ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Рассказывает о том, как меня сфотографировали, и о том, что слава иногда может быть очень горькой.

Настроение у мечч было, сами понимаете, хуже чем самое отвратительное. Вот до чего довела меня дружба с
Султаном. При всем честном народе тебя хватают за шиворот и называют воришкой, а ты даже не можешь ничего
возразить. Права была мама, уверяя, что с Султаном не стоит дружить.
Впрочем, что говорить об этом! Даже
если бы я и поссорился с ним сразу же после приезда на джайляу, все равно было бы поздно. Клеимо «воришка»
уже горело бы у меня на лбу.
Я думал о том, что весть о случившемся дойдет до школы и все — и директор, и учителя, и Жанар, и географ
Рахманов — узнают о том, что среди учеников нашего класса нашелся вор.
Неужели и Рахманов поверит в мою виновность? Нет, этого не может быть!
Если есть на земле человек, который
может понять меня, поверить мне, так это Рахманов. Дело не только в том, что я считаюсь лучшим учеником по
географии и истории, а в том, что я никогда еще не обманывал этого человека и не обману.
Рахманов преподает у нас всего год. И в первый же День, как только он пришел в школу, я провинился перед ним.
Случилось это так.
Дежурный предупредил, что мы должны помочь принести из учительской учебные пособия.
Я добежал до учительской первым и схватил самое интересное — большой глобус. Ребята с картами и таблицами прошли мимо меня, а я сделал вид, что заинтересовался стенгазетой, и остался один в коридоре.
У меня у самого был дома глобус. Дядя Алекпер привез его мне в день моего четырехлетия. Я очень любил свой
глобус и знал его наизусть. Так что сам по себе этот предмет не был для меня
новостью. Но глобус нового
учителя, которого еще никто не видел, был, во-первых, огромен, как самый большой арбуз. Во-вторых, на нем было
обозначено множество таких городов и рек, о которых мой старый маленький приятель и понятия не имел.
Я уселся на полу на полдороге между нашим классом и учительской и принялся за изучение нового глобуса. Мне
хотелось поскорей познакомиться со всеми его качествами. Интересно же, как он вертится вокруг своей оси. Я
вращал глобус все быстрее и быстрее, и вдруг медная шишечка соскочила и со звоном ударилась об пол. А следом
за ней большой зелено-желто-голубой шар сорвался с оси так легко, будто он был маленьким,
недисциплинированным воздушным шариком, и покатился по коридору. Вы и сами знаете, что упавший предмет
падает именно туда, куда не следовало бы ему падать. То же происходит и с катящейся вещью. Шар ударился о
батарею парового отопления, на которой красовалась надпись «Осторожно, окрашено!», и покрыл себя
несмываемой краской.
Что было делать! Я выхватил перочинный нож и принялся соскабливать краску. Вы думаете она не сошла?
Конечно, сошла! Но вместе с кусками поверхности глобуса! Я был так занят своим делом и так огорчен, что не
заметил, как ко мне подошел невысокий мужчина в синем костюме и молча принялся наблюдать за мной.
После случая с Майкановой я подозревал в каждом незнакомце нового учителя, поэтому я отложил испорченный
шар в сторону и сказал:
«Здравствуйте... Вы новый учитель географии?»
«Догадливый мальчуган,— улыбнулся незнакомец.— А что ты хочешь сделать с нашим бедным глобусом?»
Может быть, я просто не успел ничего придумать, а может быть, дело в том, что у незнакомца были такие
добрые, приветливые глаза, что обманывать его было неловко, и я рассказал все, как было.
«Первая часть дела сделана,— сказал новый учитель,— глобус сломан. Осталось немножко— починить его...»
И мы вместе чинили этот глобус. Вы думаете, конечно, что я просто стоял рядом и смотрел, как ловко работает
Рахманов (так звали нового географа)? Нет, он все дал мне делать самому, только иногда подсказывал.
