Мемуары рядового инквизитора. Господин королевский некромант

Глава 2

ГЛАВА 2.

Спустившись до половины, он остановился, чтобы перевести дух. Сопровождавший его послушник почтительно поддержал старика под локоть:

- Отче?

- Ничего-ничего, - слабо отмахнулся тот. – Дойду как-нибудь! Сейчас только передохну.

Да, старость не в радость, особенно когда у тебя была бурная молодость. Когда тебе идет только третий десяток, кажется, что и сил полно и весь мир лежит перед тобой и открыты все пути-дороги. Ты идешь вперед, не замечая преград. Ты счастлив одним фактом своего существования. У тебя нет проблем – кроме тех, которые ты сам себе выбираешь. Ты делишь людей на друзей и врагов и между ними проводишь такую четкую границу, что сам собой гордишься. А потом…

Потом ты понимаешь, что не прошел и десятой части всех дорог и по некоторым тебе не пройти никогда, даже если начнешь жизнь сначала. Что есть вещи, которые тебе ни за что не успеть, проживи хоть двести лет. Что мир намного сложнее и кроме черного и белого, есть и другие цвета и оттенки, так что в глазах рябит. И границы не снаружи, а внутри твоей души. И тело… у тебя, оказывается, есть тело, которое требует заботы и внимания, и потребности которого в какой-то момент оказываются важнее, чем судьбы мира.

Вот и сейчас. Еще лет пять-семь тому назад он бы играючи одолел эти тридцать шесть ступенек вниз, а теперь замер на двадцатой, глядя во тьму, как в могилу. Руки дрожат. И колено ноет так, что хоть кричи. Стоять он еще может, а вот спускаться-подниматься уже тяжеловато.

- Все. Пошли.

Он выпрямился с усилием, отстранил послушника и продолжил спуск. Осталось всего около дюжины ступенек.

Допросный подвал располагался глубоко, так, что не имело смысла даже пробивать окна наружу. Тут спертый, пропитанный испарениями телесных жидкостей, дымом и кровью воздух застаивался, освежаясь лишь когда кто-нибудь отворял тяжелую обитую железом дверь, создавая небольшой сквозняк. Дополнительная мера воздействия – узник, попадая в атмосферу, пропахшую мочой, калом, потом, кровью, горелым мясом и дымом, сразу испытывал сильнейшее психологическое давление. Кроме того, тут царила кромешная темнота, а толща земли надежно глушила крики.

Нет, были и обычные допросные камеры, но эта предназначалась для особых случаев. И ввергали сюда далеко не всех.

Доведя настоятеля до двери, служка трижды стукнул в нее особым стуком и дождался, когда дверь приоткрыли им навстречу. Пахнуло гарью мочой и кровью. Особенно силен был запах горелой плоти и аммиака, как будто сюда привели нескольких свиней, которых палили заживо. Впрочем, частично так оно и было. Ведь люди, как говорят, во многом близки свиньям…

- Его священство, пра Михарь, - провозгласил он.

- Прошу, святой отец, - служка посторонился, давая старшему пройти. Над головой он держал светильник. Лампадное масло горело в спертом воздухе плохо, фитиль чадил и дымился. Зато слабый запах лаванды немного ослаблял вонь.

Они вошли, одолев последние три крутых ступеньки, в небольшой сводчатый зал. К двум колоннам были прикреплены факелы, подсвечник с тремя свечами озарял секретарский стол. Еще одним источником света была жаровня с тлеющими углями. Стоя перед нею на коленях, помощник палача старательно раздувал огонь. Были видны его блестящие от пота надутые щеки и прищуренные от дыма глаза.

Секретарь уселся на свое место сбоку, в стороне от ведущего допрос инквизитора. Тот приветственно кивнул вошедшим, но не пошевелился, чтобы встать. Гость сам вскинул руку, посылая более молодому коллеге свое благословение.

- Ваше священство…

- Брат, - он запнулся, всматриваясь в полутьме в смутно знакомое лицо. Прошли те времена, когда инквизиторов можно было пересчитать по пальцам. – Брат Антон.

- Да, ваше священство.

- Зачем меня призвали? – старый инквизитор не спешил присаживаться, опираясь на столешницу.

- Случай… нетипичный, - признал пра Антон. – Посмотрите, может быть, вы сможете что-то сказать…

Он кивнул через плечо, и пра Михарь со вздохом обернулся. Да, старость не в радость. Но и опыт тоже. Что поделать, если он не только один из самых старших инквизиторов, кому здоровье позволяет оставаться на службе, но и чуть ли не единственный, кто обладает и {дополнительными навыками! }

Когда-то пра Михарь был целителем. Он закончил – пусть не блестяще – Колледж Некромагии и первое время честно подвизался на этом поприще, тем более что целителей, которые лечили наложением рук и магией, было тогда наперечет. Но потом судьба подкинула ему проблему, мимо которой он не мог пройти просто так. Свои знания и навыки целительства он использовал для того, чтобы осудить и свершить правосудие, а потом еще и покарать преступника. Этого было достаточно, чтобы отступником заинтересовалась Инкизиция – врач должен исцелять, некромант – упокаивать и прерывать жизнь. И никак не наоборот. Ему грозила кара – или, как альтернатива – служба в рядах Инквизиции. Михарь Травничек выбрал второе и стал пра Михарем, инквизитором с навыками целительства. Он был одним из немногих инквизиторов, который продолжал практиковать высокое искусство целительной магии, и сейчас, видимо, понадобились его услуги как лекаря.

Он обернулся в темный угол, скупо освещаемый только отсветом одного из факелов и жаровней. Темная фигура при этом выдвинулась ему навстречу, обретая знакомые очертания палача. Поверх простой рубахи тот накинул кожаный передник, уже заляпанный чем-то темным и больше, чем когда бы то ни было, походил на мясника.

- Пра…

- Дайте мне свет, - пра Михарь шагнул ему навстречу.

Приведший его служка подхватил лампаду, встал рядом, за левым плечом. Слабый огонек позволял старческим глазам разглядеть распяленную на колесе фигуру.

