ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Рассказывает о тайном совещании, которым заканчивается эта повесть.

После ужина я прошел в дальнюю комнату, зажег настольную лампу и, чтобы ничего не было видно, задвинул
оконные шторы. В левом дальнем углу стояло большое зеркало. Я придвинул стол вплотную к нему, положил на
стол хорошую тетрадку в картонной обложке, ручку, поставил чернильницу со свежими, специально купленными
после обеда в сельмаге чернилами.
Я тщательно огляделся по сторонам и убедился, что никто не наблюдает за мной и не может наблюдать.
Потом я придвинул к столу полукресло и сел на него.
Прямо передо мной в зеркале я увидел бритую голову и плоский нос мальчишки, по имени Кожа, известного на
всю округу своим озорством.
Постучав рукой по чернильнице, я шепотом объявил:
— Тайное совещание по вопросу о личности Кадырова Кожи считаю открытым. На повестке дня один вопрос: что
я должен делать, для того чтобы стать примерным и дисциплинированным учеником.
Я вписал этот вопрос в тетрадь и взглянул в зеркало на сидевшего напротив меня преступника Кожу.
— Ну, говори, герой!— потребовал я.
Этот бесстыдник оставался все таким же, как обычно. Он оскалил зубы и захихикал. Потом он вытаращил глаза,
выставил нижнюю губу и начал кривить рот, явно передразнивая меня. Я очень рассердился, сдвинул брови и
сурово посмотрел на дезорганизатора. Он поступил точно также.
— Встать!— крикнул я и стукнул кулаком по столу. Кара Кожа вскочил на
ноги.
— Садись! Он снова сел.
— Что случилось, внучек?— спросила бабушка, просовывая голову в дверь.— Зачем ты меня звал?
Я резко повернулся к ней:
— Никого я не звал... Не мешайте мне!
— Мне показалось, что ты кого-то окликнул.
— Это я не вас... Здесь происходит тайное совещание. Не мешайте, пожалуйста!
— Тайное?
— Да, тайное!
Я считал, что после этих слов бабушка повернется и уйдет. Но она, наоборот, подошла ко мне, и я заметил в глазах бабушки тревогу.
— О аллах!— воскликнула бабушка.— Что за чепуху несет этот мальчик? О каком совещании он говорит? Зачем придвинул стол к зеркалу?
Бабушка положила свою теплую, мягкую ладонь на мой лоб. Другая, точно такая же бабушка, в свою очередь, положила ладонь на лоб мальчишки в зеркале. Я начал сердиться:
— Ну что вы за человек! Вы все равно не поймете, в чем дело. Я сам провожу секретное совещание и разбираю
вопрос о себе. Вам нельзя быть здесь. Это секретно!
Слезящиеся карие глаза бабушки уставились на меня с недоумением и жалостью.
— Кожатай, птенчик мой,— умоляющим тоном сказала бабушка.— Скажи «бисмилла»1, птенчик. Ты и в прошлую
ночь бормотал: «Собрание открыто... Приступаем к разбору»... Ну скажи «бисмилла».
Я понял, что бабушка не уйдет, пока я не сделаю ей этой уступки, и завопил, как будто у меня в стуле появился большой гвоздь:
— Бисмилла! Бисмилла! Бисмилла! Бабушка все-таки не уходила.
— Что это у тебя за совещание?— покачала она головой.— Разве бывают такие совещания, когда человек сидит
один? Я тоже бывала на совещаниях, там всегда так накурено, что едва не задыхаешься... Прилег бы ты,
отдохнул.— Бабушка гладила меня по голове, как будто я был строптивым жеребенком.
— Дорогая бабушка!— взмолился я.— Умоляю вас! Не мешайте мне, пожалуйста!
И хотя бабушка упиралась, я все-таки взял ее за плечи, вывел за дверь и запер дверь на крючок.
...Тайное совещание продолжалось целый час. В конце оно единогласно пришло к решению, которое я полностью
записал в тетрадку с картонной обложкой.
«Решение.
Разбирая личное дело, связанное с Кожой Кадыровым, тайное совещание постановило:
Первое. Недисциплинированность показывает человека только с отрицательной стороны. Я в этом окончательно убежден:
Пункт «а». С этого момента я никогда ни с кем не буду драться. Ни к кому не буду лезть, потому что это обязательно кончается скандалом.