Скоро у нас в классе не осталось ни одного мальчишки, который не признал бы, что Рахмановагай самый лучший
учитель во всем районе, а может быть„и во всей области. Во-первых, он знал все. Когда мы вычитывали в книжках
Фенимора Купера или Майн Рида какое-нибудь название, которое и выговорить-то, не сломав язык, трудно, и
спрашивали об этом месте у учителя географии, то он, ни секунды не промедлив, начинал рассказывать об этих
далеких краях так подробно и интересно, будто они находились между сельмагом и сельсоветом, и он каждый
день проходил мимо них, направляясь в школу.
Во-вторых, этот человек никогда никого не обманывал.
Про всякого нового человека всегда сразу же начинают ходить какие-нибудь слухи. Так случилось и с
Рахмановым.
Мальчишки говорили, что он был большим героем на войне и ближайшим помощником самого генерала
Панфилова, которому стоит памятник в Алма-Ате. Все верили этому. Мнения разошлись только в одном пункте.
Некоторые считали, что Рахманов был истребителем танков, другие доказывали, что он заведовал всеми картами
в штабе и отмечал на них цветными карандашами путь к победе.
Я спросил об этом самого Рахманова. Он засмеялся и сказал, что все это неправда. Правда, он служил в дивизии
генерала Панфилова, но никаких подвигов не совершал. Из-за слабости зрения ему пришлось работать на
оружейном складе и выдавать патроны. Кое-кто после этого стал меньше уважать нашего учителя. Я относился к
таким мальчишкам с презрением. Нужно быть круглым дураком, чтобы не понимать, как важны на войне патроны.
А то что учитель так прямо сказал о том, что он на войне играл такую скромную роль, мне очень понравилось. Я бы так не смог. Ну конечно, я бы врать не стал. Но можно было бы не рассказывать про склад. Можно было бы
сказать только о том, что, мол, да, служил в дивизии Панфилова. Вы знаете, ребята, какая это знаменитая дивизия!..
Потом еще. К Рахманову можно было прийти домой в любое время дня и ночи и посоветоваться по любому делу.
Вы думаете, он знал только географию? Нет, он знал все.
Четвертое — это истерия с подземным ходом. Мы начали рыть его тайком от взрослых, я уж и сам не помню для
чего. Об этом узнал Рахманов. Думаете, он отчитал нас? Нет. Наоборот, он сам стал возиться с нами и помог нам
придумать множество механизмов вроде крана для подъема земли со дна подземного хода и построить их. И —
самое главное, он никому об этом не сказал.
А история с гусеницами? Мы принесли их в школу,
чтобы напугать девочек. И, конечно, они разбрелись из коробки и напугали
Майканову. Никто не признавался, откуда взялись гусеницы.
Рахманов посмотрел па меня и сказал:
«А вот наш уважаемый Кара Кожа стоит и думает:, как хорошо было во времена медресе. Я бы сейчас признался, муэдзин отстегал бы меня плеткой, и на этом дело кончилось бы. Ну пришлось бы мне месяц спать на спине, да
дома еще добавили бы, и все... А сейчас: собрание, стенгазета, педсовет. Ты прав, Кожа, признаваться не стоит... »
Я покраснел так, что у меня слезы из глаз покатились и... признался.
Потом я просил Рахманова заступиться за меня на педсовете. Как вы думаете, что он мне сказал? Бьюсь
об заклад, вы никогда не догадаетесь! Рахманов сказал:
«Если ты хочешь, то я за тебя заступлюсь. Но на твоем месте я не стал бы об этом просить...»
И он рассказал мне историю о том как еще студентом он сделал одну большую глупость (вы уж простите, но, сами
понимаете, чужую тайну я выдать не могу). И о том, как не мог успокоиться до тех пор, пока прямо и честно не
признал свою ошибку и не получил за нее заслуженного наказания.
«Как хочешь, Кожа,— закончил свой рассказ Рахманов,— я могу выступить и сказать: «Пожалейте этого
мальчика. Он трусоват и не умеет держать ответ за свои поступки».
Конечно, я отказался.
... В этот день, следующий после тоя, я напрасно ждал Султана. А нужен он был мне для того, чтобы прямо
высказать ему все, что я о нем думаю. Но проклятый парень не показывался, и я отправился искать его в табун.
