Мальчишник в зоне смерти

Глава 4

Спустя три часа после побега от Алмауз Кампыр, пройдя не менее пятнадцати километров по лесу, маленький отряд Картазаева вышел к морю. Из последних сил они преодолели последние метры до воды по песку, который показался непривычно липким, с намерением умыться, как оказалось несбыточным. Вода была точно холодец, упругая и неподатливая. Мошонкин отошел от берега на пару шагов и улегся. Поверхность под ним прогнулась, но не разомкнулась, как сделал бы вода, принимая в свои объятия.

— Это не вода! Наверное, химкомбинат выброс произвел, — глубокомысленно заметил десантник.

— Это вода, — возразил водонос. — Изменилась не она, а коэффициент поверхностного натяжения. Он находится в прямой зависимости от силы тяжести, а тот в свою очередь включает в себя гравитационную постоянную. Она обозначает изменение скорости за секунду, а так как время здесь остановлено, то соответственно получаем, что секунда равна нулю, а отсюда следует, что сила поверхностного натяжения практически бесконечна.

— Мудрый ты для аборигена, которого учили в церковно-приходской школе, — заметил Картазаев. — Что-то мне говорит, что никакой ты не водонос. Давай-ка колись, Анвар, кто ты есть и откуда.

Хромой пригладил свои зализанные волосы, победно глянул на полковника и сказал:

— Владимир Петрович, мы на пороге великого открытия, а вас волнуют эти пустяки. Вы совершенно не слушаете меня. Я вам сказал: время остановилось. Посмотрите на свои часы!

— В них, может, механизм сломался? — предположил Мошонкин, покачиваясь на медленно взбухающей волне как на естественном гамаке.

— Я понимаю, что здесь происходят очень занимательные вещи, — согласился Картазаев. — Время остановлено, существуют ведьмы, и обезьяны охотятся на людей. Но в такой обстановке как лицо официальное, а именно как полковник ФСБ и лицо подчиненное лично президенту я требую от вас ясности. Кто вы такой?

Он произнес это с такой яростью и подъемом, что Мошонкин даже встал, пошатываясь на волне, хоть обращались и не к нему.

— Хорошо, хорошо, — махнул рукой Анвар. — Моя фамилия Манатов. Анвар Анварович Манатов. Профессор закрытого института "Алга-17".До недавнего времени я заведовал кафедрой темпоральной физики. У меня одна из самых оснащенных лабораторий в Европе, — он выудил из кармана очки в золотой оправе и надел. — Господи, наконец, мне не надо скрывать своих вторых глаз. Я ведь ни черта не вижу, господа, — он внимательно вгляделся в Картазаева и произнес. — Вот вы какой, Владимир Петрович. Приятно было познакомиться.

— А мне не очень, — отрезал полковник. — Почему вы не признались с самого начала? Зачем надо было скрывать? Кстати, как вы оказались здесь?

— Оказался здесь так же, как и все. Сенсоры лаборатории засекли мощный узел темпоральных возмущений. Вычислить его нахождение было делом техники, а она, как я уже сообщал, лучшая в Европе. А почему не признался? Я не знал, какое у вас было задание. Вполне допускаю существование приказа о моей личной ликвидации.

При упоминании о ликвидации Дина испуганно прижалась к профессору. Он похлопал ее по плечу:

— Не бойся, моя девочка.

— Это тоже дело техники, лучшей в Европе? — осуждающе кивнул на нее Мошонкин.

— А это не ваше дело, Василий! — взвизгнул Манатов. — Может быть, я люблю ее.

— Может или любите? — напирал Мошонкин.

— Вася, идите лучше, — профессор бросил взгляд на девушку и исправился на ходу. — На разведку. Или как это у вас называется, на рекогносцировку.

Картазаев остановил готового взорваться десантника:

— Профессор дело говорит, — он осмотрелся, пляж по левую сторону тянулся без какого-то ни было намека на границы, зато справа вдали просматривались какие-то постройки. — Проверь, что там.

