Мальчишник в зоне смерти

Глава 5

На проезжей части дороги виднелись пятна крови и клочья одежды. Желая узнать, что здесь случилось, Манатов поднял свой прибор, и у Картазаева возникло безотчетное желание его остановить. Он сам не мог объяснить причин, и, может быть, именно по этому не стал его останавливать.

Манатов нажал кнопку, прибор исправно испустил свет, а после начался настоящий ад. Если до этого свет вел себя исправно, лишь слегка подсинивая окружающий воздух, то в ответ на действия профессора сверкнула настоящая молния, прострелившая все пространство до ближайших зданий.

При этом раздался трубный рев, словно испускаемый смертельно раненным существом. В ядовито синем, почти фиолетовом воздухе высветилась немая сцена: застывшие в разных позах дымчатые силуэты, которые затем пришли в движение. Когда одна из фигур повернулась, наблюдался даже распахнутый в ужасе фосфорицирующий рот.

— Что это было? — спросил Мошонкин, приходя в себя.

— Скорее всего, мы этого никогда не узнаем, — философски заметил профессор.

Диего вел свой отряд, сверяясь с планом, склеенным из записок, принесенных несчастными жертвами в разное время. В них встречались несоответствия, к тому же нередок был разный масштаб, но понять общее направление можно было.

В одиночку Диего двигался бы к цели гораздо быстрее. Мало того, что, сверяясь с планом, ему приходилось каждый раз отходить в сторонку, чтобы никто не подсмотрел схему Пути, так еще и Артур занемог. Его шатало с самого прихода в Лубаантун, а тут совсем сморило. Он частенько присаживался на обочину, а потом догонял.

— Миноискатель, не притворяйся! Оторви свою задницу! — прикрикивал Диего. — Ты же жил здесь, не умер.

— Ты действительно, жил здесь? — изумился Аркашка.

— Это было давно, — признал Артур.

— Как же ты вернулся?

— Уж лучше бы я не возвращался. Здесь не выдают документов, когда я вернулся, то без паспорта у меня был единственный путь, в колонию. Там меня и нашел Диего.

— Не болтать, дохляки! Двигаться! — оборвал главарь.

Аркашка пытался на ходу допытаться, как же ему вернуться к своей мамочке и пропахшей кассетами операторской в знакомой до боли телекомпании. Но Артур вдруг спросил:

— А ты не слышишь голос Бога?

— Какой голос? — даже испугался Аркашка.

— Он звучит очень тихо и словно просится тебе в голову.

Аркашка отшатнулся от собеседника как от чумного. Только сумасшедших ему не хватало. Нет, ему здесь определенно не место. Он поскорее оторвался от Артура и даже попытался вырваться вперед, но Диего грубо схватил за шиворот и словно щенка откинул себе за спину.

— Не лезь, гниденыш, поперек батьки!

Аркашка даже обиделся. Он старался как лучше, а его рвения опять не оценили. Как и всегда в жизни. Его не ценило начальство, в грош не ставили знакомые по работе. Неяскин и Маринка по пути на обед шли и разговаривали только между собой, словно он был пустым местом.

Обиженный на целый свет, Аркашка стал усиленно делать вид, что устал даже сильнее Артура. Он подволакивал ногу, закатывал глаза, в общем, симулировал, как мог. Диего был вынужден даже прикрикнуть:

— А ты чего тащишься? Шевели задницей!

То ему слишком быстро, то медленно. Сам не знает, чего хочет. Аркаша вынужден был ускорить шаг, но не тут то было. Нога продолжала едва волочиться. Полное ощущение, что к ней привязали гирю. Аркаша приложил все усилия, все без толку. Тяжесть неимоверная повисла на ноге. А временами она будто прилипала к земле.

В ответ на очередной окрик, он резко дернулся и, не сдержав равновесия, упал. Едва коснулся головой земли, как в мозгу словно ударили колокола, и он услышал голос, о котором говорил этот сумасшедший. Полным елея речитативом кто-то пропел: "Господи боже наш, иди с сим рабом твоим Аркадием и устрои его в здравии путешествовати".

— Кто это говорит? — спросил Аркаша.

— Святой дух, — с готовностью ответил неизвестный. — Меня никто не слышит окромя тебя.

