Мемуары рядового инквизитора. Господин королевский некромант

Глава 20

ГЛАВА 20.

До весны было еще далеко, и это ощущалось в подношении. Хлеб был грубого помола, зерна скорее не размололи, а просто размяли камнями, не тратя времени на то, чтобы выбрать шелуху и ость. Кроме того, в него щедро добавили какие-то семена, может быть, даже сорных трав и чертополоха, а также толченую кору дерева. В деревни, как всегда бывает в конце года, пришел голод. Но, несмотря на то, что они явно голодали, селяне исправно приносили к старому дубу подношение «душе леса».

Ей. Девушке по имени Зирка.

Как и откуда они узнали, что в развалинах старого храма, оставшегося от прошлых эпох, поселилась неизвестная девушка, осталось тайной. То ли отшельник, у которого она осенью унесла миску с репой, проболтался, то ли кто-то сам случайно сюда забрел и подсмотрел, как она бродит по осеннему лесу, выискивая последние грибочки и орехи в опавшей листве. Но, как бы то ни было, с некоторых пор на одном из камней она стала находить деревенские подношения.

Чаще всего это был каравай хлеба, иногда – мисочка уже подкисшего молока или пара вареных яиц. Как-то раз она нашла носки, связанные из грубой, колючей шерсти. И это, пожалуй, была ее единственная обновка. Но самих дарителей Зирка не видела, как ни старалась подкараулить. Да и, сказать по правде, не очень-то к этому стремилась. За прошедшие месяцы она немного одичала, одежда ее обтрепалась и износилась, и порой, услышав в стороне подозрительный шорох, девушка нарочно спешила прочь, стесняясь появляться перед людьми в таком виде. Пусть уж лучше так…

Зиму она перенесла тяжело. Если бы не подношения, наверное, она бы не дожила до первых оттепелей. Голод оказалось переносить тяжелее, чем морозы. Из коры и сухой травы девушка сплела накидку, поверх носков натянула самодельные лапотки, а в развалинах было и без того довольно тепло. Тот камень, на котором она очнулась первый раз, сам по себе источал тепло. Если спать на нем, не замерзнешь. И после прогулок по лесу – до камня с подношениями надо было идти и идти – Зирка чуть ли не бегом возвращалась к нему, забиралась с ногами, обхватив колени руками и, стуча зубами, сидела неподвижно до тех пор, пока тепло камня не забирало из тела холода.

Но с недавних пор днем начало пригревать солнышко, небо стало очищаться, звонко и отчаянно пели птицы, порой раздавалась дробь дятла, и Зирка все чаще удлиняла свои прогулки. Бывало, что на обратном пути она останавливалась где-нибудь на поляне и замирала, подняв голову к солнцу и улыбаясь. Весна наступала и несла с собой перемены.

В тот день утром было тепло и даже жарко, но после полудня задул резкий ветер, нагоняя облака. Зирка, решившая спуститься к ручью, чтобы попытаться найти на берегу корни рогоза и потом истолочь их, забрела чуть дальше обычного и, когда погода испортилась, поспешила домой. Но, как оказалось, она зашла дальше, чем думала и к тому моменту, когда за деревьями встала темная громада развалин, девушка устала, и замерзла так, что еле сдерживала дрожь. В мыслях был только тот теплый камень, и она не замечала почти ничего вокруг, до тех пор, пока в ноздри не ударил непривычный запах.

Девушка замерла, затаив дыхание и прижавшись к стволу ближайшего дерева. Что это? Прошло, наверное, несколько минут прежде, чем она, принюхавшись, вспомнила, что это за запах.

Дым. Обычный дым от костра. Но… здесь? С тех пор, как попала в это место, девушка лишь один раз чуяла его – возле избушки отшельника. За месяцы в лесу ее обоняние обострилось настолько, что она научилась издалека чуять и различать все лесные ароматы.

Дым от костра. Кто развел костер {здесь? }

Любопытство оказалось сильнее страха. Медленно, осторожно, от дерева к дереву, она двинулась вперед.

На первый взгляд все было, как всегда. Поляна перед развалинами все в том же снегу. Сами развалины… вот только…

Только сбоку, к кустам, был привязан на длинный повод темно-гнедой конь. Рядом на дерюгу было насыпано зерно, и конь подбирал овес мягкими губами. Почуяв девушку, он оторвался от еды, поднял голову, обернувшись в ее сторону, и мягко заржал, приветствуя.

Девушка отчего-то испугалась. Она чуть было не бросилась бежать, куда глаза глядят, но ноги словно примерзли к сугробу. Да, собственно, так оно и было – пока бродила по лесу, она замерзла и едва могла двигаться.

Сбоку что-то задвигалось. Оглянувшись, она увидела выбравшегося из леса мужчину в темной одежде. Судя по морщинам и седине в волосах, он был уже немолод, но его лицо и подбородок были без бороды, как у молодого. Лишь темнела полуседая щетина. Мужчина был вооружен – на боку висел короткий меч – но руки его были заняты. Он нес охапку сучьев и уставился на девушку так, словно никогда в жизни не видел других людей.

- Вот это да! – наконец, произнес он негромким приятным голосом. – Не ожидал, что найду тебя так скоро. Здравствуй.

Она молчала. Только смотрела во все глаза, как он проходит мимо, заворачивает через пролом в стене во внутренний дворик и исчезает там.

Тонкая струйка дыма, еле заметная сперва, стала гуще, а запах сильнее – наверное, чужак подбросил в умирающий огонь свежих веток.

Девушке очень хотелось спрятаться, убраться, куда подальше, но вместо этого она медленно двинулась туда же.

Огонь горел посреди внутреннего дворика. Настоящий костер, рядом с которым была навалена куча еловых веток – мужчина явно собирался устроить себе тут лежанку. Сам он сидел на корточках перед костром, протягивая к нему ладони и время от времени подбрасывая в пламя ветку за веткой, ломая их о коленку. Несколько приготовленных сучьев уже ждали своей очереди. Сбоку в окружении обломков камней, примостился небольшой котелок, в котором нагревалась вода. Она уже начинала булькать, и незнакомец посматривал на нее одним глазом. Когда вода закипела, полез в вещевой мешок, достал немного крупы, высыпал тонкой струйкой, приправил мукой, после чего довольно ловко резать на тонкие полоски кусок сала, бросая кусочки по одному в котелок. Покончив со всеми манипуляциями, он поднял взгляд на девушку.

- Пришла? Не бойся, подойди. Погреешься… Ты замерзла.

Он сказал это таким тоном, что девушка лишь кивнула.

- Так чего ждешь? Иди сюда! Сейчас кулеш будет готов… Проголодалась?