Молодой еще – подумалось, что практически все присутствующие здесь моложе его, так что все относительно – голый мужчина с закрученными назад локтями висел, прикрученный вниз головой. Лицо его тонуло в тени, но грудная клетка судорожно шевелилась, то вздымаясь, то опадая. Впрочем, это было не размеренное дыхание, а скорее судороги, не сулящие ничего хорошего. Как целитель, пра Михарь видел, что человеку осталось недолго. И это было так, даже если не принимать во внимание раны и ожоги на теле. Пытка явно длилась не первый день.

Не обращая внимания на грязь под ногами – блевотина, кровь, моча, кал, смешанные с водой и – пра Михарь встал перед узником на колени.

- Свет.

Огонек лампады приблизился. Можно было рассмотреть запрокинутую голову, острую бородку, окровавленные губы и тонкий нос с трепещущими ноздрями. Почему-то ноздри заинтересовали старого инквизитора больше всего. Ноздри породистого носа. Аристократ или…

- Имя?

- Людвиг Гильбертен. Университет в Берлине. Он…

Взмах руки. Сказанного достаточно. Значит, образованный человек. Значит, знал что-то такое…

- Что ты знаешь, Людвиг Гильбертен?

- Он утверждает, что настали последние времена, - подсказал за спиной пра Антон.

- Вот как?

- Твердит о приходе Тьмы с востока…

- Вот как?

О Тьме-с-Востока твердили давно. С тех пор, как этот самый Восток открыли. Мол, однажды солнце не встанет и вместо ожидаемого нового дня придет вечная ночь. И еще много чего говорили, но…

Узник что-то прохрипел. Слов было не разобрать.

- Что он говорил? – спросил пра Михарь.

- Он больше ничего не сказал, - в голосе пра Антона послышалась чуть ли не детская обида. – Твердил только, - инквизитор пошуршал допросными листами, что-то вроде «Идет Тьма с Востока»… «бойтесь Тьмы с Востока»… «Тьма с Востока падет на ваши головы…никто не убережется…» И так далее. Как заведенный…

- Что он сказал {сейчас? }– пра Михарь поднял взгляд на палача. Тот пожал плечами.

- Последнее время он ничего не говорит. Только хрипит и стонет. Вы можете что-нибудь сделать?

- Что, например? – пра Михарь, не вставая с колен, обернулся на коллегу. – Прочесть его мысли или…

- Вы целитель, вам лучше знать.

«Целитель!» Скажут тоже. Почти тридцать лет ему внушали, что он должен забыть о том, что является целителем – мол, ты опозорил свое звание и лишился права на него! – и вот теперь… Но в чем-то они правы. Старый инквизитор коснулся ладонью диафрагмы узника. Сосредоточился.

Плохо.

- Отвяжите его.

- А? – палач наклонился ближе.

- Отвяжите. Положите на ровную поверхность… Не на пол! Иначе я отказываюсь работать с таким материалом… Нет! – выдохнул он, когда служка коснулся его локтя, пытаясь помочь подняться. – Я сам!

Встал, отступил в сторону и молча стоял ждал, пока палач и его помощник укладывали жертву на пыточную скамью. Других ровных поверхностей тут не было – за исключением письменного стола.

- Не надо, - остановил помощника пра Михарь, когда тот по привычке начал сноровисто прикручивать узника к скамье. – Обойдусь.

Он склонился над телом. Узкое длинное лицо узника было багровым от прилившей крови. Грудная клетка все еще дрожала, и, если положить руку на грудь, было слышно, как трепещет сердце. Несколько коротких касаний к солнечному сплетению, вискам, лбу, чреслам – и общая безотрадная картина стала ясна.

Ничего нельзя было сделать. Узник умирал. Как целитель, пра Михарь мог лишь ненадолго продлить его жизнь – но лишь для того, чтобы потом агония наступила быстрее.

Однако получить ответ на вопросы было важнее. И он сжал ладонями виски умирающего. Ощутил, как сила полилась через пальцы вовне.

{- Говори…}

По телу узника прошла судорога. Он скрежетнул зубами, выпрямляясь. Глаза его вылезли из орбит

- Идет… - послышался невнятный хрип, - он идет… Он близко…

- Кто? Кто идет?

- Он…

Тело задергалось, забилось так, что застучали по скамье голые пятки. Пра Михарь навалился на него, стискивая ладонями голову узника, впиваясь ногтями в холодную липкую кожу, стараясь удержать контакт. Узник завыл, стукнулся несколько раз затылком…

И в разум священника хлынули образы.

{Туча наползает от горизонта, постепенно охватывая весь мир. Последние солнечные лучи прошивают ее насквозь, как копья – воду. В ее недрах ворочается тьма, разбавляемая бордовыми вспышками. Брюхо тучи глухо бурчит. Там что-то упруго шевелится… Слышится грохот и треск – и какая-то тень зигзагом несется к земле.

Это змей. Отчаянно извиваясь всем телом, беспорядочно взмахивая переломанными крыльями, он изо всех сил старается удержать высоту, отдалить миг падения, но тело летит вниз, вниз – навстречу разверзающейся пасти бездны. Трубный рев, в котором смешались ярость, страх и отчаяние, раскалывает тишину. Ему отзывается глухое бормотание тучи, и все стихает, когда змей скрывается в проломе распахнутой пасти бездны. Волной доносится эхо последнего крика, но его заглушает хряск ломаемых костей. Взрывная волна прокатывается по миру…}

…- пра? Пра Михарь? Что с вами?

Его тормошат, брызгают на лицо теплой затхлой водой. И от этого он приходит в себя.

- А? Что?

Выпрямившись, бывший инквизитор с трудом вспоминает, где он и что здесь делает. Разрозненные образы еще бродят в памяти, но уже слабеют и тают, как дымок костра. Осталось лишь тяжелое предчувствие.

- Что с вами, пра? – молодой послушник поддерживает его за плечи, заглядывая в глаза. – Что это было?

Пра Михарь коснулся рукой лба, пытаясь восстановить связь.

- Я… видел…

- Что? Что? Он что-нибудь сказал?

- Кто?

- Тот…

Бывший инквизитор медленно высвобождается из объятий своего молодого спутника. В теле слабость, голова кружится, во рту медно-кровавый привкус. Перед глазами все плывет, и сердце колотится как бешеное. Но он все равно находит взглядом неподвижное тело на лавке. И менее опытного взгляда достаточно, чтобы понять – для этого человека все кончено.