Примечание. Если придираться буду не я, а другой, я должен его предупредить, чтобы он отстал. После слов
«Хочешь заработать? Сейчас я тебе задам» и других, по возможности, вежливых предупреждений я имею право
для обороны пустить в ход кулаки.
Пункт «б». С этого момента никого — ни взрослых, ни маленьких, ни лошадей, ни собак, ни кошек— не бранить
такими словами, как «черт», «дрянь» и прочее. Если кем-нибудь или чем- нибудь недоволен и не выругаться
нельзя, ругаться культурно:употреблять слова «бестактно»,
«недисциплинированно», «недостойно» и так далее.
Второе. Ежедневно перед сном на тайном совещании проверять, как выполняются все эти пункты.
Третье. За каждый свой плохой поступок буду подвергаться немедленному наказанию.
Пункт
а) Если я сам кого-нибудь задену или начну драку, в этот день я буду лишен обеда, сколько бы бабушка ни приставала.
Примечание. В крайнем случае я обязан вылезти в окно, убежать и не возвращаться домой до ужина.
Если я безвинно обругаю человека или животное,
в ближайший выходной день никуда не выходить из дома, то есть сидеть, как говорят по-русски, под домашним
арестом.
Если на уроке получу замечание за малейшую недисциплинированность, не выходить поиграть на перемене.
У меня есть такая дурная привычка. Если чья-нибудь курица, ягненок или козленок пройдет мимо нашего
дома, я сломя голову бегу за животным и бью его камнем или палкой. За каждую такую выходку — наказание. Во
весь дух добежать до конца аула и обратно.
Если я погонюсь за собакой, то должен буду СА себе дать по уху изо всей силы. Если это повторится, дам себе
в ухо пять раз!
Четвертое. Немедленно порвать всякие дружеские связи с Султаном. Если я заговорю с Султаном, то... »
Я начал придумывать, что за наказание должно последовать, но ничего не мог придумать. Потом мне в голову закралось сомнение:
«Ну хорошо,— рассуждал я,— что значит «заговорю с Султаном»? А если разговор будет деловой?
Я зачеркнул этот пункт и написал заново:
«Перестать слушаться Султана, не дружить с ним, не поддаваться вредному влиянию».
В наказание за это прегрешение я выбрал себе не пить ни воды, ни кумыса, ни молока, как бы сильно ни хотелось, в течение двадцати четырех часов...
Дальше шли пункты о хорошей учебе. Я брал обязательство стать во второй четверти отличником.
Самым главным был шестой раздел.
«Если я не выдержу этого великого испытания,— записал я,— то мне не стоит учиться. Я должен тогда выбрать
другой путь в жизни, чтобы стать человеком и не заставлять мою несчастную (из-за собственного сына!) маму
переживать все хулиганские выходки, которые я совершу. Решение принято единогласно!»
Раздался стук в дверь. Это была бабушка.
— Кожатай,— проговорила она,— ты все еще не спишь? Завтра тебе нужно рано вставать, а то ты опоздаешь на
урок.
Я встал и открыл дверь.
Мне очень не хотелось сразу же после такого решения ссориться с бабушкой.
Но никакая сила в мире не могла
бы заставить меня сейчас заснуть... Я пробормотал что-то насчет душной комнаты и того, что нужно бы
прогуляться перед сном.
Бабушка глубоко вздохнула и покачала головой.
Вот кто никогда не поверит в то, что я могу исправиться!
Я выскользнул на улицу.
— Кожа, Кожа!—услышал я негромкий шепот и оглянулся.
Конечно, это был Султан.
— Я стучался к тебе,— объяснил он.— А старуха меня не пускала. Если бы моя бабка так разговаривала с моими приятелями, я бы задал ей перцу.
Я промолчал.
— Ты все еще дуешься из-за сахара и чая!— усмехнулся Султан.— Настоящий мужчина не может быть таким
мелочным...
— А если ты не мелочный, почему сам не пошел и некупил себе сахару?— спросил я.
— Подумаешь, сахар!— Султан пренебрежительно, сквозь зубы, сплюнул.— Скоро у меня будет столько денег,
что я смогу купить себе все, что захочу: ружье, коня, шубу, сапоги...
— Где ж это ты наворуешь столько денег?
— Воровать?— Султан пожал плечами.— Это, милок, занятие не для меня. Я поступил работать...
— Врешь!