Когда он ушел Картазаев спросил у профессора, что он знает о гробе и его содержимом. Как оказалось, Манатов о Черепе знал.

— Эпоха палеолита. Два миллиона лет, не больше.

— Не может быть. Он такой древний? — изумился Картазаев. — Как он мог быть причастен к существованию всего этого? Чем это может грозить нам?

— Наше время и время здесь течет с разными скоростями, и мы можем разбиться в чужом потоке времени. Нас размажут чуждые нам секунды и минуты.

— Это неприятно, но я имею в виду наш мир в целом.

— Этого вам никто точно не скажет. Но прорыв чуждого разума всегда чреват непредсказуемыми последствиями. Представьте, что в древний Рим прорвался суперсовременный танк. Он один способен смести всю империю, а ведь она в дальнейшем оказала огромное влияние на всю человеческую цивилизацию в целом. Но об этом я могу говорить долго.

— Не надо. Скажите лучше, а какова роль Черепа, по-вашему?

— Могу лишь предположить, что он является связующим звеном между двумя мирами, один из которых при его посредстве имеет намерение активно внедриться в другой.

— Откуда вы можете знать о его намерениях?

— О своей лаборатории я уже вам рассказывал. Сканеры показали положительный дифферент в сторону нашей реальности. А дальше думайте сами, какие могут быть последствия, — профессор задумался и мечтательно произнес. — Это было бы интересно наблюдать, как рушатся привычные законы. Как самолеты замирают в воздухе, как внутри атомных реакторов цепные реакции превращаются в вялотекущий процесс, и как нечто абсолютно чужеродное, не имеющее с нашей обычной жизнью никаких точек соприкосновения вдруг вторгается в нашу реальность.

— Спасибо не надо, — поблагодарил Картазаев. — Имею противоположное желание. Заткнуть этот фонтан навсегда.

— Да я разве что из чисто научного интереса, — стушевался Манатов.

Картазаев посмотрел на него и признал:

— Знаете, профессор, в образе современного профессора вы мне гораздо более интересны, чем в образе Анвара хоть и водоноса.

Манатов довольно кисло поблагодарил. Картазаев отнес это к тому, что, сбросив свою маску, профессор чувствовал себя незащищенным. С другой стороны, теперь он мог носить очки!

Обмен любезностями прервало возвращение Мошонкина. Под глазом у него был свежий фингал.

— Там следы на песке! — возбужденно сообщил он, а о происхождении синяка высказался довольно уклончиво, сказал, что споткнулся.

— А людей там разве нет? — удивился Манатов.

— Если б я встретил Диего, перед вами уже не выступал, — заметил десантник.

— Я о других людях. Тех, которые не пришли из другой реальности, а жили здесь всегда, — попытался объяснить Манатов. — Хотя жизнью с нашей точки зрения это назвать и трудно.

— Темнишь, профессор! — возмутился Мошонкин.

— Это трудно объяснить, сами все увидите. Нам пора идти.

Они продолжили движение и вскоре достигли того места, где Мошонкин обнаружил следы четырех человек. Число сошлось. Причем одни следы явно женские. Картазаев приложил руку к отпечатку, намереваясь определить его давность, но с тем же успехом он мог трогать антарктический лед.

— Пытаться узнать прошедшее время по температуре следов в мире, где времени нет, это нонсенс, — глубокомысленно заметил Манатов.

Пляж кончился каменной лестницей. Со словами "Я тебе покажу нонсенс!", Мошонкин придержал Картазаева. Так получилось, что Манатов бодро взбежал по лестнице первым, но на самом верху вдруг на что-то налетел, хотя не было видно, на что, и растянулся во весь рост.

— Такая же херня, — заметил Мошонкин и участливо поинтересовался. — Не ушиблись часом, профессор?

На лице Манатова вызревал свеженький синяк.

— На что это я наткнулся? — не понял он. — Бежал, бежал, и вдруг словно автомобиль сбил на полном ходу.