Запах каши и мяса будоражил все чувства. Ее словно на веревке потянуло поближе к пламени. Это тепло было совсем другим, живым, не похожим на то, что давал ей камень. Оно напоминало о прошлом, о доме, семье… о том, какой когда-то была она сама. Девушка робко сделала шаг.

Мужчина заметил ее движение, кивнул, подвинулся, освобождая немного места, приглашающее похлопал ладонью по наваленному лапнику. Поверх него постелил потник, чтобы не так кололи иголки. Осторожно, помогая себе палкой, отодвинул от костра котелок, извлек откуда-то миску и наложил кулеш.

- Ешь.

Девушка осторожно взяла ложку, подержала, заново привыкая к ней. Потом зачерпнула немного кулеша.

Мужчина внимательно смотрел, как она, обжигаясь, торопливо глотает его варево. Когда на донышке осталось совсем чуть-чуть, он улыбнулся и кивнул:

- Вкусно? Давно не ела ничего подобного?

- Д-давно, - прошептала девушка. – Я…

Она смущенно замолчала, услышав свой хриплый чужой голос. Как же давно она не говорила по-человечески!

- Не надо ничего говорить, - мужчина вскинул ладонь, очевидно, догадавшись о ее чувствах. – Ты здесь одна?

Она оглянулась на темный провал на месте двери.

- Да.

- И давно не видела никого из людей?

- Д-давно.

- Как твое имя, девушка?

- З-Зирка, - она сглотнула, прислушиваясь к звучанию своего голоса и повторила погромче и увереннее, - Зирка. Меня так зовут. Я – вила…

- Кто тебе такое сказал?

- Л-люди…

- Соврали твои люди. Что я, человека от нежити отличить не смогу? Будь ты нежитью, ты бы даже к огню не подошла, тем более не стала есть человеческую еду. Так что ты человек, девочка.

Она кивнула.

- Люди… считают меня… вилой, - произнесла она.

- А кем ты считаешь себя сама?

Она пожала плечами.

- Ты ведь не из этих мест, - прищурился мужчина. – Слишком белые волосы, слишком острый нос, слишком бледная кожа и светло-серые глаза. И слова выговариваешь странно. Ты из восточных болотников?

Она кивнула.

- У вас там поклоняются Ящеру, богу подземного мира.

Снова кивок.

- Дай угадаю. Тебя хотели принести в жертву, но что-то пошло не так. Вмешалась какая-то сила и перенесла тебя сюда?

- Нет. То есть… сила меня перенесла, но… про жертву… - она вспомнила то, что случилось летом. – Нас хотели убить.

- Кого – «вас»?

- Меня и… Збышека.

- Кто? – напрягся мужчина. Что-то блеснуло в его глазах. Что-то странное. Но Зирка слишком отвыкла от людей, чтобы обращать внимание на эти мелочи.

- Черный… всадник. Мы бежали. Потом я упала. Он наехал на меня конем… и… я больше ничего не помню. Очнулась здесь. А где Збышек, не знаю.

- И я не знаю, где твой Збышек, - мужчина отвел взгляд, посмотрел на огонь, поправил несколько сучьев, чтобы костер был ровнее. – Но очень хотел бы узнать.

- Вы… его ищете? – что-то в этом мужчине располагало к нему. Может быть, его спокойный голос, может быть, возраст и манеры. Может быть то, что она сидела у огня и только что поела самый вкусный кулеш в своей жизни. Но Зирка поколебалась и придвинулась чуть-чуть ближе. Так близко, что почти дотронулась до его плеча.

- Да. Ищу. И очень хочу найти.

Голос его дрогнул, и Зирка ощутила страх. Не за себя – за другого.

- А… зачем?

На нее в упор взглянули серые глаза в сеточке морщин. В глубине зрачков плясали отблески костра.

- Это мой сын.

Девушка задохнулась. Она ожидала многого, но только не этих слов. Сразу припомнилось прошлое – их детство в лесной глуши, ребяческие игры, оговорки, недомолвки, домыслы и косые взгляды за спиной.

- В-вы… - она попятилась, желая стать маленькой и забиться куда-нибудь под листик, - в-вы… т-ты… бог?

Кивни он хоть одними ресницами, она бы упала в обморок от страха и восторга. Но мужчина у костра медленно покачал головой:

- Нет. Такой же человек, как и ты…как и все вокруг… и те, что возвели этот храм в старые времена… и те, кто оставлял тебе на камнях репу и хлеб, думая, что ты – лесное диво… Если меня поранить, потечет кровь. Если меня убить, я умру… и так далее… Разочарована?

Она затрясла головой:

- Н-нет! Нет, я… просто… Ох! – запустила пальцы в спутанные, грязные волосы, дернула, словно хотела выдрать их с корнем. – Просто все это… Это правда?

- Да.

- Но… но тогда выходит, что Збышко ошибается! – девушка медленно выпрямилась. – Понимаете, господин…

- Груви. Ты можешь звать меня мастер Груви или пра Груви, как тебе больше хочется…

- М-мастер Груви, понимаете, - кивнув, заговорила Зирка, - Збышко был убежден, что он – сын бога. Об этом шептались у нас в деревне. Его считали… странным, особенным… чужим. Он ведь и внешне отличался от нас – и волосами, и лицом, и глазами, и… и вообще всем. Одни его боялись, другие – наоборот… Рядом с ним постоянно что-то происходило. Он не боялся змей, не боялся болота. Он мог говорить странные вещи про богов, даже про Ящера, - ее пронзила дрожь, и Зирка невольно обхватила себя руками за плечи, придвинувшись ближе к огню. – И ему все сходило с рук! Наши волхвы только качали головами и помалкивали, но всем рты не заткнешь. А когда погибли те мальчишки… Он ведь часто убегал на болота, и как-то раз сманил с собой друзей. Двое не вернулись. Один оставшийся… он уцелел, но в голове у него помутилось. Совсем. После этого его все стали сторониться. Даже хотели выгнать из деревни, но вступился сам Ящер. Такое было… ух… После этого все уверились окончательно, что он не простой человек. Что он сын бога и все такое. Его стали сторониться, шептать за спиной всякое… Даже его родители, которые оказались никакими не родителями, а просто воспитателями…Ну, в общем, Збышко не выдержал и ушел…

- А ты?

- Я? – она покраснела, отвела взгляд. – Я… мы с ним… он мне… ну… нравился…

Зирка замолчала. Почувствовала на себе взгляд. Мастер Груви сидел и смотрел на нее. И было в его глазах что-то такое, чему девушка не могла подобрать названия.

