Матросская революция

Глава четвертая РОЖДЕНИЕ ЦЕНТРОБАЛТА

Отметим, что с приходом к власти Временного правительства отношение матросов к новым руководителям государства нисколько не улучшилось. Любой пришедший в большую власть человек сразу же вызывал у матросов резкое отторжение. При этом сам человек мог еще вчера быть оратором, которого слушали на митингах затаив дыхание. Это ничего не меняло. У матросов срабатывал стойкий стереотип — если человек при власти — значит он враг. Матросы любили страдальцев, но не любили начальников. Отметим, что этот стереотип окажется настолько стойким, что просуществует до самого последнего дня матросской революции в марте 1921 года.

Пока же матросы проявили свое недовольство новой властью тем, что начали практически открыто третировать указания Временного правительства и его назначенцев. Более того — даже младшие офицеры, так или иначе связавшие себя с новой властью, с меньшевистско-эсеровскими Советами, больше не вызывали у матросов никакого доверия. При этом наблюдался определенный парадокс — одновременно с неприятием всех пришедших во власть матросы оказывали свое полное расположение тем, кто, так же как и они, не переносил на дух Временное правительство, в полном соответствии с поговоркой: «А против кого будем дружить?»

Поэтому на данном этапе развития революции неизбежными политическими союзниками революционных матросов оказались все откровенно оппозиционно настроенные к правительству партии — анархисты, левые эсеры и большевики. Но и это не всё! Как это ни покажется странным. Но фактически близкими к матросам в этот период времени оказываются и открыто монархически настроенные старшие офицеры, которые тогда в своем большинстве и управляли флотскими соединениями и частями. И если еще вчера матросы считали их своими врагами, то теперь в значительной степени офицеры-монархисты в своей деятельности опирались именно на поддержку общественного мнения матросов. Почему? Да потому, что после отречения императора матросы уже не считали для себя опасными оставшихся монархистов, ну, а то, что те так же, как и матросы, были настроены резко против правительства министров-капиталистов, делало их на некоторое время если не союзниками, то по крайней мере попутчиками.

Сразу же после февраля на Балтике все революционные партии начали энергично и массово вербовать сторонников в свои ряды, одновременно стараясь пробраться в матросские выборные органы. Это была естественная борьба за выживание и влияние. Эсеры и меньшевики, большевики и анархисты старались вырваться вперед и обойти своих конкурентов.

Хуже всего ситуация в это время складывалась для большевиков. Из-за пораженческой политики во время войны они в значительной мере подрастеряли свой электорат, кроме этого, сама партия большевиков была довольно малочисленна, в том числе и на флоте. Если эсеров и анархистов матросы сразу же начали четко отличать, то большевиков они еще долго путали с меньшевиками, именуя тех и других просто социал-демократами. Впрочем, большевики не отчаивались. Уже 7 марта в Петрограде на заседании городского комитете РСДРП(б) была создана военная комиссия в составе Н.И. Подвойского, С.Н. Сулимова и В.И. Невского, с задачей работы среди местных солдат и в первую очередь среди матросов-балтийцев. Несколько позднее к ее работе был привлечен ряд военнослужащих, в т.ч. и матрос-большевик Т.Н. Ульянцев.

Члены комиссии отправились по флотским базам, рекрутировать себе сторонников. Однако вербовка шла не слишком успешно в сравнении с конкурентами — меньшевиками, эсерами и в особенности с анархистами. Лозунги последних были матросам не только понятней, но и приятней. Выигрышным для большевиков было то, что их небольшая партия была достаточно сплоченной и, что самое главное, весьма дисциплинированной, жестко структурированной по вертикали, и полностью подчиненной своему лидеру В.И. Ленину.

Тот факт, что матросам в 1917 году было в большинстве случаев глубоко наплевать, за какую именно резолюцию голосовать, признают и сами участники тех событий. Из воспоминаний П.Е. Дыбенко: «... Но беда одна: что ни собрание или митинг — предлиннейшая резолюция. А разве за месяц научишься составлять такие резолюции, да тут же на месте, в несколько минут? Не то, что теперь — на ходу составишь, особенно по текущему моменту. Иногда матрос голоснет за резолюцию, думает, что все так же понимают и того же требуют, что и он, а смотришь — не то: вместо недоверия вышло доверие Временному правительству, а то еще хуже — война до победного конца. Причина: резолюцию составляли другие, кто революцию понимает так, как ее оценили господа родзянки и колчаки. Но где нет ошибок? “Лес рубят — щепки летят”».

Другими словами, П.Е. Дыбенко черным по белому признается в том, что анархиствующая братва ходила на митинги, как в цирк, и всегда была рада проголосовать за программу очередного зычного и веселого оратора. Сегодня, к примеру, приехал выступать большевик, ругал последними словами царизм и войну, просил принять его резолюцию, а почему бы и не поднять руку — с нас не убудет, а человеку приятно. Назавтра приехал эсер со скабрезными анекдотами про шашни императрицы с Гришкой Распутиным, насмешил, животы обхохотали, так почему бы и за его резолюцию не «голоснуть». Ну а послезавтра анархисты прикатят, будут рассказывать, как хорошо всем будет жить, когда вообще никакого начальства сверху не будет, как за таких не проголосовать?

