Малец

Караван

На заводе все шло обычным порядком: дымили высокие трубы, создавая нужную тягу в топках печей, во всех направлениях сновали подмастерья, создавая иллюзию броуновского движения. Красота! Но только для неискушённого человека, а я это называю безалаберностью, то есть, организации работ на заводе попросту нет, а это краеугольной камень любого нормально работающего завода. Но не подумайте, что так все плохо, по сравнению с тем, что было раньше, нынешнее состояние можно считать идеальным порядком и скольких сил мне то стоило, отдельный разговор. Полный порядок, навести на таком производстве, было в принципе невозможно и все потому, что постоянные строительные и ремонтные работы соседствовали с производственным процессом. Вот и сейчас я лавировал между работниками, которые разбирали одну из печей выработавшую свой ресурс, а делать подобную работу приходилось часто, после десяти — пятнадцати режимов прокаливания. Для того чтобы увеличить срок жизни печи вроде как нужен асбест, а где я его сейчас возьму? Знаю, что в Саянах есть, и даже своими глазами видел, когда в походы по «молодости» ходили, но потому и надежды не питаю, добраться туда совсем не просто, и много не возьмешь, а нужно его много. Нет уж, дешевле просто перекладывать рабочую часть печей.

Пройдя через основной цех и миновав еще пару вспомогательных, кивнул казаку, стоявшему (нет, скорее сидевшему) на часах при входе в один из моих секретных цехов. Именно в таких цехах отрабатывались технологии и делались вещи, о которых никто не должен был знать.

— Здравствовать тебе, Тимофей Иванович, — поприветствовал я грузного мужика с густой рыжеватой бородой, — что там с новой эмалью? Получилось чего дельного?

— А то ж, — кивнул мне, отвечая на приветствие, мастер, — вот седьмой замес от третьего дня, каление выдержал и от воды не потрескался, когда плеснул. Только цвет у него…

Да, цвет действительно не очень, в наше время его называют цветом детской неожиданности, но кажется, я знаю чего делать, чуть изменим состав и цвет сменится с коричневого на зеленоватый или серый, и можно будет пустить в серию. Однако ж мне нужен белый, а вот с этим пока не получается, хотя определенные успехи есть. Я крутил в руках образцы, сделанные из пластинок железа покрытых эмалью, и внимательно осматривал их на предмет образования трещин, беда с этим делом, это сегодня у нас эмаль гладкая, а до этого два месяца голову ломали, пока не догадались предварительно покрывать голое железо грунтом, а потом тремя слоями стеклянной эмали. Да и обычная стеклянная эмаль на основе поташа для этого дела не годилась, слишком высока температура остекловывания, пришлось соду в озерах на малом море Байкала добывать, немного, с пуд выпарили, но для экспериментов хватает. В общем — пляски с бубном. Конечно, мастер пока не сильно заботился чистотой накладываемой эмали, поэтому на некоторых образцах возникли нитевидные рисунки от различных присадок, причем иногда они складывались в осмысленный узор.

Стоп! Я более внимательно вгляделся в образец, находящийся у меня в руках, а ведь это, считай, готовый образец жетона, только надо подобрать различные цвета подложки, нанести соответствующий рисунок и внутреннее платежное средство готово. Защита от подделки на сегодняшний день высочайшая, такое при настоящем состоянии технологий, никакой залетный специалист не воспроизведет. Все, пока дальнейшие работы по доработке состава эмалей побоку, все равно железная посуда только к концу лета появится, и приступаем к производству жетонов, потому как работать с картотекой работников в магазине стало просто невозможно. Не получается обеспечить всех страждущих товаром в одном месте, а организовать еще места «отоваривания» не получается, картотека-то одна. Объяснить мастеру суть моей идеи оказалось делом небыстрым, по-моему, он до конца так и не понял:

— Ежели так надо, сделаем, не велик труд, — пробасил он, и кивнул на маленький ящичек лежащий на полке стеллажа, — а красивее понадобится, то вон там у меня пробы лежат, при свете дюже занятно смотрится, переливы как у камня самоцветного.

Не поленился, посмотрел, действительно красивые образцы, вот их за основу и возьмем, тут стойкости к температурным перепадам не нужны, а всем будем говорить, что для изготовления жетонов используются редкие самоцветы, смотришь, и фальшивомонетчики на подделку не решатся. Прихватил несколько цветных пластинок и побежал к Асате, надо определяться с номиналом и рисунком.

