Меж двух океанов

ПАЛОМНИЧЕСТВО К ПИРАМИДАМ

Плохо приезжать в Мексику, побывав до этого в Египте. Всякому, кто подвержен страсти открывать, классифицировать, фотографировать и карабкаться на пирамиды, безусловно, лучше было бы поступить наоборот.

С одной стороны, египетские пирамиды слишком хорошо известны. Уже с незапамятных времен они вошли в число семи чудес света. С другой стороны, это пирамиды очень уж пирамидальные, за четыре тысячи лет в их классических очертаниях изменилось, к сожалению, немногое. А главное — в Египте их тщательно пересчитали и не может случиться, чтобы в компанию к Хеопсу, Хефрену и Микерину вошел кто-нибудь четвертый, например Сахура.

Одним словом, из Египта в Мексику приезжаешь уже избалованный пирамидами. О них были наперед известны горы сведений, до этого была возможность порыться в сотнях фолиантов, потому что египетские иероглифы давно ведь уже выдали свои секреты. Совсем иное дело в Мексике. Здесь все письменные памятники, до последней капли, сознательно и тщательно уничтожили конкистадоры. Плюс ко всему древние мексиканцы не страдали фараонской манией запечатлевать историю, высекая ее на каждом камне. Вместо этого в Мексике на каждом шагу встречаются все новые и новые пирамиды. Там их столько, что всех, пожалуй, так и не откроют. Ни одна из тех, что вторично увидела божий свет, не похожа на другую. Это индивидуалистки. Они разбросаны по всей Мексике. Одна возвышается (вернее, возвышалась) прямо в сердце столицы, другие поглощены лесом, но ни одна из них не втиснута в светлую раму пустыни, которая обязательно возникает перед глазами при одном упоминании слова «пирамида». Представление о том, что в Новом Свете обязательно последует продолжение Старого Света, Мексика разбивает вдребезги.

Туристов из упомянутого уже Египта вдруг охватывает страсть познакомиться со всеми мексиканскими пирамидами, то есть со всеми открытыми уже, и открыть неоткрытые, и тщательно их фотографировать, и снимать на кинопленку, невзирая на то, что все они уже были несчетное количество раз сфотографированы и засняты.

— На это вам пришлось бы потратить всю жизнь, — заметили наши мексиканские друзья, — и горы денег. А дли чего, скажите на милость? Копание в камне и в земле, что это вам даст?

Компания «Пемекс» («Петролеос мексиканос». На страсти к новым открытиям прилично зарабатывают мексиканские нефтепромышленники. К пирамидам лучше всего ездить на бензине!) раздает бесплатно великолепнейшие путеводители но историческим памятникам Мексики, с красивыми цветными картинками и с точным указанием расстояния до них. И вот мы составили план: начнем с ближайших пирамид и постепенно будем продвигаться дальше в зависимости от того, на сколько нам хватит времени, вдохновения и бензина. Возможно, при этом нам удастся открыть какую-нибудь новую пирамиду, о которой еще даже «Пемексу» не известно!

На первой пирамиде «Пемекс» не зарабатывает ни сентаво. Несомненно, это прием рекламной тактики.

Дело в том, что с этой пирамидой турист сталкивается совершенно случайно, высматривая место, с которого бы объектив «взял» боковой портал великолепнейшего мексиканского кафедрального собора. За спиной у фотографа остается правительственное здание и Национальный музей, слева просторная площадь Сокало с низкорослым парком и немногочисленными пальмами (несколько лет назад здесь был парк с прекрасными многолетними деревьями, но поскольку они обеспечивали повстанцам идеальное укрытие при обстреле правительственного дворца, их беспощадно вырубили). Справа, в каких-нибудь ста метрах от площади, находится символический центр Латинской Америки — скрещение калье Гватемала и калье Аргентина. На углу снесли старый дом, камни его фундамента сложили за оградой из проволочной сетки, и теперь ждут разрешения на строительство нового.

Не тут-то было, здесь никто никогда ничего не построит! Перед нами зонд, введенный в историю Мексики ацтеков. Груда камней во дворе, сложенных на три метра ниже уровня калье Гватемала, не что иное, как основание величайшей на свете пирамиды, широко известной теокальи, которая когда-то превосходила своими размерами даже пирамиду Хеопса в Египте. Когда-то! А сегодня от нее остался вал высотою около двух с половиной метров, поднимающиеся рядом с ним бетонные столбы, которые подпирают половину проезжей части калье Гватемала, несколько ступеней и склад высеченных из камня голов…

Хоть какую-нибудь легенду или предание о великом переселении, вероятно, еще на заре своего существования получил каждый из народов. В этом отношении ацтеки не были исключением. Команду покинуть селение им подала пестрая птнчка, которая, сидя на ветке, запела: «Тиуи, тиун!» — «Пойдем, пойдем!» И ацтеки бросили все свое имущество на произвол судьбы, взяли жен, детей и отправились в путь. И они шли, и шли, пока не пришли в долину, именуемую ныне Мехико. О том, что они там увидели кактус, а на кактусе орла, о том, как он бился со змеей, нам уже известно из другой легенды. Известно также, чем она кончилась: ацтеки остановились тут и основали (в 1325 году) город Теночтитлан.

Воды озер окружали город, и всего лишь три дамбы, разделяемые висячими мостами, вели к центру его. Там стоял пирамидальный храм бога войны Уитсилопочтли с двумя святынями на вершине. Внизу находились просторные мощеные дворы с множеством меньших храмов, поле для игры тлачтли, священное здание тсомпантли, где были сложены черепа людей, принесенных в жертву на вершине пирамиды.

