Маоизм или марксизм?

Теория классовой борьбы или апология насилия?

Как уже говорилось, одна из наиболее характерных черт во взглядах Мао Цзэ-дуна — непомерное выпячивание и преувеличение роли насилия. В этом особенно наглядно проявляется немарксистский характер его взглядов. Не кто иной, как представители мелкой буржуазии, всегда грешили преувеличением значения насилия; они потому и тянулись к марксизму, что хотели видеть в нем только теорию насильственного переустройства общества. Им импонирует в марксизме лишь эта сторона, которую они абсолютизируют, по существу превращая насилие из средства борьбы в самоцель.

Почитайте выступления Мао Цзэ-дуна и его приближенных, и вы увидите, что апелляция к насилию служит буквально лейтмотивом всех их концепций. Выражение Мао о том, что «винтовка рождает власть» стало, пожалуй, самым ходовым словечком в политическом словаре китайских теоретиков. В этом духе толкуется ими и марксова теория классовой борьбы.

Классовую борьбу Мао Цзэ-дун толкует поразительно узко и однобоко, он сводит ее, в сущности, к принуждению. Логика классовой борьбы, согласно его взглядам, это логика войны на уничтожение, вплоть до физического. Однако это противоречит марксизму.

Известно, что марксисты тем и отличаются от реформистов, что признают возможность классового принуждения в борьбе против эксплуататоров, оказывающих сопротивление трудовому народу. Однако классовое принуждение для марксистов никогда не было самоцелью. Оно лишь средство, используемое главным образом для завоевания власти, подавления сопротивления свергнутых классов, особенно в период экспроприации, и для обороны страны.

Что же делает с этим принципом Мао Цзэ-дун? Он превращает его в универсальный закон для решения любых вопросов — социальных, политических, экономических, педагогических. Идет ли речь о методах завоевания власти, о внутренней или внешней политике— всюду и везде китайские теоретики обращают на читателя дуло винтовки или жерло пушки. Они полагают, будто с помощью насилия можно решать не только задачи экспроприации, но даже чисто хозяйственные и культурные проблемы.

Отсюда вырастает теория «скачков», которая не дает покоя Мао: он вновь и вновь возвращается к ней, несмотря на все ее провалы (например, в решении XI пленума ЦК КПК говорилось о том, что страна находится накануне «нового большого скачка»).

Отсюда же выросла и теория «взрывов и потрясений», которым будто бы надо периодически подвергать общество, чтобы поднимать гаснущий энтузиазм масс. Ведь именно таким путем маоисты пытаются обосновать массовое движение хунвэйбинов и цзаофаней («смутьянов»). В программной статье газеты «Хунвэй-бин бао» говорилось со ссылкой на Мао Цзэ-дуна, что «человеческое общество с самого начала своего существования идет вперед через потрясения и изменения. Без больших потрясений нет революционных достижений, следовательно, не может быть завершен скачок в развитии общества. С этой точки зрения нынешние потрясения и изменения являются исключительно нормальным явлением, очень хорошим делом».

Не будем спорить по поводу того, насколько «хорошим делом» является так называемая «культурная революция», которая привела к острейшему политическому кризису в Китае и усугубила трудности в его экономике. Но попытка сослаться на теоретические аргументы в данном случае выглядит особенно странно и беспомощно. Ибо при этом не делается никаких различий между обществом буржуазным и социалистическим, между разными этапами развития этого последнего, между характером, целями массовых движений в разные эпохи. Видимо, Мао важно лишь одно — чтобы было потрясение, чтобы можно было широко применять принуждение. Во имя чего? На этот счет сейчас уже не остается никаких сомнений.

Проводя линию на разграничение «народа» и «врагов народа», Мао дошел до того, что зачислил в число «людей, идущих по капиталистическому пути», значительную часть своих ближайших соратников, переставших безоговорочно поддерживать его курс. Мао добивается их изгнания с руководящих постов, ареста, а впоследствии, быть может, и физического уничтожения. Чэнь Бо-да говорит: «Великая пролетарская культурная революция фактически с самого начала является классовой борьбой за захват власти. В ходе этого движения вновь стало ясно, что главными представителями буржуазной реакционной линии являются Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пин и Тао Чжу».