- А теперь? – произнес он. – Теперь он тебе нравится? Когда ты узнала, что он сын человека? Что ты о нем думаешь теперь?

- Не знаю, - подумав, призналась она. – Но если это правда, если он никакой не бог, то… То что же теперь будет? С ним? Со мной? С нами всеми?

Мужчина какое-то время молчал. Потрескивали сучья в костре, переступал с ноги на ногу и похрустывал остатками овса конь. Закричала где-то лесная птица, ей отозвалась другая. Заполошно заорали разбуженные галки.

- Там, - не спеша заговорил мастер Груви, - во внешнем мире, откуда я пришел, сейчас не все ладно. Трудно понять. Были знамения… грядет битва, и многие люди погибнут… вместе с теми, которые погибли уже.

- И Збышко? – она невольно придвинулась ближе.

- Я не знаю. Знаю только, что это начало. И что зло, какое бы оно ни было, надо давить в зародыше. И очень надеюсь, что не опоздаю.

- Вы… едете на битву со злом? – догадалась она.

Мужчина кивнул.

- И вы… увидите там Збышко?

- Надеюсь на это.

- Возьмите меня с собой, - она рывком вскочила на колени. – Я… я очень хочу его увидеть. Посмотреть на него… я… я так его люблю!

Слово вырвалось само, выскочило, как прорвался гнойный нарыв. Сперва было больно, но потом стало так легко, словно она жила ради этих нескольких слов. И одновременно на душу ее снизошел такой покой, что захотелось плакать от счастья.

За спиной что-то хрустнуло. Волна теплого воздуха ударила сидящих у костра людей в спины, заставив припасть к земле языки пламени и нервно задергаться на привязи коня. Мастер Груви вскочил. Каким-то чудом в его руке оказался кинжал. Тускло блеснули руны на лезвии…

Но он ничего не сделал, и Зирка, обернувшаяся с колен вслед за ним, поняла, почему.

В проеме того, что когда-то было входом в разрушенный заброшенный храм, стоял бык.

Просто бык, просто стоял, чуть наклонив голову и сопя ноздрями. Но было во всем его облике, в позе, в размерах зверя что-то такое, отчего Зирка замерла, боясь дышать, а сам мастер Груви медленно, как во сне, опустился на одно колено, кладя свое оружие на снег.

И когда он выпрямился с пустыми руками, бык медленно стронулся с места, сделал несколько шагов к застывшим у костра людям и, приблизившись вплотную, медленно кивнул головой.

- {Иди. Делай. Сверши волю богов! Останови его.}

- Но… - мастер Груви вздохнул, - смогу ли я? Он – бог… полубог, а я – простой человек. Может быть…

{- Ты – человек, -} бык склонил голову так, что его ноздри почти коснулись лица стоящего на коленях мужчины. – {Человек, благодаря которому в мир может прийти большое зло. И лишь тебе дозволено его остановить…}

- Я должен, - Зирке показалось, что голос мастера Груви дрожит, - убить бога?

{- Нет, -} качнулась рогатая голова. – {Не бога. Он пока еще не бог. Он пока не достиг своей силы. Он пока еще смертен. И пока с ним еще можно справиться. Но если ты опоздаешь, его не остановит уже никто. }

Мастер Груви опустил голову. Затаившая дыхание Зирка замерла рядом, боясь взглянуть ему в лицо.

- Я… попытаюсь.

Все начиналось не так. Обычно две армии выстраиваются друг напротив друга на выбранном поле, какое-то время стоят, и лишь потом кто-нибудь с той или иной стороны дает сигнал. Как правило, начинает тот, у кого не выдерживают нервы. Но в этот раз…

Их атаковали без остановки. Кем бы ни были нападавшие, они не дали себе труда выстроиться в боевые порядки. Кинулись скопом, толпой, не обращая внимания на летящие стрелы. Лучники, как обычно, выступившие из рядов пехоты, как правило, успевали значительно проредить первые ряды нападающих – иногда на поле оставалась лежать добрая половина бегущих, - после чего проворно отбегали в стороны, освобождая место для пехоты. Атакующие вязли в ней, начиная бой, а с боков налетала конница, забирая врага в клещи. После этого бой мог развиваться по-разному – нападавшие либо разрезали пехоту надвое и, развернувшись, атаковали ее со спины, мешая с конницей, либо оказывались в окружении. Но в этот раз…

В этот раз лучники поработали зря. Нападающих это не остановило.

Его не было. Его нигде не было.

Бой не сразу разделил отца и сына – когда все началось, Святомир был в свите отца, как один из его адъютантов. Анджелин видел, как мучается и терзается мальчишка, как привстает на стременах и кусает губы. Как и все мальчишки его лет, он любил войну – любил больше как красивое зрелище: вот он в доспехе на добром коне, при оружии, со щитом и под стягом рысит по улице города и красивые девушки машут ему руками и кидают под ноги коня цветы. А он машет в ответ, улыбается и кивает всем – и одной, среди них, особенно. Это ее лента повязана у него на плече, и ветерок треплет ее концы. Это она тайком посылает ему воздушные поцелуи, это она будет бегать в храмы и на капища молиться Ладе и Прие, чтобы вернули ее милого живым и невредимым. И это ее имя он будет кричать, когда помчится на врага. С ее именем на устах будет разить противника направо и налево, рубить и колоть копьем и мечом, пока не устанет рука. И враги будут валиться вокруг него, как эти… как их… ну, на полях селяне в конце лета их связывают… ах, да, снопы!.. В общем, как снопы. И будет их много. Так много, что потом его призовут перед лицом военачальника: «Это кто положил столько врагов в одиночку?» - и он ответит, скромно потупив взоры: «Это сделать мне помогло имя моей возлюбленной…» И предводитель обнимет его на глазах всего войска и провозгласит лучшим рыцарем… Может, он даже будет ранен. В руку. И чья-нибудь дочка станет перевязывать рану и увидит обагренную кровью ленточку. И все поймет, опустив взоры. А он лишь улыбнется, вспомнив любимую. И вернется к ней, увенчанный славой, победитель на белом коне. И она кинется к нему, крича и плача от восторга. И он подхватит ее, посадит на луку седла и поцелует. И будут они счастливы – герой, вернувшийся с войны и та, которая его любила и ждала…

Да, так все мальчишки шестнадцати лет думают о войне. Не зная, что война думает о них.