В воздухе застыла крохотная точка. Муха! Прозрачные крылышки распахнуты в полете, а микроскопическое тело вмуровано в пустоту. Они по очереди попытались сдвинуть муху с места. Безрезультатно. Она была незыблема как железнодорожная платформа, груженая углем.

Потом они увидели первого человека. Картина была тяжелая для восприятия. От того места, где они обнаружили муху, начиналась широкая припляжная аллея, на обочине которой располагались летние кафе. В дверях ближайшего заведения стоял мужчина.

Поначалу сложилось впечатление, что он наблюдает за ними. Лишь потом стало ясно, что он не наблюдает, и даже не стоит на месте, а идет. Правая нога выдвинута вперед, левая поймана в момент отрыва и касается асфальта лишь носком пляжной тапочки. Нормальному человеку в такой позиции ни за что не удержать равновесия. Теперь были понятны слова Манатова о том, что жизнь аборигенов трудно назвать жизнью.

В новых условиях профессор чувствовал себя довольно уверенно. Подойдя к замершему (так они стали называть застывшие повсюду фигуры), он хлопнул его по лбу. Тот покачнулся. Потом попытался измерить пульс. Безрезультатно.

— Ступорозное состояние. Полный коллапс, — констатировал Манатов, потом без затей залез замершему в карман.

— Что будем делать дальше? — поинтересовался Мошонкин. — Так и будем мужиков щупать?

— Нет, будем в кабинки к переодевающимся девицам заглядывать! — парировал Манатов.

— Да кто заглядывал? — возмутился десантник. — Я просто пляж изучаю на предмет появления Диего.

Вмешавшийся Картазаев направил перепалку в конструктивное русло, хоть зрелище разлегшихся тут и там полуобнаженных женских тел, с которыми по идее они могли делать все, что душе угодно, вызывал некоторый трепет.

— Какие ваши дальнейшие действия, профессор? — спросил он.

— Здесь в город одна дорога, — Манатов указал рукой вдоль по аллее. — Диего не мог миновать ее. На пляже ему делать нечего. Пойдем за ним.

— Город большой. Там ему легко затеряться, — засомневался Мошонкин.

— Не надо отчаиваться, Вася, — хлопнул его по плечу Манатов. — Придумаем что-нибудь.

— Еще раз дотронешься до меня, получишь по физиономии, профессор, — предупредил десантник. — Для тебя я не Вася, а Василий Иванович!

Не успели они сделать и пары шагов, как внезапно стало темно. Картазаев подумал, что наступила ночь, но когда хотел позвать товарищей по несчастью, то понял, что язык ему не повинуется. Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

"Спокойно", — сказал он себе. Если это конец, то нечего и переживать. Можно только мечтать о такой смерти. Чик и ты уже на небесах, где правит бал уже совсем другая ФСБ. Небесная. И самый главный там архангел.

Когда темнота немного прояснилась, полковник обнаружил, что остался один. Все его попутчики куда-то запропастились. Мало того, исчезли все замершие.

— Куда все делись? — подумал полковник безо всякой надежды на то, что услышит ответ.

Но ответ пришел. Вокруг зашелестело, зашипело, и, казалось, сама земля исторгла ответ:

— Им страшно.

— Чего они боятся? — спросил Картазаев уже вслух.

— А ты не боишься? Ты знаешь, что такое настоящий страх?

— Ты хочешь меня напугать?

— У меня нет желаний, потому что ОНИ уже вышли.

— Кто они? — спросил Картазаев и очнулся.

Он лежал на асфальте там, где его настигла мгновенная потеря сознания. Попутчики были не в лучшем положении.

— Должно было случиться нечто подобное, — успокоил Манатов. — В Лубаантун просто так не приходят. В институте с самого начала предполагали наличие некоего барьера.

— Часы пошли, — констатировал Картазаев. — Причем та шкала, где градуировка на трое суток.

— Похоже, начался отсчет, — глубокомысленно заметил Манатов.

— А потом что? — испуганно спросила Дина.

— Два потока времени. Скорости разные, разные направления, нас попросту размажет.

— Опять вы девушку пугаете, — встрял Мошонкин. — И что все профессора такие дураки?