Все эти дворцы, вся огромная пирамида — все исчезло под водой каналов и озер. Эти несметные богатства Кортес приказал затопить только для того, чтобы его солдаты смогли по суше добраться до золота Моктесумы и до самого императора. А поскольку испанцы были охвачены религиозным фанатизмом, то ни один камень не смел напоминать здесь о языческих обычаях покоренных. То, что осталось от пышных ацтекских дворцов, Кортес употребил для закладки фундамента великолепного кафедрального собора тут же, рядом с теокальей. Собор действительно великолепен. Утверждают, что это самое обширное церковное здание на всем американском континенте.

Пожалуй, нигде на свете археологам не предстояло разгрызть столь твердый орешек, как здесь. Чтобы обнажить фундаменты ацтекских дворцов, нужно разрушить самый большой кафедральный собор всех трех Америк, разрыть огромную площадь Сокало, снести правительственный дворец, Национальный музей, университет и ряд здании, стоящих на месте бывшего центра Тепочтитлана.

Таким образом, жаждущему новых открытий человеку ничего иного не остается, как пройтись по двору, где валами сложены камни, заглянуть меж бетонных столбов, подняться по лестнице, войти в деревянную калитку и удивиться при виде склада высеченных из камня голов, сложенных в углу среди разбитых ящиков, свернутых шлангов и метел. Синтез XX века в Мехико!

И тем не менее находчивый Кортес в своей страсти втоптать в грязь окрестных болот все ацтекское не мог предположить, что в одном он добьется совершенно противоположного результата. Турист может сделать снимок остатков теокальи, лишь просунув объектив своей зеркалки в ячейку проволочной сетки изгороди и вслепую нажав тросик затвора. Сфотографирует он или нет, но ему придется с трехметровой высоты своего положения покорно склониться перед памятником, скрытым в лоне ацтекской истории. Невольно он вспоминает саркофаг Наполеона в парижском Доме инвалидов, где принудительное почтение к корсиканцу организуется заранее.

В Мехико, на километре 0,1, его никто не организует.

Когда во время своего первого разведывательного похода Франсиско Писарро скакал галопом по побережью нынешнего Эквадора, конь его испугался, и седок, перелетев через голову, во всю свою длину растянулся на песке. Но спустя некоторое время он пришел в себя и пустился догонять коня.

— Смотрите! — в ужасе закричали инки, которые никогда до этого не видели лошади. — Страшное четвероногое существо разделилось надвое, и каждое из них живет и продолжает бегать. И они даже снова соединились!

Писарро хотя и был примитивен, но у него хватило ума подметить эту мелочь и в своей военной тактике суметь воспользоваться паническим страхом инков перед незнакомыми животными. Таким образом, конь в известной мере ускорил падение империи Атауальпы. Аналогичным союзником располагал и Кортес, когда вступил в Мексику. Император ацтеков Куитлауак, преемник Моктесумы И, безуспешно старался излечить своих подданных от суеверного страха тем, что приказал носить среди солдат трофейную голову коня, чтобы они могли убедиться в смертности этого существа. Но ничто не помогало, и достаточно было раздаться конскому ржанью, как целые полки индейцев по-прежнему пускались в бегство.

Другим, еще более могучим союзником Кортеса оказался собственный бог ацтеков Кетсалькоатль.

Согласно легенде Кетсалькоатль, научив свой народ искусствам и наукам, ушел на восток с обещанием однажды вернуться. Его изображали либо в виде гремучей змеи в птичьем оперении, либо в виде бородатого великана. Вот это-то второе представление о боге и подломило обороноспособность ацтеков, поскольку испанцы, пришедшие с востока, невысоким и безбородым ацтекам представлялись воплощением их бога. Кортес, до слуха которого эта легенда быстро дошла, стремился укрепить в индейцах их веру в неземное происхождение и бессмертие испанцев и тщательно скрывал своих раненых и убитых солдат. Так конь испанцев и бог ацтеков помогли повергнуть империю Моктесумы на колени.

Более удачливым покровителем проявил себя Кетсалькоатль по отношению к селению Тенаюка. Много веков назад он доверил этому селению охранять пирамиду, которую когда-то, в XI веке, воздвиг «Чингисхан Америки» Ксолотль, вождь диких чичимеков. Перелистывая именные указатели книг двадцатых годов по истории Мексики, бесполезно искать в них название Тенаюка. Дело в том, что змеи с птичьим оперением только в 1925 году выдали охраняемый ими клад, о котором Берналь Диас дель Кастильо, летописец Кортеса, хотя и упоминал, но который на четыре века был предан забвению.

От теокальи искатель пирамид проедет по калье Аргентина через квартал, посвященный гениям музыки (не забыты здесь ни Лист, ни Дворжак, ни Сметана), и через двенадцать километров окажется на месте.

Тенаюка на здешнем наречии науатль означает «место, обнесенное стеной». Это название очень точно передает истину. Дело в том, что пробный тоннель, пробитый внутрь пирамиды, показал, что здесь вовсе не одна пирамида, а целых восемь, скрытых одна в другой. По окончании одного астрономического периода в 52 года пирамиду покрыли чехлом из грубо отесанного камня и так символически начали новый период. Ацтеки, пришедшие на смену чичимекам, были одаренными звездочетами, и, хотя после себя они не оставили никаких астрономических инструментов, на пирамиде были найдены следы деревянных линеек, воткнутых в нее так, что точно указывали на горизонте точки, где происходит закат солнца 21 марта и 23 сентября. В средней части пирамиды был найден знак, указывающий на дату 25 июля, когда солнце проходит через Тенаюку в зените.