И вот его сын точно так же горел желанием вступить в бой. Он вставал на стременах, горячил коня, едва не поднимая того на дыбы, чтобы лучше видеть. Рвался туда, где пехота и лучники вперемешку рубились с плотной ордой. «Время? Время пускать конницу, отец?» - то и дело спрашивал он. Анджелин не отвечал. Ждал. Думал. В этой атаке что-то было не так. Будь здесь Згаш, он бы все понял, несмотря на то, что был в общем-то далеким от военного дела человеком. Тут была какая-то…

…магия?

Ну да. Магия. Здесь была магия. Точно такая же, как там, в Гнезно.

Анджелин Мас магом не был. Вот ну ни капельки. Несмотря на то, что его дядя, Северин Мас,результате магических экспериментов стал волкодлаком*. Несмотря на то, что его двоюродный прадед, лорд Вайвор Мас, был ученым-алхимиком, удостоился чести стать Супругом Смерти и созданными им эликсирами, особенно «номером 18», пользуются до сих пор. Несмотря на то, что его названный брат, Згаш Груви, не просто так смог войти в его семью. Ни сам Анджелин, ни три – теперь уже только два! – его сына магами не были. Но это не мешало ему магию замечать. Ибо он видел, как идут нападающие.

(*См. «Записки провинциального некроманта. Операция «Невеста». Прим.авт. )

Они не были людьми. Живыми людьми.

На пехоту напирали оживленные черной магией мертвецы. Не замечая ран, не чувствуя боли, не останавливаясь, если в них попадали стрелы, они шли и шли, ковыляя, спотыкаясь и чуть ли не падая, но не останавливаясь. И надо было обладать огромным мужеством, чтобы видеть эти чуть тронутые разложением лица, эти искореженные смертью тела – и не отступить. Не зря же большая часть лучников сбежала с поля боя, едва до них дошло, что стрелы не причиняют им вреда!

А сейчас пехота увязала в безнадежном бою. Ибо мертвяки пёрли, не разбирая дороги. Они висли на копьях, своей тяжестью пригибая их к земле. Они насаживались на мечи, которые так и застревали в их телах и тянулись скрюченными пальцами к живым. Достигая их, наваливались толпой, давили, душили, рвали и грызли – если было, чем рвать и грызть. Пока пехота держала строй, у нее был какой-то шанс выстоять. В конце концов, если разрубить мертвяка на части, он перестанет двигаться. Отрубленная рука не поползет по снегу, загребая пальцами. Отрубленная голова не станет кусаться, если поднесешь к челюстям палец. И безголовое тело так легко отпихнуть с дороги и разрубить пополам, после чего обрубки действительно уже умирают навсегда. Но как найти силы видеть этих живых мертвецов, видеть не только мужчин, но и женщин, а среди них даже подростков и почти детей? Как их-то рубить на куски?

И они отступали. Медленно, шаг за шагом, отступали, оставляя на снегу своих убитых, задавленных, растерзанных, вырванных из строя скрюченными руками мертвецов. Так была убита большая часть лучников, так медленно таяла пехота.

Бой – бойня – мог продолжаться долго. Мертвецы не устают. Утыканные стрелами, они продолжают двигаться вперед. Насаживаясь на копья и мечи, они не сомневаются и не колеблются. До последнего двигаются все так же размеренно и неотвратимо. А за их спинами… за их спинами встает нечто, пока еще не видимое, но осязаемое.

Чужая магия. И вот ей-то противопоставить людям было нечего.

За спиной ощущалось волнение. Адъютанты, пажи, оруженосцы – все ждали его слов. А что он мог сделать? Что он мог противопоставить магии?

- Конницу… пора…

Кто-то из адъютантов сорвался с места.

- Отец! – звонкий мальчишеский голос мог принадлежать только одному человеку. – Позволь мне…

- Нет.

Всадник уже скатился с холма. Уже умчался в ложбину, где стояли конники. Прошла томительная минута… другая… Потом коротко взыграло сразу несколько рожков, и, взметая снег, стена всадников вылетела из-за склона холма, чтобы ударить в бок сражающимся. Второе крыло отстало ненамного – там сквозь стук, топот, храп и хруст услышали рожки и подхватили призыв.

Две конные лавы, как две волны, взметнулись, разворачиваясь, кинулись в бой.

В первые несколько минут казалось, что победа будет на стороне людей – передние всадники успели на скаку метнуть копья, кто-то насадил на свое мертвецов, стряхивая их на снег, но потом пришла магия.

Анджелин почувствовал ее позже тех людей, что были там, внизу. Первыми ее ощутили кони. Страх сковал лошадей. Они словно взбесились. Так хорошо начавшаяся атака захлебнулась, когда кони внезапно перестали повиноваться седокам. Это были отлично вышколенные рыцарские боевые кони, приученные ступать по трупам и не обращать внимание на стрелы, копья, кровь и шум. Многие из них умели сражаться, кусая и лягая коней противника, но противопоставить чарам им было нечего.

И кони первыми ощутили на себе ударную волну магии. Страх лишил лошадей воли, вывел из повиновения людям. Не слушаясь команд, кони визжали, храпели, ржали, вставая на дыбы и сбрасывая людей. Те, кого успевали коснуться полуразложившиеся руки мертвецов, бесновались, скидывая седоков и рвались прочь, а порой и набрасывались на тех, кто был рядом, сцепляясь с ними в безумной битве. Остальные просто упрямились, вставали на дыбы и отказывались идти в атаку. Стройные ряды смешались. Суматохи стало больше, когда часть коней буквально налетели на пехотинцев, топча людей. Глухой стук мечей и топоров смешался с криками раненых и умирающих. Мертвецы двигались и действовали молча. И их все прибывало. Скоро равнина на той стороне уже почти кишела ими. А за их спинами, пока еще плохо видные, двигались и живые. Люди, которым останется одна забота – добить тех, кого не прикончили их зловещие союзники.

- Граф! Господин граф, надо что-то делать! Мы же не можем…

- Да, - кивнул Анджелин. – Мы не можем…

«Не можем» - что? Победить? Он понял это. Отступить? Да, это они могли, но какой ценой! Спасти людей?

- Все назад. Отступаем.

Герольд выскочил вперед, поднес к губам рожок, заиграл. В обе стороны под звуки команды поскакали два адъютанта. При самом графе осталось только четверо – двое пажей, бледные до зелени мальчишки, сын Святомир…

И Родольф Беркана.

Юноша смотрел на графа горящими глазами. И Анджелин отвернулся, не в силах выносить этот взгляд.

- Как же так? – достиг его ушей юношеский шепот. – Неужели мы отступим? После всего…

- Мы не можем сражаться с… с этой силой, - прошептал Анджелин. – Ты это видишь? Вы оба это видите?

Святомир молчал. Его лицо было красноречивее всяких слов.

