Матрос с «Бремена»

Клубничное мороженое с газировкой

Эдди Барнс печально глядел на пики высоких Адирондакских гор, которые, казалось, стали коричневыми под лучами жаркого летнего полуденного солнца. Слушая, как его брат Лоуренс разрабатывает пальцы на клавиатуре фортепиано, — раз-два-три-четыре-пять, — раз-два-три-четыре-пять, — он ужасно скучал по Нью-Йорку. Лежа на животе в высокой траве на лужайке перед домом, старательно облупливал обгоревший на солнце нос, мрачно уставившись на ошалевшего от жары кузнечика, что качался как на качелях на пожухлой былинке перед самым его носом; равнодушно протянув руку, поймал его.

— Гони-ка мед! — приказал вяло. — Гони мед, или тебе крышка…

Кузнечик сжался и лежал в его кулаке неподвижно, — видно, сейчас ему наплевать и на жизнь, и на смерть.

Эдди с отвращением отбросил зеленое насекомое в сторону. Кузнечик, будто не веря в свое освобождение, едва шевелясь полетел вперед, сделал круг — и вдруг устремился к той самой, излюбленной порыжевшей былинке, снова на нее опустился, потом повис на ней, раскачиваясь на легком, нежном ветру — опять перед самым носом Эдди. Эдди с тоскливым видом перевернулся на спину и уставился в высокое голубое небо…

Деревня! Ну для чего люди вообще сюда ездят… Что сейчас творится в Нью-Йорке: сколько шума и движения на бурлящих, нарядных улицах, выставляющих напоказ свое богатство; сколько неожиданных, веселых приключений; сколько можно проявить отчаянной, такой сладостной для души отваги, бегая между несущимися грузовиками, трамваями, детскими колясками…

Сколько там раздается радостных, сиплых звуков; сколько легкого, как ветерок, смеха у маленького, выкрашенного в красную краску магазинчика, где продают лимонный лед по три цента за двойную порцию — самое привычное угощение для мужчины в пятнадцать лет.

Эдди огляделся вокруг, снова перевел угрюмый взор на эти молчаливые, вечные гранитные горы. Ну что здесь хорошего — одни птицы и деревья, вот и все. Вздохнув, он поднялся с земли, неохотно расставаясь с такими приятными мыслями о где-то существующем далеком наслаждении, подошел к окну: Лоуренс, увлеченный своим занятием, все барабанил пальцами по фортепиано — раз-два-три-четыре-пять…

— Лоур-р-ренс! — позвал Эдди, — утроенная буква «эр» у него звучала как жуткое урчание в носоглотке. — Ну до чего же ты противный.

Лоуренс даже не поднял головы; пальцы тринадцатилетнего музыканта, по-детски пухлые, еще неуверенно находили правильные ноты — раз-два-три-четыре-пять… У него есть музыкальный талант, — уверенный в этом, мальчик всячески его лелеял: в один прекрасный день рабочие сцены выкатят на сцену Карнеги-холл громадный рояль; с важным видом он выйдет, отвесит слушателям вежливый поклон под взрыв аплодисментов и, отбросив элегантным жестом фалды черного фрака, сядет за инструмент и заиграет так здорово, что публика, и мужчины и женщины, — все будут плакать и смеяться, вспоминая свою первую любовь… А пока его пальцы бегают вниз и вверх по клавиатуре, добиваясь проворности, необходимой для великого дня в будущем…

Эдди надоело глазеть на брата — совсем помешался на своих упражнениях, — и он, вздохнув, побрел к углу дома: там полусонная ворона лениво склевывала семена редиски, — Эдди их три дня назад собственноручно высадил, просто от одолевшей его скуки. Швырнул в нее камнем, — она, даже не пискнув, взлетела и уселась на ветку дуба, ожидая, когда человек уйдет восвояси. Он поднял второй камень и запустил в птицу — та спокойно перелетела на другую ветку. Тут уж он начал заводиться — бросил кривую, толстую палку. Ворона проигнорировала и этот бросок. Разбежавшись и оторвав от земли одну ногу, точно как в кино Карл Хаббел, он с шипящим свистом, словно из пращи, выпустил третий камень по вороне — до нее не больше трех футов. Не проявляя никаких признаков нервозности, птица проковыляла по ветке дюймов шесть. Теперь уже в стиле Диззи Дина он со страшной скоростью запулил еще один камень — чудовищный бросок, но ворона даже головки не повернула. А ведь он выстрелил с такой потрясающей скоростью! Тогда Эдди нашел увесистый кругляш — то, что нужно, — и, как делают актеры-профессионалы, старательно вытер о задний карман брюк. Бросил осторожный взгляд через плечо — достаточно ли близко дичь. И вот он — как Хаббел, Дин, Мунго Феллер, Фаррелл Варнеки, Гомес Барнс1,- разбежавшись и подняв одну ногу, засветил по цели изо всех сил… Ворона лениво вспорхнула с ветки и, к великому его сожалению, улетела прочь.