Звездочеты уже не восседают на тенаюкской пирамиде, не занимаются ни солнцестояниями, ни равноденствиями. Мертвая тишина царит среди отвесных стен, окружающих массивную пирамиду. Турист здесь редкое явление, несмотря на то. что от столицы сюда рукой подать. Лишь каменные гремучие змеи из гранита, распластавшиеся в укрытии на склоне, продолжают верно охранять свою пирамиду, широко раскрыв навстречу пришельцам свои каменные пасти, которые более четырех веков были засыпаны землей.

Вдруг тишину прорезал крик. Может, Кетсалькоатль пробудился от своего оцепенения и клюнул того, кто нарушил его сои? О нет, этот крик резвый, веселый, по-молодому озорней. Вот ему ответил второй, третий — и вскоре окрестности пирамиды оглашаются шумом проказников мальчишек, который усиливается эхом каменных валов. А вот и они, нарушители спокойствия! Восьмилетние черноглазые индейцы, которых учительница только что отпустила из школы, рассыпались словно стая воробьев. Внизу под пирамидой они побросали сумки с книжками и теперь несутся, как стремительно поднимающийся паводок, по крутой лестнице, с которой когда-то защитники ее метали свои копья во врагов. Вот они уже достигли вершины, уселись в ряд, вытащили камни и… ребята, кто дальше? А вот не бросишь, Педро, дальше меня!

Гремучие змеи в птичьем оперенье молча наблюдают за ними. Камень улыбается: солдаты Кортеса повергли ниц ацтекских императоров. По не ацтекских мальчишек!

Туда надо ехать по авениде Инсурхентес — проспекту Повстанцев, это находится на другом конце столицы, в направлении, противоположном Тенаюке.

Недалеко за городом дорога ответвляется на мексиканское Лидине. Затем следует Педрегаль.

Что означает «педрегаль» по-испански? Камни, каменную пустыню. В Мексике Педрегаль пишут с большой буквы — и нс без основания. Едешь и едешь, а с обеих сторон всю окрестность покрывает базальтовая плита, многокилометровым надгробный камень. После дождя местами он улыбнется свежей зеленью, а затем продолжает мрачно чернеть на белом свете вот уже тысячи лет. Кое-кто дает ему лет этак тысяч восемь, другие, те, что поскупее, говорят, будто он здесь не более четырех тысяч лет.

Не намного старше пленница Педрегаля, пирамида Куи-куилько, старейшее сооружение на американском континенте. Она находится слева от главной дороги, в конце автостоянки, которую организовала здесь для покупателей своего бензина фирма «Пемекс». Те, кто тысячи лет назад придавал пирамиде круглую форму, явно поглядывали на архитектурные прототипы, на окрестные вулканы. Не предполагали они тогда, что именно вулкан в один прекрасный день затянет петлю вокруг шеи пирамиды. И вот наступил этот день. Кситли извергал непрерывную реку лавы, которая мощным потоком растекалась по окрестностям, уничтожая все живое; лава поднималась все выше и выше и окружила подножье пирамиды. Кситли прекратил извержение лишь после того, как все окружающее покрыл десятиметровый слой лавы.

И вот турист, который перед этим не только ходил у подножья пирамид в Египте, но и встретился лицом к лицу с новорожденным вулканом в Конго, задает себе вопрос: что было бы сегодня, окажись на вершине пирамид! — ! народ, бежавший перед неотвратимой гибелью сюда, наверх, к богам, веря, что они заставят лаву остыть не за десять лет, а за три дня. Интересно, прилетели бы вертолеты на помощь несчастным, умирающим от голода и жажды, задыхающимся в сернистых испарениях лавы, осужденным медленно поджариваться на спасительном островке среди пылающего ада? Или пилоты испугались бы коварных воздушных ям, возможного взрыва бензобаков, вероятности задохнуться, как тогда в Конго над тлеющим пожарищем в окрестностях Вовоква-бити?

От обугленных жертв Кситли сегодня здесь, разумеется, не осталось и следа. Но зато в расположенный неподалеку музей собрали доказательства того, что перед катастрофой здесь поистине процветала жизнь. Вы ждете, что вам покажут предметы искусства или орудия, превращенные страшной жарой в бесформенную массу, остатки жилищ, сметенные лавой? О нет, здесь можно видеть великолепные каменные ступки, глиняные вазы, блюдца, разрисованные сосуды, уготованные в жертву богу огня Уэуэтеотлю, хромому старцу, известному тем, что на заседания богов он всегда являлся к шапочному разбору.

Мимо лачуг мексиканских бедняков, мимо безжизненных участков земли мы возвращаемся из Куикуилько. Мы не смогли удержаться от того, чтобы не вылезть из машины и не попробовать пройтись собственными ногами по такой огромной надгробной плите из базальта. Чуть дальше мы увидели кучку элегантно одетых людей. Мужчины размахивали тросточками, дамы обводили руками горизонт и осторожно, чтобы в предательских трещинах лавы не поломать каблучки, переходили с одного места на другое. Затем, видимо приняв решение и бросая опасливые взгляды на трещины, они направились к сверкающему лаком лимузину.

— Это они выбирали себе участок, — сказал наш проводник. — Знаете, иметь необычную виллу на лаве и из лавы — это сейчас очень модно в высших кругах мексиканского общества.