- Но неужели мы сдадимся? – не замолкал Родольф. – Неужели все напрасно и победа за ними? Неужели…

Анджелин промолчал.

- Труби отступление, - бросил герольду и натянул поводья, разворачивая коня.

Там, внизу, на равнине, у излучины реки, бой постепенно превращался в бойню. Конница смешалась окончательно. Остатки пехоты разбегались в разные стороны. Сражались только те, кому некуда было отступать – слишком крутые были склоны, слишком глубок был снег. Слишком…

- Нет! – отчаянный крик заставил Анджелина обернуться. Родольф привстал на стременах и показывал рукой куда-то вперед и вниз. – Смотрите! Там! Мы же можем еще победить! Вон там! Разве вы не видите? Граф! Взгляните!

И столько силы и уверенности было в его голосе, что Анджелин Мас снова поднялся на холм.

- Вон там! Вы посмотрите! Чуть левее! – Родольф горячился сам и горячил коня. – Ниже по течению… где камыши…

Анджелин проследил взглядом за его рукой – и кивнул. Да, это был шанс. Шанс не только спасти остатки армии, но и нанести врагу серьезный урон. Он усмехнулся, подумав, что Згаш сразу бы нашел это слабое место в обороне противника и не преминул им воспользоваться. Впрочем, Родольф его сын. И он, кажется, обучался в Институте некромагии?..

- Ты уверен? – только и спросил он.

- Конечно, - лицо юноши осветилось улыбкой. – Мертвецы не могут плавать! А там наверняка омут… и течение…

- Тогда вперед!

Вырвав у герольда рог, Родольф торопливо продудел в него пару нот и поскакал вниз. Привстав на стременах, Анджелин следил за юношей. Вот он чуть придержал коня, снова продудел несколько нот, вот закричал, размахивая рукой и привлекая к себе внимание. Вот развернул коня и направил его к берегу замерзшей реки…

- Отец, - раздался голос сына, - один он не справится.

- Что ты предлагаешь?

- Задержать их немного. У нас ведь есть небольшой резерв, не так ли?

- Под командованием его высочества Богумира?

- Так точно.

Анджелин усмехнулся. Резерв только и имел название, что резерв – на самом деле это была рота личных телохранителей принца, которых придала сыну Ханна Данская. Они держались наособицу, даже разбивали лагерь отдельно. И тем более не повиновались никому, кроме принца и своего сотника. Зато, - не раз с досадой и горечью думал Анджелин, - в случае победы все будут говорить, какие они герои, как храбро защищали принца…

- Они не пойдут, - озвучил он потаенную мысль и встретил широкую мальчишескую улыбку:

- Предоставьте это мне, отец!

- Нет, - отрезал он. – Я сам поведу их. А ты – будь подле меня!

Принц Богумир не вступал в сражения. Он держался в стороне, поближе к обозу. Когда начали готовиться к битве, отряд телохранителей весьма предусмотрительно оттеснил его подальше. Его высочество не сопротивлялся – ведь короли и принцы не рискуют собой в боях, их жизни для этого слишком ценны. К тому же, если это жизнь – единственного наследника престола. И мама просила себя поберечь…

В общем, он остался в обозе, засел в шатре, который на скорую руку разбили для него охранники и только приготовился немного отдохнуть, как снаружи послышался топот копыт. Несколько всадников осадили коней перед шатром, прозвучал низкий раскатистый голос графа Маса:

- Ваше высочество! Срочное дело!

- Что еще случилось? – выходить не хотелось – внутрь как раз внесли жаровню с углями, по шатру только-только начало распространяться приятное тепло. Но граф Мас успел прославиться своим характером. Он не признавал авторитетов, и принц уже понял, что спорить с ним бесполезно. Ну, ладно-ладно, дайте только надеть корону! Он первым делом найдет управу на всех этих выскочек. Подумаешь, древний род! А владеет маленьким графством где-то на окраине страны. Правда, он еще и володарь Гнезнинский, по покойной жене, но… Ладно…

- Мы проигрываем сражение, ваше высочество, - Анджелин Мас даже не потрудился спешиться, вещал с седла.

- Вот как? И мне что же, собирать вещи? – принц покосился на своих телохранителей. Успеют ли собрать шатер обратно? – Когда отступаем?

- Нет. Мы {не} отступаем. У нас есть шанс победить, если вы возглавите конную атаку. Ваши люди нужны там, на поле боя. Срочно!

- Мои люди выполняют приказ.

- Какой?

- Охраняют меня!

- Этим вполне можно заниматься и там, в сражении. На счету каждый меч, каждое копье или булава…

- У вас мало людей, граф?

- {Людей, -} прищурился тот, - у нас достаточно. Но вот с трусами явный перебор… Вы уже можете удирать, принц. Чем скорее уберетесь, тем дольше проживете. И мой вам совет, - он уже развернул коня и бросил последние слова через плечо, - не берите вещи. Когда бегут, спасая свою шкуру, не до барахла.

Кивнув сыну, он направился было обратно, на позиции, но услышал за спиной дрогнувший голос:

- Вы… назвали меня трусом, граф?

- Да, - не оборачиваясь, кивнул тот.

- Как вы смеете? Да вы знаете…

- Знаю, - Анджелин так и остался спиной к собеседнику, - знаю, с кем имею дело. С трусом и слабаком. И предпочитаю погибнуть в бою, нежели остаться в живых и служить такому королю, как вы. Да и вообще жить в том мире, который нам грозит. Прощайте, ваше высочество. Встретимся на вересковых пустошах… может быть. Там, кстати, хорошо. Вам понравится.

Он пришпорил коня и услышал отчаянный крик:

- Нет! Стойте! Стойте, я сказал! – принц подбежал, хватая графа за стремя. – Что вы там говорили про вересковые пустоши?

- Только то, что я там был. Мой названный брат – некромант. Вы должны его знать. Мастер Груви. Згаш Груви.

- Великий Инквизитор, - лицо принца дрогнуло. – У вас… нас… сколько времени?

- Несколько минут.

- Я, - Богумир отвел взгляд, - успею надеть доспехи?

Огрызаясь, отстреливаясь, пока оставались в колчанах стрелы и метательные дротики и сулицы, смешавшись конные и пешие, остатки войска отходили к реке, спеша на излучину, где за камышами, у берега темнела полоса тонкого льда. В обычные зимы тут долго оставалась незамерзающая полынья, в которой надолго задерживались пролетающие утки и гуси. В этом году зима выдалась суровая, лед на реке достигал локтя в толщину, и стремнина замерзла. Но зима уже заканчивалась, пару раз уже проносились в теплом дыхании весны первые оттепели, и река тоже чуяла приближение тепла. До весеннего солнцеворота оставалось всего несколько дней. Лед уже потрескивал, и вода подмывала его снизу.