— Ты, наверное, много чего знаешь?

— Знаю, что есть злые жены звероподобны.

— Это для меня не актуально. У меня и жены нет. Вообще, зачем ты со мной заговорил?

Дух завыл с такой пронзительностью, что Аркаша содрогнулся.

— Скорби, велико поболище ждет душу твою, раб Аркадий.

Аркаша аж вспотел от плохого предсказания.

— Какое поболище? За что?

— Тщета, погибель и укоризна. Досада зла.

Из всего Аркаша понял только слово "погибель".

— Что ж мне делать? Я не хочу умирать. Меня отпустить обещали после всего!

— Не верь Диего, он дело свое не по Бозе строит, он сам погублен в сем веце и тебя погубит.

— Что же мне делать?

— Бежати, ноги в руки взявши.

— Он же меня убьет.

— Как хочешь, — равнодушно сказал дух. — Не желаешь о своем спасении радети, да и хренушки бы с тобой.

— То есть как хренушки? — возмутился Аркаша. — А как же заповеди? Там не убий всякие. Они что тебе не указ?

— Заповеди для живых писаны. Ладно, вспоможествую тебе, раб Аркадий. Как скажу "Беги!" прыскай со всей страстью, а я Диего ноги то приворожу, к землице сырой приверчу.

— А когда бежать?

— Уже пора! Бегай!

Аркаша заоглядывался, ища, куда он должен бежать, а ноги вдруг сами по-козлиному скакнули из-под него. Он едва не сломался в поясе, так все случилось неожиданно. Аркаша пытался оглянуться на Диего, и это было его ошибкой. Так получилось, что он буквально снес себя с ног.

Со всего маху Аркаша приложился лицом об асфальт. Удар выдался хлестким, словно мокрой тряпкой шлепнули по земле. Аркаша сначала не понял, почему звук такой мокрый, пока не увидел на месте падения кровавые блямбы. Ноги продолжали свою бурную самостоятельную жизнь. Со стуком вскочив, они с хрустом в позвонках подняли остальное тело и припустили к близлежащим домам.

Аркаша больше не пытался оглядываться. Разъяренный рев Диего быстро остался позади, свидетельствуя, что дух не соврал и действительно "вспомоществовал" в побеге. Даже завернув за угол и уже став недосягаемым для врагов, дух продолжал куролесить.

— Стой! Я дальше сам! — вынужден был закричать Аркаша.

Затмение с глаз спало, и он с удивлением обнаружил себя перед прозрачной дверью в шикарный магазин. Штаны его были расстегнуты, а в руках он сжимал свое мужское достояние, которым целил в молодую продавщицу. Глаза ее были широко распахнуты от изумления.

— Извините, ради бога, — Аркаша даже вспотел от стыда. — Это не я, а все святой дух.

Потом сам удивился, что за ерунду он несет. На какую-то секунду ему показалось, что он в нормальном городе. Но продавщица не шевелилась, и он с облегчением понял, что она замершая. Переведя дыхание, Аркаша задумался, куда же ему идти.

И вдруг простая по исполнению и восхитительная по задумке мысль пришла ему в голову. Он мог идти домой! Это ерунда, что время остановлено, в конце концов, оно все равно запуститься, а он окажется сразу дома. И возвращаться тем же путем не надо будет. Через гроб этот ужасный проходить.

Ноги сами его понесли. Без очков, которые пропали в самом начале, он почти ничего не видел. Может быть, и к лучшему. Замерших он не замечал, а улицы были знакомы как пять пальцев. Ничто не мешало движению. Вокруг было непривычно тихо. И машины впервые не грозили забрызгать грязью его брюки.

У него сложилось впечатление, что в городе что-то не так.

Ему было жутковато. Казалось, что кто-то на него смотрит. Какие-то жуткие фигуры крались за ним, но исчезали, стоило бросить на них взгляд.

В глазах, не защищенных корригирующими линзами, все двоилось и троилось, и разглядеть подробнее не удавалось. Может, оно и к лучшему, подумал он опять. Не так страшно.