Теперь в новом свете видятся подлинные мотивы написания Мао работы «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа», призывов, которые содержатся там: «Сейчас чрезвычайно необходимым является выдвижение нами вопроса о проведении четкой грани между нами и нашими врагами и противоречиями внутри народа...» Аресты и травля многих сподвижников Мао придают особенно зловещий смысл этому призыву.

Небезынтересно заметить, что руководители КПК даже не пытаются скрыть корни своих взглядов по поводу роли насилия, войны, армии для разрешения социальных конфликтов. Мао Цзэ-дун пишет: ««Есть армия— есть власть», «война решает все» — эти истины он (речь идет о Чан Кай-ши.— Ф. Б.) прочно усвоил. В этом отношении и Сунь Ят-сен, и Чан Кай-ши являются нашими учителями. После революции 1911 года все милитаристы всегда дорожили армией, как своей жизнью; они всегда чтили истину: «есть армия — есть власть»»[27]. Мао Цзэ-дуну даже не приходит в голову, что марксисты дорожат прежде всего политическими армиями, т. е. своим влиянием в массах, хотя, разумеется, и придают важное значение завоеванию на свою сторону вооруженных сил и созданию собственных армий.

Хунвэйбины и цзаофани усиленно пропагандируют тезис: «Бунт — дело правое!» Какой бунт? Против какого класса? Во имя чего? Обо всем этом нет речи. Бунт явно ради одной цели: устранения или уничтожения всех противников Мао.

Не ограничиваясь пропагандой и практическим применением теории насилия в своей стране, Мао и его сторонники обрушиваются с нападками на другие компартии, стоящие на марксистско-ленинских позициях в этом вопросе. С особенным пылом маоисты критикуют выводы Программы КПСС.

В письме ЦК КПК к ЦК КПСС от 14 июня 1963 года и в других выступлениях китайских руководителей содержатся нападки на нашу Программу по ряду вопросов, и прежде всего о классовой борьбе, общенародном государстве и партии всего народа, т. е. по тем выводам КПСС, которые, по признанию подавляющего большинства братских партий, прочно вошли в теорию научного социализма. При этом бросается в глаза, что, взявшись рассуждать о положении дел в Советском Союзе, о строительстве социализма в других странах, китайские руководители апеллируют не к реальным фактам жизни, а к абстрактным формулам и схемам.

В названном письме ЦК КПК говорится, например, о наличии классовой борьбы в пашей стране, но при этом не учитываются коренные изменения в структуре советского общества, связанные с победой социализма. Китайские руководители утверждают, что и при социализме, несмотря на ликвидацию эксплуататорских классов, внутри общества сохраняются классовые антагонизмы и классовая борьба, что переход от социализма к коммунизму требует революционной ломки общественных отношений. Но кто, кроме них самих, может всерьез довольствоваться такими, с позволения сказать, «доказательствами»? Если классовые антагонизмы остаются и при социализме, то нужно ясно определить, между какими классами или социальными слоями. Между рабочими и крестьянами? Конечно, нет. Между рабочими и интеллигенцией? Тоже нет.

Какие же враждебные народу классы обнаружили в СССР руководители КПК? Это «буржуазные прихлебатели, паразиты, спекулянты, жулики, тунеядцы, хулиганы, казнокрады». Однако всякий человек, мало-мальски знакомый с основами марксистско-ленинской теории классов, понимает, что считать паразитические элементы особым классом — значит начисто отбрасывать объективные критерии классового деления. «Преступники ни в каком обществе не составляли определенного класса,— говорится в открытом письме ЦК КПСС.— Это известно даже школьнику. Конечно, не составляют эти элементы класса и в социалистическом обществе. Это проявление пережитков капитализма»[28]. Как же понять людей, называющих себя марксистами и стремящихся во что бы то ни стало «возродить» классовую борьбу в условиях победившего социализма, занятых поисками «враждебных» классов в СССР?!

Не утруждая себя изучением коренных изменений в структуре советского общества, китайские руководители пытаются опереться на совершенно произвольно толкуемые ими высказывания Ленина. Но вот что писал В. И. Ленин: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства»[29].