— Не профессора, а профессоры! — взвизгнул Манатов.

— Я думаю, все будет несколько иначе, — прекратил очередную перепалку Картазаев.

Он вспомнил странную фразу, услышанную им в забытьи: "Они уже вышли!" Но когда он хотел сказать о том, что догадался о ком идет речь, то вдруг понял, что опять не может говорить. На этот раз речь касалась только одного слова. Сделав пару безрезультатных попыток произнести запретное, он махнул на затею рукой. Единственное, что его обнадежило это то, что в языке майя слово "гулы" с самого начала являлось табу.

Значит, гулы уже вышли, подытожил Картазаев. Вопрос кто они уже не актуален. Гораздо важнее, сколько им идти. Трое суток, ответил он сам себе. За это время надо найти Диего и выпытать у него, что он затеял. Узнать, как он собирался выжить в этом материализовавшемся кошмаре, и выжить самим, воспользовавшись его информацией, а самого по возможности убить.

Вот такая диспозиция.

До города оказалось не больше километра. Едва попутчики свернули за холм, покрытый аккуратно постриженной травой, как перед ними возникли первые дома.

— Узнаете родной город, профессор? — поинтересовался Картазаев.

— Вне всяких сомнения, это Алга. Мы выходим на пересечение Приморского и Столичного проспектов. Все как обычно, исключая замерших.

— А танки у вас в городе тоже дело обычное? — спросил вдруг Мошонкин.

Центр перекрестка занимала приземистая коробка танка "Т-72".Дуло грозно вытянуто параллельно земле. В остальном перекресток выглядел как обычно. На стоп-линии застыло несколько машин. На светофоре загорелся красный зрачок, и судя по всему, надолго.

Мошонкин вспрыгнул на броню, открыл люк и заглянул внутрь. Картазаев с Манатовым переглянулись.

— Как тебе это удалось? — спросил полковник. — Там муху не мог сдвинуть, а тут тяжеленный бронированный люк.

Мошонкин даже отпрянул.

— В самом деле, — заметил он. — Как-то само собой вышло. Я и забыл, что здесь ничего с места не стронешь.

Картазаев приказал ему в таком случае обыскать машину, а сам обратился с тем же вопросом к профессору.

— Скорее всего, воздействие темпоральной остановки на живые и неживые материальные тела разнится по своему абсолютному значению, — пожал тот плечами.

— Короче, профессор. Что все это может значить?

— Жизнь крепче сидит в пространстве, вот что это значит. Если взять потенциальную энергию полена и Буратино, то получается, что веселый деревянный человечек в энергетическом отношении несоизмеримо более емкий, чем полено, из которого его выточили. Хоть это и нонсенс конечно. Масса полена же больше, — возразил сам себе профессор. — Возможно, речь идет о величинах, не поддающихся определению с помощью наших приборов.

— Опять религия? — поморщился Картазаев. — Чтобы выжить, надо оставаться реалистами.

— Я говорю о любви, — поправился Манатов. — Создавая Буратино, папа Карло вложил в него любовь, всю свою душу. Сколько это в энергетическом отношении? И какими приборами это можно измерить? Похоже, Кукулькану это удалось безо всяких приборов, — и он добавил. — Только не передавайте, пожалуста, моих слов Василию Ивановичу, а то он и так меня ненавидит, а будет еще и надсмехаться.

— Зря вы о нем такого невысокого мнения, профессор. Мошонкин парень верный. Может так статься, что он еще спасет вам жизнь.

Манатов бросил на полковника быстрый взгляд и произнес:

— Скорее всего, так и случится.

В словах профессора был некий скрытый, и что самое неприятное, нехороший подтекст, но Картазаев не успел уточнить, какой, потому что из танка выбрался Мошонкин, докладывая:

— Снаряд в казеннике. Предохранитель снят. Орудие полностью изготовлено к стрельбе. Непонятно, куда они собрались стрелять.

Картазаев указал вдоль опущенного дула и поинтересовался:

— Что там?