- Что он сказал? Вы что-нибудь узнали?

- Он твердил о каком-то…

- О том, что кто-то идет, что он близко, - ведущий допрос инквизитор пошелестел бумагами, отыскивая нужный лист. – Вот, извольте ознакомиться.

- Не надо. Он… все, что он сказал – все правда.

- Вот как? А…

- А больше – ничего… Помоги мне встать, сын мой!

Послушник подставляет плечо, буквально вздергивая старого инквизитора на ноги. Тот опирается на молодого человека и прежде, чем уйти, бросает последний взгляд на следователя.

- Бумаги. Допросные листы.

Сухая чуть дрожащая старческая рука протянута непреклонным жестом. И столько власти в негромком голосе и тяжелом взгляде, что следователь молча протягивает ему листы.

- Тело… приберите.

С этими словами пра Михарь начинает долгий подъем наверх, к свету.

И грядущим проблемам.

{Какое-то время назад.}

Он пребывал в ожидании с тех пор, как ему улыбнулась Смерть.

Настоятель монастыря и вся прочая братия «смертников» ревниво следили друг за другом – у Госпожи, общей невесты, не должно быть любимчиков. Пусть себе тешатся простолюдины, сочиняя сказки о Супруге Смерти. Пусть даже ходит упорный слух, что он вроде как бы не миф, а вполне себе живой человек и даже его якобы видели в столице. Пусть! Они-то знают, что лишь монах-«смертник» и то после кончины, становится одним их Ее женихов. Стоит душе отлететь от бренного тела, и Госпожа спускается к ней, чтобы взять в холодные ладони и одарить первым и последним поцелуем. И поцелуй этот так сладок, что после него не жалко и упасть в Бездну, и не завидно перед остальными людьми – ибо что такое сотни и тысячи поцелуев и ласки смертных женщин по сравнению с этим!..

Так думали все «смертники». И зорко следили все за всеми, дабы понять, кто из братьев возгордился настолько, что решил, будто его при жизни отметила своим расположением Госпожа Смерть. И конечно, не могло остаться незамеченным то, что брат Томас внезапно стал ходить с гордо поднятой головой, чаще улыбаться своим мыслям и полюбил дежурства, хотя прежде, в первые годы своего служения, волком выл, стоило настать его очереди брать в руки метлу.

Означать это могло одно из двух – либо брат Томас преступил-таки обет и нашел себе обычную смертную любовницу, изменив божественной Невесте, либо… А что тут еще можно придумать? Брат Томас был парень видный, высокий, плечистый, с чеканным профилем, словно его отец был не купцом, а, по меньшей мере, герцогом.

Зависть, раз пробудившись, уснуть уже не могла. За отступником стали следить. Заметили, что он часто остается один на один со статуей Госпожи.

Да, после того случая Томас зачастил в храм. Тщательно шаркая метлой по мозаичным плитам, он чутко прислушивался к тому, что происходит вокруг. И, едва снаружи затихал шум, спешил отбросить метлу и опуститься перед статуей на колени.

- Госпожа, - шептал он, снизу вверх всматриваясь в ее спокойное алебастровое лицо, - Госпожа моя… Вот я, твой избранник. Я здесь. Я жду твоего знака. Подскажи, чего ты ждешь от своего верного слуги? Дай мне знак!

Но статуя молчала. Ночь за ночью, раз за разом.

Пока…

Пока не грянул гром.

Грозный звук прокатился по небу на исходе дня. Городок уже отходил ко сну – закрывали ворота, дневная стража сменялась ночной, последние обыватели спешили по домам. Еще немного – и с башни на городской площади прогремит колокол, знаменуя час, когда надо тушить огни.

И колокол прогремел. Сам по себе.

Удивленный звонарь, который только-только подошел к запертой двери, вскинул голову, вслушиваясь в мерный звон. Что там происходит? Какой-то шутник забрался на башню? Но как? Либо по стене, либо воспользовался ратушей, которая к башне примыкала. И кто…

Послышались удивленные восклицания. Отбежав на несколько шагов, звонарь вскинул голову и ахнул – с этой точки в вечерних сумерках было заметно, что колокол раскачивается сам по себе, все ускоряя и ускоряя темп, пока звон не превратился в неистовый набат, как в случай пожара или прихода врагов.

Услышавшие этот перезвон, люди выскакивали из домов. Некоторые – уже хватая топоры, дубины и фальшионы. Кто-то вооружался цепом, молотом, просто палкой – всем, что обычно хватают люди, когда на город нападают враги. Выбегая на улицы, горожане спрашивали друг у друга, что происходит.

Про сигнал к тушению огней все забыли, кинувшись кто куда. Одни поспешили к ратуше, чтобы лорд-хранитель городка объяснил, что происходит, а другие бросились к крепостным стенам.

Эти-то, успевшие добежать до стен, первыми и встретили незваных гостей.

Ураганный ветер ударил в стену так, что двое-трое стражников не удержались на ногах, чудом не свалившись со стены. У одного из них из руки при падении впал факел и рухнул прямиком на груду сена, предназначенного для кормления пары лошадей. Огонь занялся не сразу, но когда наконец разгорелся, в ночном небе перед изумленными людьми предстало невероятное зрелище.

К тому моменту многие заметили, что набатный гул постепенно изменил тональность, превратившись в раскатистый дробный грохот, чем-то похожий на грохот камнепада, вот только камни как будто скатывались по листу кованого металла. Он постепенно нарастал, становясь таким громким, что больно было ушам. Многие стражники и большинство добежавших до стены горожан упали на колени, закрывая уши руками и чуть не плача от боли. Те же, кто смог устоять на ногах, вытаращив глаза, смотрели на несущуюся по воздуху кавалькаду всадников.

Смотрел на них и послушник Томас. Выбежав на ступени храма, прижав кулаки к груди, он со слезами восторга и зависти взирал на Дикую Охоту, а потом сорвался с места с отчаянным криком:

- Меня! Возьмите меня!

Кто-то из братьев-«смертников», выскочивших из келий при грохоте и топоте, заметил безумца и бросился наперерез, выкрикивая его имя пополам со словами молитвы, но Томас оказался неожиданно проворным, словно все детство и юность провел в тренировочном зале или на плацу, совершенствуясь в воинских искусствах. Он с легкостью обогнул двоих, стремительным тычком сбил с ног и перескочил через упавшего третьего, у четвертого, успевшего подхватить лопату, выбил оружие из руки и приласкал собрата по темечку, после чего устремился по дорожке к выходу с кладбища, громко зовя:

- Ко мне!

