Меж двух океанов

ВОДАМИ АМЕРИКИ

— Послушайте, хватит уж вам писать, никуда это от вас не убежит! Сейчас мы пристанем в Манте!

Горстка итальянцев, возвращающихся из Чили, шумно поднялась из-за ближайшего столика и бросилась на палубу.

— Разве мы идем не прямо в Панаму?

— Да нет, говорю же вам, только остановимся там. И даже два раза! Одна-две тысячи мешков кофе в Манте и Буэнавентуре стоят того, чтобы остановиться! А мы хоть на минутку слезем с этой дурацкой качалки!

Машины замолкли, «Марко Поло» загремел цепями, крепко хватаясь якорями за дно. В двух-трех километрах от излома его белых стен смутно виднелись на горизонте букеты пальм и хижины, похожие издали на караваи хлеба.

К бортам отдыхающего матадора морей, словно к острову, прилепились баржи. Они набьют в него горы ящиков и тюков, чтобы хоть на сантиметр поближе к воде прижать его расточительно высокую ватерлинию. Совсем так', как было у острова Пуна в устье реки Гуаяс. Только здесь, в Манте, не хватало того самого кусочка земли, со всех сторон омытого водой. Да и перекупщиков, мелких торговцев, зевак и лавочников съехалось сюда на вертких лодках гораздо меньше.

Зато красноречием и свойственным продавцам остроумием они превзошли своих гуаякильских конкурентов.

Смуглый парень в сомбреро то и дело нагибается, роется на дне своей скорлупки и поднимает над головой очередной образчик товара, демонстрируя его покупателям, облепившим борта всех палуб. Бананы, кокосовые орехи, великолепные раковины, панамские шляпы, темно-красные пончо, крокодиловые кожи…

— Или вот это! No quieren comprar? Barato! — и он вытаскивает из кучи хлама двухметровую кожу гремучей змеи и подпоясывается ею. — Не желаете ли купить? Дешево! Замечательный пояс!

Никакого интереса. Трехъярусное скопище пассажиров лишь забавляется, коротая время.

— На нем можно и повеситься! — Парень с лодки сердитым взглядом окидывает праздно любопытствующих, делает из змеиной кожи петлю и, придерживая ее над головой, изображает висельника: ухо к плечу, язык на подбородке. Палубы разражаются смехом.

— Y dura mucho! — обнадеживается он в ту же секунду. — А уж прочна она, что угодно выдержит!

Схватив змеиную кожу обеими руками, он натягивает ее на колене, затем принимается так стегать ею по бедру, что от нее вот-вот полетит чешуя.

Лес рук протягивается через перила. Каждому вдруг захотелось иметь кожу гремучей змеи. Монеты звякают о дно лодчонки, а свернутая узелком кожа летит в руки нашему соседу итальянцу.

— Она, может быть, понадобится тебе раньше, чем ты думаешь, — задумчиво обронил одни из репатриантов, вы-терев ладонью потную шею. — Уже при Муссолини у всех пояса были затянуты так туго, что оставалось только в петлю лезть.

Лицо соседа омрачилось, на лоб набежали глубокие складки.

— Я все время говорил вам, что ехать домой еще рано. Соваться к полумиллиону безработных — надо же придумать! — высыпал он на головы своих приятелей стаккато темпераментной итальянской речи, потом схватил змеиную кожу и швырнул ее в море.

Двадцать голов наклонились через борт.

Кожа гремучей змеи с минуту покачивалась на сапфировой воде, а потом, уходя в глубину, слилась с тенью парохода.

— Пассажиры третьего класса, в столовую! Подается обед!

Голос из громкоговорителя был заглушен ударом гонга, потом вторым, третьим.

Вавилонское столпотворение людских голосов; рокот машин, которые снова работают в полную силу; звон тарелок и стаканов, доносящийся из лестничного люка. По нему устремляются в трюм обитатели самого дешевого класса, чтобы в две смены наскоро проглотить обед.

— Темно, как в мешке! Они считают, что этот трюм даже не стоит освещать как следует. И жарища, будто в пекле!

— А что ты хочешь? По деньгам и музыка.

Здесь, на современном итальянском судне, построенном в 1938 году, обстановка третьего класса не доставляет радостей путешествия. Тесные каюты и плохо проветриваемые трюмные помещения, в которых пахнет нефтью, масляной краской и кухонным чадом. Все двери, ведущие в верхние, солнечные этажи, как бы опечатаны трехъязычными табличками: «Пассажирам третьего класса вход воспрещен!»