На каждой мексиканской монете обязательно выбит орел, сидящий на опунции. Даже на пятидесятипенсовом сентенарио, который содержит тридцать семь с половиной граммов чистого золота и еще недавно был в обращении.

Не будь в Мексике этой опунции — попала, — посещение очередной из ближайших пирамид для первооткрывателя с фотоаппаратом было бы сущей пыткой. Дело в том. что пирамиды Солнца и Луны в Теотнуакане самые что ни на есть нефотогеничные сооружения. Если бы не опунции, то на всем обширной окрестности не сыскать ничего, что могло бы послужить хоть каким-то фоном для снимка.

Обе пирамиды стояли здесь задолго до того, как сюда пришли ацтеки. Пришельцы были так поражены их размерами, что строительство пирамид отнесли на счет богов. Это подтверждается и названием Теотпуакан — «место, где живут боги» (теотль в наречии науатль означает «бог», гуа — глагол «иметь», а кай — «место»). Зато эти пирамиды не произвели ни малейшего впечатления на потерявших десятую часть своих солдат испанцев, которые двигались мимо пирамид 7 июля 1520 года при отступлении из Теночтитлана. У них и без того хлопот хватало. Они были окружены тысячами индейцев, и на следующий день под Отомпаном предстояла битва, которая решала, быть им или не быть. Поэтому в своих хрониках они и не оставили о пирамидах никакого упоминания.

Сегодня в Теотнуакане царит оживление. Дело в том, что пирамида Солнца, построенная в честь бога дождя Тлалока, держит рекорд: это самая большая искусственная гора в Америке. Ее основание занимает площадь чуть меньшую, чем основание пирамиды Хеопса в Египте. Уже одно это стоит четырех галлонов бензина, которые расходуют на пути к ней из столицы восемь цилиндров американского автомобиля.

Сооружение это и в самом деле импозантное. Оно должно было вызывать в верующих ощущение собственного ничтожества, когда на их глазах священники, восходящие к статуе Солнца, почти исчезали в небе. Его размеры производят умопомрачительное впечатление и по сей день, хотя оно наполовину ниже, чем величественный Хеопс на Ниле. Если встать на первую ступень у подножья пирамиды, то вершина ее не видна. А сверху, оттуда, где некогда стоял гигантский монолит бога Солнца, издали сиявшего золотым и серебряным панцирем, не видно, что делается внизу. Либо этот удивительный эффект был умышленно рассчитан изощренными архитекторами, которым важно было, чтобы человеческие жертвы, возводимые к богам по ступеням, не видели, что ждет их наверху, либо их следует заподозрить в том, что при закладке первого камня они позарились на кусок больший, чем способны были проглотить.

Дело в том, что смелый угол, под которым пирамида устремляется от основания к небу, примерно в четверти высоты прерывается уступом и дальше продолжается куда менее смело. После третьего такого перерыва твердо убеждаешься, что пирамиду обманули, что вершина ее скорее круглая, чем пирамидальная. Может, подходил к концу строительный материал? Не хватало рабочей силы? А может быть, причины престижного характера у высоких духовных особ были настолько основательны, что лучше было начать жертвоприношения на более скромной пирамиде, чем ни на какой. Вряд ли когда-нибудь будет дан ответ на эти вопросы. Пирамида Солнца упорно молчит, довольная тем, что спустя много веков ее освободили от земли, которой она была засыпана, и от растительности, которая буйно ее покрывала.

Под пирамидами процветает оживленная торговля. Жители близлежащей деревеньки Сан-Хуан-Теотиуакан, построенной из камней пирамид, специализировались на выжигании фигурок бога Тлалока в самых различных видах, на обработке белоснежного оникса, черного обсидиана и зеленоватого нефрита. Они предлагают экскурсантам только что изготовленные «древние» фигурки богов (разумеется, подлинные!) и пепельницы в виде карт для игры в бридж (разумеется, подлинные!), а также гладенькие фигурки осликов, сов и черепах, на любой вкус… Самое же декоративное из всего Теотиуакапа — это Сьюдадела, лежащая несколько в стороне от обеих прославленных пирамид. Она напоминает заброшенное военное стрельбище, со всех сторон обнесенное валами. В северном конце его находится храм Кетсалькоатля. С фасада, которым время пощадило больше, чем все остальное, на свет божий выползают змеи. Как им и положено, они добросовестно скалят зубы на посетителей, за головой у каждой из них раскрывается одинадцатилепестковый стилизованный цветок, напоминающий брыжи господ консулов вроде тех, что изображал Рембрандт.

Только глазницы их слепо зияют. Ни одному из торговцев, торгующих буквально горами вулканического стекла, не пришло в голову высечь из него несколько дюжин змеиных глаз и вставить их в глазницы, которые испокон веков вселяли страх б индейцев.

Сегодня путешественник одни. Во взятом напрокат «форде» он катит на юго-запад через Санта-Pocу, торопливо обегает галереи монастыря в Пустыне Львов — Desierio fie!os Leones, радуется приятным видам еловых лесов, которые так напоминают Бескиды, и вот он уже в Толуке. Сегодня пятница, базарный день, на базаре множество пестрого народа и еще более пестрых ваз, великолепно глазированны у кувшинчиков, блюд, чашек, блюдец, тарелок. Шоколадный глянец разлился по всей площади, разве можно утаить такую красоту от ока кинокамеры и фотоаппаратов! А путешественник— один, и поэтому обвешан фотоаппаратами, как новогодняя елка игрушками. Он перетаскивает с места на место тяжелый штатив с тяжелой кинокамерой, чем и привлекает внимание торговцев и собравшихся поглазеть мальчишек, пока двое ребят не смилостивились над ним и не избавили его от изнурительных обязанностей носильщика. Одного из них затем он берет с собой в машину и после выдачи соответствующей мордиды продолжает свой путь, потому что «Пемекс» провозглашает, что на 72-м километре or центра Сокало он встретит вторую круглую пирамиду в Мексике. «Других, простите, у нас в запасе нет».

