Мертвые дома

25

Полковник Кубильос, правительственный наместник, отбывал в Ортисе срок наказания, или приговора, если угодно. Как же иначе объяснить то, что человек, который некогда был властителем цветущего селения в Андах, а затем ближайшим помощником — то есть чем-то средним между другом и доверенным телохранителем — одного из самых знаменитых сыновей генерала Гомеса, попал в этот разрушавшийся городок, где ежеминутно подвергался опасности быть укушенным ядовитым комаром, ибо комары одинаково набрасывались и на правителей и на подчиненных.

Эрмелинда, служанка в доме приходского священника, не известными никому путями разнюхала кое-что о полковнике Кубильосе. Все подтвердилось: и то, что он занимал важный пост в Андах, и то, что он был близок к сыну генерала Гомеса, и даже то, что имя полковника Кубильоса уже упоминалось среди имен кандидатов на пост президента штата, как вдруг Кубильос затеял перестрелку с каким-то полковником, тоже приверженцем Гомесов. Относительно повода и мотивов перестрелки Эрмелинда выдвигала две версии. Согласно одной, причиной послужил ожесточенный спор во время игры в кости, который закончился тем, что револьверы были вынуты из кобур и загремели выстрелы. Согласно другой версии, не было ни спора, ни перестрелки, просто возлюбленная Кубильоса внезапно почувствовала неудержимое влечение к другому полковнику.

Однако так или иначе — и это Эрмелинда знала доподлинно, — второго полковника нашли мертвым в предместье Маракая, с тремя пулями в теле, выпущенными из одного револьвера и одинаково смертельными, — две застряли в животе, а одна вошла в спину и продырявила легкое. Это было таинственное преступление, о котором не писали газеты и которым не занялся ни один суд. Тем не менее стало ясно, что генерал Гомес получил достоверный отчет о событиях, потому что через несколько дней Кубильос был арестован — не помогли ни его звание, ни могущественные друзья — и в кандалах без суда и следствия отправлен в крепость на берегу моря. Потребовались настоятельное вмешательство сына Гомеса и усердные хлопоты других влиятельных лиц, чтобы старый диктатор по истечении нескольких месяцев смягчился.

— Ладно, — сказал он друзьям Кубильоса. — Я не только вызволю его из тюрьмы, но и назначу правительственным наместником.

И он назначил Кубильоса правительственным наместником Ортиса — властелином дюжины обвалившихся домов, зеленоватой трясины и горстки людей-призраков. Это не мешало полковнику Кубильосу каждый раз, когда он слышал имя Гомеса, восклицать с неудержимым энтузиазмом:

— Генерал Гомес? На свете нет человека лучше него.

Но, несмотря на восторженные излияния и ракеты, которые он приказывал пускать 19 сентября, не требовалось особых трудов, чтобы заметить, что полковник Кубильос без всякого удовольствия пребывает в Ортисе и что глухая злоба точит его изнутри. Он смотрел на всех косо, словно искал, кому бы отомстить за свою жалкую судьбу, которая привела его в это гнилое место.

Но в Ортисе было весьма трудно отыскать человека, на котором можно было бы выместить затаенное ожесточение. Воры? В этой всеми забытой глуши не было воров и ни у кого не было достаточно сил, чтобы заботиться о собственности или же красть ее. Лавка, кабачок и некоторые дома запирались на ночь, но это делалось только по привычке — хозяева вполне могли оставлять их открытыми, ибо ни один призрак, покрытый язвами и сотрясаемый ознобом, не встал бы с гамака, чтобы взять то, что ему не принадлежит. Драки? Драк тоже не бывало в Ортисе. Мужчины, у которых глисты истощили волю и силы, не были способны сойтись в рукопашной схватке. Помнили только один случай, когда столяр Паскуаль воткнул шило в приезжего толстяка, который ворвался к нему в дом, выкрикивая в присутствии женщин непристойные слова. Но рана не была серьезной, и к тому же полковник Кубильос еще не прибыл тогда в Ортис. Политика? Политические преступления были еще менее вероятны в Ортисе. Крамольные беседы Картайи, сеньориты Беренисе, Кармен-Росы и Себастьяна не выходили за пределы дома Вильенов. Что касается остального населения, то оно даже не знало, что такое политика.

Полковнику Кубильосу не оставалось ничего другого, как подавлять бушующую в нем досаду. Часами он сидел у дверей управления верхом на кожаном стуле, держа плеть между ног. Из-под его полураспахнутого ликилики выглядывал револьвер в кобуре на широком поясе. Он смотрел, как время от времени проходят мимо худой мужчина, едва переставляя ноги, оборванная женщина с кувшином воды на плече, голый ребенок землистого цвета, словно его только что слепили из глины. Так протекут месяцы, а может, и годы, пока в силу какого-нибудь непредвиденного обстоятельства его не вызовут в Маракай, что весьма мало вероятно, так как у генерала Гомеса поразительная способность забывать людей, или пока его не укусит малярийный комар, и тогда прости-прощай, полковник Кубильос!