Он пытался себя убедить, что вокруг нет ничего необычного, и если не крутить головой по сторонам, то ничего и не случится. Тем более он идет домой, там мама, уж она постоит за него, за своего маленького непутевого сыночка. Его всегда дразнили маменькиным сынком. Ну и что. Да, он маменькин сынок. Глядишь, слушался бы маменьку и не угодил бы в такую переделку.

Аркаша шел по Юбилейной мимо "Рыбьего глаза". Испуганно шугаясь, он держался середины улицы, обходя застывшие автомобили. И тут случилось странное. Магазин имел выпуклую витрину, дизайном действительно напоминающем нечто из области глазных болезней, и вдруг этот "глаз" сморгнул.

Аркаша панически попятился, и тут же, словно этого и ждали, под колени ударило нечто, чего он так и не смог рассмотреть. Оно шустро прыскало под ногами, не давая себя рассмотреть. Он даже расслышал неприятный скребущий шорох, перед тем как упасть.

В еще большей панике он вскочил и кинулся бежать. Не разбирая дороги, прыгнул через бордюр и кусты, сбил урну. Он бежал и падал. Поднимался и снова бежал. Сердце было готово выскочить из груди.

Он едва не умер, пока не оказался рядом со зданием АТС, за которым притулилась пятиэтажка, где он жил.

Не чуя под собой ног, Аркаша взбежал на четвертый этаж и отпер своим ключом неприметную дверь с замызганной ручкой, вышедшей из моды еще до того, как он родился. Вид стареньких обоев, местами содранных, он воспринял с умилением.

Аркаша бегом устремился к себе в комнату, нашарил запасную пару очков, и побежал в комнату матери. Аделаида Григорьевна, строгая, с прямой спиной сидела перед включенным телевизором. Хоть она и не видела, но любила просто послушать. Аркаша любовно погладил ее по спине, прикрытой шалью, интересуясь предательски задрожавшим голосом:

— Как вы, мамуля?

В это время у него аж дыхание сперло, когда он увидел застывшую на экране картинку. На весь экран вольготно расположилась голая попа. Снизу экрана к ней тянулось нечто, о чем Аркаша даже не позволял себе думать. Он поднял коробку от кассеты и обнаружил, что это не кто иной, как его заклятый враг Тинто Мандрасс.

— Как вы могли? — голос его предательски сорвался. — Вы всю жизнь учили меня, что это все грязно и некрасиво. Я, может быть, и не женился из-за этого. Вы меня сильно разочаровали, так и знайте!

Швырнув коробку старушке в лицо (Аделаида Григорьевна вынесла бросок со стоическим равнодушием), он еще бы долго распалялся, если бы ему не показалось, что старушка глумливо подмигнула ему. Аркаша в ужасе замолчал на полуслове, но больше ничего не происходило. Да и подмигивание ему, скорее всего, показалось. Старушка продолжала пялиться в непотребства на экране, и на лбу у нее застыла толстая капля пота, похожая на затвердевший парафин.

Определенно он не мог здесь больше оставаться. Вернувшись на улицу, Аркаша задумался, куда ему теперь идти. Сами собой его мысли возвращались к отвратительной сцене с Аделаидой Григорьевной. Теперь у него не было идеала. Он мог творить что угодно.

— А пойду-ка я на работу! — решил Аркаша.

До телецентра было рукой подать. Он прошел это расстояние даже быстрее, чем сделал бы в реальном городе. Лишь у киоска с газетами задержался.

Он долго глазел на хрупкую киоскершу, пока тихий шорох не отвлек его. Он глянул наверх и похолодел.

Над киоском на целый этаж возвышался гараж, и с него на киоск валился трактор "Беларусь". Синий, словно утопленник, он касался крыши гаража лишь плоскими блямбами задних колес. Передние угрожающе зависли в воздухе и медленно прокручивались. С них при этом сыпался мелкий налипший мусор, падая на крышу и шурша. Именно этот звук и привлек его внимание.

Бедная девушка, пожалел киоскершу Аркаша. Что с нею будет, когда время придет в движение? Она же может погибнуть! Такая махина сверху свалится.