Бросившиеся было за ним по пятам остальные «смертники» в удивлении остановились, пятясь. В могилах, мимо которых пробегал отступник, начинала шевелиться земля. Разворачивая дерн и опрокидывая плиты с выбитыми на них именами, из могил полезли полуразложившиеся трупы. Разупокоивание охватило кладбище волной – клин постепенно расширялся, охватывая все новые и новые могилы. Относительно свежие тела, захороненные не больше месяца назад, выкарабкивались споро и, волоча саваны, ковыляли к ограде. Те, чьи останки были больше тронуты тлением, лишь шевелились и копошились в земле, порой хватая за ноги тех людей, кто оказывался рядом. Их прикосновение оказывалось неожиданно горячим, да и сильным настолько, что несколько монахов, чьи лодыжки оказались стиснуты в костяных захватах, упали наземь, закричав от боли. В упавших вцеплялись новые и новые костяки, и люди начинали кататься по земле, завывая, визжа и в тщетной попытки спастись, разрывая на себе рясы и чуть ли не вгрызаясь в собственную плоть, как попавшая в капкан лиса грызет себе лапу. Те, кто кидался на помощь собратьям, тоже оказывались в ловушке, так что, пока уцелевшие «смертники» - почему-то не всем хотелось поскорее умереть и соединиться со своей госпожой – отступили, спасая свои жизни, больше половины их уже оказались захвачены костяками. Жуткие крики боли умиравших смешивались с грохотом копыт несущейся по небу Дикой Охоты и криками Томаса:

- Я! Вот он, я! Возьмите меня!

Вырвавшись за пределы кладбища, не замечая спешащих по пятам восставших покойников, он кинулся в ночь, спеша догнать Дикую Охоту, и не поверил своим глазам, когда один из скакавших последними всадников – по виду, просто рыцарь в весьма скромных доспехах – вдруг придержал коня. Глухой шлем со смотровой щелью, из которой бил призрачный свет, медленно повернулся в его сторону. Глухо и невнятно прозвучал низкий раскатистый голос.

- Да! – Томас чуть не сорвался на визг. – Да, я хочу! Я…

Всадник медленно, словно погруженный в кисель, опустил копье, направив наконечник в сторону послушника. Заостренное острие пылало, обдавая жаром.

Не колеблясь ни минуты, Томас сомкнул на нем пальцы, ощутив жар и боль.

Последним, что он услышал, был женский смех.

Дикая Охота промчалась по городку, оставив после себя распотрошенное кладбище, обгоревшую крепостную стену и несколько десятков погибших. Одни – в основном стражники – погибли на пожаре, когда загорелась караулка и ворота. Другие были задавлены и затоптаны испуганной толпой, а еще несколько пропали без вести. В их числе оказался и послушник Томас, но о нем пятеро чудом уцелевших монахов-«смертников» не вспоминали и особенно не горевали.

По обычаю, полководец, приведший войско к победе, молится дважды – начиная дело и завершая его. Первый раз – прося даровать победу и второй раз – благодаря за щедрый дар… или вымаливая прощение за то, что оказался недостоин его.

Маленькая часовенка отыскалась на окраине городка, в полуверсте от огородов предместья. Вокруг раскинулось кладбище, по-осеннему грустное и словно вылинявшее. Многие домовины, отмечавшие могилы, успели покоситься или вовсе провалиться, тропинки зарастали сорной травой, птицы и мелкие зверьки растаскивали подношения, букетики цветов, что приносили вдовы и оставшиеся вековухами девушки, давно превратились в труху. Лишь несколько относительно свежих могил виднелось с краю. Но скоро все должно измениться – после битвы осталось немало местных жителей, а также пришедших сюда воинов, для которых этот красноватый суглинок станет последним приютом. Для кого-то выроют братские могилы, кому-то судьба лечь под бочок к своему бабке или деду, а то и отцу с матерью. Три могильщика – они же по совместительству и местные «смертники» - уже суетились, торопливо размечая землю. Пока их было трое, но уже завтра станет десять, а то и двадцать. И тогда будет не до молитв и раздумий.

Полководец шел по широкой дорожке к часовенке. Отстали телохранители, лишь верный Буян шлепал по пятам. В бою пса слегка потрепало, но только слегка – лишь несколько стрел достало его мощное серое тело, и то три из них запутались в густой шерсти и не причинили заметного вреда. Крови, во всяком случае, не было.

Ее больше вообще не было. Ибо вот уже два c малым десятка лет пес был мертв.

Маленький мальчик, ставший мужчиной и самым молодым полководцем, смутно помнил смерть своего любимца и друга. В памяти почти ничего не осталось от тех давних лет, когда проклятье в очередной раз свершилось над семьей Беркана, к которой он принадлежал. Тогда был убит его отец, и хотели убить его самого. Но верный Буян грудью встал на защиту маленького хозяина и принял смерть вместо него… но потом все-таки ожил. Ожил под руками приезжего некроманта Йожа Беллы, который в конце оказался совсем не Йожем Беллой, как и сам Яго…*

(*См. «Записки рядового инквизитора. Как не потерять работу»)

Правду о том, кем на самом деле был отец Яго Беркана, ему сказала мать, едва мальчик превратился в юношу. Кое-что ему еще раньше открыл лич**, второй друг-телохранитель, который сейчас отстал, ибо мертвым не следует ходить тропами живых.

(**Лич – здесь оживленный с помощью магии мертвый колдун, сохранивший остатки лич-ности и кое-какие магические навыки. Прим. Авт.)

И вот сейчас один принц крови шел благодарить богов за победу, которую он добыл для другого принца крови, своего двоюродного брата, глупого болезненного мальчишки, который по иронии судьбы должен был получить все то, на что не имел прав Яго. Ибо хоть и носил ту же фамилию и воспитывался в том же замке, по крови Яго Беркана не принадлежал к проклятому роду.