Интересно было бы узнать у китайских теоретиков, какое место в системе общественного производства они отводят прихлебателям? Какую роль в общественной организации труда выполняют, по их мнению, тунеядцы и хулиганы? Как, наконец, различаются все эти категории преступников в укладе общественного хозяйства? Достаточно поставить эти вопросы, чтобы стала очевидна надуманность рассуждений о классовой борьбе в СССР.

Рассуждая на эту тему, китайские руководители механически переносят закономерности развития общества в переходный период от капитализма к социализму на период перехода к коммунизму; они не хотят или не могут понять, как, в каком направлении изменяется социальная структура социалистического общества. Но такой подход в корне ошибочен. При переходе к социализму общество, действительно, развивается в условиях существования антагонистических классов и классовой борьбы. Иное дело, когда социализм победил, когда утвердилась общественная собственность и ликвидированы эксплуататорские классы. Невозможно опровергнуть тот факт, что ныне советское общество составляют два основных класса — рабочие и крестьяне, а также интеллигенция. В настоящее время осуществлено то главное, что необходимо для ликвидации классов, ибо ни один класс, ни один слой советского общества не занимает такого положения, при котором он мог бы эксплуатировать другие классы.

Член Политбюро ЦК КПК Лу Дин-и, которого, кстати говоря, позже зачислили в «черные бандиты», заявлял: «Председатель Мао учит нас, что социалистическое общество не является каким-то «всенародным государством», не является обществом, в котором не существует классов и классовой борьбы. В социалистическом обществе еще остаются противоречия между производительными силами и производственными отношениями, существуют противоречия между надстройкой и экономическим базисом, все еще существует классовая борьба между буржуазией и пролетариатом.

Эти противоречия носят двоякий характер, то есть существуют противоречия внутри народа и противоречия между врагами и нами. Противоречий внутри народа больше... Классовая борьба в социалистическом обществе то поднимается, то затухает, приобретает порой очень острую форму».

Подобные сентенции не просто невежественны, они исполнены высокомерного пренебрежения к опыту других народов. Марксизм всегда считал и считает, что общество классовой борьбы — это эксплуататорское общество, что социалистическая революция как раз и ставит своей целью создание общества без классовой борьбы, а затем и без классов. А у китайских теоретиков получается, что именно социализм чуть ли не образец общества, где происходит, и даже «в очень острой форме», борьба классов. При этом они совершенно не делают различий между этапами развития социализма, они даже не ставят перед собой вопрос: идет ли речь о начальном периоде революции или о периоде, когда социализм уже построен.

Рассуждения маоистов об антагонистических противоречиях в социалистическом обществе могут иметь пагубные последствия, если им следовать на практике: проведение линии на обострение отношений между классами, на отсечение и подавление отдельных групп населения и тому подобное могло бы принести только вред делу укрепления единства народа.

Маоисты пытаются подменить теорию классовой борьбы теорией насилия. Этот вопрос имеет столь существенное значение, что на нем стоит остановиться особо. Вопреки всем утверждениям маоистов, насилие не вытекает из сущности научного социализма, из его идеалов. «...В нашем идеале нет места насилию над людьми»,— писал В. И. Ленин. Он указывал, что «все развитие идет к уничтожению насильственного господства одной части общества над другой»[30]. Коммунисты борются за построение такого общества, где будет исключено какое-либо насилие, где не будет государства с его специальным аппаратом принуждения. Этой великой и благородной цели соответствуют и средства борьбы, избираемые коммунистами, которые всегда выступали против тактики индивидуального террора, против заговоров узких групп, против военных переворотов и путчей, которыми так часто пользовалась и пользуется реакционная буржуазия в своей борьбе против трудового народа. Коммунизм всегда стоял и стоит за широкое, истинно демократическое движение самих масс.

Классу, который сам на протяжении столетий был объектом подавления, свирепых расправ и преследований, глубоко ненавистны порядки, делающие возможными насилие над людьми, их угнетение и унижение.

Рабочему классу чуждо и чувство мести в отношении тех, кто его эксплуатировал. Он берет власть не для того, чтобы мстить, а для того, чтобы построить новое общество, освобождающее людей от всех видов гнета.