М-да, спорили с отчимом дня два, впоследствии к нашему спору подключилась мать, и даже Дашка попыталась вмешаться в процесс принятия решения, за что и получила от отчима девяносто девятое грозное предупреждение. Но так или иначе решение было принято, осталось сделать пантограф для того, чтобы масштабировать рисунки для изготовления матриц, которыми и будет, собственно говоря, формироваться рисунок эмалей. Осталось только окончательно отладить технологический процесс.

Весна 1697 года с трудом отвоевывала свое тепло, пару раз оттепели оборачивались метелями с холодным пронизывающим ветром, старики качали головами и старались припомнить, когда именно была такая же погода. Но память людская оказалась ненадежной, а потому точный год назвать не могли, однако все склонялись к тому, что большая часть ржи на полях вымерзнет, так как при такой весне, образовавшийся лед на полях только усилит последствия холодной зимы:

— Вот так-то, Васька, — ворчал Асата, — останемся нынче мы без хлеба. Цены купцы на привозную рожь такие назначат, что хоть ложись и сразу помирай. Слышал, люди судачат, мол, гонец из Красноярска был, поведал, что ныне из Томска караванов не будет, там еще зимой с полей весь снег сдуло. Да и много ли от туда привезут, ежели своей ржи не будет голодно в слободе станет, а уж про Нерчинск совсем не говорю, хорошо если с Китая рис завезут.

— Ну, всё-то не вымерзнет, — отвечал я кузнецу, ну не припомню, чтобы в Иркутске когда голод был, — это со стороны Иды гладь, где солнце и припекает, а за кайской горой мест укрытых от солнца хватает, там снег в лед не обратился еще.

— Добро если так, — вздохнул отчим и тут же продолжил ворчать, — реки седьмицы на две позже вскроются, а крицы у нас совсем немного осталось. Как бы не пришлось кузню закрывать, да работников по домам разгонять.

Вот ведь старый ворчун. Естественно кузню он закрывать не будет, там сейчас полным ходом идет изготовление основы талонов из железа. И крицы у него вполне достаточно, но как всякий производственник он неуютно себя чувствует, если сырья меньше чем на два месяца работы. Сейчас опять начнет попрекать меня, что по осени никого не отправил на поиски железа. О, точно:

— Зря ты Захара, рудознатца, за железом в Саяны не отправил, уже точно бы знали, где и сколько железной руды добыть можно.

— Ну, только если для успокоения души, с того знания, — отвечаю, — все равно надо туда мужиков отправлять, да потом на плотах по реке Китой сплавлять. И привезут они первую руду только к концу лета, хорошо, если успеем дощаники нанять на еще один привоз.

— Да понятно это, — кивнул Асата, — а все-таки покойней было бы. А чего ты там про печь для выжигания серы говорил?

— Так то и говорил, серы в руде много, и чтобы она выплавке не мешала, надо бы ее перед этим прокалить. Сера сгорит, а железо останется.

— Все-таки плавить железо думаешь, — хмыкнул кузнец, — по-старому проковывать, хуже будет?

— Нет, не хуже, а лучше. Но ковкой железа много не добудешь, тем более рУды там не сильно-то много железа имеют, а вот если на мельнице руду смолоть, да на воде пустую породу отделить, а потом в домнах с углем протомить, вот тогда и пойдет железа столько, что выделывать успевать не будем.

— Ну, это все сказки твои, — усмехнулся в свои аккуратно стриженые усы отчим, — вроде как по щучьему велению. Сам-то не забыл, чем у Емели это все закончилось.

Да, да. Сказку про Емелю и щуку, мне удалось хорошо так переделать. В этой сказке пожелания Емели исполнялись четко, здесь щука дурака-лентяя не подвела, однако воспользоваться результатами Емеле никак не удавалось. То ведра при путешествии от проруби до дома опрокидывались в избе, так как ступать емкостям для воды лентяй приказал, а вот как перебираться через высокий порог инструкций не дал. То печь, сорвавшись с места, по пути не только стену дома разнесла, но часть построек — не озаботился Емеля приделыванием механизмов управления к средству передвижения, это лошадь разумна, а печь мозгов не имеет. А по мелким хозяйственным делам вообще сплошные недоразумения, вроде заготовки дров из сырого леса или постройки ворот, которые без щучьего веления не открываются. Кстати, когда народ эту сказочку слушал, то иногда некоторые казаки вдруг покрывались красными пятнами, а их соседи хитро переглядывались и ухмылялись, кивая на красных от смущения слушателей. Получилась сказочка «не в бровь, а в глаз», даже среди мастеров присказка появилась, когда что-то было сделано не очень толково: «не иначе по щучьему велению делалось». Вот и теперь Асата попытался меня макнуть в то же самое, но «тут это не там», даже если не получится в полном объеме свои задумки в жизнь привести, все едино выход годного железа будет достаточно большим.

