боярский? Для чего ей ход мягкий нужен? Тогда уж всяко на санях мягче будет. Не дядька казак, не убедил ты меня, ну не на ноготок не убедил.
— Что совсем не убедил? — Степан притворно скривился. — Столько времени на тебя потратил. А может, денег у тебя нет, а я тут перед тобой пляски веду?
Девчонка вздохнула:
— С деньгами как и у всех не густо, но ежели б сговорились, нашли бы чем расплатиться, да только все одно тебе за три рубля эту телегу не продать, и за два не получится. Караваны через Иркутск давно не ходили, у Вершины два десятка новых телег разобранные в сарае лежат, задешево отдает, кто ж дороже покупать будет? Сам суди.
— Да, ладно, — махнул рукой казак, от всей этой торговли с пигалицей он получил немало удовольствия, а заодно и представление о том чего ждать от торга, — давай мне эту шкатулочку за копейку, сестренка твоя настоящая мастерица.
— Да, она у нас такая, — просияла малявка, принимая денежку, — а брат подойдет, я его к вам направлю, он телегу попроще давно присматривает.
— Это ты про Ваську что ли?
— Ага.
— Ну, нет. — Рассмеялся Степан. — С тобой не сумел сторговаться, а с Васькой и подавно не получится.
— Почему не получится? — Раздался сзади голос мальца. — Если цену не гнуть очень даже получится. Пойдем дядька казак, посмотрим, если не передумал.
— А пойдем, за посмотр денег не берут.
Часа через два служивый покидал торг в превосходном настроении, на руках у него осталось только несколько не проданных вещей, а кошель приятной тяжестью оттягивал пояс:
— «За рубль сбыть телегу с частью утвари тоже неплохо», — думал при этом он, — «а Васька, в отличие от своей сестры, все сразу по полкам разложил, подсчитал, учел и выдал цену. Все точно, и не поспоришь.»
И даже мысль в это время не ворохнулась в голове Степана Тропина, что именно благодаря ему, вернее его коню, которого он не сумел удержать на пожаре, бывший поселковый дурачок Васька начал новую жизнь.