— Очень мне нужно врать. Приехали землемеры. Будут мерить всю нашу округу и составлять какие-то новые
карты. Они долго искали самого сильного парня в ауле. Ведь таскать их треножники и аппараты не всякий
сможет. Наконец упросили меня. Я, понятно, поломался для фасона, а потом согласился. Эта работенка по мне.
Ничего не делать — только таскать треноги и ящики с места на место... Я и тебя могу устроить. Поэтому и ждал.
— Я же хожу в школу!
— Можно работать и после школы. Кроме того что я делаю днем, мы могли бы вместе сторожить ящики ночью...
Развели бы костер, напекли картошки... Вот здорово-то было бы!
— Нет, Султан,— покачал я головой,— ночью нужно спать. Как же не выспавшимся сидеть на уроках и отвечать?
— А шпаргалки на что?— засмеялся Султан.— Такой ловкий парень, как ты, Кожа, может ответить и ничего не
зная...
— Пойду спать,— сказал я Султану.
— Теперь я вижу, какой ты друг!—зло прошипел он.— Ничего, попадешь вот в ад, пожарят тебя в красном
земляном котле, узнаешь, как нарушать клятвы.
Я засмеялся.
— Слушай, Кожа,— остановил меня Султан,— аллах с ней, с твоей работой.
Я как-нибудь и сам покараулю...
Только вынеси мне хлеба, масла и картошки...
— Зачем?
— Домой показываться не хочу. Как отец устроил меня на работу, я опять побежал к речке и кричал, что
утоплюсь... И что же, ты думаешь, сделал этот вредный старик? Он заорал: «Топись!»
— А ты?
— Что я? Неужели, ты думаешь, я буду топиться?! Пришлось пойти работать... Мало того, старик так отходил
меня кнутом, что до сих пор присесть не могу. И как только увидит меня, кричит и кричит, что я опозорил весь род, хватается за кнут.
— Погоди,— удивился я,— ты же говорил, что землемеры тебя упрашивали пойти к ним на работу...
Султан смерил меня гневным взглядом.
— Ты мне зубы не заговаривай,— грубо сказал он,— не хочешь дать мне хлеба, так и скажи. Жадюга!— Он
добавил еще несколько слов, которые лучше не повторять.
Я вынес ему хлеба, картошки, масла и даже разыскал большую копченую селедку.
— Вот это Кожа! Ай да приятель!— восхитился Султан.— Ты приходи запросто ко мне. Я дам тебе подержать тудавлит,— рассыпался Султан,— научу тебя, как с ним обращаться.
— Научись лучше правильно говорить. Не тудавлит, а теодолит, и я сам умею с ним работать. Меня Рахманов научил.
Султан, видимо, не на шутку обиделся.
— Строишь из себя!—сказал он, шмыгая носом.— Ну ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок.— Он подхватил картошку, хлеб, селедку и скрылся.
«А ведь и я мог стать таким»,— пронеслось у меня в голове. Султан ведь тоже думал, что ему всю жизнь все
будет сходить с рук, что так и промчится он сквозь дни и годы капризным, своевольным жеребчиком. Но и к этому
жеребчику подобрали оглобли.
Долго еще я слышал удаляющийся стук — шаги Султана Сугурова, моего друга, казавшегося прежде таким
сильным, независимым и гордым и ставшего в один прекрасный день жалким попрошайкой и трусом.
«Если бы я сказал, что иду топиться, я бы уж лучше утопился»,— подумалось мне...
И вдруг я рассмеялся. До какой же нелепости нужно дойти, чтобы всерьез рассуждать о таких вещах.
«Ветер очищает воздух, смех — душу»,— не раз говорила бабушка. Так случилось и со мной. Мне вдруг стало как-
то беспричинно и внезапно хорошо и весело.
Я огляделся. Давно я не видел такой чудесной ночи, как сегодня. Чистое шелковое небо было увешано звездами,
как платье невесты — украшениями. Месяц, словно заразившись моим чудесным настроением, светил вовсю:
можно было решать задачи и найти на карте самую маленькую деревню при этом свете.
На невидимой в темноте речке появился сверкающий серебряный мост — это тоже сделал месяц! И мне
показалось вдруг, что по этому мосту проходит волшебная дорога в новый, незнакомый мир. И серебряные
огоньки чудесного моста манили и звали: шагай смелее!
Загрузка...