Эдди вернулся к грядке, ногой отшвырнул мягкую свежевырытую землю. Посаженные им семена редиски лежали на месте, с ними ничего не произошло. Потрескавшиеся, непроклюнувшиеся, без признаков жизненной активности: ни всходов, ни корней, ни редисок — ничего! Стоит ли вообще в таком случае заниматься фермерством? Пакетик с семенами обошелся ему в дайм. Ну и что с ними в результате станет? Просто склюют вороны. А ведь он мог истратить свой дайм на что-нибудь другое, более приятное. Тем более что сегодня у него свидание.

— У меня сегодня свидание! — громко объявил он, смакуя вкус этих слов, и пошел к тенистой беседке, увитой виноградными листьями.

Нужно обо всем как следует подумать — здесь, на скамейке, под прохладными, ровными листьями. У него еще никогда в жизни не было свидания. В кармане тридцать пять центов — такой суммы вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя стесненным с девочкой. Но если бы не эти треклятые семена редиски, у него было бы капитала ровно сорок пять центов, а с такими деньгами никакая случайность не грозит.

— Черт бы побрал эту ворону! — в сердцах выругался он, вспоминая черную головку наглой птицы, набивающей желудок его семенами.

Сколько раз он мучительно рассуждал: как бы устроить себе свидание? Теперь-то знает, как это делается. Все произошло совершенно случайно. Подплываешь к девочке, лежащей на мелкой воде озера на резиновом матрасике, долго смотришь на ее пухлые щечки, на голубой купальник; а она вполне серьезно глядит на тебя своими голубыми глазами, и ты стоишь перед ней, и с тебя скатывается ручейками вода; на твоей груди пока еще нет волос. Ты стоишь и вдруг, неожиданно задаешь ей такой вопрос:

— Как насчет завтрашнего вечера, ты свободна?

Ты и сам точно не знаешь, что тебе от нее нужно, но она быстро соображает и отвечает:

— Почему бы и нет, Эдди? Скажем, в восемь. Тебя устраивает?

Кивнув ей, снова ныряешь в озеро — и все дела.

Вот только эти проклятые семена редиски, корм для подлой вороны, этот лишний дайм… Из дома вышел Лоуренс, бережно засунув пальцы в карманы аккуратных, чистых шорт цвета хаки; на нем белая рубашка. Он сел на скамейку рядом с Эдди, сказал:

— Как хочется клубничного мороженого с газировкой!

— У тебя есть деньги? — сразу встрепенулся Эдди — замаячила надежда.

Лоуренс покачал головой.

— Значит, никакого мороженого с газировкой! — резюмировал Эдди.

Лоуренс с серьезным, озадаченным видом вторично кивнул.

— А у тебя есть?

— Кое-что имеется, — расплывчато ответил Эдди.

Сорвал виноградный лист, разорвал на две части и, подняв их кверху, стал критически разглядывать. Лоуренс молчал, но Эдди чувствовал, как нагнетается, крепнет атмосфера возле беседки — так набирает соки растущий виноградный лист.

— Я скопил кое-какие деньги, — хрипло сообщил Эдди. — Понимаешь, у меня сегодня свидание; есть тридцать пять центов. Но откуда мне знать, а вдруг она попросит купить ей банановый сплит*?

Лоуренс понимающе кивнул, но печаль крутой волной окатила его лицо.

Сидели молча, прислушиваясь к шороху виноградных листьев; обоим было не по себе.

— Все это время, пока занимался музыкой, — заговорил наконец Лоуренс, — я только и думал о клубничном мороженом с газировкой…

Эдди резко поднялся.

— Ладно, пошли отсюда. К озеру. Может, там что-нибудь происходит.

