Мартин-Плейс

52

День начинал клониться к вечеру. Красное солнце лениво замерло между двумя грядами тяжелых туч, и Мартин-Плейс купалась в золотом свете. Один луч скользнул сквозь высокое янтарное окно и заиграл на крышках столов, на клавишах пишущих машинок, на золоченых прутьях клетки кассира, на полированном граните колонн.

Дэнни поглядел на часы. Еще полчаса. Он вновь принялся рассеянно складывать цифры — теперь ему так же не удавалось сосредоточиться, как и убедить себя, что все еще изменится и он продолжит с того места, где остановился. Но где он остановился? Не было никакой определенной точки — просто постепенно накапливались разрозненные впечатления, оставляя тошнотворное ощущение бесцельности и бесполезности любого усилия. С того достопамятного дня, когда ушел Слоун, атмосфера в «Национальном страховании» все ухудшалась. Он правильно сделал, что ушел сам, думал Дэнни, его все равно уволили бы одним из первых. «Режим экономии» — вот как это было названо. Но и оставшимся продолжало грозить увольнение.

Ноги Дэнни затекли — он вытянул их под столом и огляделся. В зале было тихо. И не только потому, что теперь тут работало меньше людей, но и из-за этой вечной угрозы. Он никак не мог свыкнуться с этим вездесущим, всепроникающим страхом. Страх просачивался из города и прятался под столами, по углам, а главное — в молчании. Зарождался он и внутри этих стен, в кабинетах администрации, еще более недоступных и зловеще-таинственных, чем прежде. Он окутывал его душу промозглым туманом, и из этого ощущения возникли слова:

Из «Лунного пейзажа». Какой-то редактор сделал приписку к печатному бланку с отказом: «Попробуйте писать на менее мрачные темы. По нашему мнению, сейчас требуется оптимизм».

Он разглядывал кляксу на своей промокашке. «Национальное страхование» съежилось до размеров письменного стола, чернильницы, ручки, линейки, стопки промокательной бумаги и нескольких счетных книг. Сознание, что тебе ничего не грозит, перерастало в убеждение, что ты находишься под опекой тупой и злой силы и все больше и больше начинаешь покоряться ее требованиям. Господи, какая духота! Просто дышать нечем. Он взял ручку и начал медленно вертеть ее в пальцах, не в силах отделить себя от решений, уже принятых в высших сферах «Национального страхования», и тех, которые еще будут приняты. Решений, никому не известных. Как и его будущее. Всю свою жизнь он стремился обрести гармонию мысли и действий, ощущение единства с той работой, которую он выполняет. И вот теперь его работа свелась вот к этой книге на столе перед ним. Даже само здание, казалось, обособилось от всего мира, стало центром секретных махинаций за закрытыми дверями.

Неожиданно рядом раздался голос:

— Вам платят не за то, чтобы вы мечтали в рабочие часы. Давай, давай не ленись! — Салливен, усевшись на угол стола, продолжал с иронической прямолинейностью: — Ну как, приятно иметь верную работку?

Уклоняясь от ответа, Дэнни сказал:

— Что это ты? Разве твоя работа так уж ненадежна?

Их отношения приняли характер сдержанной вражды, словно они заключили договор о ненападении, и это была первая попытка сближения, предпринятая с того дня, как Томми учил его «специализироваться».

— Ненадежная? — Томми испустил глухой смешок. — Я могу сохранять ее хоть до скончания века. Им-то что? Я ведь получаю только комиссионные.

— Но разве ты не говоришь клиентам, что тебя уволят, если ты не сумеешь продать полиса?

Губы Томми искривились.

— Этот номер больше не проходит. Мне очень неприятно это говорить, но ты, оказывается, злопамятный! — Он наклонился поближе. — А вот не поделишься ли ты с нами сведениями относительно взысканий по закладным? Ты что-нибудь слышал?

— То же, что и все. Ты спрашивал Росса?

— «Лучше обратитесь к мистеру Льюкасу, — говорит он. — А мне известно не больше, чем вам!» У меня от бухгалтеров родимчик делается. Всегда стараются спихнуть ответственность на кого-нибудь другого. А уж к Льюкасу я не обращусь ни за какие коврижки. У меня от одного его вида мурашки по коже бегают.

— Ну, а почему бы тебе не поговорить с Рокуэллом?