До спасения оставалось всего ничего, но достичь реки мешала вражеская конница, которая отрезала остатки войска от берега. Зажатые между конниками и ожившими мертвецами, они должны были полечь все до единого.

Крохотный отряд в каких-то полсотни мечей и копий не мог переломить ход сражения, но он ударил так неожиданно и атаковал в бок вражеской коннице так стремительно, что те дрогнули, ослабив натиск. Часть строя оказалась буквально вмята внутрь, конники смешались, завертелись, сцепившись с новым противником. Не зная, что это последний резерв и больше у королевских войск нет никого – не станешь же рассчитывать на прислугу и конюхов в обозе! – конники остановились, пятясь и перестраиваясь. И это дало остальному королевскому войску отчаянным рывком прорваться к реке. По пятам за ними устремились ожившие мертвецы.

Едва кони и люди ступили на лед, тот затрещал, пошел трещинами. Под ногами что-то гулко хрустнуло. Кто-то закричал. Кто-то споткнулся, падая. Под кем-то уже проламывался лед.

- Не останавливаться! Сомкнуть ряды! – прозвенел чей-то голос. – Копья на плечи!

Кто-то послушался команды. Люди сбились плотной кучей, стали отступать ближе к середине реки. Лед трещал под ногами. В трещины тут и там плескалась вода.

В один прекрасный миг послышался глухой раскатистый треск. Часть льда ушла под воду, вторая половина первой льдины встала вертикально. Плеснула освобожденная черная вода…

… но ожившие мертвецы уже высыпали на лед, спеша догнать удирающую добычу. Они не видели – не понимали, не могли понять и сообразить – что перед ними уже разверзалась полынья. Лед ломался, трещины разбегались все дальше и дальше. И преследователи один за другим падали в воду. Какое-то время они бултыхались на поверхности, но, забыв все на свете, скоро замирали и камнем шли ко дну, не успев добраться до живых людей. А те отступали, отходя к противоположному берегу.

Конница врага слишком поздно сообразила, что противник от нее ускользает. Что сражение, которое должно было обернуться разгромом королевских войск, завершилось всего-навсего их отступлением. Конники попытались было кинуться в погоню, но им преграждали путь с одной стороны все расширяющаяся полынья, с другой – собственные покойники, а с третьей – та самая жалкая кучка всадников, которая так удачно отвлекла на себя внимание.

И конница развернулась к новой добыче, чтобы отомстить за поражение.

Вот тут-то Анджелин Мас и потерял сына из вида.

Рядом с ним все время держался принц Богумир. Наездником его высочество был неважным, фехтовальщиком – еще хуже, и с первых же секунд боя стало ясно, почему королева Ханна так не хотела отпускать сына на войну. В запале боя, крича от ярости и страха, принц так размахивал мечом, что только чудом не покалечился сам и не порубил свое окружение. Следя за принцем одним глазом, Анджелин и не заметил, куда и как исчез Святомир.

Впрочем, ему было не до того.

Река уносила ожившие трупы, нейтрализовала ту силу, которая подняла их из могил, снова превращала тела в жалкие развалины. Магия природы вступила в схватку с магией человека и более древняя одержала верх. Но были еще и люди. Живые люди, которые не желали отступать. На берегу реки и частично на льду чуть выше по течению от того места, где тонули, не в силах противостоять стихии, мертвяки, закипел бой.

Даже скорее не бой, а бойня, ибо что могут сделать полсотни бойцов, пусть даже и лучшие из лучших, когда против них – почти полтысячи мечей и дротиков? Только погибнуть или отступить, смешавшись с другим крылом своего войска, которое отходило точно так же, но ниже по течению.

И Анджелин Мас решил прорываться к своим.

- Сомкнуть ряды! – крикнул он, и его голос каким-то чудом на миг перекрыл шум битвы. – За мной! Труби…

Этот последний призыв услышал только герольд, державшийся все это время за его спиной. Тот выхватил рожок, поднес его к губам, но успел сыграть лишь несколько нот, как упал с седла, выбитый из него чьим-то метко брошенным копьем. Упал и был мгновенно затоптан вместе с сигнальным рожком.

Но начало сигнала и крик графа были услышаны, и остатки отряда элитных телохранителей сомкнулись вокруг графа и принца Богумира. На миг они встретились взглядами. «Живой!» - успел подумать Анджелин Мас. За спиной принца мелькнул ярко-голубой плащ – вся свита графа носила такие плащи, и он был более, чем убежден, что это плащ его сына. Остальных рядом просто не было.

- За мной!

Заработали мечи, пришпоренные кони рванулись вперед, грудью налегая на коней противника. Они напирали, пытаясь если не прорваться, то хотя бы подороже продать свои жизни. Привстав на стременах, сжимая коленями конские бока, Анджелин рубил направо и налево, не думая, куда бьет и по кому попадает. Он знал, чувствовал, что остатки его отряда подаются назад. Что они отступают, их становится все меньше и меньше, что скоро не останется никого. Знал, но продолжал сражаться, ибо остановиться и опустить руки означало предаться отчаянию, а он не мог себе этого позволить.

Откуда-то издалека, из самой сердцевины схватки, послышался хриплый фальшивый звук рожка – то ли трубач не погиб под копытами коней и попытался до конца исполнить свой долг, то ли кто-то подобрал его рог и попробовал дунуть в него, но не хватило дыхания и умения. Не важно. Как бы то ни было, сигнал был услышан вовремя.

Внезапно напор вражеской конницы ослаб. Вернее, сперва он усилился так, что остатки его отряда все-таки оказались разорванными. Водоворот схватки разделил Анджелина и того юношу в голубом плаще. Рядом с ним остался только принц Богумир и десяток мечников – прочие либо полегли, либо были оторваны от них и сражались в стороне. Но вражеская конница не стала добивать их – лишь ближние к ним продолжали бой, остальные разворачивались, чтобы отразить нападение со спины.

- Мас! Мас! – раздавались с той стороны крики.

- Здесь! – гаркнул Анджелин, резко выпрямляясь, с оттягом ударил в чей-то щит так, что державший его человек накренился в сторону, открывая бок и подставляясь под меч принца. – Бей, дурак!

Богумир ткнул мечом. Ошалевший от происходящего, он размахивал своим оружием так, что уцелел, наверное, только потому, что от него шарахались даже свои. И настоящим чудом можно было считать то, что пока принц не зарубил и не покалечил своих телохранителей.

