Матрос с «Бремена»

Возвращение в Канзас-Сити

Эрлайн, открыв дверь в спальню, тихо прошла между кроватями-«близнецами». В тихой комнате слышалось лишь легкое шуршание ее шелкового платья. Шторы были опущены, и острые, тонкие лучи запоздалого полуденного солнца проникали лишь в одном или двух местах — через щели оконных рам. Эрлайн смотрела на спящего под двумя одеялами мужа. Его типичное, помятое лицо боксера, с разбитым носом, мирно покоилось на мягкой подушке, а волосы скучерявились, как у мальчишки, и он негромко похрапывал, так как дышал только через полуоткрытый рот; на лбу у него выступили крупные капли пота. Эдди всегда потел — в любое время года, везде, в любом месте. Но сейчас, заметив на нем привычный пот, Эрлайн вдруг почувствовала, что это ее раздражает.

Она стояла над ним, разглядывая его безмятежное лицо, по которому прошлась не одна кожаная перчатка. Присела на соседнюю кровать, все не отрывая взгляда от спящего Эдди. Вытащив из кармана носовой платок, поднесла его к глазам: сухие; подергала носом — и слезы как по заказу полились. С минуту она плакала тихо, почти неслышно, но вдруг разразилась обильными слезами и громкими рыданиями, дав себе волю.

Эдди зашевелился в кровати и, закрыв рот, повернулся на бок.

— Боже мой, — рыдала Эрлайн, — пресвятая Богородица!

Эдди давно проснулся и слушает ее — ей это отлично известно, как и ему самому. Но он довольно искусно притворялся, что спит; даже для пущей убедительности пару раз храпанул — так, для эксперимента.

Рыдания все еще сотрясали все тело Эрлайн, и косметика поплыла у нее по щекам, прокладывая две прямые дорожки. Эдди, вздохнув, повернулся к ней, сел в кровати, приглаживая обеими руками взлохмаченные волосы.

— Что случилось? Что с тобой, Эрлайн?

— Ничего-о!.. — рыдала она.

— Если все в порядке, — нежно произнес Эдди, — то почему же ты так горько плачешь?

Эрлайн промолчала. Теперь она рыдала не так громко, но с такой же горечью, с таким же отчаянием, правда, уже в тишине: по-видимому, загнала свое горе поглубже в себя. Эдди, вытерев глаза тыльной стороной ладоней, с тревогой глядел на темные, непроницаемые шторы — через них кое-где пробивались тонкие солнечные лучи.

— Послушай, Эрлайн, в доме шесть комнат. Если тебе охота поплакать, то нельзя ли для этой цели пойти в другую комнату? Не обязательно же в той, где я сплю.

Эрлайн совсем уж беспомощно уронила голову на грудь; волосы (выкрашенные в соломенный цвет в салоне красоты) упали ей на лицо — поза воплощенного трагизма.

— Тебе наплевать, — прошептала она, — абсолютно наплевать, когда я надрываю сердце… — Она комкала платочек, и слезы текли по запястью.

— Откуда ты взяла? — возразил он. — Наоборот, я всегда о тебе забочусь.

Эдди аккуратно отбросил покрывала, опустил ноги в носках на пол. Спал он в штанах и рубашке, и все изрядно помялось. Сидя на краю кровати, он покачал из стороны в сторону головой и шлепнул себе по щекам, чтобы окончательно проснуться. С несчастным видом глядел он на жену, сидевшую перед ним на другой кровати, на ее испачканные тушью щеки, сбившуюся прическу, опущенные на колени руки… Печаль, тоска сквозили в каждой ее черте, в любом невольном движении.

— Честно, Эрлайн, ты мне очень дорога! — Он пересел к ней на кровать, обнял ее. — Ну что с тобой, девочка! — бормотал он. — Успокойся!

Но она упрямо продолжала плакать, а ее округлые, мягкие плечи то и дело вздрагивали у него под рукой. Эдди все больше становилось не по себе. Исчерпав все свои приемы утешения, он сильно сжал ее плечо.

— Ну давай я положу малыша в коляску и погуляю с ним немного на улице. Пусть подышит свежим воздухом. Может, тебе станет лучше, когда мы вернемся, а?

— Нет, не станет! — капризно настаивала на своем Эрлайн, неподвижно сидя на кровати. — Мне больше никогда не станет лучше, никогда!

— Эрлайн, в чем дело?

— В ребенке. — Она, выпрямившись, смотрела на него в упор. — Если б ты только уделял мне столько же внимания, сколько ребенку…

— Я уделяю вам одинаковое внимание. Ты — моя жена, он — ребенок. Никакой дискриминации. — Эдди встал и принялся разгуливать по комнате в носках, хоть это и было неудобно.