— А может быть, прямо уж с английским королем? — огрызнулся Салливен. — Они все хитры, как крысы на помойке. Одно выгодное предприятие выдохлось, так сразу затевают другое. Хотел бы я знать, что они делают с деньгами, которые сейчас лопатами гребут. Основывают фонд для держателей полисов, оставшихся без работы? Ха! Рокуэллу пора написать другую книжицу. От доброго имени фирмы не осталось ни шиша.

Дэнни покосился на него.

— Следующую книгу должен написать Льюкас. Ему, по-видимому, лучше всех известно, что сейчас происходит и почему. А если копнуть поглубже, то все это — его работа.

Салливен не ожидал ничего подобного и растерянно поглядел на него, ища подвоха. Потом он сказал:

— Что ты заедаешься?

— То есть как заедаюсь?

Томми поскреб затылок.

— Странный ты парень. От того, что они набивают карманы чужими деньгами, тебе же лучше: без работы не останешься. А ты язык распускаешь. Послушай моего совета: если хочешь усидеть на своем месте — помалкивай. — Он резко взмахнул рукой. — Ни гугу. А я думал, ты сам знаешь, — добавил он коротко. — Это все знают.

Когда он ушел, Дэнни начал прибирать на столе. Неуверенность Томми только еще больше подчеркнула надежность его собственного положения. Еще пять-шесть лет, и он уже будет каждое утро притворять дверь собственного кабинета — мистер О’Рурк, благоразумный и еще очень молодой старший бухгалтер в хорошем костюме, владелец собственной квартиры, автомобиля и будущего, не вызывающего сомнений. Не вызывающего — у кого? У него и у «Национального страхования». Он уже начал главу, в которой предаст себя ради того, что превратит его в почтенного и преуспевающего члена общества. Он получит то, к чему стремился Риджби, то, что уже получили Росс, Фиск и Льюкас.

Когда он шел в умывальную, его подозвал Дент.

— Мне надо с тобой поговорить, Дэнни. Подожди, пока остальные уйдут.

Первый выстрел, думал Дэнни, вытирая лицо. Он не слишком винил Дента. Но и не испытывал к нему ни малейшей симпатии. Дент назвал недавние увольнения «уборкой сухостоя». А теперь каждый обязан работать в полную силу. Блюдолиз Дент.

Денту не очень-то хотелось делать замечание О’Рурку, любимчику Льюкаса, и, когда Дэнни подошел к нему, он не сразу перешел к делу. Он начал издалека: ему хотелось бы выяснить кое-какие детали. С записями произошла какая-то задержка, верно?

Таким же рассудительным тоном Дэнни ответил:

— Отстают на три дня.

— Это на тебя не похоже, верно?

— Да, Гарри, не похоже.

Старший клерк нахмурился. Он ждал оправданий, и эта насмешливая сдержанность сбила его с толку и рассердила.

— Ну так вот, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что сейчас те, кто хочет удержаться на работе, должны быть особенно старательными. Сейчас клерки идут по шиллингу за дюжину. Лучше задержись как-нибудь после пяти и приведи все в порядок.

Этот мягкий выговор только усилил глухое раздражение Дэнни, но он удержался и не затеял спора. Он сам чертил собственное будущее, и созданная им схема была недоступна пониманию Дента, который жил под гнетом страха и уже совсем извелся.

— Ладно, Гарри, — сказал он, вставая. — Положись на меня. Всего хорошего.

Дент глядел ему вслед и почесывал в затылке. И чего он задается? Молодой парень, делает карьеру — и на тебе. Самый молодой кандидат в административном списке — и вдруг начинает работать спустя рукава. Ну конечно, почему бы и не укусить руку, которая тебя кормит! Беда только в том, что другую такую руку ты потом не скоро найдешь. Он покачал головой и полез в ящик за полотенцем. Теперь он всегда уходил последним. Как старик Риджби, подумал он. Да ведь жить-то надо. Ему еще чертовски повезло.

Выйдя на Мартин-Плейс, Дэнни решил, что вечер обещает быть ясным и теплым. И прекрасно. Сегодня он пойдет куда-нибудь с Морин. Раза два в неделю он водил ее туда, куда ей хотелось пойти. А она всему предпочитала развлечения, от которых «дух захватывало», чтобы можно было похохотать, повизжать и повздыхать.

— До чего здорово было сегодня, Дэнни! Я люблю Луна-парк. Фонари такие яркие, и все время что-то новое!

— Блеск, Морин, верно? «Большой ковш» — просто потрясно.

— Ага! Когда летишь вниз, все внутренности прямо куда-то деваются. Зззуммм! — Она взмахнула рукой.