И в самом деле: в долине речушки Хахальпа он сворачивает с шоссе и едет до тех пор, пока не доберется по ухабам к стаду овец. По всей окрестности разбросаны невысокие пригорки, двадцать, а может, и тридцать зеленеющих холмиков.

— Это все пирамиды, сеньор! — выдает мальчонка тайну далекого прошлого. — Они еще не выкопанные. Вон только на той работают!

Она стоит среди пасущихся овец, охраняемая обнаженными лезвиями листьев агавы магей и улыбающимся пастушком в маленьком круглом сомбреро. Три каменных пояса сжимают ее, словно обручи бочонок, одна-единственная лестница ведет на выступающую вершинку, нигде ни малейшего признака скульптуры, даже змеи не охраняют ее.

Из долинки под пирамидой появился человек в белых полотняных брюках. Он, словно шмель, движется от кактуса к кактусу, просовывает длинный хоботок меж лезвий их листьев-кинжалов, затем поворачивает хобот в сторону кожаного меха, болтающегося у него за спиной, и переходит к следующему колючему растению. Ах, вот оно что! Шмель — это тлачикуэро. Из пронзенных сердец магея он старательно высасывает сладкий сок агуамиель. Хоботок — это вовсе не хоботок, а кокоте, узкая продолговатая выдолбленная тыква с отверстиями на обоих концах Без нее сладкий сок никак не добыть из родничка, прорубленного в мякоти растения, которому столь безжалостно пускают кровь. До завтра сок в мешке из коровьей кожи прокиснет, а послезавтра он уже будет пьянить людей, для которых пульке милее пива и вина, дороже любого нектара на свете.

— Когда откопали эту пирамиду? Не знаю, сеньор, не знаю, — отвечает «шмель», растерянно опускает «хоботок» к земле, выпуская при этом на траву литр сладкого сока. — Но те, кто строил эту пирамиду, пульке уже знали. Они научились пить ее от тольтеков, сеньор, за это я ручаюсь головой!

И он погрузил хоботок в соседний магеи.

Когда Кортес во время похода на столицу Мексики захватил Чолулу, в ней было примерно около ста тысяч жителей и более четырехсот храмов. Кортес приказал все их снести и пообещал, что на месте каждого из языческих храмов он построит храм католический. Еще немного, и он выполнил бы свое фанатическое обещание. Сегодня Чолула вместе с окрестностями не насчитывает и десяти тысяч жителей. Зато в ней сто шестьдесят католических храмов. Верующие Чолулы могут каждый день молиться в другом храме, и только к рождеству они управятся со всеми.

— Когда будем возвращаться из Пуэблы, нужно будет этот набожный город сфотографировать!

Легко сказать «сфотографировать», но откуда? Ведь небоскребов в Чолуле нет.

«На холме над городом возвышался храм, оттуда открывается хороший вид».

Мы взбираемся по бесконечной лестнице. Пришло же кому-то в голову заставлять людей подниматься для исповеди на такую высоту! Но мы не пожалели, что взобрались на самый верх. Город со всеми его башнями и башенками, с куполами храмов был весь как на ладони. Впереди, на самом горизонте виднеется снежная шапка Попокатепетля, вправо его двойник Истаксиуатль. Хорошо еще, что Кортесу не пришло в голову построить католические храмы на их пиках. Величественный Попокатепетль без телеобъектива не снять, это ясно. Ну что ж, пошли домой, в Мехико.

— Ну как, вам понравилась пирамида в Чолуле? — спросили нас на следующий день друзья. — Бог мой, вот, наверно, влетела в копеечку этакая гора кирпича и камня!

Пирамида в Чолуле? Мы не видели там никакой пирамиды, а ведь мы побывали на самом высоком холме в храме Nuestra Senora de los Remedios. Всему виной была проклятая спешка. В путеводителе «Пемекса», который мы оставили в машине у подножья холма, действительно черным по белому было написано: «Километр 122, Чолула, чолультекская культура. Предполагается, что кирпич для постройки пирамиды изготовляли в расположенной неподалеку Амекамеке и что на строительство его доставляли по непрерывной цепочке из 20 тысяч военнопленных. Каждый, кто овладевал Чолулоп, в знак победы покрывал пирамиду новым слоем облицовки. Последний из победителем, Кортес, приказал построить на ее вершине храм Nuestra Senora de los Remedios…

Это было в правление Тепанкальтсина, восьмого царя тольтеков. Один из придворных, Папантсин, заметил, как полевая мышь прогрызла дыру в стволе магея и стала лакомиться сладким соком.

«Раз соком может лакомиться мышь, почему бы им не полакомиться царю», — сказал себе Папантсин, наполнил сладкой жидкостью кувшин и послал свою красавицу дочь Хочитль отнести его властелину. Царь попробовал и то и другое: и приятный сок, который затем прокис, и миловидную Хочитль. Он тут же поместил ее в гарем. Очень скоро Хоитль родила Тепанкальтсину сына Меконетсина, «дитя маея». А приятный напиток, который так распалил царя перед первым поцелуем, обрел, таким образом, свою богиню, прекрасную Хочитль. И по сей день над некоторыми из мексиканских питейных заведений можно встретить вывеску: «La lermosa Xochitl», «Прекрасный цветок».