А потому никто особенно не удивлялся, почему это на крейсере «Адмирал Макаров» команда вдруг объявила его «кораблем смерти» и вывесила помимо Андреевского флага еще и черный флаг с черепом и костями — то ли «Веселый Роджер», то ли символ готовности умереть в бою с германским флотом за дело новой России. Кто-то по недомыслию воспринял это всерьез, и зря! Потому как уже через неделю-другую настроение «макаровцев» вдруг разом снова переменилось, и умирать в боях за правительство они дружно передумали, а потому черный флаг с черепом спустили и все поголовно записались в левые эсеры, так как те обещали крестьянский коммунизм. По этой причине и власти, и офицерство относились к происходящему на кораблях как к некому фантасмагорическому фарсу, своеобразным играм для больших детей, которые, дорвавшиеся до свободы и вседозволенности, все никак не могли наиграться. Впрочем, все было бы, возможно, не столь и плохо, если бы не тяжелейшая война с Германией, если бы не зверские убийства офицеров, если бы не полный разброд и почти полная утрата боеготовности кораблей и береговых частей.

В начале марте 1917 года агитировать за большевиков в Гельсингфорс приехал В.А. Антонов-Овсеенко. Ему пришлось нелегко, так как основная часть матросов большевикам не слишком симпатизировала. При этом никаких авторитетных матросов-большевиков в тот момент в Гельсингфорсе не было — они еще не успели вернуться из царских тюрем. Зато В.А. Антонов-Овсеенко встретил П.Е. Дыбенко, который к этому времени еще не определился в своей партийной принадлежности и считал себя просто стихийным бунтарем за матросскую свободу. Дыбенко согласился помочь заезжему агитатору и организовал для него пару митингов на кораблях, продемонстрировав свой авторитет и неплохие организаторские способности. Антонов-Овсеенко быстро нашел с Дыбенко общий язык; рассказав о планах своей партии, он пообещал собеседнику хорошую партийную карьеру, если тот станет выразителем большевистских идей в Гельсингфорсе. Идея пришлась Дыбенко по вкусу, и между ним и Антоновым-Овсеенко быстро установились дружеские личные отношения. Впоследствии знакомство с Антоновым-Овсеенко еще не раз сослужит Дыбенко хорошую службу. В.А. Антонов-Овсеенко, собственно, и нашел П.Е. Дыбенко, первым выделив его из толпы матросов-бузотеров, как весьма перспективного кадра, с которым надо работать и которого было бы неплохо заполучить в свои партийные ряды.

К середине марта в Кронштадт начали постепенно возвращаться ранее арестованные за революционную пропаганду матросы Т.И. Ульянцев, И.Д. Сладков, С.Г. Пелихов, В.Ф. Полухин.

Вернулись на «Павел I» и матросы-революционеры Н.А. Ховрин и В.М. Марусев.

Вечером 3 апреля в Петроград прибыл в «пломбированном вагоне» с ближайшими соратниками вождь большевиков В.И. Ленин, который сразу же обратил внимание на необходимость завоевания доверия матросов. Этому способствовало то, что его на Финляндском вокзале встретил почетный караул Гвардейского флотского экипажа. Впоследствии ряд советских историков будут утверждать, что это был некий сводный отряд матросов всего Балтийского флота, что не соответствует истине. Выйдя из вагона, В.И. Ленин выслушал приветствие почетного караула. Он обратился с приветствием к собравшимся на вокзале, призывая их к борьбе за победу социалистической революции. Затем, в сопровождении колонны матросов, В.И. Ленин прибыл в особняк Кшесинской, где помещался Центральный и Петербургский комитеты партии. Именно тогда он смог воочию убедиться, что революционные матросы представляют собой серьезную боевую силу, которую обязательно следует использовать в своих интересах. Поэтому большевистская партия немедленно направила на Балтийский флот целую группу профессиональных и хотя бы немного знакомых с флотскими условиями работников: В.А. Антонова-Овсеенко, Б.А. Жемчужина, В.Н. За-лежского, братьев С.Г. и М.Г. Рошаль, Л.Н. Старка, Л.Н. Сталя, П.И. Смирнова, И.П. Флеровского и других.

Что касается немногочисленных тогда матросов-большевиков (П. Хохрякова, В. Кавицына, И. Колбина и С. Пелихова и других), то всех их Ленин даже инструктировал лично, так как ставки были слишком велики.

Уже в апреле при ЦК РСДРП(б) была создана и особая Военная организация для работы непосредственно с матросами и солдатами. Одним из ее руководителей был активный организатор боевых дружин в первой русской революции Н.И. Подвойский.

5 апреля матросы Н.А. Ховрин и В.М. Марусев создали Гель-сингфорский комитет РСДРП. Туда помимо них вошли матрос Ф. Дмитриев с «Петропавловска», недоучившийся студент Технологического института социал-демократ Б. А. Жемчужин, генеральский сын журналист и шахматист А.Ф. Ильин-Женевский и сын богатого еврейского коммерсанта Семен Рошаль, изгнанный за неуспеваемость из гимназии. Любопытно, что все трое и Б.А. Жемчужин, и А.Ф. Ильин, и С.Г. Рошаль — прятались в Финляндии от фронта. Рошаль даже изображал шизофреника в психоневрологическом институте. Теперь же все трое были «мобилизованы» в вожди балтийских матросов. Думаю, что и лидеры большевиков прекрасно понимали, кого они посылают для укрепления своих рядов на флот, но выбирать тогда было просто не из кого.

Сразу же после образования Гельсингфорсского Совета там началась отчаянная борьба сторонников различных партий. Состав Гельсингфорсского Совета был весьма пестрым: левые и правые эсеры, большевики и меньшевики, а кроме того, анархисты и просто бунтари, не признающие никого. Борьба обострялась с каждым днем, и враждующие стороны в средствах не стеснялись. При этом главенствовали в Совете вовсе не партийные функционеры, а матросы, образовавшие собственную матросскую секцию.