В столовой нечем дышать от духоты. Обедающие сидят друг против друга на скамьях, словно куры на насесте. На длинных столах дымятся миски с неизменным итальянским супом «минестроне», на смену ему появляются столь же неизменные макароны с подливкой и куском говяжьего мяса. Официанты едва переводят дух и своим потом подсаливают кушанья на тарелках. Люди стараются проглотить обед и поскорее вырваться на палубу — «закусить» свежим воздухом.

Напротив нас сидят две пожилые женщины, перуанки, и разговаривают, коротая время между супом и вторым блюдом.

— Завтра, говорят, мы переедем экватор.

— А скажите, пожалуйста, сеньора, как это можно узнать?

— Говорят, там есть такая темная линия на океане.

С шумной столовой плавучего муравейника странно контрастирует тихий, укромный уголок на корме — узкая галерея над дощатыми крышками грузовых люков. За день тут можно до пресыщения насмотреться на планерское искусство чаек, бакланов и белых альбатросов, отсюда можно наблюдать вспененную морскую автостраду, которая уходит, опоясывая океан, от гребного винта куда-то за горизонт. Здесь можно досыта надышаться соленым морским воздухом, чтобы его вкус и запах скрасили долгие часы пребывания в трюме.

А вечером?

В первый раз долго не хочется расставаться с влажным ветерком тропического океана и сменять его на тюремную камеру в чреве этого железного мастодонта.

На другой вечер в трех квадратных метрах каюты остается лишь склад вещей. Одеяло под мышку и — прочь отсюда, на палубу, залитую лунным серебром. Даже не замечаешь, как с тебя вдруг спадает бремя будничных забот, как рассеивается тревога, вызванная беспощадными часами и числами календаря. Все помыслы наполняют тебя радостным трепетом. Ведь ты переживаешь ночь, о которой мечтал годами, великолепную тропическую ночь в Тихом океане.

Лежа на спине, минутами просто перестаешь замечать пароходную качку. Черные верхушки мачт вычерчивают что-то на белоснежных облачках, блуждая по их мерцающему лунному венцу. Вода мягко шумит и плещется у носа парохода, нежно ласкается к его бортам. А высоко-высоко над головой покачивается свод вселенной.

Глади океана троекратно коснулся протяжный бас пароходной сирены. Вероятно, именно сейчас первый помощник капитана в белой башне наверху записывает в судовой журнал: «Двадцать часов тридцать девять минут, широта — О^о-'О'О»».

Экватор.

— Мирек, хотел бы я знать, сколько еще раз в пути нам выпадет такой случай. Опять совпало, день в день! Опять двадцать восьмого числа. Помнишь? Тогда, два года назад, в Конго, мы в седьмой и последний раз перешли в южное полушарие.

— А день спустя впервые снимали стада слонов на лоне природы.

«Марко Поло» не вспоминает. Стальной грудью прокладывает он в Тихом океане путь для чилийской меди, боливийского олова и тропических плодов Эквадора. Белый плавучий город безучастно уносит все дальше к северу свой человеческий груз забот, смеха, боли и надежд.

Пассажиры третьего класса стоят в очереди у дверей общей умывальни и возобновляют прерванные вчера разговоры. Разговоры, которые начались на первом паруснике с переселениями и которые не кончатся до тех пор, пока люди будут ездить за куском хлеба насущного на другой край света.

Официанты в столовой расставляют рядами на клеенке рябенькие кружки.

Через час такая же программа, лишь с изменениями в мелочах, начнется двумя этажами выше. Во втором классе нет очередей перед ванными, и разговоры тут не вертятся вокруг забот о жилье и работе. А около фарфоровых чашек на чистых скатертях появятся еще приборы и несколько блюд.

Судовые двигатели открутят еще добрых десять миль, прежде чем проснется самый верхний этаж. Там в коридорах уже не увидишь простодушных господ в шлепанцах и халатах: там в каждом апартаменте есть собственная ванная.

По встанут все; большинство умоется, некоторые позавтракают, кое-кто проглотит пилюльку от морской болезни. В остальном же для всех в океане наступает день как день.

Но сегодня на пароходе праздник. Экватор — «эту темную линию» наших перуанских соседок — мы пересекли поздно вечером, поэтому капитан отложил традиционное торжество на сегодняшний день. Второй помощник бегает по пароходу, собирая «статистов» и реквизит, боцман разрисовывает нарядные дипломы, в которых не хватает лишь подписи владыки морей. Гонг в десятый раз созывает всех пассажиров на нос.