Когда отстали лич и Буян, он не заметил и в одиночестве переступил порог часовенки. Тут царил полумрак, пахнувший старым деревом, душистыми травами и почему-то кислым молоком. То ли статую подкармливали этим нехитрым даром, то ли кто-то из служек хранил тут свой перекус.

Статуя была убрана довольно скромно, и Яго, помедлив, скинул с плеч тяжелый, украшенный вышивкой и подбитый мехом колонка плащ. Плащ побывал с ним в бою и в одном месте был навылет прошит стрелой, сбоку на подоле виднелась подпалина, когда край случайно махнул по факелу, а в другом месте от него был отсечен солидный кусок. Да и кровь и грязь из-под копыт коней тоже пятнали его тут и там. Но все равно Яго ни капли не колебался, набрасывая его на плечи статуи.

- Благодарю, - вымолвил, опускаясь на колени. – Благодарю за то, что жив. За то, что за спиною войско. За то, что поле битвы за нами. За то…

{Глупец, }- прошелестело неожиданное.

Яго мотнул головой. Этот голос был так похож на голос его верного лича, что он не сразу понял, откуда он исходит.

- Благодарю за то, что удалось…

{Трижды глупец!}

На сей раз прозвучало громче и четче. И ближе.

{Не о том молишься, не там тратишь силы. Не туда обращаешь взоры…}

Он, наконец, поднял голову. И хотя губы статуи не двигались, понял, почувствовал, кто с ним говорит.

- Госпожа?..

{Кому ты служишь? }

- К-королю. Королю Болекруту Пятому…

{Королю…а мог бы…}

- Знаю.

Вспомнилось то давнее утро, солнечные лучи, пронизывающие воздух, проникая тонкими разноцветными стрелами сквозь витражное окно. Они заполняли зал, и, казалось, все сосредоточились на двух тронах, где восседали король и королева. Тогда впервые рядом с ними был их сын, хрупкий болезненный подросток с нервным и капризным выражением лица. Его двоюродный кузен по отцовской линии. Тот, кто получит все. Вдоль стен выстроились придворные, но он никого не видел, шагая вперед чеканным шагом. Приблизился, преклоняя колено, дождался, пока церемониймейстер произнесет все его титулы и лишь после этого вручил своему дяде верительные грамоты. Тогда еще очередной виток проклятья Беркана еще не настиг его кузенов и кузин. Тогда еще все были живы. Лишь недавно, в разгар войны, пришла весть о том, что скончалась от родов, разрешившись близнецами, жена одного из братьев, а второй упал на охоте прямо под копыта дикого кабана и скончался от ран по дороге к замку, оставив молодую вдову. Именно тогда Яго пришла в голову спасительная мысль вызвать из замка своего троюродного брата, юного Родольфа. Мальчишка уже должен получить его депешу. Он уже должен быть в пути, чтобы встретиться с братом позднее. Но это потом… это несколько лет спустя, когда самый молодой в истории Империи полководец Яго Беркана одержал победу, отбросив войска Унгарии обратно в их предгорья.

{Если знаешь – иди и делай.}

Идти и… Яго покачал головой. Он знал, на что намекает богиня – Болекрут Пятый уже немолод, здоровье его слабеет с каждым днем, а его сын совсем мальчишка. Он слаб и, став королем, во всем будет слушаться своих советников, а советников ему подберет королева-мать. Несмотря на то, что ее супруг все-таки был жив, королева Ханна сумела одного за другим убрать всех верных ему людей, заменив их своими людьми. Королева уже понемногу правила страной, правила железной рукой, но многим не нравилось, что рядом с престолом – женщина, да еще и чужестранка. Вот уже пятнадцать лет страну лихорадит – то соседи не дают покоя, то вспыхивают на окраинах крестьянские бунты, то разбойничьи шайки побивают сборщиков налогов. В трактирах распевают игривые баллады о королеве и ее советниках – мол, большинство совещаний она проводит не просто за закрытыми дверями, но за дверями своей спальни.

Не так давно король Унгарии решил положить этому конец и предложил королеве руку. Мол, давай уберем старого Болекрута, объединим две страны и будем править почти четвертой частью материка. Королева ответила отказом – она не хотела замуж. Тогда король Унгарии обозвал ее непотребной женщиной и заявил, что все равно возьмет ее в жены, даже если к алтарю ее доставят насильно, как пленницу. Войска Унгарии вторглись в южные пределы страны – и лишь чудо в лице Яго Берканы помогло отбросить их прочь.

Иди… делай… К чему его призывают?

{Венец… корона Полотии. Только руку протянуть.}

Звучало заманчиво, но…

- Но смогу ли я? Кто я?

{Законный король этой страны. Истинный король, свободный от проклятья рода Беркана. Внук Болекрута Четвертого. }

- Я… не смогу…

{Тебе помогут. }

В часовне внезапно потемнело. Навалилась духота, словно перед грозой. И в этой предгрозовой духоте издалека донесся отчетливый грохот копыт приближающейся Дикой Охоты.

{ Идет! Идет тот, кто подарит тебе венец! Поклонись ему – и стань королем! }

Яго вздрогнул. Голос был ему смутно знаком. Он круто обернулся – и встретился глазами с неожиданно осмысленным взглядом своего верного лича. Рядом с ним замер, вздыбив шерсть, демонический пес.

Сказать, что я удивился, значило, ничего не сказать. Сын? Юноша девятнадцати-двадцати лет. Вполне взрослый… Откуда? Погодите-ка… он сказал…

- Беркана? Вы из рода Беркана?

- Да, пра Груви.

- Но…

Память долго медлила, не желая возвращаться в прошлое. Это было почти двадцать лет тому назад. Я уже и забыл, что произошло в тот год. Кажется, именно тем летом моя жизнь сделала крутой поворот, и я стал тем, кем…

- Но как?

- Вы… ничего обо мне не знаете, пра Груви?

Я посмотрел на его расстроенное лицо. Все было так давно…

Тесная темная камера. Крохотное окошко-отдушина под потолком. Спертый холодный воздух. Лежанка, на которую наброшен старый плащ с вытертым мехом. Солома на полу, на простом табурете – оловянная миска и кружка. Все, что ныне составляет обстановку и имущество еще недавно знатной дамы.