Из воспоминаний П.Е. Дыбенко: «В апреле группировки в Совете резко обозначились; стали отчетливо проявляться разница во взглядах на революцию и интересы отдельных групп. К меньшевикам примыкали, записывались в их партию почти исключительно офицеры, писаря, баталеры. До поры до времени они в Совете являлись сильнейшей группой, но нас это не огорчало. Свою работу мы направили непосредственно на корабли, в матросскую гущу... Там мы постепенно отвоевывали себе первое место. Уже к концу апреля многие корабли, как-то: “Республика”, “Петропавловск”, “Севастополь”, “Андрей Первозванный”, “Аврора”, “Россия”, а также Свеаборгская рота связи, почти целиком стояли на нашей платформе. На этих кораблях начали выносить резолюции недоверия своим представителям в Совете и требовали переизбрания последнего. Параллельно с нами усиленно боролось за свои взгляды и нарождавшееся левое крыло эсеров; однако левые еще не порывали связи с правым течением своей партии. Меньшевики же, ослепленные своим пребыванием у власти, не замечали, что вокруг них постепенно увеличивалась пустота. Они теряли массу. По существу же среди меньшевиков было мало таких, кто хорошо знал бы психологию матроса, тонко понимал бы его чувства, умел бы считаться с ним, учесть его настойчивость и упорство в требованиях. Между тем именно знание этих свойств матросов, а не формальная численность членов той или иной партии имело решающее значение. Матрос — это вечно бунтарская душа, рвавшаяся к свободе; он не мог через неделю после революции примириться с “тихой пристанью”. Его мятежная душа рвалась вперед, она чего-то искала, она толкала его к действию, к активности. Между тем матрос видел несоответствие между делами и словами меньшевиков и эсеров и терял доверие к этим “вождям” февральской революции. Это прекрасно знала и учитывала наша маленькая группа, вышедшая из тех же матросов, и потому-то матросам удалось постепенно захватить власть в свои руки. Считается, что Временное правительство потеряло свое влияние и свою власть над Балтийским флотом только в конце сентября 1917 года; это неверно. Власть Временного правительства над Балтфлотом фактически была потеряна еще в апреле. Флот жил своей собственной жизнью, шел своей дорогой, независимо от политики правительства, а если и были колебания, то этим нисколько не опровергается тот факт, что влияние над флотом Временное правительство утратило еще весной 1917 г.».

Временное правительство, стремясь найти управу на балтийских матросов, попыталось навести собственные порядки в морском ведомстве. 4 апреля 1917 года Балтийский флот был передан в подчинение Северному фронту. При главнокомандующем армиями Северного фронта было образовано специальное Военно-морское управление во главе с капитаном 1-го ранга В.М. Альтфатером. Зато в подчинение Морского штаба Ставки (МШС) вошли речные и озерные флотилии.

8 апреля 1917 года по флоту было объявлено постановление Временного правительства «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» от 20 марта 1917 года. Никакого практического значения для подавляющей массы матросов, которые были настроены совсем не религиозно, это постановление не имело. Поэтому в Гельсингфорсе, в Кронштадте и в Ревеле никакой реакции на это не последовало.

Уже в первые дни Февральской революции в Кронштадте матросы сорвали свои погоны и потребовали от офицеров того же самого. Несмотря на то что большинство офицеров выполнило это требование, начались эксцессы. Когда отдельные офицеры отказывались выполнять матросское требование, те силой срывали у офицеров погоны. Порой эти столкновения кончались для офицеров трагически.

Неожиданно матросскую позицию поддержал помощник морского министра контр-адмирал М.А. Кедров. Уже в эмиграции тогдашний морской министр А.И. Гучков вспоминал: «Я расходился только с Кедровым: он стоял за уступки, я за большой отпор. У нас было раз резкое столкновение по вопросу о погонах. Что касается моряков, там резче была оппозиция против погон, и были случаи, когда команды целых судов сами сняли погоны. Кедров говорил, что нужно это узаконить, чтобы не было борьбы. Было решено упразднить погоны во флоте, причем Кедров ссылался на то, что в заграничных флотах допускается отсутствие погон во флоте только в особых случаях. Разошлись мы с ним в том, что он настаивал, чтобы это была общая мера, которая распространялась бы не только во флоте, но и на армию. Это была ошибка...»

В середине апреля 1917 года на собрании офицеров флота в Гельсингфорсе было принято решение всем офицерам снять погоны. Себя офицеры оправдывали тем, что в большинстве иностранных флотов их коллеги носили только нарукавные нашивки. Следовательно, переход к нарукавным нашивкам не затрагивал офицерской чести.

А затем в стране разразился первый после революции политический кризис. Позиция Временного правительства, считавшего себя единственным законным преемником власти в России, по вопросу о войне была однозначной: верность союзническим обязательствам перед Антантой, продолжение войны до победного конца и заключение мира с обязательным условием контроля над Константинополем, а также проливами Босфор и Дарданеллы.

Однако народные массы настойчиво требовали, чтобы Советы и правительство во всеуслышание объявили цели войны, открыто отказавшись от аннексий и контрибуций. В Петрограде, Москве и других городах происходили многолюдные митинги и демонстрации под лозунгами мира.