Пульке пили в давние времена и продолжают пить до сих пор, а тольтеки загадочно исчезли. Они были первым цивилизованным племенем в Мексике, им предшествовали только безыменные племена непричастных к культуре охотников и полу-земледельцев-полускотоводов. В XI веке тольтеки незаметно исчезли из долины Мехико, оставив свою легендарную столицу Тольан на произвол судьбы и на милость врагов, и отправились в юго-восточном направлении, на Юкатан, в горные долины Гватемалы, и дальше в нынешний Сальвадор. А Тольан их словно сквозь землю провалился.

Куда девался Тольан? За объяснением этой загадки кое-кто отправился даже в штат Оахака, в деревушку Тула, где росло «самое старое дерево на свете», которое наверняка помнило тольтеков.

Но у дерева выведать ничего не удалось. Ничего не поведало селеньице Тула де Альенде в штате Идальго, которое вызывало подозрение тем, что здесь ни с того ни с сего испанцы построили величественный храм с монастырем, скорее даже крепость, чем монастырь.

Только в 1942 году пробудился от векового сна холм за до сих пор ничем не примечательной Тулой в штате Идальго; кирки и лопаты открыли миру тольтекскую пирамиду. Она великолепна. Глядя на нее, невозможно отрицать, что тольтеки поистине были народом зрелой культуры, что среди них были гениальные архитекторы, выдающиеся скульпторы, что они оказали влияние на изобразительное искусство ацтеков, а позже майя, поскольку к ним на Юкатан тольтеки занесли не только бога Кетсалькоатля, но и свое искусство.

В Тольане были обнаружены огромные женские кариатиды, мастерски вытесанные из трех огромных глыб и подпиравшие своими сплющенными головами крышу часовни. На страже продолжает стоять только одна-единственная, с чудесной диадемой, гонким лицом и голыми ягодицами. Чуть выше к пояснице прикреплен огромный узорчатый диск, из центра которого с любопытством выглядывает человеческая голова. Куда же она смотрит? На это кариатида не отвечает. Она стоит, прижав к груди руки, так же как стояла перед помазанниками божьими, когда широко раскрытые глазные впадины ее были еще заполнены отливающей перламутром мозаикой.

Издали пирамиды похожи на терку, вблизи же плоски камни, выступающие на поверхности, напоминают гигантски пожарные лестницы. Скорей всего это несущая поверхность которая удерживала плиты облицовки, покрывавшей пирами ду и давно обвалившейся. Зато фриз у подножья пирамиды богато украшен каменными рельефами, на которых друг за другом влево маршируют ягуары с ошейниками и воинственно задранными хвостами. Распростершие крылья орлы обнюхивают какие-то загадочные трехконечные предметы. Возможно, это вырванная у жертвы печень, которую они клюют на потеху скульптору. Над ними ухмыляются черепа, скелеты бойко разбрасывают собственные кости.

— Я доснял последний метр пленки, обе кассеты пусты. Придется спуститься в город.

Сеньор Чавес, единственный фотограф в Туле, охотно освобождает для нас свою «темную» комнату и затыкает щели, через которые пробивается полуденное солнце.

— Я проявляю по большей части ночью, понимаете? А вообще это хорошо, что вы интересуетесь пирамидами. Вам следовало бы заглянуть немного подальше от старой, недель пять назад там открыли новую. (Вот оно что. об этой «Пемекс» ничего не знает, возможно, мы откроем и другие.) Оставьте машину возле старой пирамиды и пройдите по тропинке левее спортивного поля. За четверть часа вы туда доберетесь.

Из каменной равнины, на которой кое-где возвышается разлапистый древовидный попал, показался невысокий пригорок. У подножья его работает человек шесть-семь мужчин. За упомянутые пять недель они уже успели многое сделать. Они освободили от земли и камней северный фасад пирамиды, открыли какой-то стол для жертвоприношений с отверстием посредине, старательно заделывают цементом щели на приподнятом пьедестале и щеточками очищают рельефы на передней стене.

Сеньор Хорхе Акоста, главный археолог, человек не очень разговорчивый, не любит, когда здесь появляются люди с фотоаппаратами. Ведь речь идет о приоритете, популярности, славе первооткрывателя.

— Вон там можете посмотреть, мы нашли кое-какие предметы обихода, — наконец разрешает он благосклонно.

На чисто выметенном месте разложены обсидиановые коготки, каменные топорик и молоток, метлапильи для размола кукурузы, примерно трех дециметров длиной; и тут же рядом каменная плита шириной в двадцать и длиной двадцать пять сантиметров с пирамидальным острием на оборотной стороне.

— Это метатль, доска для растирания кукурузы, — охотно поясняет старик, пришлепавший к нам. — Этот шип втыкался в землю, чтобы во время работы доска не ерзала…

Он покосился по сторонам, осторожно огляделся и чуть заметно кивнул нам.

— Идемте со мной!

Он поплелся к деревянному сарайчику за пирамидон, ступая неслышно, как кошка, и ежеминутно испуганно озираясь.

— No me dejan dormir los toltecas, — вырвалось у него неожиданно. — Не дают мне спать эти тольтеки! Я сплю примерно до полуночи, а потом они приходят меня пугать, они все время меня неотступно преследуют…

И он отвернул брезент. На земле тщательно, кость к кости, были сложены два скелета. А рядом лежал скелетик ребенка лет двух.

