Матросская революция

Глава шестая БАЛТИЙЦЫ ВЫХОДЯТ ИЗ ПОДЧИНЕНИЯ

В июне 1917 года на I Всероссийском съезде Советов был создан высший представительный орган военных моряков—Центральный исполнительный комитет военного флота (Центрофлот) — из делегатов -— представителей флотов и флотилий, как высшая инстанция Черноморского и Балтийского флотов, Сибирской и Северной флотилий. При этом по своему политическому влиянию Центральные комитеты Черноморского флота и флотилий не могли идти ни в какое сравнение по своему влиянию и авторитету с Центробалтом. Если на флотилии Северного Ледовитого океана (Целедфлот) и в Мурманском отряде судов (Центромур) этой флотилии комитеты были еще достаточно активны, то на Каспийской военной флотилии (Центрокаспий) или на Черноморском флоте (ЦКЧФ) они проявили себя в 1917 году очень слабо, тем более что ЦКЧФ был создан вообще только 30 августа.

При этом выборы в Центрофлот были проведены так, что в составе Центрофлота преобладали матросы, сторонники левых эсеров и меньшевиков. Поэтому большинство в Центрофлоте получили эсеры и меньшевики, председателем был избран правый эсер М.Н. Абрамов. В Центрофлот попали матросы-большевики Н.Г. Маркин, Н.А. Пожаров, И.Д. Сладков, В.Ф. Полухин, Е.И. Вишневский и А.С. Штарев, однако они имели там минимальное влияние. Вполне естественно, что Центрофлот сразу же начал под держать мероприятия Временного правительства и проводить его политику. Заметим, что Центрофлот сразу же «показал зубы» и отказался утвердить устав Центробалта.

Впрочем, Центробалт подчиняться Центрофлоту и не собирался. Из воспоминаний Н.А. Ховрина: «Вскоре нам пришлось столкнуться с новой флотской организацией, возникшей в Петрограде, — с так называемым Центрофлотом. Костяком этой организации послужила морская секция при Петроградском Совете, состоявшая почти целиком из соглашателей. В состав Центрофлота вошли также моряки, избранные от флотов и флотилий на I Всероссийский съезд Советов. Новый орган с самого начала заявил о безоговорочной поддержке Временного правительства. Его линию определяли эсеры и меньшевики. Были в Центрофлоте и несколько большевиков, в частности мой старый товарищ Василий Марусев, кронштадтец Николай Маркин, наш центробалтовец Андрей Штарев. Но они находились в меньшинстве и не могли влиять на решения. Центрофлот с самого начала претендовал на роль руководителя всех флотских организаций, пытался стать чем-то вроде третейского судьи в спорах между матросскими комитетами и представителями командования флотов. Правительство поддерживало Центрофлот, видя в нем верного помощника. Но Центробалт не собирался слепо подчиняться решениям соглашательской организации. В нашем уставе был пункт, позволявший отклонять антидемократические постановления Центрофлота. В окончательной редакции он выглядел так: “ЦКБФ проводит в жизнь все постановления, приказания и решения, касающиеся жизни флота, которые будут исходить из существующей центральной государственной власти и Центрофлота, согласуясь с положением флота”. Последние три слова и позволяли нам быть хозяевами положения. Такая формулировка давала возможность брать под контроль любое распоряжение властей, принимать или отклонять его. И этим мы пользовались в полной мере».

Созданием лишь Центрофлота Временное правительство не ограничилось. Почти одновременно с проведением 1-го съезда моряков Балтийского флота была образована оппозиционная общественная организация — Союз офицеров, врачей и чиновников (Промор). Возглавили Промор весьма авторитетные на Балтике командир линкора «Севастополь» капитан 1-го ранга фон П.В. Вилькен и капитан 2-го ранга Г.К. Граф. Новый союз сразу нашел полное взаимопонимание с Центрофлотом, и выступил в оппозицию к Центробалту, хотя и с определенной осторожностью. Разумеется, противостояние этим не закончилось.