И она сама. В простом платье служанки, босая, с кое-как закрученными в лохматый жгут волосами. Наша последняя беседа. Завтра я уезжаю, а послезавтра приедет на мое место дознаватель от Инквизиции, чтобы вести дело о колдовстве. Эта девушка обвинялась в том, что с помощью черной магии пыталась избавиться от своих родственников.

Наш последний разговор. И неожиданный порыв:

«Дай мне ребенка!»

Она боялась не умереть, не оставив после себя никого на этой земле. Она надеялась, что беременность и роды смогут продлить ей жизнь… или ей будет дозволено скончаться при родах, как бывает с каждой второй девушкой, рожденной в семье Беркана. Для той, которая всю жизнь прожила под именем Линды, дочери кормилицы, подмененной во младенчестве законная наследница рода Беркана, смерть во время родов представлялась наилучшим выходом, нежели костер Инквизиции. И я…

И я это сделал. Как оказалось.

- Вы – сын Линды…

Юное лицо с тонкими чертами буквально осветилось улыбкой:

- Да! Моя мать…она…

- Стой! – я сжал его плечо, останавливая готовый прорваться поток слов. – Погоди. Я… как ты нашел меня?

Не то, чтобы я скрывался, но в замок рода Беркана я прибыл под именем Йожа Беллы, и до последнего старался не открывать свое инкогнито. Ведь выдавать себя за другого в столь щекотливом деле чревато неприятностями.

- О, - улыбка осветила лицо юноши, - это было нелегко. Мама оставила для вас письмо. Вернее, для Йожа Беллы.

- И ты…

- Знал ли я, кто мой отец? Почти всегда. Мои дядя и тетка не скрывали от меня, что я – Беркана только наполовину, и то не самую лучшую. Если мне случалось напроказничать, все говорили, что это у меня от матери. Если отличиться – это от отца.

- Спасибо…

- Правду сказать, меня не слишком любили, и когда некоторое время назад наступил очередной срок свершения пророчества, дали понять, что в любом случае будут ждать от меня… самопожертвования.

- Чего?

- Ну, что именно я буду тем, кто должен принять на себя звание Хранителя…

Я помнил эту историю. Из-за проклятья, которое по неосторожности навлек на своих потомков некромант Берен Кун, мечтавший создать бессмертных неуязвимых сверх-людей, все его потомки обречены рождаться полумертвыми. Никто из них не доживает до тридцати трех лет. Даже жены – и то рискуют умереть, потому как младенец Беркана еще в утробе матери вытягивает из нее жизненные силы. Больше двух детей ни одна женщина не может родить своему супругу. Трое появляются на свет крайне редко, и в большинстве случаев это стоит матери жизни. В каждом поколении Хранитель дома выбирает одного или двух своих наследников. Эти «счастливчики» получают долгую жизнь в обмен на целибат. Именно они воспитывают осиротевших после смерти родителей племянников и племянниц… чтобы в один прекрасный момент все повторилось сначала.

- И ты…

- Нет. Я отказался. Несмотря на письмо.

- Какое письмо?

- Моя мать… она умерла через несколько минут после того, как я появился на свет. И оставила короткую записку. Для вас.

Я содрогнулся, словно получил удар под дых. Записка…

- Вот она.

Юный Родольф все прочел по моему лицу.

Старый, выцветший ветхий клочок бумаги. Крупные неровные строки пляшут, как будто писалось в темноте или чуть ли не на весу. Отдельные слова наползают друг на друга.

{«Йож Белла, когда ты это прочитаешь, я уже умру. Я родила тебе сына. Он живой, а я ухожу. Не жалею ни о чем, не жалей и ты. Мне б все равно умирать, а так даже лучше – я оставляю после себя мальчика. Если можешь, забери его себе и воспитай, как хочешь. Он Беркана только наполовину, и может быть, ты сможешь снять с него проклятье. Буду молиться за это. Люблю его. Прощаю тебя. Лин…» }

Вместо последних букв имени по краю листа ползла короткая рваная линия, будто силы в самый последний момент отказали умирающей матери.

- Она, наверное, хотела, чтобы вам было отправлено это письмо, но… Но этого никто не сделал, - голос Родольфа звучал неестественно ровно. – Если бы вы получили его в том году…

Я покачал головой. В том году я был осужден на пожизненное заключение как раз за то, что под чужим именем провернул в замке Беркана. Лишь благодаря заступничеству пра Михаря, мне заменили тюремное заключение подпиской о невыезде. Меня обрекли на вечное проживание в Больших Звездунах. Если бы я получил это письмо девятнадцать лет назад, я бы не смог доехать до Брезеня. А если бы и рванул туда, кто знает, чем обернулось бы дело.

- Что теперь гадать? Но как ты нашел именно меня?

- Случайно. Я искал Йожа Беллу и… и все открылось.

- Понятно, - я повертел в руках старое письмо, бережно свернул, стараясь не повредить потрепанную бумагу. – И… что ты собираешься делать теперь?

Даже несмотря на темноту, я увидел, как щеки юноши заливает румянец.

- Я… не знаю. Можно мне… остаться у вас? – закончил он еле слышно.

Признаться, я ожидал чего-то подобного, но все равно опешил. Мне вот только юношей под рукой не хватало. Впрочем, юношей-то как раз хватало и даже с лихвой. Через несколько дней, когда завершится вся эта чехарда с приемной комиссией, когда избранники обустроятся, а неудачники вернутся восвояси…

А это мысль!

- Послушай…э-э… Родольф, - я присмотрелся к юноше, одновременно машинально активируя ночное зрение, чтобы отследить малейшие изменения в выражении его лица. Все-таки мы с ним совсем мало друг друга знали, - я не смогу… принять тебя к себе.

Он как-то сразу весь напрягся и сник одновременно. Хотя внешне это никак не сказалось – если бы не едва уловимые всполохи в ауре, вообще нельзя было понять, что чувствует молодой человек. А он прекрасно умеет владеть собой!