Вынужденный считаться с этими настроениями, Петроградский Совет 14 марта опубликовал «Воззвание к народам всего мира», заявив от имени российской демократии, что «она будет всеми мерами противодействовать захватнической политике своих господствующих классов и призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира». Воззвание носило декларативный характер, не указывало конкретных мер борьбы за мир. Более того, под предлогом защиты свободы от опасности извне, оно призывало армию продолжать войну. Лидеры Совета уговаривали Временное правительство издать аналогичный документ. После долгих торгов и поисков компромиссных формулировок 28 марта появилось «Заявление Временного правительства о войне». Подчеркивая необходимость продолжения войны, правительство при этом провозглашало, что целью свободной России является «не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». Декларация Временного правительства вызвала тревогу в правящих кругах держав Антанты. Англия и Франция опасались заключения Россией и Германией сепаратного мира, а потому, естественно, потребовали, чтобы Временное правительство дало твердые гарантии продолжения войны.

Идя навстречу этим требованиям, 18 апреля Временное правительство направило правительствам Англии и Франции препроводительную ноту к Заявлению Временного правительства о целях войны, подписанную министром иностранных дел П.Н. Милюковым. В ноте опровергались слухи о том, что Россия намеревается заключить сепаратный мир. Она заверяла союзников в том, что Россия продолжит войну до победного конца.

Нота Милюкова явилась полной неожиданностью для Петроградского Совета и левых партий. Возмутились не только занимавшие пораженческую позицию большевики, но и проедставители всех левых партий, до того времени поддерживавших войну, но требовавших заключения справедливого мира без аннексий и контрибуций.

Тем временем на Балтийском флоте, уже вовсю обвиняли виновниками самосудов... новые власти и меньшевистско-эсеровские Советы, сыгравшие весьма активную роль в свержении самодержавия, а также непонятные алкоголики-убийцы. И офицеры, и большая часть матросов весьма болезненно переживали трагедию кровавых самосудов, хотя и по разным причинам. Офицеры откровенно боялись их повторения, «сознательные» матросы боялись, что новая волна убийств сведет все их высокие революционные порывы к примитивной уголовщине.

Одновременно уловивший ситуацию Керенский в каждом своем вступлении истерично призывал матросов искупить вину на поле боя и не допускать выступления черни. Ничего хорошего этими выступлениями Керенский не добился, но матросов против себя настроил. Да и кому понравится, когда его то и дело шпыняют за прошлые грехи. Глупый Керенский еще не представлял, в какую драку и с кем он ввязался. Матросов он, по своей серости, соотносил с солдатами, в чем и была его трагическая ошибка.

Реакция матросов была мгновенной — Временное правительство нам враждебно, а Керенский предатель и враг. Тогда же раздались и первые призывы к расправе с Временным правительством.

— Нас не уважают, нас обвиняю, нас обвиняют! — кричали на митингах матросы. — Не желаем подчиняться министрам-капиталистам! На штыки подлюг!

Впервые эти призывы прозвучали в апрельской демонстрации, которая явилась ответом возмущенных матросов на опубликование 18 апреля ноты Милюкова о верности России союзническим обязательствам, взятым еще царским правительством. При этом если солдаты к тому времени просто устали воевать, то матросы уже желали признания своей авангардной роли в революции и были оскорблены неуважением к себе со стороны нового руководства России.

Если в Кронштадте, подустав от кровавых оргий, министров в те дни просто поносили матерными словами, то в Гельсингфорсе уже открыто призывали к немедленному вооруженному выступлению под лозунгом «Долой Временное правительство!» Главным врагом матросов отныне был Милюков.

Заметим, что опубликование ноты Милюкова за войну до победного конца совпали с избранием нового состава Гельсингфорсского Совета. Депутаты пришли в Совет, желая казнить министров. 21 апреля пленум Совета обсудил ноту Милюкова. То, что говорили депутаты, в протоколы не заносилось по причине нецензурности лексики. Впрочем, резолюция пленума гласила, что Гельсингфорсский Совет ждет «только решения Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, обещая в любой момент поддержать вооруженной силой требование об уходе Временного правительства». Другими словами говоря, матросы были готовы штыками гнать новую власть вслед за старой.

20 апреля солдаты и рабочие вновь вышли на улицы под лозунгом: «Долой Милюкова!» В работу активно включился ЦК партии большевиков, призывавший протестовать против всего класса буржуазии и его правительства. Если явившиеся на площадь перед Мариинским дворцом, где заседало Временное правительство, солдаты Финляндского полка вначале требовали отставки Милюкова, то к вечеру уже кричали: «Долой Временное правительство!»

21 апреля инициаторами протестов стали рабочие Выборгской стороны. На многочисленных митингах и собраниях было принято решение организовать общероссийскую демонстрацию. Десятки тысяч рабочих, солдат, матросов шли под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой войну!», «Опубликовать тайные договоры!», «Долой захватническую политику!». Генерал Л.Г. Корнилов сделал попытку вывести на Дворцовую площадь войска и применить артиллерию против демонстрантов, но солдаты отказались выполнить его приказ.

В результате кризиса ушел в отставку военный министр А.И. Гучков и П.Н. Милюков. 5(18) мая 1917 первого коалиционного правительства с участием эсеров и меньшевиков, главой которого остался ГЕ. Львов. Новым военным и морским министром был назначен А.Ф. Керенский.