Телецентр располагался в реконструированном здании бывшего детского сада. В последнее время в Алге стало рождаться гораздо меньше детей. Может быть, моими стараниями, запоздало повинился Аркаша. Он прошел мимо замершего охранника, бывшего мента, который взял за правило называть всех на ты, и поднялся в аппаратную. К себе даже заходить не стал. Там все обрыдло, к тому же, как он хорошо помнил, теперь у него не было идеала.

Неяскин с Маринкой были в аппаратной. Маринка стояла за пультом в позе прачки, а наглец Неяскин сидел, прижав руку к ее пухлому заду. С замиранием в сердце Аркаша подошел к женщине и заглянул девушке за вырез. И так довольно свободный, в момент наклона он свесился так низко, что внутри Аркаша увидел груди целиком. Специалист по порнографии и не предположить не мог, что соски у женщин могут быть такими крупными. Он всю свою инфантильную жизнь представлял их себе такими же крохотными и торчащими как у мальчиков.

Запретное знание подтолкнуло его на дальнейшее безрассудство. Он поднял девушке платье до пояса. Правда, сначала оно запуталось, намотавшись на руку мужлана Неяскина, но он в раздражении справился с этим. Когда он дернул запутавшуюся материю, то она слегка надорвалась.

— Когда запустится время, меня уже тут не будет, — успокоил он себя. — И никто не догадается.

Последнее предположение ему особенно понравилось. Никто не догадается! Чтобы он ни сделал. Когда Аркаша словно сомнамбула потянулся к трусам девушки, у него сами собой потекли слюни, но он этого не заметил. Однако растопыренная пятерня Неяскина все портила.

Она мешала! Стоило ему задрать платье, как рука упруго колыхнулась и легла на трусы девушки. Можно подумать, он для этого подонка старался! Аркаша оглянулся, и взгляд его упал на монтажные ножницы. Он замотал головой, но взгляд все время возвращался к ним словно намагниченный.

— Всего один пальчик! — сказал он себе с присвистом. — Подумаешь, пальчик. Ерунда какая!

Он взял ножницы, долго выбирал палец, остановившись, в конце концов, на мизинце. Мизинец практически не нужен. В зубах разве что ковыряться. Или ноготь отращивать, как некоторые пижоны делают. Отращивают на мизинце длинный желтый ноготь. Фу, какая гадость.

Аркаша развел ножи и вдел между ними пальчик. Потом прикрыл глаза и со всех сил сдавил рукоять.

— Крак! — сказали ножницы, и нечто мягко упало вниз.

Аркаша открыл глаза и посмотрел на лежащий внизу палец. Он был совсем не страшный. Крови нет. Розовый аккуратный срез как на кукле. На лице Неяскина не дрогнул ни один мускул. Да ему и не больно совсем. Аркаша понял еще одну мысль, а именно, что палец погоду не делает. Ладонь весь закрывает почти всю попу целиком.

Сразу отрезать руку не дали часы. Аркаша снял браслет. Хорошие часы. Швейцарские. Жалко не ходят. Но потом ведь пойдут. Аркаша торопливо надевает их себе на руку. Потом смотрит на руку Неяскина. Вот ведь придурок. Все не как у людей. Сунуть руку в такой момент.

Аркаша вздыхает, потом раздвигает лезвия и вдевает меду ними запястье Неяскина. Пыхтя, давит на рукоять, потом еще и еще. Режется туго. Наконец ладонь отделяется целиком и летит на пол. Аркаша поднимает ее, вертит так и сяк. Срез аналогичный первому. Розовый и бескровный. Ответная культя тоже розовая.

— А ты боялся! — пеняет Аркаша бывшему коллеге.

Потом он берется обеими руками за трусы и спускает их. Ягодицы нависают шарами, но то, что между ними, бросает Аркашу то в холод, то в жар. Он торопливо расстегивает штаны, и кидается на женщину. Его трясет, он даже не уверен, попал ли.

Аркаша мелко по-собачьи дергается, и почти сразу его сотрясает сладкая судорога. Надо же так случится, что в этот момент на глаза ему попадается культя Неяскина. Хоть крови еще нет, но культя из розовой превратилась в красную! И на лице изуродованного калеки выражение уже не безмятежное. Будто он что-то начинает чувствовать, самый первый импульс боли.