— Дом. Вы же видите.

— Я не про ближнюю цель спрашиваю. Танковое орудие бьет на пять километров. Что может располагаться на таком расстоянии.

— Я не всеведущ. Сквозь дома не вижу. А что там может быть? Там окраина города. Лес.

— Опять лес, — проворчал десантник. — Неужто опять по буеракам придется идти.

— Сначала в город, — твердо заявил Манатов.

— Зачем? — забеспокоился Мошонкин.

— Вы же хотели знать, куда направился Диего? У меня есть одна задумка, но для ее осуществления мне нужен магазин радиодеталей. Раз уж мы способны передвигать неживые предметы, то и в магазине сможем взять, что нам нужно.

В процессе поисков Мошонкин поинтересовался, почему на улицах так мало замерших. Действительно, разрозненные фигуры людей виднелись в редком одиночестве. Путники уже стали привыкать к замершим, словно к предметам мебели. Казалось, пройдет совсем немного времени, проснутся и появятся настоящие живые люди, а эти куклы так и останутся стоять.

Полковник подошел к одной из фигур. Это оказался сильный кряжистый мужчина с развевающимися даже не седыми, а белыми волосами, весь в пятнах пигментации. И у него были мертвые глаза. Хоть в них отражалось все как в зеркале, и сам Картазаев отразился, все равно ему казалось, что они все видят, мало того следят за ними.

— Это точно обычные люди? — спросил полковник.

— Самые что ни на есть, — подтвердил Манатов. — Если сейчас "разморозить" секунду, то все они пойдут по своим делам. Обычные горожане.

— А если их пустить, не "размораживая" секунду? — спросил вдруг Картазаев.

— То есть как это? — не понял Манатов. — Мускулы запустить, а мозги оставить дома? Успокойтесь, коллега, это все антинаучно, — и, обращаясь к Мошонкину, продолжал. — Что касается вашего вопроса, уважаемый Василий Иванович, то людей в городе не меньше, чем всегда. Просто когда объекты движутся, то создается ощущение, что их больше. Это чисто визуальный эффект. Обратите внимание, когда вернетесь в обычный режим, попытайтесь на какой-то миг остановить всех людей вокруг. Увидите, что их и не так уж много. Нас вообще мало, а если учесть размеры Земли, то мизер. А мы друг друга уничтожаем, локальные войны ведем. И конца этому не видно ни краю.

Излияния новоявленного пацифиста прервало появление радиомагазина.

— Профессор надоел, — шепнул Мошонкин. — А его научные термины просто достали.

— Не суди его строго. Он по терминам соскучился. Думаешь, легко столько времени полудурка водоноса изображать?

Пока Манатов отсутствовал, они успели вскрыть коммерческий ларек и основательно подкрепиться бисквитами и соками в вакуумной упаковке. Из бутылок пить не смогли, но из картонных пакетов удалось выдавить нечто вроде густого киселя.

Манатов предстал с громоздким аппаратом, похожим на кинокамеру с длинными проволочными "усами" и примотанным синей изолентой блоком аккумуляторных батарей. Намереваясь продемонстрировать действие своего детища, профессор направил камеру в сторону пройденного пути и нажал кнопку.

Яркая вспышка осветила все синим светом. Освещение было неравномерно. В центре проявилась черная дыра. По бокам цвет был ближе к голубому.

— Поляризованный свет, — пояснил Манатов. — Действие построено на принципе изменения электростатического разряда воздушной среды. Здесь она не движется, и заряд практически распространен равномерно. Там где мы прошли, равномерность нарушена, в этом месте мы наблюдаем так называемый тоннельный эффект. Видите черную дыру? Это и есть наши следы. Теперь понятно, как мы будем искать Диего?

— Голова, профессор, — одобрил Мошонкин. — Тебе бы немного совести и цены бы не было.

— А теперь выходит есть цена? — усмехнулся тот.

Они вернулись к перекрестку с танком, и прибор сразу показал следы Диего. Как они и предполагали, сначала они двигались практически в одном направлении, но на перекрестке группа Диего повернула на Приморский бульвар.