Разумеется, воинственная нота Милюкова не понравилась и матросам. Воевать «до победного конца» они не желали. Причем не желали именно те, кто за всю войну не сделал ни одного выстрела по врагу, а отсиживался в тыловых базах. Матросы реагировали на «ноту» весьма бурно, и до десяти тысяч их вышли в Кронштадте на демонстрацию против продолжения войны. Любопытно, что эсеры и меньшевики «ноту Милюкова» приняли, тогда как большевики и анархисты высказались против. Таким образом, партия Ленина, продемонстрировав матросам свою революционность, сразу же завоевала определенные симпатии среди них. В это время в Кронштадте агитировали Ф.Ф. Раскольников, С.Г. Рошаль и Т.И. Ульянцев. А последовавшая вскоре отставка Милюкова и не менее ненавистного Гучкова была воспринята большевиками и их сторонниками как первая победа в борьбе за флот. Влияние большевиков несколько упрочилось, хотя все еще значительно уступало влиянию конкурентов.

Наиболее радикально настроенные матросы начали призывать к вооруженной борьбе с Временным правительством. Впервые отчетливо такие призывы прозвучали на апрельской демонстрации.

Попытки выдвижения призывов к немедленному вооруженному выступлению под лозунгом «Долой Временное правительство!» наиболее острый характер приняли в главной базе Балтийского флота — Гельсингфорсе. Здесь опубликование ноты П.Н. Милюкова совпало с избранием нового состава Гельсингфорсского Совета (второго созыва). Вновь избранные депутаты принесли с собой в Совет радикальное настроение флотских низов. 21 апреля пленум Совета обсудил ноту П.Н. Милюкова и единогласно утвердил текст срочной телеграммы в исполком Петроградского Совета. В телеграмме, а также в резолюции, принятой пленумом, говорилось, что Гельсингфорсский Совет ждет «только решения Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, обещая в любой момент поддержать вооруженной силой требование об уходе Временного правительства». Телеграмма и резолюция отражали настроение масс, которые в тот же день участвовали в стихийно возникших демонстрациях в центре города под лозунгами свержения Временного правительства.

В этой обстановке 22 апреля Гельсингфорсский комитет РСДРП(б) вопреки курсу ЦК большевиков на мирный путь развития революции выпустил листовку, авторы которой заявляли, что «настала пора убрать Временное правительство», и заканчивали ее призывом: «Долой Временное правительство!» Передовая статья органа Гельсингфорсского комитета РСДРП(б) газеты «Волна» 22 апреля имела многозначительный заголовок — «Пора!». 23 апреля передовая «Волны» была уже озаглавлена «Долой!». Она сообщала, что в Петрограде идут демонстрации под лозунгами свержения буржуазного правительства, а заканчивалась призывом: «Прочь Временное правительство, потому что оно изменило народу. Им больше не место у власти!»

Выступления масс с требованиями свержения Временного правительства, в связи с нотой П.Н. Милюкова, имели место и в других базах Балтийского флота. В Кронштадте 21 апреля на 20-тысячном митинге у здания Кронштадтского комитета РСДРП(б) была принята резолюция, предлагавшая «всеми силами бороться за свержение Временного правительства и за переход власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов». В тот же день резолюции, содержащие «левый» уклон, были приняты на 6-тысячном митинге в Морском манеже, на 2-тысячном митинге рабочих Пароходного завода, в воинских частях Кронштадта. Во второй половине дня перед зданием Кронштадтского Совета состоялась многотысячная демонстрация под лозунгами, среди которых был и лозунг: «Долой Временное правительство!» В Петрограде матросы 2-го Балтийского экипажа, оказавшиеся 21 апреля у Мариинского дворца, поддержали действия левого радикала Ф.Ф. Линде, пытавшегося во главе Финляндского полка силой решить вопрос о власти. Под влиянием стычек на улицах по Морскому ведомству 21 апреля был отдан приказ, разрешавший всем чинам вне службы ношение штатского платья.

Левый радикализм, захлестнувший Балтийский флот в период апрельской демонстрации, дал повод правой печати на открытые обвинения балтийцев в «измене родины», а большевиков — в подстрекательстве к этой измене. В.И. Ленину стало ясно, что РСДРП(б) слишком увлеклись левой поддержкой матросов. Поэтому апрельская конференция РСДРП(б) осудила левацкие проявления в ходе апрельской демонстрации. Более того члены ЦК РСДРП(б) во главе с В.И. Лениным усиленно убеждали матросских делегатов не горячиться и не торопиться с «моментом захвата власти». 27 апреля «Солдатская правда» (орган Военной организации при ЦК РСДРП(б)) поместила заметку, в которой осудила резолюцию Гельсингфорсского Совета от 22 апреля. В Советах баз временно усилились «соглашательские» элементы. Под влиянием правого давления они в конце апреля — начале мая вопреки мнению флотских низов приняли резолюции в поддержку образования коалиционного министерства и займа «свободы» Временного правительства. Все это усиливало социальный раскол на флоте и противоречия матросов с Временным правительством.

Между тем в Гельсингфорсе, Кронштадте и в Ревеле с каждым днем множились конфликты, грозившие вот-вот перерасти в кровавые разборки. Судовые комитеты выясняли отношения с командным составом кораблей, матросы кораблей конфликтовали с матросами и солдатами береговых частей. Серьезные разногласия наметились между матросами военно-морских баз северного побережья Балтики с военно-морскими гарнизонами южнобалтийских баз, где в авторитете были исключительно меньшевики и эсеры. Началась нешуточная конкуренция и между кораблями. Так, матросы «Павла I» считали себя организаторами революции, тогда как на эту же роль претендовали не менее амбициозные матросы с линкора «Петропавловск». Серьезные разногласия были между просидевшими в тылу всю войну командами линкоров и крейсеров и реально воевавшими командами миноносцев и подводных лодок. Первые желали бунтовать и убивать офицеров. Вторые желали воевать с врагом вместе со своими офицерами, с которыми прошли огонь и воду. Ситуация требовала немедленно создания некоего выборного органа, который бы взял ситуацию в свои руки.