На крышку грузового люка вступает праздничная процессия. Первым величественно и грузно шествует сам Нептун, царь и бог океанов, еще утром бывший самым толстым из коков. А чего стоят бумажная корона, ватная борода, трезубец в руке и прелестная царица справа! Почетная свита, дело рук второго помощника капитана, оставляет их божественные величества на возвышении; обряд начинается.

Но и в самом деле только обряд. Новичкам, пересекающим экватор впервые в жизни, уже не придется хлебнуть соленой воды и сушить праздничный костюм. Благовоспитанный морской бог удовлетворяется минимальной символикой: он обходится щепоткой столовой соли, нежно кропит адептов пятью каплями морской воды и вручает им диплом с печатью. беря их под свою всемогущую защиту.

Спектакль, тысячекратно сыгранный на всех кораблях света и тем не менее всегда новый. Каждый раз он находит себе благодарных зрителей, хоть немного скрашивая им один из похожих друг на друга дней плавания.

Еще не улеглось волнение на носу, когда по всему судну разнесся на пяти языках восторженный клич: «Земля!» Богу морей не осталось ничего иного, как, пыхтя, убраться в трюм и сменить трезубец на поварешку.

Земля!

В одном этом слове было столько радости и воодушевления, столько искреннего ликования, что казалось, будто обитатели парохода пережили долгие недели плавания на каравеллах Колумба. И в этом, вероятно, все люди на море сходны между собой. Все без исключения. Первого дня плавания достаточно, чтобы насытиться необыкновенными впечатлениями и испытать непривычность обстановки. На второй день человек начинает тосковать по суше. А на третий день он с радостью променял бы все эти заботливо придуманные игры и забавы, которыми тут убивают скуку и страх перед океаном, на один-единственный шаг по твердой земле.

Вот почему это словечко сумело приковать всех пассажиров к бортам. И даже извлечь из кают побледневших «пациентов», измученных морской болезнью.

Темные тучи, приникшие к восточному горизонту, перестали менять свои очертания и открыли скрывавшуюся за ними синеватую изломанную линию. Это опять были гребни Кордильер, того бесконечного вала гор, склоны которых перелезала «татра» где-то на юге, в тысяче километров отсюда.

Под вечер за штурвал «Марко Поло» встал лоцман из Буэнавентуры, чтобы провести пароход через заболоченные русла реки Кара к якорной стоянке судов крупнейшего порта Колумбии на тихоокеанском побережье.

Наш белый генуэзский мореход чуть заметно наклоняется, как только его киль, скользя, задевает за мягкое дно. Всякий раз винты поднимают тонны грязи; пузырясь, она медленно плывет по течению. Но «Марко Поло» метр за метром втискивается в воронку реки, точно слон в ванну. Из зелени, покрывающей наносные берега, временами выглядывают крыши рыбачьих лачуг; в длинной тени пароходной трубы шумят и шелестят растрепанными листьями банановые рощи.

В сумраке замелькали огни Буэнавентуры, раскинувшейся, словно театральная декорация, по склону над рекой. И в эту минуту из громкоговорителей раздался знакомый голос помощника капитана, читающего объявление на трех языках.

«Марко Поло» причаливает на семь часов в колумбийском порту Буэнавентуре. Кто из пассажиров пожелает сойти на берег, пусть отметится у колумбийского офицера-паспортиста в салоне второго класса. Нахождение в черте города безопасно. Однако пассажиры покидают борт парохода на собственный риск. Просьба вернуться на судно не позднее полуночи. Подписано капитаном парохода «Марко Поло».

— Что скажешь, Мирек?

— Что в Колумбию мы все-таки попадем. И без виз. Я иду за паспортами.

Формальности оказались настолько простыми, что проще они уж не могли быть. Отдашь паспорт, получишь пропуск. Вернешь пропуск, получишь паспорт. Из рук в руки.

— Если бы он знал, что правительство в Боготе трижды отказывало нам в просьбе разрешить въезд в Колумбию!

Не успели матросы привязать висячий трап, как на палубу хлынули толпы людей. Торговцы и грузчики, чистильщики обуви и уличные продавцы газет, контрабандисты, портовые рабочие и просто любопытные — вся эта лавина людских тел оттеснила назад и закупорила в единственном выходе с парохода дежурных офицеров и пассажиров, которым после многодневной морской качки захотелось почувствовать под ногами твердую землю. И лишь когда первая волна растеклась по судну, из дверей к сходням ринулась другая — волна обитателей «Марко Поло».