Через поле зашагали к озеру; никто из них не произносил ни слова. Лоуренс машинально сгибал и разгибал пальцы.

— Да прекрати ты болтать своими пальцами! Ну хотя бы сегодня! Прошу тебя, хоть сегодня!

— Но такое упражнение полезно — пальцы становятся мягче, подвижнее.

— А меня оно раздражает.

— Ладно, — смиренно согласился Лоуренс, — больше не буду.

Двинулись дальше. Лоуренс едва доставал Эдди до подбородка; куда более хрупкого телосложения, гораздо опрятнее, с волосами цвета темно-красного дерева, высоким, розоватым детским лбом. Он что-то тихонько насвистывал. Эдди прислушивался, стараясь не показывать невольного уважения к брату.

— Неплохо у тебя получается, — сдержанно похвалил он. — Недурно свистишь.

— Это из Второго концерта Брамса. Совсем нетрудно.

— Нет, ты мне все-таки надоедаешь! — по инерции выпалил Эдди. — Вот наказание!

На озере не оказалось ни души. Его ровная, без ряби поверхность — наполненная до краев голубая чашка — простиралась до самого леса на той стороне.

— Никого… — Эдди глядел на сухой, неподвижный плотик, стоявший на приколе на мелководье. — Разве плохо? Сколько же здесь все время торчит народу! — Глаза его шарили по всему озеру, не пропуская ни одного самого дальнего затона, ни одной бухточки.

— Не хочешь покататься на лодке по этому древнему озеру? — спросил Эдди.

— А где мы ее возьмем? — вполне резонно возразил Лоуренс.

— Я тебя об этом не спрашиваю. Я спрашиваю: не хочешь ли покататься на лодке, погрести?

— Конечно, хотелось бы, если бы у нас…

— Заткнись! — велел Эдди; взял брата за руку и повел через высокую, густую траву к воде.

Там на песке лежала старая лодка — плоскодонка; красная краска с нее кое-где облупилась и поблекла от солнца и штормов; волны набегали на корму.

— Прыгай! — приказал командирским тоном Эдди. — Прыгай, коли тебе говорят!

— Но ведь это не наша лодка!

— Так ты хочешь покататься на лодке, погрести? Или нет?

— Да, но…

— Тогда прыгай!

Лоуренс аккуратно снял ботинки с носками. Эдди оттащил лодку подальше в воду.

— Ну, прыгай! — повторил он свой приказ.

Лоуренс прыгнул. Лодка заскользила по замершей в штиле воде. Эдди искусно орудовал веслами, особенно когда вышли из зоны водорослей.

— Совсем неплохо, а, что скажешь? — Он налегал на весла.

— Хорошо-о… очень… Тихо здесь как…

— А-а-а… — отмахнулся Эдди, оторвав руку от весла, — ты и здесь говоришь как пианист.

Вскоре он устал грести и бросил весла. Лодку теперь подгонял только ветерок. Эдди лежал на баке на спине, думая о сегодняшнем вечере, о своем свидании; пальцы его бороздили поверхность притихшего озера, оставляя пузырящийся след; он был в эту минуту счастлив.

— Увидели бы меня те, со Сто семьдесят третьей улицы, — проговорил он с важным видом. — Посмотрели бы, как я гребу на этой старушке лодке.

— Как было бы хорошо, просто отлично, — Лоуренс вытащил ноги из лужи, все шире разливающейся по дну лодки, — представляешь? Причаливаем, выходим из лодки — и у нас в руках клубничное мороженое с газировкой…

— Ты вообще можешь думать о чем-нибудь другом? Все талдычишь об одном и том же. И не надоело болтать?

— Не-ет, — откровенно признался Лоуренс, немного подумав.

— Ладно! Вот, бери весла и греби — это заставит тебя думать о чем-нибудь другом! — Эдди толкнул весла к брату.

Лоуренс взял их с опаской.

— Гребля не для моих рук… — Все же он старался, лодка шла быстро. — От нее пропадает эластичность пальцев.

— Лучше смотри, куда гребешь! — заорал, теряя терпение, Эдди. — Мы ходим по кругу! Какой, черт побери, в этом смысл?

— Но это не я, а лодка, — оправдывался Лоуренс, пытаясь исправить дело. — Что я могу поделать? Это она сама так плывет!