- Нет, ты меня не так понял. Я… ты посмотри на меня! Я – священник, инквизитор, причем не самого последнего ранга. Мог бы и дальше двигаться по карьерной лестнице и сейчас считался бы кандидатом в магистры… Да я по выслуге лет уже без пяти минут магистр, если уж на то пошло! Там остались чистые формальности вроде собеседования и вступительного взноса…

- Если дело в деньгах, то…

- Нет! – перебил я излишне, может быть, торопливо. – Дело в том, что я не хочу. Инквизитор-некромант, это… это такая ересь! Ведь от магистра до великого магистра и ректора университета богословия один шаг. А это – управление всеми отделениями Инквизиции Империи и влияние на инквизиторов других стран. Такого нарушения равновесия, даже если я буду сидеть сложа руки и не пытаться вмешиваться в дела моих подчиненных и менять политику Ордена, не допустит само Мироздание. Боги будут против, если говорить яснее. Нет, я не собираюсь становиться кем-то значимым. Меня, по большому счету, втянули в это дело против моей воли, и я до последнего буду сопротивляться всем попыткам протолкнуть меня наверх. Рядовым инквизитором вошел в Орден, рядовым и помру, если что.

- Тогда…

- Все намного проще. Идем.

Я коснулся его локтя. Странное ощущение. Одновременно близости – и полной отстраненности. Рядом со мной стоял мой сын – слабо переливающиеся всеми оттенками голубого и зеленого слои его ауры говорили о том, что юноша не врет. Даже если солгали ему, подменив младенцев – опять? – он-то сам не сомневается в истинности сказанного. Но если это так, то…

Ладно, об этом позже.

До калитки оставалось пройти несколько шагов. Я свободной рукой на ходу достал ключ, привычным жестом – ночное зрение никуда не делось – вставил его в замок, потом, закрывшись локтем, быстро сделал парочку пассов. Да, слегка лукавлю. Да, немного усовершенствовал запирающий механизм. Но ведь ключ могли украсть. Я его мог потерять, с него можно было снять слепок и кто знает, кто в таком случае может им воспользоваться. Мне и так уже была дарована неимоверная привилегия свободного доступа в монастырь. Не хотелось злоупотреблять, чтобы ее не отняли.

В замке мягко щелкнуло, и он открылся. Мы проскользнули на территорию монастыря.

Тут, в тени каменных стен, было так темно, что даже я приостановился, перенастраиваясь, а Родольф сделал пару шагов и тут же обо что-то споткнулся.

- Ой!

- Осторожнее, - я крепче схватил юноша за локоть. – И спокойнее. Не ори.

- Где мы?

- В монастыре, где же еще?

- В монастыре Инквизиции?

- А ты чего ждал? Если ты искал меня именно тут, должен был знать…

- Должен, - кивнул тот. – Просто я думал, что это… ну… иносказание такое. Фигура речи. Или просто-напросто ориентир…

- Понятно. Но, как видишь, все намного буквальнее. Я действительно живу на территории монастыря. У меня там своя келья, хотя и в институтском общежитии я могу претендовать на комнату.

Да, причем ту самую комнату, которую когда-то занял, когда несколько лет назад, выполняя задание Инквизиции, внедрился в педагогический коллектив Института*. Несмотря на то, что с течением времени состав педагогов изменился – одни ушли, другие пришли, - это место по-прежнему оставалось за мной. Правда, ночевал я там хорошо, если одну ночь из пяти.

(*См. «Мемуары рядового инквизитора. Учитель под прикрытием»)

- Но здесь мой дом…

Не скажу, что самый любимый, но я как-то привык. Человек такая скотина – ко всему привыкает. Нам главное что? Чтобы была стабильность. А стабильно все хорошо или стабильно все плохо – вопрос второй.

Моя келья находилась недалеко. Один из двух корпусов монастырского общежития располагался возле самой крепостной стены, вплотную примыкая к конюшням и солодовне. С той стороны как раз потянуло сладковатым душком дрожжей, и я услышал мягкое бурчание живота.

- Ты голоден?

- Нет-нет, - быстро ответил Родольф. – Просто…

- Просто, ожидая меня, забыл поужинать. Да и нет поблизости от нас трактира. А заглянуть в монастырскую лавку у главных ворот ты не догадался?

- Догадался. Но там сказали, что бесплатно кормят только нищих…

- И ты обиделся? На «бесплатно» или на «нищего»?

- На «нищего», конечно же! Я рыцарь!

- Ага? И кто тебя посвятил?

- Кузен Яго.

- Яго? Яго Беркана?

Вспомнился маленький мальчик, рыдающий над трупом убитого пса. Мальчик, которому я потом подарил в качестве телохранителя своего лича. Мальчик, чьи отцом был королевский бастард. А это, как ни крути, не фунт изюма.

- Он. Меня хотели отправить в императорскую школу, но дядя запретил. Он сказал, что Беркана там не место…Мы же…

Ну да. Ну да. Беркана – проклятый род.

- Но ты-то не Беркана по отцу.

- Но по матери я все равно…

Бес! Как я могу про это забыть? Проклятье можно снять, и я даже предпринимал такие попытки. Но проблема была в том, что снимать его надо весьма жестокими методами. И снимется оно далеко не сразу.

Во-первых, это возможно только для потомков женской половины – то есть, девушки рода Беркана должны выйти замуж и оставить потомство. Затем этих потомков следовало переженить между собой и оставить в живых только рожденных в таких браках девочек. Эти девочки тоже должны выйти замуж куда-нибудь «на сторону» - и вот уже их внуки исключительно мужского пола и будут свободны от проклятья. Но кто согласится целенаправленно убивать младенцев? Да, среди моих коллег-некромантов в прошлом частенько встречались такие нечистоплотные личности. Да и сейчас, если поискать, отыщутся. Но…

Но в любом случае Родольф был, если так можно выразиться, представителем первого поколения. И если бы он родился девочкой – у меня была бы вторая дочь – можно было бы попытаться. Но нет. Мой сын тоже несет в себе проклятье. Проклятье материнской крови, как ни пафосно звучит.

Келья встретила меня тишиной и пустотой. Я по привычке прислушался. Нет, Зверя больше со мной не было. Пару лет назад демон-кот стал часто отлучаться, уходя на несколько дней. И как-то раз не вернулся совсем. Нашел себе нового хозяина, по душе и чувствам или развоплотился и вернулся в свои астральные миры? Мне этого узнать не удалось. Но привычка осталась. И каждый раз, переступая порог, я всегда прислушиваюсь – не отзовется ли тишина тихим мурлыканьем? Не блеснул ли на узком подоконнике два зелено-желтых глаза?

Нет. Я один.