Инициаторами создания общефлотского выборного органа стали матросы «Павла» и их оппоненты с крейсера «Адмирал Макаров». Команды этих кораблей обратились с призывов ко всем матросам Балтики:«...Флот раскололся на несколько частей, вырабатывающих каждая отдельно свои правила взаимоотношений жизни и службы на судах и в командах... Мы для пользы общего дела, полного единения чинов флота, демократической свободы и защиты России полагаем необходимым иметь общий Совет депутатов Балтийского флота, в котором были бы представители всех судов и дивизионных комитетов... Этот Совет будет выразителем воли личного состава всего флота...»

Обращения команд линкора «Республика» (так матросы переименовали «Император Павел I») и крейсера «Адмирал Макарова» нашли отклик у матросов. Все желали установления какого-нибудь порядка в своей среде. Если отсутствовали законы, то матросы желали, чтобы ими руководили их же «авторитеты» «по понятиям».

Именно в эти неспокойные апрельские дни 1917 года в Гельсингфорс в качестве большевика-агитатора приехала Александра Коллонтай. В этой поездке ее сопровождал член РСДРП (б) мичман Ф.Ф. Раскольников. Имея чин мичмана, но ни дня не служивший на флоте, Раскольников имел в партии большевиков (за неимением лучшего) авторитет главного специалиста по морским делам. Однако в Гельсингфорсе А.М. Коллонтай неожиданно обнаружила, что никакого реального авторитета Ф.Ф. Раскольников среди матросов не имеет. Едва Раскольников начинал говорить, его непременно освистывали и сгоняли с трибуны. Зато ее приятно удивил матрос, которого ей рекомендовал В.А. Антонов-Овсеенко, уверяя, что тот пользуется авторитетом у матросов и может помочь организовать митинги. Этим матросом и был П.Е. Дыбенко. В тот день он показал, что авторитет у него действительно есть. Он одним зычным окриком, а то и кулаком, мог в одну минуту привести в чувство матросскую толпу и заставить ее слушать оратора. И хотя авторитет этот строился именно на нахрапистости и угрозе применения физической силы, выбирать Коллонтай не приходилось. Как бы то ни было, но именно П.Е. Дыбенко обеспечил А.М. Коллонтай массовость на митингах и лично сопровождал ее по кораблям, на которых Коллонтай выступала. При этом по шатким корабельным трапам он переносил ее на руках. Именно тогда Коллонтай и положила глаз на красивого, сильного и молодого матроса. Именно тогда она поняла, что партия в лице Дыбенко может заполучить хорошего матросского вожака, поддержка которого в надвигающихся революционных событиях может стать определяющей. Кроме этого красавец матрос понравился и ей и как мужчина. Так начался знаменитый и скандальный роман, растянувшийся на шесть бурных лет. В своем дневнике Коллонтай запишет, что во время первой встречи Дыбенко «рассеянно оглядывался вокруг, поигрывая неразлучным огромным револьвером синей стали». Тут уж классика учения Фрейда, когда подсознание рождает соответствующие образы...

Началу бурного романа способствовало и то, что Коллонтай, несмотря на свои сорок пять, еще сохраняла черты красоты и элегантность аристократки. При этом она была одержима идеями «свободной революционной любви», «любовью пчел трудовых» — доступной и ни к чему не обязывающей, и всегда была готова проверить эти идеи на практике. К тому же Коллонтай всегда нравились молодые мужчины, а Дыбенко был на семнадцать лет моложе ее.

А.М. Коллонтай являлась одним из самых авторитетных членов партии большевиков, уже была членом Исполкома Петроградского совета, участвовала в работе 7-й (Апрельской) конференции РСДРП(б) 1917 года от большевистской военной организации. Она была в числе немногих делегатов, полностью поддержавших позиции В.И. Ленина, изложенные в «Апрельских тезисах», а потому пользовалась особым доверием Ильича. Через каких-то полтора месяца Коллонтай станет и членом ЦК РСДРП(б).

Для Дыбенко было очевидно, что установив отношения с Коллонтай, он сможет обеспечить себе такое будущее, о котором не смел раньше и мечтать. Кроме этого, Коллонтай была дочерью генерала и бывшей женой генерала. Для матросской массы этот факт был также весьма весомым. Кто еще из матросов мог похвастаться, что спит не только с известной революционеркой-большевичкой, но и с дважды генеральшей? Я уже не говорю о том, что в чисто интеллектуальном плане Коллонтай находилась на несколько порядков выше предмета своего обожания, а потому сразу же принялась ненавязчиво учить Дыбенко теории и практике революции, надолго став для него мудрым наставником.

Называя вещи своими именами, в апреле 1917 года А.М. Коллонтай и П.Е. Дыбенко просто нашли друг друга. Оба были просто необходимы один другому в плане революционной борьбы, необходимы друг другу для повышения личного авторитета и дальнейшей личной карьеры. Что касается влюбленности Коллонтай в Дыбенко, это у меня никаких сомнений не вызывает. Был ли по-настоящему влюблен Дыбенко, сказать сложно, но по крайней мере революционерка-генеральша была ему на тот момент симпатична. Так партией большевиков была одержана внешне незаметная, но на самом деле весьма важная победа в труднейшей борьбе за матросские массы — приобретен чрезвычайно ценный и перспективный союзник.