На том месте, где обычно доят кобыл, я увидел Сугура, отца моего приятеля. Это был человек маленького роста,
на редкость подвижный, с редкой бородкой и прихрамывающий. Таким он вернулся с войны. Правда, несмотря на
его хромоту, ни один здоровый мужчина не смог бы угнаться, когда он бегает за своими лошадьми.
Он сам заметил меня и позвал:
— Ну-ка, иди сюда, оболтус! Я подъехал нему.
— Где Султан?
— Откуда я знаю...
— Кому же знать, как не тебе? Вы же вместе обделываете ваши воровские делишки! Правду говорят, плут всегда
найдет товарища-плута! Слезай-ка с коня и пусти его.
Одной рукой удерживая кобылу за поводья, другой он стянул меня наземь. Это уже было настоящим
издевательством. Кругом стояли люди, глазели и хохотали. Сугур ловко снял уздечку и седло, шлепнул кобылу по
спин, и пустил ее пастись.
Знаете ли вы, что означает ходить пешком? Нет вы не знаете этого. Для того чтобы полностью понять это, нужно
шагать с седлом на спине, да еще под громкий смех окружающих. Прошли те славные денечки, когда я гарцевал
на иноходцах! Ну что ж, сам во всем, виноват...
Я бросил седло у порога и вошел в шалаш. Мама делала курт — белый ноздреватый сыр. Она повернулась ко мне,
и в глазах ее была... нет, не строгость! Ох, насколько бы легче было мне, если бы мама глядела строго, сердилась бы или кричала...
В глазах мамы была такая печаль, что мне захотелось броситься к ней, зарыться головой в ее колени и
заплакать. Видно, кто-то уже успел рассказать маме про вчерашний случай на тое.
— Что же ты наделал, сынок?— тихо спросила мама.
— Ничего.
— Я же тебя просила: не подходи к Султану, держись от него подальше.
— Я же ничего не сделал...
— Значит, я могу пойти к этому чабану,— устало сказала мама,— и отругать его: зачем он ни за что ни про что
набросился на моего сына?
— Нет... но...— Язык решительно отказывался повиноваться мне.
— Кожа, Кожа, как ты дошел до жизни такой, что любой человек имеет право схватить тебя за шиворот и лупить...
Я молчал. Я и сам не заметил, как я дошел до жизни такой.
Я пообещал маме никогда больше не дружить с Султаном и уехать в степь, где мои одноклассники помогали
колхозу.
В этот же день приехала двухтонка с кормом. Шофером на ней был веселый, разговорчивый парень, Кайыпжан. Я
сел к нему в кабину, попрощался с джайляу и покатил в село.
На этот раз мы давали крюк. Машине не пробраться через перевал, где мы проезжали с Султаном. Довольно
скоро, однако, мы добрались до красного горного выступа, откуда дорога вела прямо в аул. Но Кайыпжан почему-то свернул в сторону. Я удивился. Шофер объяснил мне, что нужно будет прихватить с собой школьников,
которые косили сено в низине.
Это мне не очень понравилось. Вы, дорогие читатели, вероятно, помните, что, когда мои одноклассники
собрались на работу, я не поехал с ними. Теперь... Что должно случиться теперь, представить нетрудно. Лучше
уж было бы намазаться медом и сесть на муравьиную кучу, чем терпеть все уколы и насмешки за то, что я
бездельничал на джайляу.
У подножия горы, прямо на берегу речки, мы увидели большую юрту и белую палатку. Над ней трепетал на ветру
красный флажок. На поляне группа ребят в трусиках играла в волейбол.
Машина остановилась на противоположном берегу реки. Река эта была необыкновенной. На мелком дне ее
лежали огромные камни, каждый величиной с овцу. Но мне было не до удивительных камней. Я успел узнать всех
мальчишек, игравших в мяч. Здесь было несколько ребят из нашего класса.
Кайыпжан вышел из кабины:
— Эгей! Орлята!— крикнул он.— Как можно про-ехать на ваш берег?
Ребята бросили игру и подошли к самой воде.