К июню каждый корабль, каждая береговая часть Балтийского флота фактически превратились в самостоятельные вечевые республики, жившие по своим законам и своим понятиям. При этом на каждом корабле господствовали свои интересы и пререгативы, которые порой буквально противоречили прегегативам команды соседнего корабля. Так, на линкоре «Петропавловск», где преобладали анархисты, в июне вынесли на митинге резолюцию с ультиматумом Временному правительству: «В 24 часа убрать из его состава десять министров-капиталистов». Ни больше и ни меньше! В противном случае матросы грозили подойти к Петрограду и подвергнуть его... обстрелу из орудий главного калибра. При этом «Петропавловск» призывал весь остальной флот последовать его примеру. На линкоре «Слава» в те же дни также произошел инцидент, но совсем иного рода. Команда линкора наотрез отказалась вести корабль в Рижский залив для участия в боевых действиях. Линкоровцы привыкли митинговать и не желали воевать.

Трудно объяснить почему, но в отличие от подавляющего количества матросов и, в первую очередь, от кронштадцев, команда крейсера «Адмирал Макаров» на протяжении всего дооктябрьского периода занимала, в отличие от той же «Славы», последовательную оборонческую позицию и требовала довести войну до победного конца. При этом, сколько к «макаровцам» ни приезжало всевозможных партийных агитаторов, представителей Центробалта и других корабельных комитетов, команда крейсера упорно стояла на своем.

4 июня 1917 года команда крейсера «Адмирал Макаров» приняла фактическую антицентробалтовскую «оборонческую» резолюцию. «Макаровцы» призвали флот к единению, под началом командующего, и прекратить провоцируемый Центробалтом разброд. 21 июня 1917 года команда крейсера снова выступила против Центробалта, потребовав отменить присвоенное им себе право отзыва команд матросов-добровольцев, командированных в части армии. В нем говорилось, в частности: обращаясь к действовавшим на фронте в ударных группах товарищам, команда крейсера призывала их выполнить свой долг перед родиной. “Мы же поддержим вас с моря и работу за вас на корабле выполним сами. “Макаров” всегда будет там, где надо ценой жизни защитить отечество».

А чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что команда крейсера готова защищать Отечество до конца, 21 июня «Адмирал Макаров» был объявлен «кораблем смерти» и помимо Андреевского флага на нем стали поднимать черный флаг с адамовой головой и костями, весьма напоминавший классический пиратский «Веселый Роджер». Так 21 июня команда крейсера «Адмирал Макаров» приняла «оборонческую» резолюцию и объявила крейсер «кораблем смерти». В те же дни был сформирован и знаменитый впоследствии Ревельский батальон смерти. Его организовал и взял под свою команду известный храбрец капитан 2-го ранга П.О. Шишко. Ревельцы, так же как и «макаровцы», единодушно выступали за войну до победного конца и грозились прийти и навести порядок в Центробалте.

В ответ на образование Промора, позицию Центрофлота, команды «Адмирала Макарова» и Ревельского морского батальона смерти, где преобладали оборонческие настроения, Центробалт начал публично отменять распоряжения морского министра А.Ф. Керенского. Это был уже открытый вызов! Поразительно, но во время подготовки летнего наступления на фронте 1917 года, которое должно было стабилизировать фронт и облегчить военную ситуацию, Центробалт занял откровенно пораженческо-предательскую позицию по отношению к своей стране. Центробалтовцы не только заявили, что Балтийский флот в этом наступлении никакого участия принимать не будет, но и заявили об этом в печати. Учитывая, что германская разведка работала весьма профессионально, данный факт ничем иным, как откровенным предательством государственных интересов и своего народа, назвать сложно. Впрочем, Центробалт это особо не волновало, так как они считали себя не только самым революционным «учреждением», но и самым демократическим. Ну а там где полная демократия, там, как известно, разрешено все. Они рулили так, как им хотелось. Например, в июне по настоянию матросских комитетов у офицеров Балтийского флота было изъято личное оружие, включая кортики. Лишение офицеров кортиков не имело никакого практического значения, с таким же успехом можно было изъять с корабельных камбузов столовые ножи. Но кортики являлись для офицеров символом их власти и принадлежности к особой касте. Поэтому, запретив и изъяв кортики, центробалтовцы нанесли серьезный удар по офицерскому самолюбию.