26

Но ни Эрмелинде и никому другому не приходило в голову, что, когда полковнику Кубильосу удастся найти человека, на которого он обрушит свою отстоявшуюся ненависть, им окажется Перикоте. Всегда довольный собой, Перикоте, со своей гитарой, песенками, неприличными шуточками и незатейливыми серенадами, не желал видеть горькой стороны жизни, даже когда жизнь обходилась с ним жестоко. От малярии умерли его мать и оба брата, к нему самому пристала лихорадка, подолгу трепавшая его, а Перикоте продолжал распевать серенады перед разрушенными окнами и разглядывать ноги женщин внимательнее, чем это было уместно.

И именно женщина, сама того не желая, принесла ему несчастье. Дело в том, что у Перикоте была женушка по имени Петра Сокорро, с которой он занимал не один из внушительных полуразрушенных домов в центре Ортиса, а ранчо, одиноко стоявшее на открытой местности недалеко от города. Петра Сокорро была проституткой из Эль-Сомбреро. Она приехала в Ортис, без сомнения плохо осведомленная о здешних условиях, ибо намеревалась тут подработать. Однажды в полдень она сошла с попутного грузовика, вся размалеванная, бренча жестяными браслетами. У нее в руках был узелок с апельсинами и сундучок с одеждой. К концу недели она жила на ранчо у Перикоте, и никто не знал, как они познакомились и о чем договорились. Но Петра Сокорро больше не разрисовывала себе лицо и не вертелась у окна, глядя на мужчин, проходивших мимо. А Перикоте все так же до полуночи играл на гитаре, распевал серенады, но уже не глазел на женщин с прежней наглостью.

Несчастье началось с того рокового момента, когда полковник Кубильос, проезжая верхом через поле, заметил издали Петру Сокорро, которая толкла маис у двери ранчо. К девушке вернулись крестьянский румянец и крестьянские повадки. В ритме примитивного танца грациозно поднимались и опускались ее руки, дрожали маленькие груди под тканью рубашки, двигались бедра. Дешевое колечко с цветной стекляшкой вместо камня — единственное, что осталось от прежней жизни, — блестело на ее смуглом толстом пальце. Полковник Кубильос остановил лошадь, и Петра Сокорро прервала работу. Мгновение они смотрели друг на друга. Затем Петра провела тыльной стороной руки по потному лбу, поправила растрепавшиеся волосы, спадавшие в беспорядке, и продолжала работу, не глядя больше на всадника, который наблюдал за нею поверх изгороди.

— Кто эта женщина на ранчо? — спросил Кубильос Хуана де-Дьоса, вернувшись в управление.

— Шлюха из Эль-Сомбреро, полковник, — ответил полицейский. — Теперь она живет с Перикоте.

Полковник Кубильос спокойно уселся на кожаный стул, опустил плетку меж ног. Из-под его полураспахнутого ликилики выглядывал револьвер в кобуре на широком поясе. Он дождался, пока Хуан де-Дьос расседлал лошадь, и затем приказал:

— Ступай к этой женщине и скажи, что я приду провести с ней ночь. Пусть она ждет меня в восемь часов.

Но Петра Сокорро уже не была шлюхой из Эль-Сомбреро, она была женой Перикоте, Когда Хуан де-Дьос пришел с поручением от правительственного наместника, она встретила его почтительно и испуганно и сказала:

— Передайте полковнику, что мне очень жаль и что я ему очень благодарна, но у меня есть муж.

Она не стала рассказывать Перикоте о случившемся. Зачем? Чего бы она этим добилась? Того, что он пошел бы на какой-нибудь неосторожный шаг? Он и так выпивал с кем попало и слишком много болтал с каждым встречным. И видит бог — она была уверена, что теперь полковник оставит ее в покое.

Но Кубильос не успокоился. Хуан де-Дьос снова навестил ее и принес подарок — несколько вар цветастой ткани, которую Петра Сокорро, боязливо извинившись, отказалась принять. А неделей позже, субботним вечером, когда издалека доносился голос Перикоте, который во все горло распевал песенку в кабачке Эпифанио, правительственный наместник собственной персоной вломился в ранчо.

— Я пришел провести с тобой ночь, — властно заявил он.

— Я ведь передавала вам через Хуана де-Дьоса, полковник, что я очень сожалею и мне очень неприятно, но я не могу, — ответила женщина, чуть не плача.

— Не говори ерунды! — отрезал Кубильос, схватив ее за руку. — И не разыгрывай из себя тихоню. Давай раздевайся!