Следуя своим гуманным, благородным целям, рабочий класс старается выбирать и соответствующие средства борьбы. «Цель оправдывает средства» — лозунг иезуитов, а не коммунистов. Коммунисты используют любую возможность, позволяющую обойтись без насилия как в ходе борьбы за власть, так и в период построения социализма. И если рабочему классу все же приходится прибегать к насилию, то это вызывается ожесточенным сопротивлением уходящих классов. Следовательно, в нем виновато не новое, социалистическое общество, а старое, капиталистическое.

Именно буржуазная пропаганда всегда старалась представить политическое подавление в условиях диктатуры пролетариата исключительно как террор, репрессии и всевозможные ограничения демократических прав. Сейчас она охотно использует примеры из опыта Китая. Но на самом деле то, что происходит в этой стране по вине пекинских руководителей, глубоко чуждо марксизму. Опыт СССР и других социалистических стран показал, что крайние насильственные меры применялись в них лишь как ответ на активное сопротивление самой буржуазии. Если свергнутые реакционные классы поднимают оружие, они наталкиваются на решительные действия рабочей власти, которая лишает их способности к сопротивлению. Но в других случаях дело ограничивается ненасильственными мерами, ведущими к постепенной ликвидации условий существования эксплуататорских классов: национализацией капиталистической промышленности, приобщением к труду и перевоспитанием лояльно настроенной части буржуазии и т. п. Однако при всех условиях диктатура пролетариата не основывается на произволе и беззаконии, а, наоборот, создает твердую революционную законность и правопорядок в стране, требуя неукоснительного исполнения законов как от граждан, так и от должностных лиц в новом государственном аппарате. Но как раз эти принципы грубо попираются в Китае «культурной революцией», когда разгул хунвэйбинов противопоставлен нормально действующему механизму управления, законность подменена беззаконием, демократизм — произволом вождя и его окружения.

Маркс, Энгельс и Ленин, вырабатывая тактику революционного рабочего движения, всегда предостерегали против двух крайних тенденций: против недооценки роли насилия в борьбе за социализм и против апологии насилия. Вспомним, как характеризовал Маркс роль насилия в революции: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция»[31].

Хочется снова и снова повторять эти слова Маркса, ибо едва ли можно найти более точное, емкое и яркое определение роли насилия в общественном развитии. В этой характеристике мы находим все самое важное, что определяет позицию коммунистов по данному вопросу. Здесь и признание исторической необходимости применения насилия в борьбе за революционное преобразование общества. Здесь и глубокое понимание того, что само насилие есть результат назревших экономических и социальных потребностей общественного прогресса. Здесь и четкое определение исторических рамок применимости насилия, оценка его возможностей.

Повивальная бабка только помогает правильному течению родов. Она может ускорить процесс родов, сделать их менее болезненными, обезопасить плод от травм — словом, помочь его вхождению в жизнь. Ничего большего даже самый придирчивый человек не может требовать от повивальной бабки, ибо рожает не она и плод создается не ею. То, каким будет плод, да и само течение родов в очень небольшой степени зависит от повивальной бабки. Это зависит в первую очередь и главным образом от организма роженицы, от условий, в которых она жила и развивалась в период беременности, от наследственности и многих других факторов.

В образном примере Маркса роженица — это само общество с его экономической и социально-политической структурой, с его историческими традициями. Именно общество, пользуясь, когда это необходимо, услугами «повивальной бабки» — принуждением, производит на свет социализм.

Заметим, что теория Маркса создавалась прежде всего в борьбе против преувеличения роли и возможностей насилия, принуждения, волевого начала в историческом процессе. В тот период в социологии господствовало представление о том, что определяющим фактором общественной жизни является деятельность государей, героев, политических вождей — словом, деятельность власть имущих, которые по своему усмотрению могут повернуть историческое развитие в любую сторону. (А не эти ли представления сейчас пропагандируются в Китае, где культ Мао и «всесилие вождя» выдаются за двигатель прогресса?) В борьбе против подобных представлений Маркс и Энгельс выработали материалистическое понимание истории, определяющим моментом которого в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни.