Как известно, намеченную большевиками в соответствии с настроениями масс на 10 июня демонстрацию I съезд Советов отменил, и большевики подчинились этому решению. Но массы так просто не меняют свое настроение, и отмена демонстрации сопровождалась разного рода «коллизиями». Особенно трудно было удержаться от выступления кронштадтцам.

Утром 10 июня до 20 тысяч кронштадтцев собрались на митинг на Якорной площади перед погрузкой на пароходы, отправлявшиеся в Петроград. Здесь они неожиданно для себя вместо призывов к решительным действиям услышали сообщение об отмене демонстрации. Разумеется, поднялся шум и крики. Кронштадцы за последние месяцы отвыкли, чтобы кто-то что-то за них решал.

Сохранились яркие воспоминания члена исполкома Кронштадтского Совета большевика И.П. Флеровского об этом митинге. После выступлений большевиков с разъяснением причин отмены демонстрации «трибуна хаотически бралась с бою». «Кричал каждый, кто оказывался наверху». Обстановкой пытались воспользоваться леваки-провокаторы, стремясь любыми путями вызвать кронштадтцев в Петроград. Исход митинга во многом зависел от позиции анархистов. Предводитель кронштадтских анархистов Х.З. Ярчук, хотя и обрушился с резкой критикой на большевиков за робость и нерешительность, вынужден был заявить: «Без большевиков идти нельзя, без организации, без руководства не победишь». По-другому вели себя на митинге анархисты, прибывшие в Кронштадт из Петрограда. Они пытались спровоцировать матросов, повторяли провокационные заявления, что в Питере «демонстрантов бьют, что Марсово поле усеяно трупами», призывали «на помощь питерцам». Однако в конце концов А.М. Любовичу, И.П. Флеровскому и другим руководителям кронштадтских большевиков с большим трудом, но все же удалось убедить возбужденных матросов, что петроградский гарнизон, фронт, провинция пойти за Кронштадтом в «прямой боевой поход» не готовы. В результате было принято компромиссное решение: послать в Петроград делегацию, чтобы иметь более ясное представление о событиях. В назначенной исполкомом Петроградского Совета демонстрации 18 июня кронштадтцы, обидевшись, приняли очень ограниченное участие. Они недовольны были условиями участия в демонстрации — без оружия и «с согласия начальства», с которым они хотели драться.

Выступил Центробалт и против применения смертной казни за воинские преступления и уголовные преступления. Этим революционны! матросы днесли свой существенный вклад в развал армии и флота. Как можно не иметь такого инструмента воздействия, как смертная казнь, в стране, ведущей тяжелейшую и кровопролитнейшую войну? Можно только представить, что произошло, если бы подобное произошло, скажем, в годы Великой Отечественной войны! Что касается ратований центробалтовцев за отмену смертной казни уголовникам и убийцам, то здесь тоже все логично. Ведь если расстреливать убийц, то, следовательно, надо было дать правовую оценку своим же сотоварищам, убивавшим офицеров в феврале 1917-го и творившим другие беззакония! Пойди на это Центробалт, он сразу же потерял бы доверие уголовной части матросского электората, который был в тот момент весьма значителен. Да и сами центробалтовцы тоже были кое в чем замешаны, так что блюли в данном случае и личную безопасность.

По-прежнему Центробалт боролся и за свое исключительное право контролировать служебную деятельность офицеров, смещать и перемещать их по своему усмотрению, исходя из их политических, но никак не профессиональных качеств, за исключительное право самому выбирать на командные посты понравившихся Центробалту либералов и демократов. Надо ли говорить, что в условиях войны такая кадровая политика была равносильна смерти.