Однако на основные проблемы своего развивающегося дела, кузнец пока не обращал никакого внимания, хотя уже и испытывал трудности, просто ему в голову не могло прийти, что работных людей в иркутской земле взять негде, и уже следующим летом он просто задохнется без рабочих рук. Пока наш завод как пылесос вытянул из слободы всех более или менее дельных работников, а дальше-то что делать? Не местные же народы на работу подряжать, хотя видимо придется, в гомеопатических дозах, потому как при большой концентрации возможен летальный исход всего нашего гиблого дела. Есть правда одна задумка, но она может сработать совсем не так, как задумано — золото. Где именно и как добывали золото, я знаю, да и многие из моих современников знали, потому как Бодайбо и река Витим у многих бывали на слуху, так что дать точные сведения в приказ не проблема. Вот только чем это обернется впоследствии, понятно, что туда погонят народ из европейской части России, но и местных тоже в покое не оставят. А местные у нас кто? Казаки, их плетьми на работу не погонишь, мигом бунт с последствиями учинят, не хватало бы нам здесь еще одного Стеньки Разина. Ну а если до бурят дело дойдет, то тут однозначно война с геноцидом, а нам это надо? Нет, не готов я пока пойти на такое, надо искать другой способ привлечения поселенцев.

Караван с товаром без особых потерь дополз до Томска. Вот она столица Сибири. Почему Сибири? А потому, что именно здесь находился таможенный приказ, который отделял всю Россию от сибирской земли, получалось вроде как двоевластие. С одной стороны Российский приказ, который зорко следил за купцами на предмет провоза товаров без пошлины, а с другой большое количество местных сибирских приказов, которые обеспечивали львиную долю поставок меха в сибирскую столицу. Первые с большим успехом трясли проезжающих купцов и всегда были при деньгах, вторые же… Ну чего греха таить, если бы эти места были совсем без дохода, вряд ли кто стал там работать, это утверждение было применимо всегда, даже двадцать первый век, несмотря на всю демагогию власть предержащих, подтверждает правило без исключений.

Купец Гандыба, два дня назад опередив свой караван верхами, уже ждал на окраине города и, не давая людям и лошадям расслабиться, повел свои возы сразу на досмотр:

— Вот, Касьян, весь мой груз. Смотри, ничего от тебя не скрываю. — Кивнул он дьяку. — Заноси в таможенную книгу чего надо, а завтра перегружу все с саней на колеса и с Красноярским обозом в путь.

— С чего это ты так торопишься, Иван? — Дьяк привстал с лавки и медленно распрямил спину, затекла от долгого сидения за таможенной книгой.

— Дык того и тороплюсь, — вскинулся купец, — пока светло смотри, а то знаю я тебя, пока все до последнего воза не перещупаешь не пропустишь, а мне еще людей разместить надо, успеть бы до «Нижней».

— Ну и разместил бы в приезжем, там вашего люда ни шибко-то и много, поместитесь без тесноты.

— Там цены, как за три постоя дерут, — тут же возразил Купец, — да и тати сильно по ночам шалят. Слышал, третьего сторожа уже побили, и вроде как два воза свезли.

— А, да, было такое, — вынужден был согласиться таможенник, — так говорят и в Нижней тоже не без татьбы.

— А в Нижней уже казаки охрану бдят, а с ними не забалуешь.

Дьяк накинул тулуп на плечи, хоть и весна, а вечером подмораживает довольно-таки сильно, и направился к обозу купца. Конечно, сильно злобствовать он не собирался, но хотя бы видимость осмотра изобразить должен.

— С чего это ты утварь вывозишь? — Удивился дьяк, нащупав посуду через мешковину. — Не уж-то спрос в Москве на это появился?

— А, то не простая посуда, рисованная, — тут же пояснил купец, — простой люд такое не купит, а в Москве, даст Бог, пристрою.