Мы проталкиваемся в толчее людей и конных упряжек, в путанице машин, повозок, вагонов и подъемных кранов, петляем среди складских помещений, ящиков, бочек, мешков, рельсовых путей и трубопроводов с нефтью и питьевой водой. Шум порта затихает позади нас.

От решетчатых портовых ворот идет потемневшая центральная уличка Буэнавентуры, застроенная одноэтажными домишками; мигающие уличные фонари тускло освещают их облупившиеся стены. Чужой, несколько таинственный город, запустение и угнетенность которого особенно подчеркивают почти безлюдные тротуары, представляет собой резкий контраст с хаосом порта. Невольно приходят на память сообщения о Колумбии, заполнявшие прессу Южной Америки в прошлые месяцы. Анархия, дворцовые перевороты, ненадежное положение в стране, нападения на дорогах, поджоги деревень отрядами политических противников. Разбойничьи банды отдельных группировок в зависимости от ситуации создают крохотные государства в государстве. На первых страницах газет нередко попадались сообщения о стрельбе на улицах столицы.

— Радуйтесь, что вас не пустили в Колумбию, — слышали мы от друзей в Эквадоре, — это пороховая бочка с зажженным фитилем!

Так вот отчего помощник капитана предупреждал, что пассажиры выходят в город на свой страх и риск. Это подействовало должным образом. Пассажиры крадутся по улицам города почти что сомкнутыми рядами, кое-где заглядывают в лавочку и, зажав под мышкой памятную безделушку, кратчайшим путем спешат на безопасный итальянский островок.

И все-таки вокруг тут много интересного; пожалуй, город как раз и привлекает своим полусветом и полумраком, легким налетом таинственности. Вот седовласый старик, сгорбившись над столиком, обрабатывает долотом и маленьким молотком огромную раковину. Свет годами не чищенной лампочки тускло мерцает на тысячах морских ракушек самых причудливых форм: они лежат на полках, на прилавке, в ящиках и по углам. Один еще в первозданном виде, покрытые слоем песка и морской соли, другие вставлены в коралловые подставки, как пресс-папье, красуются на инкрустированных ларцах и на резных ножках настольных ламп. Бесконечное время породило эту красоту на дне океана, медленно текущее время переливает ее руками старика и оставляет застывать в форме старосветских безделушек, отвечающих давно забытым вкусам.

В километре от порта улица оживает. Из кабачков несется звон стаканов и музыка оркестрионов. Бары на углах, осажденные группами людей в полотняных брюках и рубашках, приклеенных потом к спинам, по сути дела, составляют часть улицы. У них нет ни окон, ни дверей. От тротуаров их отделяют лишь стеклярусные занавеси. Оттуда в полумрак улицы кричат светом неоновых трубок и репродукторами американские музыкальные автоматы. С грампластинок они пищат, трубят, барабанят, визжат и звенят, и эти звуки отражаются от деревянных аркад над тротуарами, как во время храмового праздника.

Немного дальше мостовая главной улицы превращается в провинциальную дорогу с выбоинами и лужами. На двухтрех деревянных аренах хороводом масок завершается карнавал. Вероятно, лишь в портах северной Бразилии живет столько же негров, сколько в колумбийской Буэнавентуре.

По толпе веселых людей вдруг пролетело слово «гринго». Лица застывают, холодно поворачиваются в нашу сторону, глаза сужаются, руки сжимаются в кулаки…

Через шумный, крикливый! центр Буэнавентуры мы возвращаемся на пароход.

До глубокой ночи «Марко Поло» содрогается от грохота и лязга кранов, которые все еще набивают его грудами мешков и тюков, чтобы на долгом пути до Европы он не тратил зря нефть только ради живого груза пассажиров.

Сырым туманом и низким, намоченным в воде небом встретил Тихий океан новый день.

Буэнавентура скрылась в океане, словно призрак, и «Марко Поло» снова режет серо-зеленые воды изящным острием носа. Но на пароходе с утра происходит что-то необычное. Матросы толпятся около одной из спасательных шлюпок на левом борту «Марко Поло», со всех сторон туда сбегаются пассажиры.

— Вот где мы нашли их, под брезентом третьей шлюпки, — жестикулируя, говорит один из матросов, гордый своим открытием. — Не могу добиться от них ни слова!

Люди неохотно расступились, пропуская вперед первого помощника.