— Сильнее всего меня преследует малыш. Вчера я переселился в соседнюю палатку, но в полночь он снова пришел ко мне, негодник этакий!

Он погрозил скелетику палкой, прикрыл брезент и, не проронив ни слова, поплелся к работавшей бригаде.

Днем, в половине пятого, 9 января 1932 года Хуану Валенсуэла, худощавому ассистенту профессора Альфонсо Касо, удалось через узкую щель проникнуть в гробницу номер семь. Крик удивления невольно вырвался у него, едва луч его электрического фонаря вонзился во тьму. Удивление это вышло за пределы горы Монте-Альбан, где многочисленная археологическая экспедиция профессора уже четвертый месяц освобождала от наносов земли и камней странные холмы. Это удивление разнеслось по всему миру: обнаружен клад невероятной исторической и материальной ценности.

Более пятисот номеров в каталоге получили предметы, найденные в пресловутой «семерке». Богато украшенные гребни и жертвенные ножи, вырезанные из ягуаровых и оленьих костей, круглые серьги, высеченные из нефрита наподобие катушки, массивные золотые и серебряные ожерелья с бахромой из золотых колокольчиков, подвески, отчеканенные в форме черепахи, рассыпавшиеся нитки жемчуга, ожерелья из бирюзы, из крокодильих и волчьих зубов, подвеска из шестнадцати золотых звеньев, четыре пластинки которой олицетворяли небо, солнце, луну и землю. Золотая маска бога Хнпе-Толека, серьги из невероятно твердого вулканического стекла, вазы, высеченные из оникса и отшлифованные так искусно, что стенки их просвечивают. Урна высотою в одиннадцать сантиметров из горного хрусталя. Что? Из горного хрусталя? Да ведь он стоит на седьмом месте в таблице твердости Могса. Ему не уступают только топаз, корунд и алмаз! Чем же, скажите на милость, обрабатывали монтеаль-банцы этот хрусталь, чем его гранили, шлифовали и полировали, что из рук их вышла урна, толщина стенки которой не превышает сантиметра?

Множество подобных вопросов вызывала не только гробница номер семь, но и все остальные. А открыто их было более ста пятидесяти. Огромный вопрос повис над всем вскрытым и невскрытым пространством, над подворьем длиною в триста и шириною в двести метров. Когда сегодня смотришь на старую фотографию, сделанную перед началом раскопок, вдруг задумываешься: почему же эти заросшие холмики, правильными рядами окружавшие огромное подворье, многие века щадило человеческое любопытство? Эти соображения возникают вслед за тем, как в руки попадает другой снимок, на котором в холмиках просматриваются упорядоченные лестницы, площадки, валы. Для порядка берешь еще в руки аэрофотоснимок Монте-Альбана на фоне Оахаки. Разве эти искусственно насыпанные холмы чем-либо отличаются от натуральных, которые каскадом поднимаются из долины к небу?

В передней части подворья, окруженного со всех сторон ступенчато поднимающимися террасами, находится самая широкая в Америке лестница (Монте-Альбан тоже не может обойтись без рекордов!) шириною в сорок метров. Тридцать три ступени ее ведут к какой-то площадке с остатками храма в виде нескольких оснований колонн. В углу одна возле другой стоят каменные плиты с высеченными на них гротескными рельефами: люди с кривыми ногами, перекошенными и сплюснутыми головами дико взирают на пришельцев и ухмыляются смешно оттопыренными губами, словно ворчат на них. Кого здесь изобразил скульптор: побежденных врагов или калек, которые пришли в Монте-Альбан за божьей милостью? Или же прообразом ему послужили дети, головам которых придавали удлиненную форму, так как их предназначали для храмовой службы? А может, у сапотекских и микстекских мастеров было развито чувство юмора, позволявшее им создавать карикатуры на своих современников? В этом не было бы ничего удивительного, ведь могли же они создать своими руками жертвенные урны, снабженные внизу колокольчиками, призывающими на помощь в том случае, если кто-нибудь попытался бы похитить святыню. Ведь придали же они глиняному сосуду форму открытой сверху человеческой головы, у которой вместо носа три страшных загнутых зуба. Средний зуб направлен вверх, а два крайних вниз. Смогли же они сотворить фантастический сосуд, украсив его поверхность различными фигурками и головой птицы, из клюва которой выглядывает голова человека с вытянутой рукой вместо носа, сжимающей две палки. Ведь посадили же они на край таким образом украшенного сосуда фигурку мужчины с золотыми серьгами, который расставил ноги и мочится в него— приятного аппетита, чревоугодник, решивший напиться…

Нам ничего не остается, как попрощаться со знаменитым Монте-Альбаном, окинуть взглядом это удивительное место, открытые площадки для игр и часовни, поросшие холмы, которые мы добросовестно облазили, чтобы сделать снимок с самой высокой точки. Чем иным могут быть эти пригорки, кроме как замаскированными пирамидами! Сколько еще гробниц скрыто под ними, сколько ожерелий и ваз из горного хрусталя, сколько творческой фантазии!

От вершины Монте-Альбана до Оахаки всего каких-нибудь четыре километра. Спустя несколько минут мы уже внизу в городе, перед стройными арками ратуши. Вокруг бурлит жизнь. На площади, цад которой простерся купол из ветвей столетних деревьев, толпа плотно окружила человека, возбужденно размахивающего руками. Парень расхваливает снадобья, разложенные тут же на лотке, предлагает баночки с таинственными мазями и пакетики со смесями трав, ругает современную медицину, поочередно посылает к черту хирургов, пенициллин и переливание крови. Его лекарства могут вылечить все на свете, все, quendas senoras у senores, видит бог: и сифилис, и лишаи, и нарывы. Для этого надо только верить, свято верить в нашего Иисуса Христа и Деву Марию Гваделупскую.