— А ну покажь!

Гандыба извлек из мешка керамическую тарелку из обычной глины, с нанесенным светлой эмалью рисунком.

— Ты смотри, красота какая, — хмыкнул таможенник, рассматривая изделие, в лучах заходящего солнца, — и почем продавать это будешь?

— Эту-то, — купец на секунду задумался, и глаза его хитро блеснули, — эту на торгу за два гривенника возьмут, а тебе могу так подарить.

Надо отдать должное таможеннику, он никак внешне не отреагировал на предложение купца, но прощупывание возов прекратил сразу и, махнув рукой, пошел обратно в избу делать запись в таможенную книгу.

Когда возы Гандыбы выехали с таможенного двора, купец перекрестился и облегченно вздохнул, а хороша была идея расписать посуду из красной глины, и не так дорого и отбояриться легко, Васька как в воду глядел. Это же сколько сегодня удалось с экономить? Верно никак не меньше трех сотен рублей, а может и больше, такой фарфор еще через сибирскую таможню не возили, как бы еще там дьяк оценил.

А вообще надо спешить, заканчивался март, скоро сибирские дороги окончательно раскиснут, и надо успеть проскочить до мест, где высоко поднявшееся солнце уже успело подсушить землю. Через день, вновь сформированный обоз, где в основном присутствовали братские и красноярские купцы, резво двинулся по Московской дороге, не слишком-то жалея лошадей.

До «престольной» добрались к середине мая, невиданный рывок каравана из Сибирской глуши для этого времени.

Боярин Хованский Иван Иванович два дня назад возвратился в Москву со своей вотчины, он всегда с началом весны уезжал прочь из стольного города и возвращался в мае, когда дороги хорошо просохнут и городская вонь уже не так сильно ест глаза. Да, да, в этом Москва могла весной поспорить со многими столицами мира, но то только по весне, когда оттаивало все то, что накопилось за долгую, холодную зиму, зато потом становилось более или менее терпимо и можно без боязни прокатиться до своего дома. А вообще пора уже приобрести аглицкий экипаж, ну, тот, который с ременным подвесом, а то пока доедешь, всю душу вытрясет. Гораздо проще, да и комфортней, верхами по престольной пробираться, но нет, нельзя, урон чести, вот и приходиться каждую кочку своей печёнкой ловить, несмотря на толстые подушки из конского волоса. Потом приходится пару дней на пуховых перинах отлеживаться, вот как сейчас. Однако пора вставать, вроде спина уже не так сильно-то и болит, да и печень не чувствуется, и вообще надоело уже бока отлеживать.

Иван Иванович тяжело вздохнул и откинул тонкое одеяло со своего тела и, потихоньку перебирая ногами, водрузил себя в сидячее положение:

— Степка! Где тебя черти носят? — Крикнул он, надеясь чуть погодя наораться всласть.

Однако лишний раз проявить недовольство боярину не дали, все-таки постельничий уже достаточно изучил характер своего хозяина, и не успело знатное лицо еще набрать воздуха в легкие, чтобы снова выразить свое возмущение, как дверь распахнулась, и в спальню шагнул Степан, возглавляя процессию дворовых с почищенной и оглаженной одеждой. Хованскому осталось только еще раз вздохнуть — нет, не заладится сегодня день, ей Богу не заладится.

Пока грузный боярин терпеливо сносил издевательство над своим телом, на которое навешивали все больше и больше тяжелых одеяний, статус, черт бы его забрал в преисподнюю, Степан делился последними новостями:

— Патрик Гордон, на прошлой седмице из своего имения пожаловал, и в тот же день к Шеину. О чем они там с генералиссимусом разговор вели не ведомо…

— Тоже мне, Лешка Шеин генералиссимус. — Тут же выплеснул недовольство боярин. — Давно ли тут по Москве пытался шустрить, а вона, покрасовался во время стрелецкой бузы и на тебе, генерал. И Гордон, немчина этот, голозадый, все царя привечает, а для чего? А для того, чтобы ересь католическую на Русь принести, а Петр и рад дружбу с иродом водить, да еще Лефорт, этот сводник… Тьфу.