Впереди бежал Батырбек. Он в этом году окончил уже седьмой класс. Я не знаю, что означает точно выражение
«плотносбитый силач», которое попадалось мне в книгах. Но чувствую, что оно касается именно таких ребят, как
широкогрудый, мускулистый Батырбек. Даже ребята из восьмого и девятого классов не решались вступать в
стычки с Батырбеком. Он участвовал в районной спартакиаде и был послан оттуда на областную.
— Нужно было ехать другой дорогой, чтобы добраться до брода,— сказал Батырбек.— Теперь придется
возвращаться назад и делать большой крюк.
— Жаль!— Водитель почесал подбритый затылок.— Мне поручили прихватить вас со всем багажом и палаткой в аул.
— А мы сейчас построим мост,— предложил Батырбек.
Кайыпжан засмеялся:
— Уж не тот ли ты сказочный богатырь, что одним дыханием сдвигает горы?
Батырбек, казалось, не слышал насмешки.
— Дежурный, строй ребят!— закричал он.
Сейчас же из палатки выбежал такой же голоногий, как и все остальные, мальчишка. Он поднял к небу
сверкающий на солнце медный горн и затрубил.
У меня, конечно, нет часов. Но, даже если бы они были, я не успел бы вытащить их из кармана — так быстро построились ребята перед палаткой.
По всему моему телу пробежали какие-то радостные мурашки. Честное слово, я разволновался. Года? два назад
я был с дядюшкой Алымом в областном центре и видел, как по улице под музыку шел батальон солдат. Вот тогда
я испытывал точно такое же чувство... И, если бы дядя не держал меня за руку, я не побоялся бы заблудиться в огромном городе и побежал бы следом за войском...
Но там были взрослые люди, воины. А здесь? Такие же ребята, как я, мои одноклассники. И острая жалость к
самому себе сжала мое сердце. Ведь и я мог быть с ними. Нет, мне обязательно нужно было шататься с бродягой
Султаном по джайляу, пить чужой кумыс и участвовать в похищении овечьей шкурки.
Неведомо откуда взялись сухие, уже очищенные от коры бревна. Батырбек негромко отдавал приказания. Никто
не спорил друг с другом, никто не скандалил из-за того, каким именно концом нужно заносить бревно.
Я чуть не сорвался с места и не прыгнул в воду, чтобы показать ребятам, куда нужно уложить конец бревна, но
меня опередил Батырбек. К стыду своему, я отметил, что он сделал это без того шума, крика и волнения, которые
собирался принести в дело строительства моста я, Кара Кожа.
Прошло всего несколько минут, и мост был готов. Строгий критик отказался бы признать это сооружение
настоящим мостом. Просто от берега к берегу, опираясь на камни, шли два ряда толстых бревен на таком друг от
друга расстоянии, как и колеса автомашины.
Кайыпжан сел за руль. Ребята с того берега командовали:
— Немного правее!
— Чуть-чуть в эту сторону!
— Теперь прямо-прямо!
Еще мгновение — и я почувствовал, что колеса вступили на бревна. Мне стало немного страшновато. Но вот и другой берег.
— Ура!—закричали ребята,— Ура! Первым заметил меня проныра Тимур.
— Привет дезертирам!—закричал он.— Где ты гулял целый месяц, Кожа?
— А ты кто такой?— сердито ответил я.— Не твое дело.
— Нарочно сбежал на джайляу. Чтобы не работать...
Еще секунда — и я вцепился бы за неимением ворота прямо в шею Тимура, но послышался голос Батырбека:
— А вы чего стойте? Скорей грузите вещи!
В аул мы въехали с шумом и песнями. Машина остановилась у дома правления колхоза. В эго время с крыльца конторы сошел высокий молодой человек, одетый по-городскому, как говорит бабушка. Я не очень хорошо понимаю, что значит быть одетым по-городскому. Наши учителя, все молодые мужчины, и многие из тех, что
постарше, носят такие же пиджаки и штаны, как городские люди. С другой стороны, я и в городе видел стариков
в халатах и старинных шапках. Но раз уж так говорят, одет по-городскому, я и пишу эти слова про незнакомого молодого человека. О том, что он из города, я догадался, конечно, не по его костюму, а потому, что на шее у него
висел фотоаппарат — вещь, которая у нас в ауле была не так уж распространена. Я знал всех владельцев «фэдов», «зорких» и «зенитов» наперечет.