Собравшиеся внимательно прислушиваются, при каждом упоминании бога Христа и Девы Марии единодушно снимают сомбреро и крестятся. А наблюдающий за всем этим полицейский, вместо того чтобы отправить шарлатана в ближайшую кутузку, добросовестно при этом козыряет.

Когда турист отправляется к пирамиде почти за шестьсот километров, «Пемекс» по праву может быть доволен им. Но довольным оказывается и турист, потому что в этом случае он одним ударом убивает сразу двух зайцев: примерно в сорока километрах за Оахакой находится еще один известный центр сапотекской культуры — Митла. Его не разочаровывает тот факт, что в Митле никакой пирамиды он не найдет. Это заманчивое слово все путеводители обходят, заменяя его выражениями «развалины храмов», «группа Юг», «отделение из кирпича», «приход», «подворье монолитов» и тому подобными.

Подворье монолитов и в самом деле примечательно. Здесь стоят шесть гладких колонн четырехметровой высоты, которые когда-то поддерживали свод храма. Его массивные стены отличаются от классической простоты колонн, как день от ночи. Терпеливые скульпторы покрыли их бесчисленным количеством сложных меандров, ни один участок фриза не похож на другой, мастера добросовестно ломали себе голову над тем, чтобы не повториться. К флигелю одного из памятников архитектуры, которые, как это ни странно, сохранились в относительно нетронутом виде, конкистадоры прилепили уродливый католический храм — ладно еще, что не снесли предварительно «языческое» творение сапотеков!

Сведений о Митле не намного больше, чем о недалеком Монте-Альбане, хотя она и не была покрыта тайной столь долго. Тем не менее и здесь не нашлось ни единого следа, который бы твердо указывал на прошлое тех, кто все это строил. Не сохранилось ни единого папируса, ничего! Ни один писатель не напишет исторического романа о Митле, ни один сценарист не включит действие исторического фильма в ее стены, даже если бы он и желал этого самым искренним образом. Она останется запечатленной лишь в немногих словах испанских летописцев, которые «не видели в Новой Испании более величественного города, чем Митла». Да в недостоверном повествовании падре Франсиско Бурго, который в XVII веке написал, что Митла была резиденцией Великого Пророка, верховного жреца, столь святого, что ни один смертный не смел на него взглянуть, не опасаясь при этом за свою голову. На его совести останется уверение, что под храмом в Митле находился склеп, куда по велению сапотекских жрецов сбрасывались тела принесенных в жертву божествам и трупы врагов, убитых в сражении. В этом склепе якобы начинался подземный ход длиною в тридцать миль, который уходил в неизвестном направлении.

Этот подземный ход до сих пор никто не обнаружил и вряд ли когда-нибудь обнаружит!

Словно глыба золота, лежит на горизонте солнце. Плита, которую перед тем оно само раскалило докрасна, постепенно плавит его. Вот уже только небольшая горбушка плывет в остывающем шлаке. Прощай, славный день! Последние золотистые нити как бы приподнимают широкополые шляпы юношей, которые, беззаботно опершись о стену, словно кошки, греются под сенью сапотекских меандров. Жаль, очень жаль, но мы вынуждены вернуться в Оахаку, а киносъемки придется кончать завтра. Все сразу не получилось.

— Мирек, слышишь? Похоже на маримбу.

Это и была маримба! Мы уложили камеры в футляры, сложили штатив и остановились перед простеньким строением с открытой калиткой. Несколько пар танцоров покачиваются за высоким забором кактусов — старые, молодые, дети.

— Проходите сюда, мы сегодня празднуем крестины, — приглашает нас стройный мужчина в белой рубахе, белых полотняных туфлях и в зеленом платке вокруг шеи. — Заходите, мы вам будем очень рады, выпейте хоть стаканчик мескаля…

Трое мужчин стоят за маримбой, палочки отскакивают от махагониевых пластин. Маримба мерно звучит, парни улыбаются, улыбается гитарист, смеется парень, потряхивающий сверкающей маракой. А, собственно, отчего бы им хмуриться? Девочка родилась здоровая, пришли гости из Европы и не стыдятся говорить по-кастильски!

— Es una guapa bonita, eh? Славная девчушка, a? — Глаза у отца сияют, губы улыбаются. — Вот она, покачайте ее немножко, мы посмотрим, пойдет ли вам это!

Звенят стаканы, глаза сверкают, гости покачиваются сначала в ритме сандунги, а потом в ритме харабе. Заложив руки за спины, они с серьезным, даже торжественным видом ходят по кругу. А сейчас, сеньоры, играют мукуру, нашу прославленную мукуру! Два шага влево, два-вправо, это не танец, а приятная прогулка. Танцоры только галантно раскланиваются друг перед другом, но никто еще ни в одном танце не коснулся талии или руки другого.

Время близится к полуночи, соседи незаметно исчезают, самое время попрощаться.

— Вы себе не представляете, какое вы нам доставили удовольствие. Во всей Митле гости из Европы были только у моей Консуэлиты, — радостно улыбается Альберто Ортега, счастливый папаша. — Оставьте мне ваш адрес, через год я вам напишу, что поделывает ваша маленькая крестница…

Он написал.

Консуэлита скоро уже начнет бегать, она очень живая девочка. Она una guapa bonita, вся в маму.