Последнее совсем испортило настроение Ивану Ивановичу, это же надо, при молодой жене по срамным немецким девкам бегать. Да ладно бы молодой царь втайне бегал, со временем перебесился бы и все, так нет же, деньгой немалой одаривает. Эта девка уже и дом в немецкой слободе строит, да не простой дом, а каменные палаты, какие и не каждый боярин из знатного рода себе позволить может.

— Да, Гордон вчера на торгу за китайский фарфор, который «сервиз» называют, сибирскому купцу пять сотен рублей отдал, да и остальные немцы возле того фарфора вьются, пытаются купца усовестить. Но купец упертый попался, цену, ни в какую, не снижает, стоит на своем. А то и верно, чего ему меньше за фарфор просить? Только на торгу свой товар показал, а уже в очередь. Вон, говорят Стрешнев, тоже деньги кинулся занимать.

— Ну этот-то нище брод куда лезет? — Хмыкнул боярин. — У этого никогда денег не водилось. Видно перепродать хочет и деньгу на этом заиметь.

— Скорее всего, — согласился Степан, копаясь в перевязи тяжелого кафтана на грузном теле, — но фарфор тот и в сам деле красив. А уж императорский сервиз совсем красота небесная, уж больно затейливо расписано, и краски все разные, а не только синь изразцовая. Я когда то увидел, глаз не мог отвести.

— Говоришь, красив этот фарфор? — Насторожился Хованский. — А чего ж, никто не купил?

— Так цена у него такая, что большой ущерб казне будет, — в это время Степан закончил с первым кафтаном и принялся одевать своего благодетеля во второй, — Две тыщи рублей за него требует, где ж немцы такие деньжищи возьмут, они к нему даже и не приценяются.

— Так, так, — протянул боярин, появилась возможность в очередной раз утереть нос своим соперникам, и в особенности Стрешневу. Хоть и жаль было таких денег, а все же показать, что не лаптем щи хлебаем, надо, пусть знают чей род богаче.

— Ты вот, что Степан, вели запрягать, — при этом боярин передернулся, и вновь заныла нижняя часть спины, в предчувствии возможных последствий, — посмотрим, какой там фарфор купец предлагает.

Торг встретил вельможу кричащей толпой и сумятицей, но толкаться ему не пришлось, дворовые взяли народ в кнуты, отгоняя с пути Хованского зазевавшихся, но злобствовали не сильно, так, больше для острастки, а то в этой неразберихе можно и кого из знати приголубить. Идти далеко не пришлось, стена людей отхлынула в стороны и перед Хованским открылись широкие лавки с расставленными фарфоровыми изделиями. Даже с десяти саженей боярин рассмотрел сияющую на солнце цветастой росписью утварь:

— Ты про этот фарфор сказ вел? — Кивнул вельможа в сторону лавок.

— Ага, — подтвердил Степан, радуясь, что купец не успел расторговаться, и хозяин может убедиться в правоте постельничего. Пусть сам посмотрит.

А посмотреть было на что, чистейшей белизны фарфоровые изделия сияли своими цветастыми росписями и ублажали глаз совершенными формами.

— Смотри-ка, — хмыкнул боярин, протянув руку к изящному блюду, — точно в Китае выделано, нечто еще где смогут такое сработать?

— И верно, Иван Иванович, — поспешил поддакнуть ключник хозяину, потому как не мог допустить хоть и временного возвышения постельничего в своих глазах, — красоту такую и в царских палатах не стыдно показать.

— Не стыдно? — Приподнял бровь вельможа, и сверкнул злыми глазами — расхваливать вещи при торгах в присутствии продавца, не от большого ума. — Ну, это ты Федя зря.

Поняв, что сморозил глупость, ключник поспешил скрыться за спины дворовых. Но не тут-то было, вести торг с купцом предстояло именно ему, а потому он был тут же с успехом извлечен из своего ненадежного убежища и поставлен рядом с постельничим для разговора с купцом, ибо невместно опускаться боярину до торгов с купцами.

Ну а дальше пошел и сам торг, одна сторона искала изъяны в изделиях и предъявляла претензии, а другая же наоборот отвергала все нападки и недостатки оборачивались достоинством.

— Да что ж ты такой жадный-то, — чуть не кричал на купца Степан, — сам, поди, за бесценок этот фарфор в Китае взял, а с нас такую деньгу дерешь.

— Да где же жадный, — возмущался купец, — ты вона, по рядам глянь, дешевле всех отдаю.

— Откуда ж ты взял, что дешевле, — в свою очередь влез ключник, — вон там блюда китайские по рублю торгуют.