От страха и отвращения Аркаша испускает две струи одновременно, а потом бегает по телецентру, ища тряпку, чтобы подтереть свои следы. Хоть он и напуган до смерти, но с радостью и восторгом ловит в себе совершенно незнакомые ранее чувства: похоть и страсть, любовь и желание.

Одежда безнадежно испорчена. Аркаша смотрит в окно на возвышающийся рядом супермаркет "Робертино". Вообще то, это продуктовый магазин, но там можно купить кое-что из одежды. Аркаша спускается вниз и кивает замершему милиционеру:

— Я сейчас вернусь, пучеглазый.

Слово ему нравится. Он сам себе кажется значимым. В городе замерших никто не сделает ему замечания. Его уже не занимает, что будет, когда пойдут остановленные часы. Когда они пойдут, он будет тихо-мирно сидеть дома, никто ни о чем никогда не узнает. Мысль ему тоже нравится. Никто никогда ни о чем не узнает.

Выскочив наружу, он едва не сбивает с ног странную фигуру, стоящую практически у самых дверей. Это долговязый седой мужчина, одетый в полотняные штаны и рубаху. В руках у него коса. Аркаше никогда не доводилось видеть его ранее. Он огибает косильщика и устремляется к супермаркету.

Когда он оказывается в зале, то забывает об одежде. На длинных прилавках лежит еда. Сколько он не ел? Сутки. Не меньше. Аркаша идет вдоль прилавков, хватая с полок фасованные продукты. Он сам не знает, куда торопится. На ходу срывает фасовку и вперемешку забивает рот колбасой, копченой рыбой, печеньем.

Чтобы протолкнуть неудобоваримое месиво, он открывает банку малосольных грибочков и отправляет в рот рассол. В горле застревает шляпка, Аркаша давится. Все рвется из него обратно. И он смотрит на замызганный пол. Идиот. Они же могут взять анализы и по ним определить его группу крови и даже то, чем он болел в детстве.

Аркаша идет искать тряпку. В подсобке сидит пышнотелая женщина в синей униформе. Он воровато оглядывается и торопливо лезет к ней за вырез. Потом, захватив швабру, опрометью выбегает вон. Ему стыдно. Лицо горит.

Некоторое время он занят уборкой, подтирает следы. Потом возвращает швабру на место. После еды хочется пить, ища лимонад, он находит кондитерский отдел. В огромной витрине разложены десятки тортов и пирожных. За прилавком застыла сухощавая женщина с длинными жилистыми ногами. Он подлазит между продавцом и прилавком.

Дотянуться до товара трудно. Аркаша упирается в продавщицу, и та вдруг пошатывается, словно скульптура на подставке. Женщина запрокидывается, и он едва успевает подхватить ее. Потом берет за талию и отставляет в сторону. Перед тем как отпустить, руки самопроизвольно соскальзывают ниже и торопливо ощупывают ягодицы. Это не он, это руки!

Отдергивая их и воровато оглядываясь, Аркаша удостоверяется, что никто не видит его проделок. Душа его поет. Он выбирает самый большой торт, который стоит чуть меньше тысячи. Выкладывает на прилавок и уже собирается его есть, когда чувствует себя неуютно. Словно кто-то смотрит на него.

Хоть замершие стоят в разных частях зала, у Аркаши крепнет уверенность, что они наблюдают за ним. В остекленевших глазах отражается свет, но Аркаше кажется, что замершие ополчились все против него и двусмысленно подмигивают.

Он берет торт и укрывается в подсобке. Лишь закрыв дверь, чувствует себя в безопасности. Разрывает коробку и ест, хватая торт рукой. Торт безумно вкусный. Внутри скрываются несколько слоев разного крема и начинки. Те слои, которые не нравятся, Аркаша соскребает и бросает на пол.

Потом до него доходит, что они с красавицей одни. Он встает, подходит со спины и уже уверенно ныряет обеими руками внутрь выреза. Некоторое время удовлетворенно щупает, распаляясь все больше. Не выдержав, рвет на женщине платье.

Спина у нее голая, разорванное платье и белье свисают со стула по обе стороны стула. Аркаша запоздало понимает, что женщиной ему не овладеть, уж больно в неудобной для этого позе она сидит. Он мстительно лепит ей на груди куски торта.