— Ну чего можно ожидать от пианиста? Кто ты такой? Пианист, одно слово. Ну-ка, давай мне весла!

С чувством облегчения Лоуренс послушался.

— Не виноват я, что она… кругами ходит. По-моему, у нее такая конструкция.

— А-а! Заткнись ты! — Эдди греб изо всех сил, свирепо. Лодка устремилась вперед, оставляя за кормой пенящийся след.

— Эй, там, на лодке! Э-эй! — донесся до них чей-то голос.

— Эдди, нас какой-то мужик зовет…

— Ну-ка, возвращайтесь немедленно, покуда я портки с вас не содрал и не всыпал по первое число! — надрывался какой-то мужчина на берегу. — Убирайтесь вон из моей лодки!

— Он кричит, чтобы мы убрались из его лодки, — перевел для Эдди Лоуренс. — Должно быть, это его лодка…

— Не может быть! — саркастически фыркнул Эдди и повернулся к тому, кто там, на берегу, неистово размахивал руками и орал.

— Ла-адно! — закричал ему Эдди. — Ла-адно! Сейчас верне-ем вашу ло-одку! Не раздева-айтесь!

Владелец лодки так и подпрыгивал от нетерпения.

— Головы вам сверну! — вопил он.

Лоуренс, нервничая, высморкался.

— Эдди, может, нам переплыть на тот берег и оттуда вернуться домой?

Эдди бросил на брата презрительный взгляд.

— Ты, я вижу, струсил?

— Нет, конечно, — после короткой паузы опроверг обвинение Лоуренс. — Но зачем нам с ним связываться?

Эдди молча, яростно греб; лодка неслась вовсю. Лоуренс то и дело искоса поглядывал на стремительно приближающуюся фигуру на берегу.

— Ты только посмотри, какой здоровяк, Эдди! — доложил Лоуренс. — Я никогда и не видел такого здоровенного! Да еще весь кипит от злости. Может, не надо было забираться в его лодку? Ему это, видно, не нравится — когда чужие люди… Эдди, слушаешь ты меня или нет?

Сделав последний, отчаянный героический рывок, Эдди вынес лодку на берег — раздался оглушительный треск скользящего по гальке днища.

— Бо-оже пра-аведный! — застонал мужчина. — Все, моей лодке конец!

— Мистер, да она в полном порядке, — попытался урезонить его Лоуренс. — Это просто галька, а днище не повреждено.

Тот, наклонившись, схватил Лоуренса одной рукой за шею и выволок на сушу. Это и в самом деле был очень крупный, крепко сбитый фермер, с выпирающими мускулами и густой, колючей бородой на двойном подбородке; толстые, волосатые ручищи его тряслись от гнева. Рядом стоял мальчик, — судя по виду, его сынок, — тоже злой-презлой.

— Ну-ка, дай ему как следует, па-ап! — нудно канючил он. — Отдубась, чтоб помнил!

Фермер отчаянно тряс Лоуренса, от приступа ярости почти лишившись дара речи.

— «Просто галька», говоришь? «В полном порядке»? — вопил он прямо в побледневшее лицо Лоуренса. — Я тебе покажу «днище не повреждено», я тебе покажу полный порядок!

Эдди вышел из лодки, сжимая в руках весло, готовый к самому худшему.

— Это несправедливо! — отбивался он. — Посмотрите, насколько вы больше его! Почему бы вам не ввязаться в драку с кем-нибудь вам под стать?

Сынок фермера, как и отец, все подпрыгивал от нетерпения и ярости.

— Я буду с ним драться, пап, я! Я такого же роста, как и он, такого же веса! Давай, парень, принимай боксерскую стойку!

Фермер поглядел сначала на сына, потом на Лоуренса.

— О'кей, — он медленно разжимал хватку. — Ну-ка, задай ему перцу, Натан!

Мальчишка подтолкнул Лоуренса.

— Пошли в лес, парень! — воинственно произнес он. — Там сведем счеты.

— Дай ему в глаз! — прошептал чуть слышно Эдди. — Дай ему в глаз, Лэрри, не бойся!

Лоуренс стоял неподвижно, опустив голову и разглядывая свои руки.

— Ну, так что же? — поинтересовался фермер.

Лоуренс все не спускал глаз со своих нежных мягких рук музыканта, то сжимая их в кулаки, то разжимая.