— Ну, так если «там» так дешево отдают, там и берите. Я же не блюдом торгую, это императорский сервиз, на двенадцать персон, сам удивляюсь, как удалось с Китая такую красоту умыкнуть. Деньгу на выкуп в складчину собирали, дешевле двух тысяч без сотни никак отдать не могу.

— Нет купец, так не пойдет, — вновь взял слово Степан, — мы с тобой уже сколько времени торгуемся, а ты ничего больше предложить не хочешь.

Купец натурально вздохнул, показывая, насколько он устал от таких непонятливых покупателей:

— Ладно, могу в довесок еще самовар отдать, — при этом из-за лавки было извлечено начищенное до блеска медное изделие, — вещь в доме нужная, а для варки чая необходимая.

— Да что ж, это такое делается, — тут же возмутился ключник, — в этом твоем самоваре меди всего фунтов на десять. Разве это дело?

— Ну как хотите, — сдулся купец, — меньше просить не могу, в убыток будет.

Степан покосился на боярина с большим интересом следящего за ходом торгов.

— Эх, без ножа режешь купец, — постельничий почесал затылок под шапкой, после едва заметного кивка Хованского. Боярин был бы не против дальнейшего торга, но его острый глаз заметил прибытие на торжище одного из своих конкурентов. — Будь по-твоему, по рукам.

— По рукам, — тут же отозвался повеселевший купец, — и не сомневайся, доставим все в целости и сохранности.

Уходя с торга, Хованский не отказал себе в удовольствии обернуться и посмотреть, как помощники купца суетились, упаковывая сервиз в ящики, а сам купец что-то втолковывал приказчику боярина Стрешнева и в замешательстве разводил руками. То, что Стрешнев не мог самостоятельно купить фарфор за такую цену, Иван Иванович не сомневался, скорее всего, это он для Петра старался, а перебежать дорогу молодому царю в последний момент — радость.

Расторговался Гандыба практически мгновенно, не успел разложить товар, как с немецкой слободы хлынул поток иностранцев.

— «И чего такой спрос?» — Недоумевал купец. — «Ведь есть же на торгу фарфор из Китая».

Но оказалось, что он ошибался:

— Иван Федорович! — Подскочил к нему приказчик, пробежав по лавкам конкурентов. — Такого фарфора, какой мы привезли, на торгу нет. Либо вид простоват, либо рисунок с изъяном, надо вдвое цену поднимать.

— Надо, — согласился купец, — жаль сразу нужную цену не назначили. Поди, предупреди мытаря, а то потом кричать станет, что де обманули.

Самовары тоже не остались без внимания, и зажиточный московский люд разбирал их с удовольствием, так что к концу дня, от прежней роскоши осталась только треть. Такой торговли Гандыба на своем веку не помнил, а приказчик утаскивал уже третий сундучок с серебром в лавку под охрану нанятых здесь служивых. А те в свою очередь взяли бердыши наизготовку, и опасливо оглядывали торг, таких деньжищ ими охранять еще не приходилось, и о чем только думал купец, нанимая всего двоих для охраны такого богатства? Утро следующего дня не принесло особых изменений, народ по-прежнему рвался к лавкам купца смотреть на диковинки сработанные в «тридевятом царстве» и это в свою очередь обеспечивало устойчивый спрос. Один из «императорских» сервизов купил какой-то немец, который, кстати, неплохо торговался на русском языке, сговорились с ним за две тысячи, как и планировалось, хотя торг начали с двух тысяч трехсот рублей, в итоге купец стал богаче на три пуда серебра. Второй подобный сервиз приобрел приказчик с какой-то знатной дамой, тоже немкой, причем торговаться долго они не стали, так что плюс сто рублей серебром дополнительно к цене перекочевали в окованные сундучки купца. И, наконец, последний фарфор «с красной» росписью достался боярину Хованскому, тут уж пришлось попотеть, уж больно прижимисты оказались подручные князя. Сервизы с синей изразцовой росписью, в количестве шести штук, были выкуплены представителями немецкой слободы по цене от трехсот до пятисот рублей.

Под конец второго дня Гандыба пристроил несколько оставшихся самоваров на реализацию соседям по бизнесу и окончательно покинул торговые ряды. Уже вечером они с приказчиком и двумя помощниками, в откупленном на время нахождения в стольном граде доме с небольшим двором, подвели итог.