Маркс и Энгельс доказали, что экономика — это основа, базис, который определяет надстройку: политические формы классовой борьбы и ее результаты, государство и право, политические и философские теории, религиозные воззрения и т. д. «Представление, будто громкие политические деяния есть решающее в истории,— писал Ф. Энгельс,— является столь же древним, как и сама историография... насилие есть только средство, целью же является, напротив, экономическая выгода. Насколько цель «фундаментальнее» средства, применяемого для ее достижения, настолько же экономическая сторона отношений является в истории более фундаментальной, чем сторона политическая»[32]. «Таким образом,— продолжал Энгельс,— и здесь ясно как день, что «искать первичное в непосредственном политическом насилии, а не в косвенной экономической силе» — невозможно. Как раз наоборот. В самом деле, что оказалось «первичным» в самом насилии? Экономическая мощь, обладание мощными средствами крупной промышленности» [33].

И ничего общего с марксизмом не имеет попытка связывать прежде всего или главным образом с насилием, а тем более только с насилием надежды на революционное переустройство общества и создание новой экономической и социальной системы, отвечающей интересам рабочего класса и всех трудящихся. Но именно этим грешат Мао Цзэ-дун и его приспешники.

Роль принуждения различна на разных этапах социалистической революции, социалистического строительства и в различной общественно-политической ситуации. Степень и форма принуждения, направленные против реакционной буржуазии, могут быть весьма различны в зависимости от силы ее сопротивления. В период борьбы за власть революционное насилие может сыграть решающую роль, если нет другого способа завоевать диктатуру пролетариата, защитить ее.

Именно так произошло в нашей стране, где русская буржуазия, опираясь на поддержку международного капитала, оказала бешеное сопротивление рабочему классу. В борьбе за диктатуру пролетариата российским коммунистам пришлось отказаться от надежды завоевать власть мирным путем и прибегнуть к революционному восстанию. В условиях ожесточенной внутренней классовой борьбы, в условиях капиталистического окружения насилие в отношении буржуазии не могло не принять более резких форм, чем этого хотелось бы коммунистам. Так, например, в период гражданской войны на террор контрреволюции Советская власть ответила красным террором. Это была целиком вынужденная мера. После революции Советская власть не закрыла даже буржуазных газет. О терроре тогда не было и речи. Не только многие министры Керенского, но и воевавший против Советской власти генерал Краснов были освобождены из-под ареста. Лишь после того как эксплуататоры стали развертывать и активизировать свое сопротивление, социалистическому государству пришлось прибегнуть к его систематическому подавлению вплоть до террора. Это было ответом пролетариата на заговор внутренней контрреволюции, объединившейся с реакционными силами империализма с целью восстановления власти эксплуататоров в России.

Иначе, чем в СССР, сложилась обстановка в европейских социалистических странах. Опираясь на антифашистское и демократическое движение народа, на мощную поддержку Советского Союза, рабочий класс в ряде стран сумел добиться победы на путях мирного развития социалистической революции; здесь рабочему классу удалось избежать гражданской войны и чрезвычайных методов подавления буржуазии.

Итак, повторяем, принципиальное признание необходимости принуждения в отношении классовых врагов пролетариата, когда это диктуется условиями,— такова общая позиция всех марксистов-ленинцев. В этом коренное отличие коммунистов от реформистов. Исторический опыт борьбы за социализм в нашей стране, как и в других социалистических странах, подтвердил, что перестройка общества на принципах социализма не может обойтись без принуждения. Но роль, объективное содержание, масштабы и формы принуждения не могут не меняться с изменением социальных условий.

Одно дело — использование социалистическим государством методов принуждения в период гражданской войны по отношению к классовым врагам, выступающим с оружием в руках против народной власти. Иное дело — использование экономических и иных форм принуждения против эксплуататорских классов и их остатков в переходный период от капитализма к социализму. И совершенно новая обстановка возникает после победы социализма, когда эксплуататорские классы ликвидированы и общество состоит из дружественных классов. Принуждение, которое было направлено прежде всего против целых классов, их организаций, в условиях социализма постепенно теряет свой классовый характер внутри общества, оно обращается не против тех или иных классов, а против отдельных нарушений законов и норм социалистического государства. В соответствии с этим меняются формы, методы и масштабы деятельности государства.

Что же касается маоизма, то он видит в насилии не только способ завоевания власти, удержания и закрепления этой власти, но и универсальное средство для решения социальных, экономических и иных задач в ходе строительства социализма и коммунизма.