— Погодите, ребята!— крикнул молодой человек.— Не слезайте с машины.
Нужно сказать, что меня довольно быстро выставили из кабины. Каждому хотелось проехаться рядом с
водителем, и Кайыпжану приходилось останавливаться почти через пять минут, впуская в кабину нового
пассажира.
В тот момент, когда молодой человек начал нас фотографировать, я сидел на скамейке посередине кузова. Но
мне хотелось получше разглядеть приезжего фотографа, и я протиснулся к самой кабине. Едва я успел
облокотиться на ее крышу и привести в порядок свою одежду, как фотоаппарат щелкнул.
По дороге домой я, сам не знаю почему, все вспоминал Жанар. Мне хотелось бы поскорее увидеть эту девочку.
Наверно, она уже забыла о нашей ссоре при игре в шашки Я очень ясно припомнил все подробности того вечера.
Как Жанар сидела на диване, поджав ноги, словно птичка на веточке, как она забирала, одну за другой, мои
шашки. Перед моими глазами всплыла и другая картина — Жанар кружится по комнате и кричит: «Кожа-хвастун!
Хвастун Кожа!»
Но, честное слово, я не сердился на нее за это.
Я нарочно пошел не прямо к дому, а сделал большой крюк, чтобы пройти мимо дома Жанар. Но поблизости от
него не было ни души. На перекладине ворот сидели воробьи и негромко чирикали свои песни. Казалось даже, что лопухи и лебеда возле забора разрослись как-
то особенно густо со времени моего последнего посещения.
Я подошел поближе к забору и заглянул во двор. У сарая на солнышке сушился кизяк. Значит, бабушка здесь, в ауле? Может быть, и Жанар где-нибудь неподалеку.
Вдруг над самым моим ухом прозвучал насмешливый голос:
— Кого это ты ищешь, друг Кожа?
Я вздрогнул и оглянулся. Ну конечно, это проходимец Жантас!
— Тебе-то что?— ответил я как можно грубее. Из-под плоской синей кепки- блинчика ехидно засверкали желтенькие глазки.
— Соскучился?— протянул Жантас.
— О чем?— Я старался вложить в свой тон как можно больше удивления.
— Знаю... знаю, кого ты высматриваешь,— погрозил мне пальцем Жантас и на всякий случай отошел подальше.
Потом я узнал, что Жанар не было в селе. Она уехала в лагерь, на вторую смену.
Я ушел во внутреннюю комнату, плотно прикрыл за собой дверь и принялся сочинять стихи.
Я скучаю по тебе, Жанар! Быстрее приезжай ко мне! Я тоскую дни и ночи по тебе с тяжкой печалью в душе.
Эти строки пришли мне в голову быстрее, чем я смог их записать, и я очень развеселился. Мне стало легко и приятно от мысли, что я умею так быстро сочинять.
Видимо, потому, что я целый месяц не брался за перо, стихи лились сами собой, и я довольно скоро исписал целых две страницы.
Особенно удались мне последние строки:
Безрадостно на свет гляжу, Томит меня разлуки грусть, Листком березовым брожу. Вот-вот — и с веточки сорвусь.
Правда, здорово! Не сразу, конечно, поймешь, но здорово! У меня, признаюсь честно, возникло вдруг подозрение,
что я где-то уже слышал такие стихи. Но сколько я ни ломал голову, так и не мог вспомнить где.
Только ложась спать, я сообразил: да ведь это стихи Абая. Я хотел сейчас же вскочить с постели, зажечь свет и зачеркнуть это последнее четверостишие.
Потом я раздумал. Что ж тут такого, если я и позаимствую немножко у Абая. Абай настолько велик, что славы его
не убавится оттого, что кто-то воспользуется четырьмя его строками. Наоборот, Абай, будь он жив, наверно,
радовался -бы, узнав, что такой молодой человек, как я, еще совсем недавно научившийся читать и писать, уже увлекается его стихами.
Загрузка...