— Иван Федорович, двенадцать пудов серебра, — сообщил приказчик купцу, — да сказали бы мне, что такие деньжищи можно за два дня с товара выручить, ни за что не поверил бы. Делать-то чего теперь с этим будем? Ну, на пару пудов можно товару прикупить, тканей там, красок заморских…, а остальное везти в Иркутск придется, надо бы охрану хорошую нанять.

— Охрану-то? — Гандыба вытер неожиданно проступивший пот со лба. — Это да, надо нанять, а то мы и из Москвы можем не выехать, знаю, вид серебра многим глаза застит, разума лишает. Но будем надеяться Бог не оставит нас без защиты.

При последних словах мужчины дружно перекрестились.

— Пойду завтра в приказ, — меж тем продолжил купец, — надо прошение на патент по выделке стекла подать, Васька Дежнев просил, и треть своей доли на это выделил. Так что, даст Бог, не так уж много серебра назад придется везти.

— Иван Федорович, ты сейчас про кого?

— Так известно про кого, — ухмыльнулся Гандыба, — про Ваську горельца.

— Тю-у, — удивился приказчик, — а не велика ли честь его по фамилии привечать?

— Ты, Лексей, вроде бы и не дурак, но иногда с умом не дружишь. — Вздохнул купец. — Вот сколько мы в Москву своего товара привезли?

— На триста рублей.

— Вот, а чужим товаром наторговали больше чем на семь тысяч. Да я за такую благодать буду Ваську, не Васькой звать, а Василием Алексеевичем и вас всех, шельмецы, заставлю. И чтоб ни один волосок без разрешения с его головы не упал.

Приказ встретил купца длиннющей очередью и скученностью писцов, причем столы последних были полностью завалены свитками, так что писать им приходилось используя в качестве опоры под свиток свои бедра.

— Вот же, — купец озадачено теребил свою бороду. Давая обещание мальцу он никак не ожидал таких трудностей, да тут только для того чтобы прошение дать, нужно будет целый день потерять, а уж решения придется до холодов ждать. Нет, надо решать эту задачку как-то иначе. Иван Федорович внимательней присмотрелся к обитателям приказной избы и, через некоторое время его глаз зацепился за то, что должно было помочь ему в нелегком деле выделки нужной грамотки.

Купец достаточно долго смотрел на распорядителя, обладателя большой черной бороды, чтобы привлечь его внимание, а потом чуть шевельнул рукой в сторону выхода. Что это могло означать, бородач догадался сразу и так же чуть кивнул, давая понять, что готов выйти для встречи.

— Доброго здоровья… Э-э, — начал разговор Гандыба.

— Онисимом, нарекли, уважаемый, — пришел ему на помощь распорядитель.

— А меня Иваном кличут, — непонятно чему обрадовался купец, — тут вот какое дело, Онисим, нужно мне патент на выделку стекла оформить, а времени на отстаивании таких очередей нет. Вот если бы кто поспособствовал, я бы в долгу не остался.

— Ишь ты, патент? — Бородач в задумчивости принялся растирать шею. — С патентом на выделку стекла будет трудно. То прошение должно к боярину в поместный приказ попасть, потом надо будет за патент немалую деньгу платить, да за каждый год, в который будешь стекло выделывать. Да еще немало приплатить придется, чтобы прошение долго своей очереди не дожидалось, так что дорого тебе это Иван обойдется.

— Так ты не тяни Онисим, — вмешался в рассуждения купец, — скажи сколько, а там может и сговоримся.

— Ну что ж, тогда так, — принялся рассуждать служащий, — чтобы прошение оформить да без задержек боярину подложить, потребуется два рубля. Потом сама грамотка и оплата патента за первый год, тридцать рублей, за каждый последующий по пятьдесят. Ну и дьяку за беспокойство, рубля три понадобится отдать. Готов ли ты Иван такие деньги платить?

— Готов, — выдохнул купец, траты оказались много ниже чем он думал, получается зря его Васька пугал. А может быть и не зря, кто его знает, какие убытки пришлось бы терпеть, продвигая прошение как все.

Не прошло и двух недель, как обоз купца, загруженный добрым товаром, двинулся в обратный путь, добраться до Иркутска торговец планировал к концу августа. Нужно сказать что весь обратный путь, маленький караван Гандыбы проделал без приключений, почти без приключений, потому как купец был не только предусмотрительным, но весьма хитрым человеком. Однако даже он не мог подозревать, что его эпическая торговля китайским фарфором в Москве может обернуться серьезными последствиями в жизни некоего молодого человека.