— Эти птенчики забрались на пароход ночью, в Буэнавентуре. Без денег и без документов! А теперь молчат, как пни. Отвечай же, черт побери, как тебя зовут? — матрос схватил старшего мальчугана за плечо и стал трясти его, как тряпичную куклу. — Зачем вам взбрело в голову лезть на пароход, мошенники, а?

Занесенная рука не ударила.

Казалось, будто в последнюю секунду матрос почувствовал взгляды собравшихся здесь людей. Симпатии большинства были на стороне обоих «зайцев». Матрос смутился и в растерянности подтянул брюки.

Младший из мальчиков, лет восьми, пугливо огляделся и потом сказал вполголоса:

— Год назад у нас умерла мама. А дома нас бил отец.

— Y que vale una casa sin la madre, pues? — чуть тверже произнес старшин, лет одиннадцати. — А вообще-то зачем нужен дом без мамы?

Люди вокруг онемели, матрос уставился в палубу.

— И потом, наш господин учитель говорит, что где-то в мире есть небоскребы. Вот мы и хотели узнать, правду ли он говорит.

— И для этого решили выбрать именно «Марко Поло»! — отрезал помощник. — Я служу на пароходах уже двадцать лет, но ничего подобного со мной еще не приключалось.

— К счастью, сегодня мы должны разминуться с «Америго Веспуччи», — прибавил адъютант капитана и побежал по трапу на капитанский мостик.

Вскоре радиотелеграфист поднял над рубкой антенну; сетчатая антенна радиолокатора на мачте начала неспокойно поворачиваться. «Марко Поло» неприметно изменил курс, повернув к северо-западу, чтобы не разойтись с судном-бра-том, идущим к чилийским портам на юг. Не прошло и часа, как на горизонте, прямо перед нами, показался дымок, который поднимался и рос, пока не вытащил за собой из океана белый пароход.

На палубах загремели громкоговорители.

«В десять часов пятьдесят пять минут мы встречаемся с отечественным судном «Америго Веспуччи». Просим пассажиров освободить место около шлюпки номер три и тем облегчить команде проведение короткого и необходимого маневра. Сразу же по его окончании мы будем продолжать путь до Панамы».

Между тем третий помощник капитана уже подводил к спасательной шлюпке обоих оборванных мальчиков. Интересно, сколько должен был бы заплатить пассажир первого класса, чтобы в океане пересесть с парохода на пароход?

— А вы знаете, что этот спектакль будет нам стоить более тысячи долларов штрафа в Панамском канале за задержку? Мы получим другое расписание прохода по каналу. И нам еще повезло, что «Америго» принадлежит нашей компании. Чужое судно в океане так просто не остановилось бы, — объясняет помощник капитана. — Да и после этого панамские власти вообще бы не пустили нас в Атлантику. Капитан каждого парохода отвечает за то, чтобы у всех пассажиров паспорта были в порядке…

Но сейчас внимание пассажиров оказалось прикованным к другому. На первый взгляд это была мелочь, но ее было достаточно, чтобы на всем пароходе поднять волну беспокойства, ропота и протестов…

Матросы уже долгое время никак не могут справиться с устройством для спуска спасательной шлюпки. То ничего не получалось с заржавевшей резьбой и рукоятками, то запутывались тросы в системе блоков, а то вдруг трос совсем вырвался и шлюпка повисла в воздухе, удерживаемая за корму: того и гляди полетит, кувыркаясь, в воду. Это и вовсе взбесило зрителей.

— А если бы лодки в самом деле понадобились? Ни один бы из нас не спасся.

Наконец шлюпка с командой и обоими безбилетниками спускается ка воду; плавучие колоссы описывают в океане широкий полукруг, меняясь местами у шлюпки и теряя драгоценные минуты расписания. «Америго Веспуччи» не спеша приближается к скорлупке с горсткой людей. Палубы у «его облеплены любопытствующими точно так же, как и у нашего «Марко Поло».

Оба малолетних путешественника — герои дня, им симпатизирует каждый, разве что за исключением помощника и капитана.

— Вот они и расплатились за то, что на них были лишь тряпки, — заключает дебаты в кружке итальянцев старый рабочий, возвращающийся с чилийских медных рудников. — Будь они наглажены, как деточки тех, кто наверху, — он ткнул пальцем через плечо в сторону палубы первого класса, — никто бы их тут и не заметил. Надо им было, ловкачам, потерпеть под брезентом еще денек, пока не пройдем канал. А теперь им придется дома не сладко: вместо небоскребов отец им покажет, где раки зимуют.