— Да он не хочет драться! — поддразнивал Натан Эдди. — Ему только нравится кататься на чужой лодке! А драться не желает!

— Нет, хочет и будет! — сурово процедил сквозь сжатые зубы Эдди. — Давай, Лэрри: один — в хайло, второй, короткий, — в глаз!

Брат его, однако, не двигался с места, все пребывал в нерешительности, думал, наверно, в эту минуту о Брамсе и Бетховене, о далеких пока для него больших, ярко освещенных концертных залах…

— Эй, послушайте, что с ним происходит, с этим парнем?! — заорал Натан. — Просто он трус, все городские — трусы, ежу ясно!

— Он не трус! — твердо возразил Эдди, хотя в глубине души отлично знал, что так оно и есть; подтолкнул коленями Лоуренса.

— Ну-ка, подними свою левую, Лэрри! Давай, Лэрри, подними левую, говорю тебе!

Оставаясь глухим к его требованиям, Лоуренс по-прежнему стоял навытяжку, руки по швам.

— Давай! Давай! Давай! — визжал Натан, подзуживая.

— Ну, будем драться или не будем? — задал вопрос фермер.

— Лэрри! — крикнул еще раз Эдди, и в голосе его чувствовалось отчаяние, накопившееся за все пятнадцать лет жизни.

Но и это не произвело никакого впечатления на Лоуренса. Тогда, нехотя повернувшись, старший брат зашагал в сторону дома.

— Он не будет драться! — остановившись, резко заявил Эдди и бросил, словно кость соседской собаке: — Пошли, ты!

Лоуренс не спеша наклонился, поднял с земли свои ботинки с носками и поплелся за братом.

— Минутку! — услыхал за своей спиной Эдди. Обернулся — к нему направляется фермер; подошел, схватил его своей громадной рукой за плечо, остановил.

— Нужно поговорить.

— О чем? — Голос Эдди прозвучал грустно, со скрытым легким вызовом. — Что вы хотите мне сказать?

— Видишь вон тот дом? — Фермер махнул рукой.

— Вижу, ну и что?

— Это мой дом, понял? Чтобы ты к нему и на пару шагов не приближался! Ясно?

— Ладно, ладно, — устало произнес Эдди, уже не ощущая уколов уязвленной гордости.

— Видишь вот эту лодку? — Фермер указывал на предмет, ставший причиной ссоры.

— Вижу, — ответил Эдди.

— Это моя лодка. Чтобы ты не смел больше к ней прикасаться или я вытрясу из тебя кишки! Ясно?

— Да, да, ясно. Не прикоснусь я к вашей вшивой лодке! — заверил он и снова позвал Лоуренса: — Пошли, ты!

— Трус! Трус! Трус! — орал во все горло, смешно подпрыгивая на берегу, Натан.

Так и не угомонился, пока они не отошли очень далеко, и все его завывания и оскорбления до них уже перестали доноситься. Братья молча шли через широкое поле; был уже поздний летний вечер, и в нос им бил терпкий, сладкий запах спелого клевера. Эдди шел впереди Лоуренса; лицо его исказилось мрачной гримасой, губы плотно сжались, он весь горел от стыда и горечи. Со всего маху наступал на цветущий клевер, топтал его, словно он ненавидел сейчас эту траву, хотел уничтожить — всю, вместе с корнями и землей, на которой она растет…

Покорно опустив голову, держа в руках свои ботинки, футах в десяти позади брата вяло плелся Лоуренс — точно по следам Эдди, четко отпечатывавшимся в рыхлой почве; волосы его, цвета темно-красного дерева, были, как всегда, мягкие и сухие.

— Трус, — цедил сквозь зубы Эдди довольно громко, чтобы этот негодяй, идущий за ним, отчетливо слышал его слова. — Трус! И это мой брат! Труслив как заяц! — все время удивленно повторял он. — На твоем месте я предпочел бы смерть такому позорному названию. Пусть кто-нибудь только осмелится назвать меня трусом! Нет, прежде ему придется вырезать у меня из груди сердце! Подумать только, и это мой брат! Труслив, как заяц! Один удар в глаз — и все! Только один! Только чтобы продемонстрировать им… А он стоит и трясется от страха как осиновый лист. И перед кем — перед пацаном в дырявых портках! Что вы — он ведь пианист! Лоур-р-ренс! Правильно поступают люди, когда называют тебя презрительно — Лоур-р-ренс. Больше мы с тобой не разговариваем. И не обращайся ко мне ни за чем до самой своей смерти! Лоур-р-ренс!