Эрлайн не отрывала от мужа напряженного взгляда. Фланелевые брюки со стрелками и смятая рубашка не скрывали его выпирающих мощных мускулов.

— Тоже мне спящий красавец! — произнесла она с упреком. — Уставший чемпион, бегун на длинные дистанции! Утомился — и все время спит. И это мой муж!

— Вовсе я не все время сплю, ты преувеличиваешь! — запротестовал Эдди.

— По пятнадцать часов в день, — напомнила Эрлайн. — Как ты считаешь, это нормально?

— У меня сегодня утром была тяжелая работа, — ответил Эдди остановившись у окна. — Я провел шесть быстрых раундов. После этого надо хорошенько отдохнуть. Нужно копить энергию, попусту ее не транжирить. Ведь я уже не такой молодой, как мой соперник. Разве я не должен накапливать внутреннюю энергию?

— «Накапливать энергию»! — воскликнула Эрлайн. — Ты только и делаешь целый день, что накапливаешь энергию! Ну а что прикажешь делать твоей жене, когда ты находишься в процессе накопления этой самой внутренней энергии?

Эдди поднял штору на окне — комнату залило светом; Эрлайн стало, конечно, труднее плакать.

— У тебя должны быть друзья, подруги… — с надеждой предположил Эдди.

— У меня есть друзья.

— Так почему бы тебе не пообщаться с ними, не погулять?

— Они все живут в Канзас-Сити, — объяснила Эрлайн.

В спальне воцарилась тишина; Эдди надевал ботинки.

— Моя мать — в Канзас-Сити, обе сестры — тоже там. Братья учатся в средней школе в Канзас-Сити. А я торчу здесь — в Нью-Йорке, в Бруклине.

— Ты гостила в Канзас-Сити два с половиной месяца назад. — Эдди застегивал пуговки на рубашке и повязывал галстук. — Всего два с половиной месяца назад.

— Два с половиной месяца, если хочешь знать, достаточно большой срок, — заметила Эрлайн, вытирая расползающиеся по лицу черные следы и все еще плача. — Человек может и умереть за такой срок — два с половиной месяца!

— Какой человек? — удивился Эдди.

Эрлайн не ответила.

— Мама пишет, что соскучилась по ребенку, хочет видеть его. В конце концов, что тут противоестественного, если бабушка хочет видеть внука? Ну что в этом странного, скажи на милость?

— Нет, — признал Эдди, — ничего противоестественного я здесь не вижу. — Он быстро водил гребенкой по волосам. — Если твоя мама очень хочет видеть нашего малыша, то не скажешь ли мне, почему она сюда не приезжает? Почему?

— Судя по всему, мой муж убежден, что у них полно золотых слитков и еще они прирабатывают в своем Канзас-Сити, торгуя билетами в кино. — В обиженном голосе Эрлайн прозвучал едкий сарказм.

— Что-что? — переспросил Эдди, искренне озадаченный ее словами. — Что ты сказала?

— Разве мама может себе позволить совершить такую поездку? Разве ты не знаешь, что в нашей семье нет великих боксеров, получающих призы? Мне пришлось выйти замуж за такого, чтобы и в нашей семье был боксер. Боже ты мой! — И снова залилась слезами.

— Послушай, Эрлайн! — Эдди подбежал к ней, стал умолять ее успокоиться; его сильно побитое добродушное лицо выражало печаль. — Послушай, не могу же я отпускать тебя в Канзас-Сити всякий раз, как мне приходит надобность немного вздремнуть днем. Мы женаты только полтора года, а ты уже за это время пять раз смоталась в Канзас-Сити. У меня впечатление, что все свои бои я веду только ради обогащения Нью-йоркской железной дороги!

Эрлайн упрямо качала головой.

— В Нью-Йорке нам нечего делать! — заявила она.

— Это в Нью-Йорке-то нечего делать?! — воскликнул Эдди, от удивления широко открыв рот. — Боже мой, а что же делать в этом Канзас-Сити? Я ведь бывал в этом вашем провинциальном городе. Там мы встретились, там и поженились.

— Откуда мне тогда было знать, как все обернется? — тихо возразила Эрлайн. — Мне было так хорошо в Канзас-Сити… Там я была невинной молодой девушкой…

— Прошу тебя, — увещевал Эдди, — для чего сейчас ворошить прошлое?

— Я жила в семье, — продолжала срывающимся голосом Эрлайн, — я ходила там в среднюю школу… — Она снова опустила голову, и вновь неудержимое горе захватило ее.