— Раза два я их тоже чуть не потерял. Но потом прикинул, как они будут выглядеть на шее соседа впереди, и удержался.

Морин хохотала до слез.

— До чего ты здорово остришь, Дэнни! Как-то это у тебя по-особенному получается.

Он нравился ей и нуждался в ней. Ясный теплый вечер означал укромный уголок в темноте и панацею от «захватывающих дух» развлечений, которые ему приходилось терпеть, и от тоски по тем радостям, которых он лишился. Из его попытки стать Пигмалионом ничего не вышло, и у них с Морин продолжались те отношения, которые завязались в тот вечер, когда они познакомились в дансинге «Альберт». Однако последнее время Дэнни начинало казаться, что это скоро кончится. Причиной были две фразы Морин:

«Может быть, сходим, куда тебе хочется, Дэнни?» и «Давай сегодня просто погуляем и поговорим».

За этой покладистостью таилось желание стать ему ближе, и оба раза он отшучивался, пока она не передумывала. Луна-парк, «Поплавок», «Альберт», «Тиволи», «Хеймаркет» были их привычными убежищами, а ее радостные глаза и пронзительный голос составляли неотъемлемую часть той метаморфозы, которая все дальше загоняла его на сухой, готовый обломиться сук.

Он стал больше писать. И для него все важнее становился мир, возникавший в творческой части его сознания только для того, чтобы остаться погребенным в папке, запертой в одном из ящиков его стола. Этот мир принадлежал только ему. Он был не в силах ни продать его, ни обменять, ни отдать.

Когда он шел по Каслри-стрит, у тротуара притормозила, машина и раздался громкий голос:

— Э-эй! Еще не забыл меня? Арта Слоуна?

Дэнни остановился, и из сверкающей машины вылез Слоун.

— Как живешь? — Пожав ему руку, Арти повернулся к автомобилю. — Ну, что скажешь? «Трайомф-глория». Загляни-ка внутрь. И полный набор инструментов.

Дэнни доставил ему это удовольствие.

— Выглядит очень мило. Повезло в лотерее?

Слоун рассмеялся.

— Зайдем в клуб, выпьем. Да забудь ты про время, — добавил он, когда Дэнни взглянул на часы. — Оно осталось в «Страховании». Ну, давай!

Они вошли в обшитый дубовыми панелями зал, просторный, с прекрасным ковром и удобными кожаными креслами. Фотографии призовых скакунов в рамочках и портрет короля придавали ему оттенок уютной консервативности.

Арти вразвалку направился к бару.

— Что выпьешь?

— То же, что и ты, спасибо.

— Пару светлого, Джордж, — сказал Арти и бросил на стойку фунтовую бумажку. Пока Джордж наливал пиво, Слоун нагнулся к нему и шепнул: — На вечер субботы — Рубин Боба. Абсолютно.

— Спасибо, мистер Слоун, — Джордж вытер стойку и поставил на нее бокалы. Арти обернулся к Дэнни.

— Ты первый из этой дыры, кого я встретил с тех пор, как… ушел. — Он расплылся в улыбке. — Гарри Дент все еще торчит за столом старика Риджби?

Дэнни кивнул.

— И многих выкинули?

— Дент говорит: убираем сухостой.

— Да, на старину Гарри это похоже. А как твои делишки?

— Ничего. А ты чем занимаешься?

— Собачками, — Арти засмеялся. — У меня теперь свое место в Гарольд-парке. И мы переехали на другую квартиру. Жене давно хотелось, чтоб мы жили на верхнем этаже. Вечером оттуда видно, как весь город зажигает огни. Новая мебель, высший класс. Но мое нынешнее дело — это только начало. Я сейчас веду переговоры о месте в Рэндуике. В Гарольд-парке — так, орешки, — он закурил я самодовольно привалился к стойке. — Но побольше, чем мне удавалось вытрясти из «Национального страхования».

— Ты всегда говорил, что уйдешь, — заметил Дэнни. — А когда ушел, кое-кого это удивило. Особенно Гарри Дента.

Слоун истолковал это как дань восхищения и почти замурлыкал:

— Это заведение — дыра и больше ничего; выбирайся-ка оттуда поскорей. Послушай моего совета. Займись чем-нибудь стоящим («вот как я», — казалось, добавил он, бросая окурок в пепельницу). А как поживает классная девочка, с которой ты гулял?

— Она в Англии, — сказал Дэнни.

Слоун многозначительно кивнул.