Когда в июне 1917 года Керенский подписал распоряжение Балтийскому флоту сформировать шесть ударных батальонов из добровольцев-матросов для отправки на фронт, Центробалт ответил ему откровенно издевательской резолюцией: «Виду недостатка специалистов на кораблях и угрозы наступления немецкого флота ни один матрос, верный революции, не может покинуть корабль. Излишек офицеров может быть, в порядке приказа, откомандирован на сухопутный фронт. Тот, кто добровольно покинет корабль, исключается из списков флота и считается дезорганизатором последнего».

Кстати, реально на тот момент на флоте действительно имел место переизбыток рядового состава, т.к. учебные отряды и школы работали на полную мощность со все новыми и новыми призывниками — флот готовился принять в свой состав новейшие линейные и легкие крейсера, эсминцы и подводные лодки, и предстояло комплектовать их команды. Кроме этого перекомплект личного состава заранее планировался с учетом возможных потерь в боях. Но новые корабли в строй так и не вошли, а потери почти невоюющий флот нес минимальные. Если в чем и испытывался дефицит, так это именно в профессиональных офицерских кадрах. Выпускников Морского корпуса катастрофически не хватало. Именно поэтому был в срочном порядке созданы Севастопольский морской корпус и курсы т.н. «черных гардемаринов» (ускоренные курсы подготовки флотских офицеров), осуществлялся призыв офицеров запаса и назначение на офицерские должности гражданских штурманов и механиков. Так что иначе как откровенным издевательством над здравым смыслом (не говоря уже о гражданской позиции) данную телеграмму Центробалта назвать просто нельзя.

Еще раз повторюсь, что в это время шла не просто война, а война на территории Российского государства, ставшая к этому времени по своей сути уже ВОЙНОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ! Поэтому, называя вещи своими именами (а не прикрываясь революционными лозунгами), в тот момент Центробалт выступал исключительно как самый верный союзник германского кайзера Вильгельма.

В целом все резолюции Центробалта время носили ярко выраженный популистский характер, имея лишь одну цель — любой ценой заручиться поддержкой матросских масс. Боятся матросы за свои кровавые дела в феврале — вот вам индульгенция об отмене смертной казни за все ваши преступления. Не желают матросы защищать Отечество и рисковать своими драгоценными жизнями, а желают хорошо спать и сытно кушать в тыловых Гельсингфорсе и Кронштадте — вот вам индульгенция о запрещении воевать на сухопутном фронте.

Дальше—больше. Пытаясь хоть как-то навести порядок против анархии и произвола в государственных масштабах, Временное правительство приняло закон о преступлениях против государственного спокойствия, согласно которому организаторы массовых антигосударственных выступлений наказывались каторгой. С точки зрения любого государства, все, безусловно, правильно, и главное — совершенно законно. Назовите мне хотя бы одно нормальное государство, поощряющее антигосударственную деятельность! Но то, что было нормально для всех, было ненормально для Центробалта. Члены Центробалта сразу же разглядели в данном законе опасность для себя, а разглядев, немедленно отреагировали гневной резолюцией, указав, что статьи закона «направлены специально против революционного, трудящегося класса и что это есть посягательство Временного правительства на народную свободу, свободу слова, печати...» Помимо этого было постановлено «препятствовать всеми имеющимися у нас средствами проведению в жизнь 129-й и 131-й статей (статьи о наказании за организацию массовых беспорядков. —В.Ш.). Напоминаем коалиционному министерству, что оно обязано исполнять волю народа, а не приказывать ему».

Так-то оно так, написано патетично и красиво, и любое правительство, в идеале, на самом деле обязано выполнять волю народа. Однако оно же обязано и эффективно руководить этим же народом. А еще никто в истории человечества (и Центробалт в том числе) не придумал, как можно руководить государством без законов и приказов, без дисциплины и порядка в стране.