Эдди облизал губы: после утренней тренировки постоянно чувствуется сухость, нижняя чуть разбита и болит, стоит только провести по ней шершавым языком. Он напряг мозг в поисках приемлемого ответа.

— Ну а ребенок, — робко начал он, — почему бы тебе почаще не играть с ним?

— Ребенок! — крикнула с вызовом Эрлайн. — Я очень хорошо о нем забочусь. Мне приходится сидеть с ним каждый вечер, когда ты успешно накапливаешь внутреннюю энергию! — Эта фраза, видимо, глубоко задела ее; она вскочила с кровати, беспорядочно размахивая руками. — Ну и бизнес у тебя! Дерешься всего каких-то полчаса в месяц, а потом спишь подряд триста пятьдесят часов! Ну ведь это смешно! Не находишь? Ведь ты все же боксер! — И погрозила ему кулачком с явным намерением унизить, высмеять. — С той энергией, какую ты уже накопил, тебе по плечу побить всю немецкую армию!

— Ну да, такой уж у меня бизнес, — пытался помягче объяснить ей Эдди. — Такова природа моей профессии.

— Не рассказывай мне сказки! — оборвала она его. — Я гуляла и с другими боксерами. Но они же не спят все время!

— Мне это все абсолютно неинтересно! — парировал Эдди. — Не желаю ничего слышать о твоих похождениях до нашей женитьбы!

— Они посещают ночные клубы, — продолжала неукротимая Эрлайн. — Танцуют, немного выпивают, водят своих девушек на музыкальные шоу!

— Но им от них чего-то нужно, — кивнул Эдди. — В этом вся разница.

— Прошу Господа, чтобы и тебе чего-то было нужно!

— Встречал я таких типов, ну, этих боксеров, о которых ты толкуешь, — спокойно начал Эдди. — Мальчишки, которым нравится покрасоваться в ночных клубах. В течение трех раундов они колошматят меня по голове со страшной силой, а потом скисают, начинают дышать через рот. К тому времени, когда начинается восьмой раунд, они уже искренне раскаиваются, что видели в этом клубе стриптизершу, и клянутся больше никогда не глядеть на голую женщину перед матчем. И к тому времени, когда я разбираюсь с ними, им приходится накапливать внутреннюю энергию, беспомощно лежа на спине. А пять тысяч болельщиков смотрят на это безобразие. Ты хочешь, чтобы и я был таким боксером, как они?

— Ты просто чудо! — Эрлайн презрительно сморщила носик и фыркнула прямо ему в лицо. — Мой Джо Луис, Эдди Мегафин с толстым кошельком! Только вот я что-то не вижу, чтобы ты приносил домой миллионы долларов.

— Я медленно прогрессирую. — Он разглядывал картину в раме над своей кроватью — Мария и Иисус. — Постоянно планирую свое будущее.

— Боже, и я навечно прикована к этому проклятому боксеру, который столь трогательно заботится о собственном здоровье! Настоящий борец за здоровый образ жизни!

— Ну зачем ты так говоришь?

— Хочу жи-ить в Канзас-Си-ити! — завыла она снова.

— Прошу, объясни мне, ради Бога, чем тебе так дорог Канзас-Сити? Почему ты на нем чокнулась?

— Потому-у… я ужасно одино-ока! — горько рыдала Эрлайн. — Ужа-асно одино-ока! Не забывай — мне всего двадцать один, Эдди…

Эдди нежно погладил ее по плечу.

— Послушай, Эрлайн… — Он хотел говорить с ней спокойно, тепло и в то же время не терять логики. — Ты только помолчи немного! Ну, если ты поедешь на поезде и не станешь покупать подарков всем членам своей семьи, может, мне удастся занять для тебя пару сотен баксов.

— Нет, лучше умереть! — встрепенулась Эрлайн. — Нет, лучше не видеть до могилы Канзас-Сити, чем знать, что мой муж собирает пенни, словно кондуктор автобуса! И это человек, чье имя мелькает в газетах каждую неделю! Какой позор для меня!

— Но, Эрлайн, дорогая, — продолжал Эдди с исказившимся от этих нудных уговоров лицом, — ты ездишь туда по четыре раза в год, покупаешь всем дорогие подарки, словно Санта-Клаус, не забываешь и себя — новые платья, всякая одежда…

— А ты хочешь, чтобы я появлялась в Канзас-Сити в лохмотьях? — Эрлайн поправила тонкий чулок на своей стройной ножке. — Нет, лучше уж…

— Как-нибудь позже! — перебил ее Эдди. — Мы заработаем. Но только не сейчас. Это просто невозможно!