Издалека послышался чей-то чужой рог, и Анджелин, узнав сигнал «Назад!», едва не отдал соответствующего приказа отступать. До него с опозданием дошло, что это его противник командует отход, спасая конницу.

Причина тому стала заметна вскоре.

Река.

Полынья на стремнине, которую пробили отступавшие пехотинцы и расширили тонущие мертвяки, продолжала расширяться. Трещины бежали во все стороны. Куски льда отламывались один за другим, и часть всадников оказалась отрезана от берега. Отступать им пришлось либо напрямик, через полынью, в которой уже бултыхались попавшие в нее люди и кони, либо вниз по течению, где их могли поджидать трещины, либо вверх, где продолжался бой. Обе армии, одна раньше, другая чуть позже, поняли опасность, которую таила в себе не вовремя вскрывшаяся река, и разошлись, оторвались друг от друга, отступая к разным берегам.

Анджелин задержал бег коня только когда тот, надсаживаясь и храпя, попытался с разгону взять крутой заснеженный склон. Лед у берега и с этой стороны уже был подтаявший, он потемнел и зловеще и сочно хрустел под копытами коней, ломаясь с треском гулким грохотом. Кони и люди проваливались под лед, но здесь уже было мелко – вода доходила лошадям самое большее по брюхо, люди проваливались по пояс и, хватаясь за ветки росшего у самой воды лозняка, кое-как карабкались на твердую почву.

Пришпорив коня, Анджелин все-таки заставил того отчаянным рывком выскочить на берег и только тут остановил его, тяжело дыша и озираясь по сторонам.

На том берегу, отгороженная льдом и широкой, чуть ли не до середины реки, полыньей, за поломанным кустарником группировались остатки чужой армии. Его собственное войско – вернее, то, что от него осталось, - сосредоточилось на этой стороне. Мелькнула мысль о том, что неизвестно, где обоз. Если возницы успели перевести подводы с вещами на этот берег, то он в безопасности. Если же нет, то все, что там было, осталось как военные трофеи противника.

Но об этом он подумает потом. Сейчас главное – собрать уцелевших, подсчитать потери, оценить их положение и подумать, что делать дальше.

- Труби сбор, - по привычке бросил он и только тут заметил, что рядом нет никого из его свиты. Ни пажей – он ведь сам послал мальчишек в обоз, подальше от всего этого! – ни трубача, затоптанного конями, ни…

Ни сына.

- Святомир! – крикнул он, вставая на стременах и озираясь по сторонам. – Святомир!

Страх, которого он не испытывал в бою, стиснул сердце. Он ведь видел голубой плащ подле себя. Видел до тех пор, пока в спину нападавшим не ударила подмога. Дальше было просто некогда смотреть по сторонам. Он даже не знал, где принц Богумир – тревога о сыне занимала все его мысли.

- Святомир!

На него оборачивались, но никто не откликался. Люди сейчас были заняты примерно тем же, что и он – озирались, пытаясь понять, где они и что с ними, окликали знакомых и незнакомых, кто-то приходил на помощь пытающимся выбраться на берег товарищам, кто-то спасался самостоятельно. Оказавшись на берегу, люди ковыляли подальше от воды, и где-то уже стучал топорик – кто-то рубил кустарник, чтобы разжечь костер и обсушиться, пока намокшая одежда не заледенела на теле, заковывая его в панцирь.

Анджелин повел плечами, чувствуя, как хрустят льдинки. Кольчуга под курткой уже замерзала, сама куртка и поддевка тоже леденели. Но холод тела был ничто перед холодом, в который погружалась его душа.

Встряхнувшись, он заставил коня двигаться прочь от берега. Поехал туда, где, отойдя от реки на пару перестрелов, уже разбивался стихийный лагерь. Мысли путались. Он должен был найти сына и позаботиться о людях. Он отвечает за все войско, большая часть которого, если судить по размерам лагеря, все-таки уцелела – и за сына. Вайвора он уже потерял. Если останется без Святомира, то… то как посмотрит в глаза Аните, когда через несколько лет они встретятся на вересковых пустошах? Может быть, даже хорошо, что на нем промокшая одежда и покрывающаяся льдом кольчуга? Ибо зачем ему тогда жить, если…

Нет. Он даже ударил себя по колену кулаком. Рано раскисать. Большая часть войска уцелела. Самый младший сын в безопасности в далеких Больших Звездунах. Даже если Святомир погиб, он не должен допустить, чтобы враг пришел в его родной город. Он должен собраться. Должен держаться ради последнего своего отпрыска, ради того, чтобы было, кому продолжить род.

И едва он так подумал, как издалека послышался крик.

Размахивая руками, к нему бежал один из его пажей.

- Милорд! Милорд, там…

Недоброе предчувствие сжало грудь. Сына нашли. Без него.

Пришпорив коня, он обогнул спешащего мальчишку и поскакал к небольшому утесу, вдававшемуся в реку там, где она делала поворот. Там – он видел издалека – собралось десятка полтора человек. Большая часть была в цветах личных телохранителей принца.

Его заметили, когда он резко осадил коня и спешился одним прыжком. Обернулись. Расступились. Молча, как будто были в чем-то виноваты.

Анджелин Мас подошел, с каждым шагом чувствуя, как словно тяжесть давит на плечи. И прилагал все усилия, чтобы не подогнулись колени, чтобы достало сил просто дойти. Просто посмотреть. И продолжать жить после того, как…

Все расступились, открывая доступ к лежащему на земле телу.

Он лежал на плаще, темно-буром, незнакомом. Потом только до него дошло, когда он увидел угол другого цвета, что это не ткань сама по себе так окрашена – это кровь, натекшая из нескольких ран. Что плащ когда-то был голубым – и больше уже никогда не станет другим. Как не станет прежней его жизнь после того, как…

Стоявший перед раненым юноша оглянулся, бросил на Анджелина взгляд – и граф Мас все-таки опустился на колени, не дойдя пары шагов. Потому что не мог вынести тяжесть нахлынувшего чувства.

- К-как… - только и смог выдавить на выдохе.

- Они… прорвались… мы… там был овражек… весь в снегу… под снегом не заметно, но кони… они провалились… - юноша говорил тихо, смущаясь и запинаясь, как будто в том, что произошло, была целиком и полностью его вина. – Я… не успел… я хотел… я уже думал, что мне конец… а тут – он… Я не успел опомниться, как… в общем, он… если бы не он…Прости.

Анджелин дотянулся, касаясь рукой. Сжал плечо, останавливая поток слов.