На фоне резкого обострения отношений с государственными властями отношения матросов Балтики с партиями правых эсеров и меньшевиков (поддерживающих эту власть) быстро ухудшились, и авторитет этих партий начал падать. Матросы, по своей обычной привычке, стали массово покидать ряды этих партий и искать для себя другие, более для них привлекательные. Свято место, как известно, пусто не бывает, и образовавшуюся пустоту немедленно заполнили конкуренты — большевики, левые эсеры и анархисты. Все эти три леворадикальные партии были настроены, так же как и Центробалт, агрессивно против Временного правительства, требуя продолжения революции до ее полной победы. Большевики при этом подразумевали диктатуру пролетариата, левые эсеры видели в качестве главного движителя революции не малочисленный российский пролетариат, а многомиллионное трудовое крестьянство. Что касается анархистов, то их просто не устраивал сам институт государства, т.к. он в любом случае являлся, по их мнению, инструментом насилия над народом. В целом идеи леворадикальных партий и балтийской братвы на данном этапе полностью совпадали. При этом обе стороны сейчас еще и весьма нуждались друг в друге. Бал-тайцам нужна была опора на определенные политические теории, чтобы их беспредел обрел хоть какой-нибудь теоретический базис, леворадикалам же был нужен Центробалт и Балтийский флот, как реальная вооруженная сила, которая обеспечила бы им будущий вход во власть. Начался самый настоящий политический торг, во время которого каждая из сторон преследовала свои личные интересы, рекламировала свой «товар» и интриговала против конкурентов. Центробалт в каком-то смысле уподобился богатой невесте, которой предстояло сделать выбор между искушавшими ее женихами.

В данной ситуации наиболее предпочтительные шансы «пойти под венец» с Центробалтом оказались у большевиков. Причин тому было несколько.

Во-первых, в сравнении с конкурентами РСДРП(б) имела хорошо отработанную внутреннюю организацию, опытных функционеров, строжайшую внутреннюю дисциплину, необходимые финансовые средства и, безусловно, выдающегося руководителя в лице В.И. Ленина. Что касается левых эсеров, то они все еще представляли лишь одну из фракций формально все еще единой эсеровской партии (окончательно левые эсеры порвут со своими правыми коллегами лишь в ноябре — декабре 1917 года), а потому по всем позициям были намного слабее, чем большевики. Об анархистах и говорить нечего, т.к. сами принципы их учения отрицали и жесткую партийную организацию, и дисциплину.

Военная организация при ЦК РСДРП(б) («Военка») созвала в начале лета 1917 года Всероссийскую конференцию фронтовых и тыловых организаций РСДРП(б). Для руководства работой в армии и флоте конференция избрала Всероссийское бюро военных организаций. Печатным органом этого бюро стала «Солдатская правда». Название газеты для матросов было не самое удачное, поэтому позднее для балтийцев начала издаваться собственная газета с соответствующим названием.

Был и еще один немаловажный фактор — А.М. Коллонтай. Именно в июне 1917 года авторитет большевиков на Балтийском флоте значительно вырос. Но еще раз напомним, что вырос он исключительно по причине взаимной ненависти к Временному правительству, а не по какой-либо иной. Как известно, ничего лучше не сплачивает, как наличие общего врага. Но что произойдет, когда этот общий враг исчезнет? Тогда этого сказать не мог никто...