Убедившись в этом, щелчком пальцев зажег свечу.

- Проходи. Осматривайся. Располагайся.

Родольф замер на пороге. Ну да, келья не внушала доверия. Голый пол. Каменные стены в известке. Низкий сводчатый потолок. Единственное окно приоткрыто, впуская свежий воздух. Из обстановки – только узкая кровать, застеленная серым казарменным бельем, стол, стул, лавка с принадлежностями для туалета и небольшой сундук с личными вещами. Ну, и две полки – на одной, прибитой ниже в углу, располагался небольшой алтарь с маленькой статуэткой Смерти. На другой, над столом, вперемешку теснились книги, посуда и кое-какие мелочи. Часть стола тоже была заставлена ими – от запасной кружки и сапожной дратвы до стопки бумаги и письменных принадлежностей.

- Вы… здесь живете?

- Ночую. Живу я на работе.

- А… где вы работаете?

- Хороший вопрос, - я усмехнулся, скинул с плеча сумку с вещами, стал по одному вытаскивать свитки с записями. – Официально – здесь, старшим дознавателем. А неофициально – преподавателем пентаграммостроения.

- Что?

- Я учитель. Что, не ожидал? – обернулся, смерил взглядом ошарашенное лицо юноши. – Ты, небось, ждал, что твой отец будет кем-нибудь… необыкновенным? А я вот простой учитель… Ну, не такой уж простой, но все равно…

Родольф покачал головой. Он напоминал мне молоденького бычка, который впервые в жизни атаковал не свою тень, а забор и удивляется тому, что тот не отскочил в сторону, а стоит, как стоял.

- Учитель, - произнес он. – Мой отец – учитель…

- В Институте Некромагии, между прочим.

- И вам это нравится? – изумился он.

- Ну… - я задумался, копаясь в своей душе. Врать мальчишке не хотелось. – Я привык. Человек привыкает ко всему. Да и потом… мне с моим послужным списком идти было, по большому счету, некуда. Либо торчать в монастыре, либо…

- Вы бы могли стать инквизитором!

- Так я им и стал. Только… знаешь, не все инквизиторы – это те, кто ловят за руку нечистоплотных колдунов и ведьм, а потом тащат их на допросы. Иной раз работа инквизитора состоит в том, чтобы просто наблюдать, как бы чего не вышло.

- Как бы чего не вышло, - эхом повторил он.

- Да. Институт Некромагии выпускает, кроме некромантов, целителей, ведунов, прорицателей, ведьмаков и боевых магов. Студиозусы – самая беспокойная часть населения. Многие впервые вырываются из-под родительской опеки и, ошалев от своих сил, пускаются во все тяжкие. Кроме того, в последнее время в мире вообще неспокойно. И… - я оборвал сам себя, - и в общем, надо просто не спускать с них глаз, чтобы вовремя заметить и пресечь грядущие безобразия. Понятно?

- Понятно. Вы что-то вроде сторожа?

- Что-то вроде того… Кстати, ты ведь есть хотел, да?

Юноша мужественно проглотил слюну.

- Я потерплю.

- Нет-нет! Я хозяин, ты – гость. Я должен достойно принять гостя. Ты пока располагайся, а я быстро добегу до трапезной. Разносолов не обещаю, но кое-что достану.

Родольф пытался что-то возражать, но я выскочил за дверь.

Мне необходимо было подумать. Судьба совершила довольно крутой поворот, обеспечив меня головной болью. Подумать только, сын! У меня есть сын? Конечно, существовала вероятность ошибки, но в Институте любой целитель может провести нужный опыт. Да и я сам тоже кое-что могу. И проблема не в том, мой ли это ребенок. Проблема в том, что с ним делать.

Скажу честно, к отцовству я не был готов. Так получилось, что все мои дети росли без меня. Малышка Луна Байт официально считалась посмертной дочерью Ладиана Байта, бывшего володаря Больших Звездунов. Я лишь считался ее опекуном, навещая ее пару раз в год. Мы даже с нею почти не общались. Сын Мары Збигнев был отдан на воспитание обычным людям на востоке, в Полесских болотах. О его судьбе я знал только со слов моей жены – Смерть несколько раз сообщала, что он растет так, как должно расти всем детям, ничего не зная о том, что на самом деле он – полубог, а это значит, что за ним во все глаза следят и прочие боги со Свентовидом во главе. Боги уже пытались уничтожить нашего сына, и лишь Змей Ящер, владыка подземного мира, согласился помочь Маре, до поры укрыв ребенка от чужих глаз*.

(*См. «Мемуары рядового инквизитора». Часть 1)

И теперь вот – второй сын. Тоже выросший вдали от меня. Что же мне с ним делать?

Ладно, будет, как говорится, день, будет и пища.

Пища! Юноша голоден. Это главное. Остальное… в принципе, решение уже существовало.

Доступ в трапезную в обычное время был закрыт, чтобы монахи и послушники не соблазнялись кусками – остававшийся от трапез хлеб и вареные яйца, как правило, раздавали бедноте. Брат-келарь даже нарочно иногда отпускал больше муки и масла, чтобы хватило еще и на нищих. Большой корзиной обычно обносили монахов во время трапезы и тот, кто желал поделиться своей порцией, отламывал кусок и бросал его в корзину. Если набиралось меньше половины, ее оставляли на завтра. Так что хлеб мы нищим выдавали нерегулярно. Это отучало бродяг от лени – ведь никогда не знаешь, вынесут ли тебе перекусить или останешься голодным!

Я, как один из старших инквизиторов, имел ключ от трапезной, поскольку предполагалось, что у меня нет времени успевать повсюду. Обедал и иногда ужинал я все равно в городе. Отперев замок, я увидел, что мои надежды оправдались – корзина со вчерашними хлебцами еще стояла на столе. Но не станешь же копаться в объедках, чтобы выбрать для гостя булочку помягче? Я прошел прямиком на кухню, где отыскал несколько вареных яиц и коврижки для отца-настоятеля. Прихватил кружку с монастырским вином и все это понес к себе.

Хоть и бродил недолго, но все равно опоздал. Родольф, хоть и стоял чуть ли не навытяжку, буквально спал на ходу. И, когда я предложил ему прилечь, заснул молодым здоровым сном, едва донеся голову до подушки.