- Не надо. Не говори ничего… сын…

На пропитанном кровью плаще, который уже никогда больше не станет небесно-голубого цвета, лежал Родольф Беркана-Груви. Сын его названного брата Згаша. Лежал, запрокинув к небу бледное лицо.

Мирабелла уснула поздно – долго молилась. Девушка не могла избавиться от монастырских привычек – несмотря на то, что почти девять месяцев прошло с тех пор, как они с сестрой оставили монастырь, она все продолжала жить по его уставам. Соблюдала ограничения в пище, не носила украшений и дорогих нарядов, избегала развлечений и старалась не пропускать ни одной молитвы. Если же случалось опоздать, то сурово себя наказывала.

Вот и сегодня.

Сестра сейчас быстро уставала и много времени проводила в своих покоях, буквально прячась от мира. Ее беременность уже ни для кого не была секретом, и королева Августа не знала, куда деваться. Ханна Данская не давала ей прохода. Родственницам приходилось часто встречаться – за трапезой или по утрам на заседании королевского совета. И тогда мачеха то и дело обращалась к старшей падчерице с ехидными замечаниями – мол, жить-то тебе живот не мешает? Несколько раз при обсуждениях каких-либо вопросов мачеха советовала ей быть помягче – дескать, слишком уж сурова ты, доченька, не по-женски. Вон, жених-то от тебя сбежал, оставив опозоренной, а будешь и дальше продолжать гнуть свое, и ребенку жизнь испортишь.

Августа сдерживалась, пропускала ехидные замечания мимо ушей или отвечала достойно. Но Мирабелла видела, как тяжело ей дается внешнее спокойствие и невозмутимость. Не раз и не два после таких встреч молодая королева запиралась, чтобы выплакаться. В такие минуты она не могла видеть никого, даже родную сестру.

В тот вечер давали обед в честь данских послов. Их пригласила королева Ханна, ни с кем не посоветовавшись. После официальной церемонии представления и вручения верительных грамот, она о чем-то долго говорила с ними. А на расспросы принцессы Августы ответила с обычной своей улыбкой:

- Это наши, внутренние дела, милая. Занимайся тем, что тебе ближе и оставь политику другим.

- С каких это пор дела моего королевства стали для меня чужими?

- А кто тебе сказал, что я обсуждала дела твоего королевства? Это мое королевство.

- Но королева – я.

- Я тоже. И вообще, я же для тебя стараюсь. Освобождаю тебя для более важных дел, - она указала на выпирающий живот Августы. – Тем более, что в моей стране мужчины не разговаривают с беременными женщинами о делах.

Она развернулась и ушла, даже не слушая ответа падчерицы.

Августа продержалась до конца. Она даже сумела начать торжественный обед и подняла первый кубок вина за дружбу между странами. Но после третьей перемены блюд, когда уже все больше обращали внимание на выходки шутов, чем на этикет и в зале понемногу стал шириться гул голосов, поднялась и, извинившись перед гостями, покинула зал.

Мирабелла осталась сидеть, как приклеенная. Она чувствовала на себе взгляды мачехи, посланников и придворных. Ей ужасно хотелось отправиться за сестрой, поинтересоваться, как она себя чувствует, но девушка заставила себя оставаться на месте и даже сумела улыбнуться, поднимая свой бокал:

- За вас, господа! Пейте, ешьте, веселитесь!

И она не только осталась, но и, отпив пару лишних глотков из бокала, как-то даже сумела поддержать разговор. Правда, пришлось лгать – данский посол, сидевший рядом с нею, заинтересовался положением королевы. Пришлось лгать о тайном договоре ее покойного отца с одним из лордов. Дескать, король Болекрут прекрасно понимал, что у его старшей дочери должна быть необычная судьба – Августа, как-никак, его первенец и должна выйти замуж. Он нашел подходящего жениха, но нарочно держал его имя втайне, чтобы не давать повода другим лордам ревновать и строить козни. Они должны были пожениться, когда принцессе исполнится восемнадцать лет, но мать принцессы умерла, сам король женился вторично, и договор… нет, не утратил силу, но помолвку и свадьбу пришлось отложить. Лишь недавно, когда обстоятельства изменились, отец жениха вспомнил о договоре. Он предъявил доказательства, был заключен тайный брак и… и молодой супруг отбыл на войну. Да, королева замужем. Да, она была свидетельницей на ее свадьбе. Кто второй свидетель? Родич жениха по материнской линии. Как его зовут? Э-э…Родольф Груви. Кто он? Нуу-у… по отцовской линии он приходится близким родственником сразу двум известным людям. Во-первых, это граф Мас, полководец королевской армии, а во-вторых, Великий Инквизитор пра Груви. Как видите, свидетель тоже более, чем заслуживает доверия. Ибо церемонию проводил сам Великий Инквизитор…

Мирабелла врала и чувствовала на себе горящий негодованием и злобой взгляд мачехи. Но остановиться уже не могла, чувствуя, что ее словам верят.

Потом, еле дождавшись окончания пира, она поспешила к себе, заперлась в своих покоях и упала на колени перед крохотным алтарем Лады.

- Божиня, прости! Прости, божиня! Не ради себя, ради сестры, - горячо зашептала она. – Ты ведь ведаешь, что такое любовь? Ты ведь знаешь, каково это – свой род и свой корень сохранить? Мачеха нам никто, она нам чужая, а Августа мне своя. Ради нее и солгала. Прости, божиня! Сохрани нас от бед, не дай разлуки, сбереги…

Обнимая ладонями основание алтаря, она долго шептала покаянные слова, обещая дары и жертвы. И ей казалось, что статуэтка тихо кивает ей с постамента.

Лишь через четверть часа, морально опустошенная и уставшая, Мирабелла поднялась на ноги. Нашла крохотный ножичек, срезала у себя прядку волос как обещание будущих жертв и пошла к себе в спальню. Служанку она отпустила, и раздеваться пришлось в одиночестве. Но принцесса привыкла в монастыре обслуживать себя сама, и быстро выбралась из платья, распустила волосы, причесалась на ночь и, задержав дыхание, нырнула под одеяло.

Спальню хоть и протопили, но жаровня успела остыть, и, поскольку служанка уже ушла, следить за углями было некому. Они погасли, подернулись слоем пепла, и в комнате тоже стало прохладно. Мирабелла свернулась под одеялом калачиком, обхватив себя руками за плечи. Девушка крепко стиснула зубы, чтобы они не стучали. В монастыре в общих спальнях зимой порой бывало холоднее, так что послушницы порой не могли уснуть по полночи. Сейчас еще можно терпеть. Она закуталась в одеяло плотнее, постепенно начала согреваться. Веки ее смежились, дыхание выровнялось… ей даже начало казаться, что она…