Официально «обручение» Центробалта и большевиков произошло на Всероссийской конференции военных фронтовых и тыловых организаций РСДРП(б), проходившей в Питере с 16 по 23 июня 1917 года. Делегатов Балтийского флота там представляли член Центрофлота большевик Н. Маркин, член Центробалта Н. Ховрин, член гельсингфорской делегации большевик М. Афанасьев, лидеры кронштадтских большевиков Е. Зинченко и И. Егоров. Наибольшей активностью из них отличался Н. Маркин, имевший, как сын убитого жандармами революционера, большие связи в большевистской партии. На конференции Маркин озвучил цифру — 4 тысячи членов большевиков среди матросов Балтийского флота, из которых почти полторы тысячи служат на линейных кораблях. Если названные Маркиным цифры были даже завышены, если при этом большая часть данных членов партии вступили в нее какие-то дни назад после выступления понравившегося им оратора, все равно Маркин наглядно продемонстрировал весьма возросшее влияние большевиков на Балтийском флоте. Отметим и сохранившуюся тенденцию — наиболее радикальными (в данном случае пробольшевистски настроенными) по-прежнему оставались команды никогда не воевавших кораблей — прежде всего линкоров. На эсминцах и подводных лодках, а также в Ревеле и Або, влияние большевиков было, как и раньше, не слишком значительным.

После завершения конференции все делегаты отправились в Кронштадт, чтобы продемонстрировать тамошним матросам свою значимость и силу. На Якорной площади был собран 20-тысячный митинг, на котором кронштадцы огласили свое приветствие конференции большевиков. Приезд столь представительной делегации РСДРП(б) и грамотная работа делегатов на кораблях и в частях еще больше упрочила положение большевистской партии в таком стратегически важном для них гарнизоне.

Из Кронштадта часть делегатов, не теряя времени, отправилась дальше в Гельсингфорс. Там тоже прошли демонстрации, а самим делегатам была организована достойная встреча на «Виоле», с накрытием столов и здравицами в честь Ленина и Центробалта.

Ободренные под держкой большевиков, «центробалтовцы» решают снова поднять вопрос о выборности командующего флотом. Новая резолюция, по словам члена Центробалта Н. Измайлова, «дышала ненавистью к Временному правительству». Там значилось: «Долой провокационную политику наступления!.. Долой назначенных начальников и комиссаров Временного правительства! Да здравствует выборное начало в армии и на флоте! Да здравствует вооружение всего народа! Всю промышленность — под контроль рабочих, довольно грабить народное достояние!»

Лозунги были, как и обычно, самые популистские, но общий тон стал еще более жестким. В развитие резолюции наиболее радикально настроенная команда линейного корабля «Петропавловск» потребовала убрать из состава правительства десять министров, которые по каким-то причинам не нравились матросам.

Чтобы хотя бы немного утихомирить страсти, командующий флотом Д.Н. Вердеревский встретился с членами Центробалта. Командующему и матросам удалось договориться «не допускать крайних вооруженных мер борьбы против Временного правительства». Фактически Вердеревский уговорил матросов хотя бы временно отказаться от вооруженного мятежа против государственной власти, к чему их откровенно провоцировали большевики. Соглашение, подписанное восемью «центробалтовцами», вызвало гнев Дыбенко и его группы. Обиженный неуважением к своей особе Дыбенко стал требовать перевыборов Центробалта, чтобы изгнать из него представителей эсеров, меньшевиков и анархистов. 30 июня под нажимом большевиков Центробалт поставил вопрос о сложении своих полномочий. Когда же на «Виолу» прибыли вновь избранные в гарнизонах новые «центробалтовцы», старые отказались покидать уютное судно. Теперь на заседаниях Центробалта рядом заседали представители сразу двух созывов: первого — уже отстраненные от власти, но еще не сдавшие свои полномочия, и новые — уже вступившие во власть, но еще не взявшие фактически бразды правления в свои руки. Так как «старики» наотрез отказались покидать «Виолу», то новые члены Центробалта перебрались на куда более комфортабельную бывшую императорскую яхту «Полярная звезда», специально переведенную для этой цели из Петрограда в Гельсингфорс. На гафеле яхты подняли флаг Центробалта, но точно такой же флаг реял и над «Виолой», где засели «старые центробалтов-цы». Лишь через несколько недель «стариков» удалось отправить по своим частям, очень уж им не хотелось отрываться от сытной кормушки.