— А что я тебе говорил? Арт Слоун знает баб. Эта кончит тем, что подцепит миллиончик с титулом. А что поделывает этот прыщ Салливен?

И, услышав ответ Дэнни, сказал философски:

— Поставил не на ту лошадь, а? Скажи ему, что зря он не послушал Арта Слоуна. В таком заведении, как высоко ни залезешь, все равно найдется кто-нибудь повыше. А ты — только колесико в машине. Я всегда говорил, что деньги можно заработать только выгодной комбинацией, а для этого нужны мозги в голове. Ну, ты-то всегда любил сидеть над книгами. Все еще учишься?

— Скоро должен получить диплом.

— Что ж, это не вредно, — согласился его собеседник. — Только чтобы он не связал тебя по рукам и ногам. Прямо не знаю, как это я там высиживал, — сказал он задумчиво. — Тюрьма, да и только. — Он обвел зал хозяйским взглядом. — Я тут делаю неплохие дела, а прихожу и ухожу, когда вздумается. И никакой паршивый клерк не стоит у тебя над душой. Черт! До чего тошно было смотреть на них — на тех, кто воображает о себе невесть что, вроде Росса или Фиска! Строят из себя начальников и пыжатся. Ха! Да правление им в морду наплюет, а они даже не утрутся и еще спасибо скажут. — Его глаза загорелись. — А тут меня уважают. Я тут человек известный. Ну, и чувствую себя здесь на месте — ведь человеку всегда уважение нужно.

Дэнни кивнул. Все это было правдой — Арт Слоун нашел свое призвание и расцвел пышным цветом. Он поставил пустой бокал на стойку.

— Дернем по второму? — спросил Слоун.

Дэнни поглядел на часы.

— Нет, мне пора. Спасибо.

— Погоди-ка, — остановил его Слоун. — Ты здоров считать. Когда я обзаведусь местом в Рэндуике, у меня, пожалуй, нашлась бы для тебя счетная работка. Ну, вроде как приработок.

— Пожалуй, я не откажусь.

— Но это еще месяца через два-три, не раньше. Зайди сюда, оставь записку, мне передадут. Или позвони мне домой. — Он вытащил из бумажника карточку и протянул Дэнни. — Номер телефона вот здесь.

— Спасибо, — сказал Дэнни, испытывая щемящее уныние. — Ну, я пошел.

Они обменялись рукопожатием.

— До скорого, — сказал Арти. — Желаю удачи.

Дома на буфете лежало адресованное ему письмо, и он взял его с собой наверх. Через пять месяцев… Вскрыв конверт, он начал читать и слышал голос, словно раздавшийся рядом. И чувствовал ее присутствие, словно она была в комнате.

И дальше все с той же непринужденной словоохотливостью. Она пишет для «Городских разговоров» — одного из отделов в журнале лорда Хэвишема «Британия», ее фотография дважды появлялась в иллюстрированном еженедельнике светских новостей, она гостила в поместье леди Вулно, посещает все премьеры и постоянно вращается в таком изысканном обществе, что способна теперь учуять голубую кровь не меньше чем за милю. Она упомянула о его стихах, поинтересовалась его сердечными делами и попросила передать привет всей каторжной команде. «Смеха и поцелуев. Пола».

Письмо словно пришло с другой планеты, обычаи которой не имели ничего общего с обычаями Токстет-роуд и Мартин-Плейс. Оно было непереводимо на язык его собственной жизни и все же заключало квинтэссенцию той Полы, которую он знал. Он вспоминал их единственный год, и память ярко расцвечивала самые незначительные события. Любой пустячный случай — как, например, когда на пароме ее шляпу сдуло в воду или когда она убедила рулевого на глиссере уступить ей штурвал и они сели на мель, — все воскрешало незабываемую радость и сны наяву, в которых он мог затеряться еще и теперь. Ее задорное остроумие, жизнерадостность, серьезный интерес к хорошим книгам, бунт против монотонной работы, минуты внезапной нежности, взрывы отчаяния, когда статья не клеилась, и ликование, когда дело налаживалось, — все это было увертюрой к ее бегству отсюда, к этому письму из иной страны, из иного мира. Но он чувствовал, что и там она не устроится прочно — ни там и нигде.» Для Полы жизнь всегда будет бесконечной праздничной процессией, карнавалом масок, по которому вечно будет томиться какая-то часть его души.

Сложив письмо, он сунул его в карман. Этот вечер он проведет в невидимом обществе. И будет смех. И поцелуи.