А начались эти события с царского любимца, иностранца по происхождению, Лефорта Франц Яковлевича. В тот день, когда караван купца отмерял версты долгого пути, Лефорт был приглашен на обед своей бывшей любовницей Анной Ивановной Монс, которая четыре года назад, стала возлюбленной одного знатного молодого человека.

— Откуда такое великолепие, Анна? — Воскликнул Лефорт садясь с остальными приглашенными за обеденный стол. — Этот фарфор просто изумителен, далеко не всякий королевский двор может позволить себе такое приобретение.

— О да, Франц, мне наконец-то удалось удивить тебя, — рассмеялась, довольная произведенным эффектом, хозяйка, — этот китайский сервиз обошелся мне очень не дешево, но он того стоит.

— А сколько именно?

— Фра-а-анц, — хозяйка кокетливо погрозила пальчиком своему «знакомцу», — спрашивать об этом просто неприлично. Но тебе, как моему старому, другу скажу без утайки, мой приказчик отдал за него две тысячи сто рублей.

Гости дружно рассмеялись, спрашивать о тратах хозяина, действительно было не принято, но если всё-таки кто-то решился по собственной воле поведать о расходах, то это означает, что все присутствующие входят в круг близких друзей.

— Две тысячи? — Брови Лефорта приподнялись в удивлении. — Тебе очень сильно повезло, во Франции такой фарфор был бы оценен много дороже.

На этом «деловой» разговор прекратился и остальное время было потрачено на светский разговор, а по простому, на обсуждение сплетен, в изобилии наводнивших стольный град. Уже покидая дом последним Лефорт повернулся к хозяйке:

— И кто тот благодетель, который отдал тебе такую красоту? — Имея ввиду сервиз, спросил немец.

— Хм, раньше ты не позволял себе таких высказываний. Ревность? Тогда останься и я докажу тебе безосновательность подозрений.

— Ревность? О, нет! Ты же знаешь, я не ревнив, да и к тому же, ты теперь принадлежишь другому, моему другу и я никогда не стану у него на пути.

Ответом ему был многозначительный смешок прелестницы:

— Ладно, ладно, Франц, я знаю, мужская дружба это святое. А сервиз этот был куплен на торге с месяц назад у сибирского купца. Он много там фарфора продавал, но таких красивых сервизов было всего три. Об этой покупке судачат многие, так что достаточно поспрашивать соседей, их уши постоянно торчат под моими окнами.

— Да, Анна, насчет ушей, как-то не было предлога тебе сказать, тут появился еще один непроверенный слух, что некая молодая особа, ведет переписку с любовником через представителей церкви. Пока это только слухи, но цепные псы Ромодановского уже насторожились, надеюсь, мне не придется тебе объяснять, что может произойти, если эти слухи получат подтверждение.

Мягкая улыбка Монс мгновенно преобразилась в оскал:

— Ты не посмеешь!

— Я? Никогда, потому что знаю, что делают с гонцами, приносящими дурные вести. К тому же очень не хочется, чтобы это в будущем стало причиной разногласий с моим другом.

— У царей, друзей не бывает!

— Цари, тоже люди, и им нужно в трудную минуту опереться на надежное плечо. Анна, знаю, что ты упряма, и ни во что не ставишь трепетного отношения к себе молодого царя, но заклинаю тебя, будь предельно осторожна, Ромодановскому достаточно только заподозрить, а доказательства он добудет.

— Прощай Франс, «спасибо» за предупреждение говорить не буду.

Через десяток дней в сторону Тобольска отправился небольшой отряд с наказом проследить весь путь китайского фарфора до самого Нерчинска. Причем полномочия, прописанные в грамоте Ромодановским, давались широкие, вплоть до полного закрытия торговли с Китаем.

— Сам там, на месте, посмотришь, — инструктировал боярин сотника, — и если дело стоящее, казенный караван с фарфором и шелком в Москву организуешь. Другим провоз товара с Китая запретишь. И еще посмотри, кто там эти медные самовары выделывает, если мастера дельные, хватай без разговоров и сюда, пусть в Туле свои таланты показывают, нечего им в далеких землях чахнуть.