Между тем само Временное правительство, понимая, что дальнейшее попустительство смерти подобно, все же начало действовать. На фронте была введена смертная казнь, часть наиболее анархиствующих полков была расформирована, начались аресты наиболее одиозных агитаторов и сторонников поражения России в войне.

Впереди была решительная схватка за власть между руководством страны и левыми политическими партиями, впереди была схватка между Временным правительством и балтийцами. Впереди был июль 1917 года...

«Левая» напряженность на Балтийском флоте достигла своего максимума в 20-х числах июня. Представители буржуазной прессы отмечали в эти дни, что в Кронштадте не только слово «наступление», но даже слово «оборона» нельзя произносить открыто. Это же подтверждали и большевики. «Наступление на фронте 18 июня... — писал в своих воспоминаниях член Кронштадтского Совета большевик П.И. Скворцов, — до того взвинтило массу, что на ежедневно происходящих на Якорной площади митингах только и разговору было о вооруженном выступлении и свержении правительства... Кое-как некоторое время удавалось удерживать массы от организованного выступления, и так продолжалось до 3 июля». Обыватели под впечатлением «Кронштадтского инцидента» предлагали матросам «взять революционную власть в России». Большевистские газеты «Солдатская правда», «Голос правды» в своих статьях, разъясняющих преждевременность выступлений в этот период, пытались нейтрализовать опасное искушение для матросов. Свою роль эта работа большевиков сыграла, но, кроме того, матросы и сами, видимо, посчитали, что следует ждать более солидного предложения и удобного времени для решительного выступления. Итак, проба сил состоялась. Теперь следовало ждать боле серьезных действий со стороны матросов. Причем ждать осталось совсем недолго.

В начале июня Кронштадтский Совет решил организовать собственную агитационную поездку по военно-морским базам Балтийского флота, чтобы выяснить реальное настроение матросов и провести с ними революционную агитационную работу. Делегация была намечена в составе 9 человек, и в нее должны были войти три большевика (в т.ч. и Ф.Ф. Раскольников и С.Г. Рошаль), три левых эсера, два беспартийных, но авторитетных матроса и один меньшевик. Первым на пути делегации оказался Гельсингфорс.

В книге воспоминаний «Кронштадт и Питер в 1917 году» Ф.Ф. Раскольников так описал злоключения своей агитационной группы в Гельсингфорсе, с которого они начали объезд флота: «В общем, здесь (в Гельсингфорсе. — В.Ш.) царило эсеровское засилье, которое давало себя чувствовать даже на кораблях. Только “Республика” и “Петропавловск” имели репутацию двух цитаделей большевизма. При этом на “Республике” большевизм господствовал безраздельно, вплоть до того, что весь судовой комитет был целиком под влиянием наших партийных товарищей, тогда как на “Петропавловске” наряду с большевистским течением, завоевавшим настроение большинства, еще заметно пробивалась анархическая струя. Наиболее отсталой считалась минная дивизия, где политическая работа велась крайне слабо, а немногочисленный личный состав находился под сугубым, можно сказать, исключительным влиянием офицерства. Эти эсеровски настроенные корабли имели своими представителями в Гельсингфорсском Совете преимущественно эсеров мартовского призыва. Правые эсеры составляли тогда большинство как в Совете, так и в его исполнительном органе... После партийного комитета мы посетили Центробалт... Подавляющее большинство Гельсингфорсского исполкома состояло из представителей враждебных партий. С особенным азартом против нас выступал принадлежавший к эсерам прапорщик Кузнецов и какой-то немолодой бородатый матрос, по партийной принадлежности также правый эсер. На него жестоко ополчился один из кронштадтских левых эсеров, который с темпераментом восклицал: “Товарищи, какие они эсеры? Это — мартовские эсеры. Они не эсеры, а серы, товарищи!” Было забавно наблюдать со стороны, с какой страстью левые эсеры ополчались на своих же партийных товарищей. Паровой катер быстро доставил нас на палубу одного из этих бронированных гигантов, на широкой корме которого славянской вязью было написано: “Севастополь”. Этот корабль до недавнего времени считался одним из самых отсталых. Именно “Севастополь” вынес достопамятную резолюцию о всемерной поддержке “войны до конца” и о полном доверии Временному правительству. После нас выступил член областного комитета матрос Антонов, заявивший, что команда “Севастополя” должна дать ясный и определенный ответ: “Как относится она к Временному правительству? Пойдет ли она за кронштадтцами, не доверяющими Временному правительству, или останется на точке незадолго до того принятой резолюции?” Социал-шовинист Антонов позорно провалился. Ответом на его речь были редкие аплодисменты небольшой кучки его приспешников. После Антонова выступил другой матрос, от имени всей команды поблагодаривший нас за приезд и попросивший передать кронштадтцам, что команда “Севастополя” идет вместе с Кронштадтом и всегда готова его поддержать. Под громкие, долго не смолкавшие крики “ура” кронштадтская делегация на легком катере отвалила от дредноута. Мы в полном составе всей делегации объехали остальные линейные корабли. Везде нас ожидал радушный прием. Большинство команд, всецело сочувствуя Кронштадту, выразило готовность поддержать его во всех революционных выступлениях.