Погруженные в глубокую печаль, не дававшую выхода слезам, братья пришли домой, и теперь их разделяла дистанция не в десять футов, как там, на поле, а в миллионы миль.

Не оглядываясь по сторонам, Эдди прямиком последовал к садовой беседке и сел на скамейку. Лоуренс, посмотрев ему вслед, направился в дом. Лицо у него, как и прежде, было бледное как полотно, сосредоточенное.

На скамейке, низко опустив голову к жирному чернозему, Эдди кусал пальцы, чтобы не расплакаться. Но слезы все равно потекли горькими ручейками вниз по щекам, падая на черную, мягкую землю, приютившую корни виноградника.

— Эдди!

Эдди, вздрогнув, выпрямился, смахивая слезы руками. Перед ним стоял Лоуренс, старательно натягивая на маленькие руки замшевые перчатки.

— Эдди, — он старался не замечать слезы брата, — пойдем со мной!

Тихо, без слов Эдди поднялся со скамейки. Но грызущая его душу печаль вызвала новые слезы, и они навернулись на его влажных глазах. Высморкавшись, он пошел за братом; быстро нагнал его, и теперь они шли рядом через то же клеверное поле, шагая так осторожно, что по пути даже не задевали красно-пурпурные цветки.

Эдди резко постучал в дверь дома фермера — постучал трижды, — и в этом твердом, уверенном стуке будто раздавались победные звуки поющей трубы.

Дверь открыл Натан.

— Чего нужно? — с подозрением спросил он.

— Некоторое время назад, — официальным тоном начал Эдди, — ты предложил моему брату драться. Теперь он готов к бою.

Натан окинул взглядом Лоуренса: тот стоял прямо перед ним, выпрямившись во весь рост, с высоко поднятой головой; детские губы плотно сжаты в узкую линию, на руках, сжатых в кулаки, надеты перчатки.

— У него был шанс, — произнес Натан равнодушно.

Эдди не давал ему захлопнуть перед ними дверь.

— Не забывай — ты вызвал его, — вежливо напомнил он Натану.

— Тогда и надо было драться! — упрямо стоял на своем Натан. — У него был шанс.

— Послушай, — чуть не умоляюще продолжал Эдди, — ты тогда хотел драться.

— Так то тогда. Дай мне закрыть дверь!

— Нет, так не пойдет! — закричал в отчаянии Эдди. — Ты вызывал его, ты!

На пороге появился отец — фермер; выглянул с ничего не понимающим видом.

— Что здесь происходит?

— Некоторое время назад, — затараторил Эдди, — этот парень предложил драться вот этому парню, и вот мы явились, чтобы принять его вызов.

— Ну, что скажешь? — Фермер сурово глянул на сына.

— У него был шанс, — снова, надувшись, проворчал Натан.

— Натан не хочет драться! — заявил фермер Эдди. — Убирайтесь отсюда!

Лоуренс сделал шаг к Натану, посмотрел ему прямо в глаза, проговорил:

— Трус!

Фермер пинком вытолкнул сына из дома.

— Иди, дерись! — приказал он.

— Можно уладить наши счеты в лесу, — предложил Лоуренс.

— Не оставь от него и мокрого места, Лэрри! — напутствовал брата Эдди, когда оба соперника направились в лес.

Шагали рядом, соблюдая вежливую дистанцию ярдов в пять. Эдди молча наблюдал, как они скрылись за ближними деревьями.

Фермер тяжело опустился на крыльцо, вытащил пачку сигарет, предложил закурить Эдди:

— Не хочешь?

Эдди, бросив быстрый взгляд на пачку, вдруг неожиданно для себя взял сигарету.

— Благодарю вас.

Фермер закурил, поднес спичку Эдди, потом молча растянулся во весь рост, прижавшись спиной к столбу. Эдди нервно слизывал с губ крошки табака из своей первой в жизни сигареты.

— Садись, — пригласил фермер, — кто знает, как долго пацаны будут драться.

— Благодарю вас. — Эдди сел на крыльцо.

Затягивался он довольно лихо, медленно выпуская дым, как заядлый курильщик, — видно, дремал в нем скрытый природный талант к этому.