Желание гонит его обратно. Он обегает залы, словно пес шныряет между прилавками. Рядом со стендом с соевой едой замерла семейная пара. Женщина ему приглянулась, но хватает ее, но ловит на себе взгляд ее мужа. Тот притворяется, что выбирает соевые консервы, но на лице его глумливая улыбка.

Аркаша сконфуженно оставляет затею, и уходит прочь. Мужчина с консервами смотрит ему вслед. И взгляд у него презрительный. Он словно говорит:

— Ты можешь только с замершими чужими женами. Больше ты ни на что не способен.

Аркаша бежит, словно побитый пес, любовный настрой улетучивается, казалось бы, безвозвратно, но когда он видит продавщицу за прилавком, то снова возбуждается. И стоит она как надо. Живот чуть вперед, ноги широко расставлены.

Аркаша, сопя, несет женщину через весь зал. Дверь скрывает парочку, лишь слышны треск разрываемой материи, потом недолгое пыхтение и, наконец, довольное мычание.

Аркаша сидит на полу со спущенными штанами. По груди стекают капли пота, вызывая зуд, но он его не замечает. Рядом лежит беззащитно раскинувшаяся фигура женщины. Возбуждение еще долго не спадает. Аркаша раз за разом повторяет заходы. Он уже ничего не соображает. Наконец, шатаясь, встает и бредет, сам не зная куда. В этой душной комнатенке он уже не имеет сил больше оставаться.

— Женщины, твари, они меня погубят! — шепчет он себе под нос.

Новая мысль заставляет его затравлено оглянуться. Он оставил внутри женщины свое семя. Его же вычислят мгновенно. Мать заставила его сдать анализы спермы. Аркаша берет в колбасном отделе широкий мясницкий нож и возвращается. Долго сидит перед распростертой женщиной, заглядывая так и этак.

И тут он вспоминает еще об одной оплошности. Повсюду же его отпечатки пальцев! На этикетках, на прилавках, на дверях. Аркаша хватает тряпку и мечется по залу. Он совершенно не помнит, каких поверхностей касался, а каких нет.

Все бессмысленно. Когда включится время, его сразу поймают и будут судить, страшно сказать, за изнасилование. Аркаша усаживается на пол, роняет лицо в ладони. Боже, какой стыд.

— А ты сожги все! — сказал ему кто-то в самое ухо.

— Это ты, дух? — спросил он, но никто не ответил.

Это идея. Рядом возвышался прилавок с машинными маслами и всевозможными добавками. Все они горючи. В обычном времени никто не поймет, отчего все вспыхнуло. А в случае чего, всегда можно свалить все на духа. Мысль про духа больше не кажется бредовой.

Схватив канистру, он разливает содержимое по полу. Как ни странно, он помнил, что нельзя разливать горючее слишком далеко от прилавков. Это будет подозрительно. Растекающаяся лужа захватила и мужчину с женой.

Аркаша смотрел на языки пламени, удивляясь, что они точно такие же, как и в нормальном времени. Процесс совершенно не видоизменился. Огонь добежал до мужчины и стал карабкаться по его брюкам к лицу. Через секунду он горел как сухое полено, распространяя сильный запах шашлыка, но лицо его даже не дрогнуло. Даже сквозь лоскуты пламени проглядывает его дурацкая ухмылка. И она не исчезла с его лица, даже когда занялась огнем с головы до красивых стройных ножек его жена.

Аркаша так увлекся видом весело потрескивающего огня, поглощающего замерших, горящих заживо с безмятежными лицами, что сам чуть не вспыхнул. Выскакивая на улицу, он едва не столкнулся с мрачной долговязой фигурой косильщика.

На мгновение ему показалось, что это тот же самый, что встретил его у телецентра, и он каким-то образом переместился вслед за ним. Аркаша со страхом подумал, что замершие каким-то образом передвигаются, когда их никто не видит.

Он опроверг себя тем, что в таком случае, они бы выскочили, спасаясь от огня. А раз никто не следует за ним, значит, все это лишь выдумки его усталого ума.

Из дверей супермаркета уже вырывалось пламя, и валил жирный черный дым. Аркаша поспешил покинуть место преступления. Дым клубился вертикально, и его было видно издалека.