Следующим этапом на нашем пути был линкор “Слава”. Он только что вернулся с позиции у острова Эзель. Не упуская момента, мы сели на паровой катер и через несколько минут ошвартовались у его бронированного борта. По общему порядку, мы, прежде всего, прошли в судовой комитет, желая поставить его в известность о созыве общего собрания. Но на этом корабле были какие-то странные порядки. Нам предложили за разрешением митинга обратиться к командиру корабля Антонову... Все шло хорошо, пока, наконец, я не дошел до вопроса о братании, жгуче волновавшего тогда матросов и солдат. Решительно высказавшись против подготовлявшегося наступления, я противопоставил ему братание на фронте и начал защищать и обосновывать этот лозунг. Но призыв к братанию кое-кому не понравился.

— Мы только что вернулись из-под Цереля,— истерически закричал один из матросов,—там каждый день немецкие аэропланы бросали в нас бомбы, а вы говорите о братании! Вот вас бы в окопы! Братались бы там!

Мне пришлось несколько охладить горячность моряка, очевидно, на позициях расшатавшего свою нервную систему... В общем, настроение корабля было довольно благоприятно, но все же оно значительно уступало другим кораблям, встречавшим наши речи с гораздо большим сочувствием и энтузиазмом».

Какой вывод можно сделать из рассказа Раскольникова о посещении Гельсингфорса им и его сотоварищами? Только тот, что в июне 1917 года тамошние матросы были настроены в своем большинстве совсем не в пользу большевиков.

В Ревеле делегацию кронштадтских большевиков ожидал не менее прохладный прием. Ф.Ф. Раскольников вспоминал: «...Мы всей компанией пошли на крейсер “Баян”. Здесь я встретился со своим товарищем по выпуску из гардемаринских классов мичманом Неллисом. Он пригласил меня в свою каюту и рассказал, что матросы корабля настроены чрезвычайно враждебно к большевикам и даже сговорились выбросить нас за борт.

Собрание проходило на верхней палубе около орудий. Здесь, в самом деле, чувствовалась огромная разница по сравнению с настроением Гельсингфорса. В то время как там моряки понимали нас с полуслова (?!), устраивая нам братские овации, здесь нас приняли с ледяным холодком. Отношения между ораторами и аудиторией все время были натянутые, и когда кто-то из нас резко отозвался о Временном правительстве и попутно высказался против войны, то большинству команды “Баяна” это не понравилось. Стали раздаваться угрожающие возгласы, враждебные выкрики... В результате митинга нам все же удалось несколько смягчить настроение, заставить моряков вслушаться в наши слова и хоть немного почувствовать нашу искренность». «Немного почувствовать искренность», как мы понимаем,—это совсем не то, на что рассчитывали кронштадтские агитаторы.