Молча оба смотрели на лес через клеверное поле, — за деревьями скрывалось поле битвы. Верхушки их чуть раскачивались на ветру, густые, синеватые вечерние тени поползли от толстых стволов с коричневатой корой, вытягиваясь по земле. Соколенок лениво скользил над полем, делал виражи, повинуясь ветру. Фермер беззлобно глядел на птицу.

— Как-нибудь доберусь я до этого сукина сына, — пообещал он.

— Что вы сказали? — Эдди старался разговаривать, не выпуская изо рта сигареты.

— Да я об этом малыше, о соколенке. Ты из города, что ли?

— Да, из города.

— Нравится жить в городе?

— Да нет, не очень.

Фермер задумчиво попыхивал сигаретой.

— Может, когда-нибудь и я стану жить в городе. Какой смысл жить в наши дни в деревне?

— Уж и не знаю. Здесь, в деревне, тоже очень хорошо. Много интересного можно рассказать о сельской местности.

Фермер кивнул, раздумывая над его словами; загасил сигарету, предложил Эдди:

— Еще по одной?

— Нет, благодарю вас, я еще эту не докурил.

— Послушай, — вдруг сказал фермер, — как думаешь, твой брат навешает тумаков моему пацану?

— Вполне возможно, — невозмутимо ответил Эдди. — Он очень крепкий, мой брат. У него по дюжине боев что ни месяц. Каждый его соперник возвращается домой наложив от страха в штаны. Вот, — Эдди дал полную волю фантазии, — помню, однажды Лэрри побил трех пацанов, одного за другим, за каких-то полчаса. Расквасил им всем носы — можете себе представить? За какие-то тридцать минут! У него ужасный удар левой: раз, два — и бац! Всегда целит только в нюхалку.

— Ну, носу моего Натана он особого вреда не причинит! — засмеялся фермер. — Как его ни обрабатывай — хуже не станет.

— Мой брат, знаете, ужасно талантлив! — Эдди, испытывающего родственную гордость за воина, сражающегося в лесу, понесло. — На фортепиано играет; очень хороший пианист. Вот вы бы его послушали…

— Ну, с таким парнем, — признал фермер, — моему Натану не справиться!

Вдруг из мрака, из-под густой листвы деревьев, вынырнули две фигурки и побрели рядом по еще облитому солнцем клеверному полю. Эдди и фермер поднялись. Через несколько минут уставшие драчуны подошли — руки у них расслабленно болтались по бокам.

Эдди вначале посмотрел на Натана: изо рта сочится кровь, на лбу красуется большая шишка, одно ухо сильно покраснело… Эдди, довольный, улыбнулся, — выходит, Натан все же дрался. Не торопясь приблизился к Лоуренсу. Тот двинулся к нему навстречу с высоко поднятой головой, но досталось этой голове, как видно, немало: волосы взлохмачены, один глаз заплыл, нос разбит, и из него еще капает кровь, — Лоуренс то и дело подхватывет капли и слизывает языком; воротник рубашки оторван, шорты перепачканы глиной; на коленках царапины и ссадины. Но в зрячем глазу сияют искорки — честности и неукротимого духа.

— Ну, идем домой, Эдди? — спросил Лоуренс.

— Конечно! — Эдди похлопал брата по спине и, повернувшись, помахал на прощание фермеру: — Пока!

— Пока! — отозвался фермер. — Понадобится вам моя лодка — берите, не спрашивайте! Катайтесь на здоровье!

— Спасибо. — Эдди подождал, пока противники, с самыми серьезными лицами, обменивались долгим, дружеским рукопожатием.

— До свидания! — попрощался Лоуренс. — Это был хороший бой.

— Да, неплохой, — откликнулся Натан.

Братья пошли рядом, снова через клеверное поле, — теперь по нему пробегали длинные тени. Половину пути преодолели без единого слова — молчание равных, сильных людей, умеющих общаться на языке, что куда убедительнее слов. Тишину нарушало лишь позвякивание монет в кармане у Эдди — тридцать пять центов. Вдруг Эдди внезапно остановил рукой Лоуренса.

— Знаешь, давай пойдем по этой дороге. — И кивнул головой в правую сторону.

— Но домой — по этой, Эдди.

— Знаю. Пошли в город — купим себе мороженого с газировкой. Клубничного мороженого с газировкой.