Тем временем группа наиболее инициативных матросов под началом Н.А. Ховрина и Г.И. Силина разработала проект будущей организации Центрального комитета Балтийского флота, сразу же прозванного Центробалтом.

Уже во время первой встречи Дыбенко рассказал Коллонтай о скором образовании Центробалта и о том, что в случае своего избрания туда он будет твердо отстаивать среди матросов большевистскую линию.

Вернувшись в Петроград, Коллонтай сразу же рассказала товарищам по партии о своей находке и высказалась за то, чтобы матроса Дыбенко избрать в образуемый Центробалт. Дело в том, что только что вернувшиеся на флот матросы-большевики, несмотря на свой личный авторитет среди матросов, в высших кругах партии большевиков пока никакого веса не имели, так как последнее время провели в тюрьме. В ЦК их просто не знали. Зато за П.Е. Дыбенко сразу начали ратовать и В.А. Антонов-Овсеенко, и в особенности сверхавторитетная А.М. Коллонтай, бывшая тогда, как мы уже говорили, одним из руководителей большевистской военной организации, т.е. непосредственно занимавшаяся партийными организациями в армии и на флоте. И если уж сама Коллонтай лично нашла для партийной работы на Балтийском флоте подходящего человека и ратует за него, то кто же будет против? Разумеется, что при такой мощной поддержке ЦК единодушно рекомендовал большевистской организации Гельсингфорса кооптировать Дыбенко в члены Центробалта. Вот так, достаточно случайно, Павел Ефимович и стал главной надеждой и опорой большевиков в Гельсингфорсе.

Думаю, что для гельсингфорских большевиков указание ЦК о выдвижении Дыбенко в члены Центробалта было весьма неприятной неожиданностью. Но приказ есть приказ, тем более, что именно партия большевиков выделалась тогда наиболее крепкой партийной дисциплиной.

А страсти в Гельсингфорсе разгорались все больше. Против проекта Н. Ховрина и Г.Силина высказались офицеры, меньшевики и правые эсеры. Но сторонников образования Центральный комитет Балтийского флота было больше. 29 апреля 1917 года Центробалт был создан. В 1 -й состав Центробалта вошло 33 человека (по другим данным, 31), в том числе 6 большевиков и 4 сочувствующих. Председателем Центробалта, при самом горячем участии А.М. Коллонтай и В.А. Антонова-Овсеенко, был избран матрос-большевик П.Е. Дыбенко, заместителями — матросы Ф.И. Ефимов и Р.Р. Грундман (оба беспартийные), секретарем — матрос М. Заболоцкий, членами исполкома Центробалта—матросы И. Соловьев, Лопатин, А. Штарев, П. Чудаков и А. Синицын. По воспоминаниям П.Е. Дыбенко, большевиков в исполкоме оказалось лишь двое — он и матрос И. Соловьев. По некоторым данным, большевиком на тот момент был и матрос А. Синицын. Остальных членов исполкома советские историки осторожно характеризовали как «сочувствующих большевикам». Помимо этого, для подготовки общебалтийского флотского съезда при Центробалте была создана комиссия под началом матроса Г.И. Силина.

Отметим, что, получив назначение на столь высокий пост, «большевистский» Центробалт сразу же единогласно объявил о своем полном признании верховенства Временного правительства над флотом и о неукоснительном исполнении всех правительственных решений. Сразу же вступать в конфронтацию с новой властью матросы не захотели. Центробалту самому надо было еще «встать на ноги», а, во-вторых, правительство пока никаких антиматросских действий еще не предпринимало.

Однако неожиданное для многих появление Центробалта вызвало понятное раздражение центральной власти. С самого первого дня образования ЦКБФ было ясно, что он станет головной болью и для правительства, так как матросы наглядно продемонстрировали, что не желают никому подчиняться вообще.

Местом пребывания Центробалта матросские депутаты избрали вполне комфортабельный транспорт «Виола». Центробалт объявлялся «высшей инстанцией всех флотских комитетов Балтийского флота, без одобрения которой ни один приказ, касающийся жизни Балтийского флота, не может иметь силы», и имел право контроля деятельности командования, за исключением оперативных и технических вопросов. Первое что сделали члены Центробалта, — приняли устав, исключавший свою зависимость от породившего его Гельсингфорсского совета. Дело в том, что в Совете преобладали меньшевики и правые эсеры. В Центробалте же большинство имели левые эсеры, анархисты и большевики, которым более «правые» конкуренты были совсем не нужны.

Дальше — больше, и уже вскоре Центробалт объявил Гельсингфорсскому Совету настоящую войну. Повод нашелся быстро, это был т.н. заем свободы. Совет выступил за заем, Центробалт — против. В конце концов Совет все же переборол «центробалтовцев», но всем было ясно, что это только начало противостояния.

А вскоре ситуация в Центробалте серьезно изменилась. Дело в том, что, прибрав власть к рукам, Временное правительство начало предпринимать меры к наведению порядка на флоте. Это сразу же породило противостояние с Центробалтом, которое завершилось только после октября 1917 года.

После создания Центробалта на Балтийском флоте сразу же возникло двоевластие. С одной стороны, командование флотом осуществляли командующий флотом, его штаб и вся вертикаль командной власти, а также назначенные на флот комиссары Временного правительства. С другой стороны, появился Центробалт и вся выстроенная им независимая властная вертикаль замыкавшихся на него судовых и полковых комитетов. Более того, вскоре после учреждения Центробалта командиры кораблей Балтийского флота стали выбираться судовыми комитетами. Поэтому вполне логично, что капитан 1-го ранга Г.К. Граф в своих воспоминаниях крайне отрицательно оценивал деятельность Центробалта, считая, что комитет во многом способствовал скорейшему развалу флота.