— Это ты не можешь заработать?! — возмутилась Эрлайн. — Ты лжешь мне, Эдди Мегафин. Сегодня утром позвонил Джей Блачер, сообщил, что предложил тебе тысячу долларов за бой с Джо Принсипом.

Эдди сел на стул и молча уставился в потолок; теперь он понимал, почему Эрлайн выбрала именно этот день для очередной ссоры.

— Ты можешь получить за этот поединок семьсот пятьдесят долларов. — Эрлайн говорила теперь вкрадчивым, соблазнительным голоском. — И я смогу поехать в Канзас-Сити…

— Джо Принсип разделается со мной, как с котлетой.

— Ах, как мне хочется увидеться с мамочкой! — тяжело вздохнула Эрлайн. — Она такая уже старенькая, — глядишь, вот-вот умрет.

— На данном этапе, — медленно проговорил Эдди, — я еще не готов сразиться с Джо Принсипом. Он слишком силен для меня, слишком техничен.

— Но Джей Блачер сказал мне, что у тебя превосходный шанс выиграть.

— У меня превосходный шанс оказаться на больничной койке! — возразил Эдди. — Этот твой Джо Принсип сделан из железобетона. Ему бы еще приспособить парочку рогов на лбу — и его запросто можно сразить молотом на скотобойне.

— Ну и что?! Он такой же мужчина, как и ты, и у него, как у тебя, два кулака.

— Да, конечно…

— Ты всегда мне твердишь, какой ты хороший боксер.

— В течение двух лет, — терпеливо объяснял ей Эдди, — если постоянно тренироваться и вести себя на ринге очень осторожно, я добьюсь, чтобы он не отправил меня в нокаут в первых же раундах…

— Ведь ты умеешь так легко зарабатывать деньги! — Эрлайн для большей убедительности грозила ему пальчиком. — Просто ты не хочешь. Тебе наплевать, счастлива я, довольна или нет. Я вижу тебя насквозь, Эдди Мегафин!

— Я просто не желаю, чтобы меня жестоко избили, — покачал головой Эдди.

— Ничего себе отличный боксер! — засмеялась наконец Эрлайн. — Какой же из тебя боксер? Боксеры для того и существуют, чтобы их колошматили на рингах, как следует избивали, — разве не так? Это же их профессия, — разве я не права? Нет, тебе просто наплевать на меня! Просто тебе нужна была женщина, которая родила бы тебе ребенка, а потом, стоя у плиты, все время готовила для тебя эти проклятые бифштексы и телячьи отбивные! В этом противном Бруклине я вынуждена день и ночь торчать в этом вшивом доме и…

— Ладно, сегодня вечером свожу тебя в кино, — смирился Эдди.

— Не хочу я никакого кино! Я хочу в Канзас-Сити! — И Эрлайн, с размаху бросившись на кровать вниз лицом, вновь громко зарыдала. — Все, попала в ловушку! В капкан! — кричала она. — Ты меня не любишь! Ты не отпускаешь меня к родным, которые меня любят! К моей дорогой мамочке! Мамочка!.. Мамочка!..

Эдди устало прикрыл глаза.

— Почему же? Я люблю тебя! — искренне проговорил он. — Клянусь перед Богом!

— Только слова! — Ее было плохо слышно, так как она уткнулась головой в подушку… — А ты докажи на деле! Докажи! Никогда в жизни не встречала такого скупердяя, как ты… Ну-ка, докажи, что любишь меня! — Неизбывная безнадежность пронизывала ее слова.

Эдди подошел к ней, нагнулся и поцеловал. Она, тряхнув головой, резко оттолкнула его и зашлась в слезах, как до глубины души обиженный ребенок. Из соседней комнаты, где спал малыш, тоже донесся рев.

Эдди приблизился к окну, посмотрел на мирную Бруклин-стрит, на ряды деревьев у тротуаров, на маленьких мальчиков и девочек, носившихся на роликовых коньках.

— Ладно, — согласился он, — я позвоню Блачеру.

Эрлайн тут же перестала плакать, зато ребенок в соседней комнате теперь орал.

— Постараюсь уговорить его на двенадцать сотен, — размышлял Эдди. — Съездишь в свой дорогой Канзас-Сити. Ну, теперь ты довольна?

Эрлайн сразу села и энергично закивала головой.

— Сейчас же напишу мамочке!

— Сходи, погуляй с ребенком! — попросил Эдди. — А я немного сосну.

— Конечно, — тут же подчинилась Эрлайн и немедленно принялась прихорашиваться перед зеркалом. — О чем разговор, Эдди?

Муж ее, сняв туфли, снова улегся и приступил к накоплению новой внутренней энергии.