Железная дверь каюты загремела от ударов. Потом — для разнообразия — в нее гулко стукнули ногой. В коридоре раздались голоса:

— Senores, ola, senores! Arriba!

— Кого еще там черти несут в четыре часа утра?

— Arriba! Вставайте! И приходите в салон второго класса! Паспорта, справки о прививках и билеты иметь с собой! Панамский контроль!

Так же били, гремели и барабанили в следующую дверь, столь же рьяно — в третью, в четвертую, а после в железном подземелье снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь всплесками воды в умывальниках. И правда, тишина: ведь в машинном отделении не двигался ни один поршень.

За открытым иллюминатором каюты покачивались гроздья огней на палубах стоящих на якоре пароходов. Снаружи — очередь судов, наверху, во втором классе, — очередь людей нервных, невыспавшихся, недовольных тем, что чиновники паспортной службы разбудили их ровно в четыре утра, тогда как еще не известно, сколько часов придется простоять здесь, перед первым шлюзом.

В комиссии чиновников-паспортистов, таможенников и врачей только представители Соединенных штатов Америки. По всей видимости, представителям Панамы нечего делать на судах, стоящих перед Панамским каналом. Комиссия строго вызывает одного пассажира за другим. Долго слушают итальянского коммерсанта, который должен сойти в Панаме. Наконец американский капитан, прикурив новую сигарету от недокуренной половинки, скучным голосом повелевает:

— Wan a minute, останьтесь здесь! Когда проверим остальных, вернемся к вам. Следующий…

Компания из четырех человек долго просматривает наши специальные паспорта и несколько раз перекидывается между собой взглядами исподлобья.

— Czechs?

— Yes, sir!

— Что, черт побери, будете вы делать в Панаме?

— Анкеты мы заполнили при получении виз. Едем в Мексику.

— А почему не едете пароходом?

— Мы едем на машине.

С минуту комиссия молчит, перелистывает паспорта, снова изучающе рассматривает панамские визы, затем совещается вчетвером. Шепотом.

— Послушайте, а вы не желаете на этом же пароходе продолжить путь до Европы?

— Нет, нисколько. У нас свой собственный план путешествия. И мы имеем визы всех республик Центральной Америки вплоть до Мексики.

— Ну что ж, посмотрим. Паспорта оставьте у меня. Мы их выдадим вам в Панаме в иммиграционной службе.

— Мы не можем оставить эти паспорта. Это наши личные документы, они будут нужны нам при выгрузке.

Мрачные, недовольные взгляды.

— Мы отбираем их у всех пассажиров, которые выходят в Панаме.

— Хорошо, но в таком случае дайте нам подтверждение, что документы у. нас в порядке и что паспорта будут выданы нам на материке.

Капитан с преувеличенной сосредоточенностью неторопливо гасит сигарету в пепельнице.

— О’кэй, вы получите подтверждение.

Небосвод над крепостью Форт-Амадор зарделся утренней зарей. Впервые перед нашими глазами уходящая ночь вырисовывает силуэты узкой полоски земли, моста между материками, плотины меж океанов, этой ахиллесовой пяты, к которой в течение четырех с лишним столетий были прикованы взоры всего мира.

Свыше четырех с половиною веков назад вдоль атлантических берегов нынешней Панамы блуждал на своих каравеллах Христофор Колумб, совершая четвертое, последнее плавание за химерой морского пути из Европы в Индию. Тщетно искал он естественного пролива, чтобы вывести по нему свои корабли в открытое море, о котором ему говорили индейцы с побережья. По прошло еще пятнадцать лег, прежде чем первый европеец, Васко Нуньес де Бальбоа, пересек через горы и леса Панамский перешеек и вышел к просторам неизвестного Великого океана. Этот путь уже был усеян сотнями могил белых завоевателей и авантюристов, которых завлекла в неизвестность жажда золота.

По следам Бальбоа ценой непомерных жертв была проложена каменная дорога. Караваны рабов и мулов переносили по ней перуанское золото через узкую полоску земли, разделяющую оба океана. Это была та самая дорога, кровавая и мучительная, давшая впоследствии Панаме название «гроба белых».

Но идея Колумба кратчайшим водным путем проникнуть из района Карибского моря в Азию не погибла. Все более отчетливой становилась дерзкая мечта: соединить океаны искусственным каналом. От поколения к поколению белый человек в Новом Свете со все возрастающим упорством возвращался к этой мечте.

Однако прошло четыре столетия, прежде чем она осуществилась.