С самого начала было очевидно, что взаимопонимания и доверия между этими структурами не будет. Чего стоило только желание центробалтовцев «демократизировать офицерский состав». На деле это значило, что отныне только Центробалт может утвердить того или иного офицера при назначении на новую должность. Без решения Центробалта командующий флотом был бессилен осуществлять кадровые перемещения офицеров, которых теперь не назначали сверху, а избирала команда. Порой центробалтовцы «либеральничали» и даже (опять же в обход комфлота!) присваивали избранному командой командиру внеочередные звания. Но это были скорее исключения из правил.

Что касается офицеров, то они не слишком интересовались Центробалтом, пока это не начинало касаться их лично. Из воспоминаний офицера эсминца «Гайдамак» А.П. Белоброва: «Существовал в это время какой-то Центробалт, и помещался на императорской яхте “Полярная звезда”. Деятельность этого комитета до нас не доходила. Кто состоял в этом комитете, и кто их выбирал туда, мы на “Гайдамаке” не знали, и также не знали, что они там делают. Тем не менее в работах по истории этого периода времени всюду отмечаются популярность, приобретенный на флоте авторитет и огромная роль Центробалта. Это происходит потому, что историки пишут по документам, а деятельность Центробалта ограничивалась именно документами. Они писали протоколы, но постановления их до кораблей не доходили и фактически оставались без исполнения».

Чем вообще занимался Центробалт первого созыва? Прежде всего, он утверждал решения комитетов кораблей и береговых частей, организовывал всевозможные совещания, собрания, митинги, осуществлял контроль за порядком на кораблях и в береговых частях, присматривал за офицерским составом, причем в первую очередь — за командующим флотом и его штабом.

Возможно, что кто-то подумает, что Центробалт сразу же распорядился поднимать на кораблях красные флаги революции. Увы! Как это ни покажется странным, такого решения центробалтовцы не приняли. Центробалт по этому поводу заявил: «Признавая, что русский военный флаг должен быть изменен, с тем, чтобы завоеванная свобода нашла символическое выражение, Центральный комитет Балтийского флота считает, что изменение флага может быть произведено лишь общефлотским съездом, а потому впредь до тех пор, пока съезд не решит этого вопроса, Андреевский флаг в действующем флоте ввиду военного времени должен быть признан нашим военным флагом. Центральный комитет Балтийского флота приглашает все корабли и организации флота высказаться об изменении рисунка флага, для того чтобы весь собранный материал был представлен на общефлотский съезд». До начала сентября 1917 года никаких изменений во флагах на флоте не произошло. Впрочем, над «Виолой» «центробалтовцы» подняли особый ими самими придуманный флаг — красное полотнище с перекрещенными якорями и вышитыми буквами «Ц.К.Б.Ф».

По примеру балтийцев матросы Черноморского флота и флотилий также начали создавать свои выборные организации. Так были созданы Центральный комитет Каспийской военной флотилии (Центрокаспий), Центральный комитет флотилии Северного Ледовитого океана (Целедфлот) и другие. Но такого авторитета, как у Центробалта, у них, разумеется, не было. Что касается Центробалта, то он с каждым днем набирал силу, осознавая себя уже не просто матросским комитетом, но особым законодательно-исполнительным органом, который может и должен решать вопросы во всероссийском масштабе.

16 (29) апреля в Петрограде произошло событие, поразившее всех своим цинизмом. В этот день Временное правительство организовало на Невском проспекте крупную манифестацию. При этом участниками ее стали инвалиды войны. Часть из них (безногих) везли на автомобилях. Демонстрация шла под лозунгами: «Отечество в опасности! Пролитая нами кровь требует войны до победы! Товарищи солдаты! Немедленно в окопы!», «Вернуть Ленина Вильгельму», «Война, Победа и Свобода!», «Война до почетного мира!», «Да здравствует Временное правительство и Совет Солдатских и Рабочих Депутатов!»

Ну, казалось бы демонстрация, как демонстрация, мало ли их было в те дни, тем более, что идти будут инвалиды войны, своей кровью и увечьями заслужившие право говорить «свою» правду о войне. Однако когда о готовящейся манифестации узнали в Центробалте, там решили иначе—разогнать безногих и безруких, чтобы навсегда отвадить от поддержки Временного правительства.

Разгон беззащитных инвалидов был поручен расквартированному в столице 2-му Балтийскому флотскому экипажу, во главе с матросами И.Н. Колбиным и С.Г. Пелиховым. Матрос И.Н. Колбин сообщил, что, «повстречавшись с демонстрирующими грузовиками на Невском, мы им предложили свернуть свои плакаты и подобру-поздорову ехать в лазареты».

На самом деле матросы вместе с солдатами 6-й тыловой автомастерской атаковали демонстрантов и начали их избивать, вырывая и рвя транспаранты, безногих просто выбрасывали из автомобилей. Безнаказанное избиение инвалидов среди бела дня в самом центре столицы произвело гнетущее впечатление на петербуржцев. Что касается власти, то никаких мер против матросов принято не было. Возможно, что правительство еще не чувствовало в себе силы, чтобы начать открытую борьбу с революционными матросами. Возможно, что оно не хотело обострять отношения с Центробалтом, надеясь на его лояльность по отношению к себе. Увы, матросы этого жеста правительства не оценили.