Периодически подсвечивая себе "фонариком", они последовали за ними. Предстояло пройти мимо обширной автостоянки. В одной роскошной иномарке дверь была открыта, и некий полный господин уже приспустил к земле седалище, чтобы сподручнее было занести его в кабину. Мошонкин выжидательно посмотрел на Картазаева.

— Разрешите, товарищ полковник. Раз мы может здесь двигать предметами, на машине нам бы было сподручнее ехать.

Заявление вызвало решительный протест Манатова.

— Мы не должны здесь ничего трогать! Мы здесь гости, а не хозяева. Наши деяния могут аукнуться, когда время опять запустится. К тому же я совсем не уверен, что физические законы здесь действуют в таком же ключе, как и в реальном времени. Одно дело, открывать крышки танков и совсем другое пытаться завести двигатель внутреннего сгорания. Вы не знакомы с релятивисткой физикой, коллеги! Мгновенная аннигиляция и вспышка. Здесь все возможно.

Картазаеву тоже немного приелся словесный понос профессора, и он кивнул Мошонкину.

— Только осторожно. Как только почувствуешь, что что-то не так, беги. А то мне и твое убийство пришьют.

— Ну и шутки у вас, Владимир Петрович, — пробормотал десантник.

Изогнувшись, он пролез между пузаном и дверцей. Одолжив у хозяина ключи, сунул их в гнездо. После чего посмотрел на полковника и сказал:

— Рукой махните!

— Я тебе сейчас махну, — пригрозил Картазаев. — И помни о том, о чем я тебе сказал. Мне тут герои не нужны. У меня наградных листов нет с собой.

Мошонкин промурлыкал песенку, что всегда напевал, когда заводил комбайн, "Летят перелетные птицы". И повернул ключ зажигания. И действительно едва не полетел. Мотор заработал, но заработал как-то не так. Даже Мошонкин, впервые оказавшийся за рулем столь престижного авто, понял все это с полуоборота.

Сначала переместился только звук, оказавшись внутри черепной коробки десантника. Мошонкину поплохело, потому что следом за звуком в него вторглась сама машина. Себя десантник ощущал некоей улиткой, тащившей на себе свой собственный дом. Причем, в его случае сознание его разрывалось от мысли, что машину ему не утащить, к тому же вместе с друзьями. Звук заработавшего мотора сделался невыносимым, выворачивая его наизнанку мощными низкочастотными шумами. Все поплыло перед глазами Мошонкина, и он забрызгал центр лобового стекла.

Дым шел уже изо всех щелей капота, который подскакивал словно крышка на закипающем чайнике. Момент, когда внутри что-то загремело, и все восемь цилиндров двигателя, пробивая капот насквозь, устремились навстречу небу, Мошонкин уже не видел, благополучно потеряв сознание.

Он пришел в себя спустя некоторое время, когда напарник вытащил его и отволок в сторону от агонизирующего авто. Впрочем, самой машины к тому времени уже не существовало. Вместо нее возвышалась куча неопрятного вида свежегорелых деталей. И фигура готовящегося сесть в никуда господина выглядела довольно импозантно. Он словно только что справил нужду автомобильными запчастями.

— Я требую, больше никаких экспериментов! — фальцетом выкрикнул Манатов.

— Присоединяюсь, — слабо откликнулся Мошонкин. — Прошу учесть, что я чуть не погиб во благо науки.

— Я даже готов тебя наградить, — пообещал Картазаев. — И повесить тебе орден под второй глаз.

— Между прочим, вы не меньше виноваты, — обнаглел Манатов. — Вы сами ему разрешили.

Мошонкин снова завелся, своими словами объясняя профессору недопустимость каких бы то ни было замечаний по отношению к товарищу полковнику. И перепалка грозила перерасти в неконтролируемую фазу, когда Дина указала тоненькой ручкой вперед и сказала:

— Там кровь.

Все замолчали на полуслове. Там действительно что-то произошло. Дина была права.