Но Петра Сокорро, которая уже не была шлюхой из Эль-Сомбреро, а была женой Перикоте, вывернулась из его рук, словно ящерица, как дым скользнула в ворота ранчо и пустилась бежать через темный лес, босая, как была, по колючкам и острым камням.

27

Глядя на площадь из окна управления, полковник Кубильос уронил, не оборачиваясь:

— Тебе не кажется, Хуан де-Дьос, что этот Перикоте, который распевает по ночам песни, пожалуй, опасный человек, злоумышляющий против правительства?

Хуан де-Дьос, который стоял подле золоченого бюста генерала Гомеса, не нуждался в дальнейших разъяснениях и не стал утруждать себя ответом начальству. Пробормотав что-то невразумительное в знак того, что он все понял, Хуан де-Дьос неслышно вышел из управления. Полковник Кубильос, не заметивший его ухода, целиком погрузился в созерцание тринитарий, которые обвивали саманы на площади.

После полудня Хуан де-Дьос привел арестованного. Перикоте был чрезвычайно удивлен, услышав, что его берут под стражу, но удивление его достигло предела, когда Хуан де-Дьос сказал, вытянувшись по стойке смирно перед наместником:

— Я привел к вам человека, полковник, который плохо отзывался о генерале Гомесе.

— Кто? Я? — воскликнул Перикоте ошеломленно.

— Так точно, полковник, — продолжал Хуан де-Дьос, обращаясь к Кубильосу и по-прежнему сохраняя положение «смирно». — Я давно слежу за ним.

— Враки! Все это враки! — в ярости закричал Перикоте, внезапно поняв, какая опасность ему угрожает, и бросился на Хуана де-Дьоса, чтобы схватить его за ворот и воткнуть ему обратно в глотку эти гнусные слова.

Но тут вмешался полковник Кубильос, сжимая в руке револьвер.

— Берегитесь! Неуважение к властям усугубит вашу вину.

И приказал Хуану де-Дьосу:

— Отведите его в камеру.

Перикоте снова стал протестовать и вырываться. На крики прибежали секретарь и еще один полицейский. Вчетвером они втолкнули Перикоте в заброшенную камеру, откуда сбежали даже крысы. В камере стоял запах тлена, навоза и пыли.

Скрежет ржавого засова заглушил вопли Перикоте:

— Враки! Все враки! Я ничего не говорил!

Новость в несколько минут облетела городок, не понадобилось даже вмешательства Эрмелинды. Позднее стало известно, что Перикоте отправят в Паленке на строительство автострады. Во всех домах женщины шептали: «Бедняжка!», а мужчины молча кусали ногти. Только отец Перния осмелился посетить Кубильоса.

— Я догадываюсь, по какому делу вы пришли, преподобный отец, — уверенно заявил полковник, не дав тому и рта раскрыть. — И советую вам уйти. У меня имеются доказательства, что этот человек злоумышлял против правительства, и вы скомпрометируете себя как священник и как гражданин, если станете защищать его.

Он повернулся спиной к отцу Перния, не желая слушать никаких возражений.

Но сеньора Картайю ему все же пришлось выслушать. Старый масон, ковыляя, проник через задний ход и появился в управлении, когда Кубильос меньше всего его ожидал.

— Полковник Кубильос, — не здороваясь, начал сеньор Картайя, который учел опыт безуспешных хлопот священника, — я пришел поговорить с вами о Перикоте.

— Это бесполезно, — ответил Кубильос отрывисто. — Обвинение очень серьезно. У нас есть доказательства, что он дурно отзывался о генерале Гомесе, а также совершил ряд других, еще более тяжких проступков.

— Но ведь вы очень хорошо знаете, что это ложь, — невозмутимо возразил Картайя.

— Как вы смеете обвинять меня во лжи? Да вы знаете, что вам грозит? Или, может быть, вы сообщник арестованного? — угрожающе зарычал Кубильос, стукнув кулаком по столу, отчего поднялись тучи пыли и подпрыгнули бумаги.

Однако Картайя продолжал тихо и бесстрастно:

— Мне семьдесят пять лет, я могу умереть в любой момент. И даже лучше было бы, если б я умер сейчас. Мы оба знаем, что этот бедный парень, Перикоте, не занимается политикой и никогда не связывался с правительством.

— Немедленно очистите помещение! — закричал фиолетовый от ярости Кубильос. — Я не отправлю вас в Паленке вместе с этим бродягой только потому, что вы, чего доброго, скончаетесь по дороге от старости!

Ничем нельзя было помочь Перикоте. В полумгле сухого утра, тишину которого оглашали криками стаи шумных степных птиц, летевших на юг, посадили Перикоте в грузовик, который направлялся в Паленке. Машина шла из Маракая с партией заключенных и остановилась у дверей управления, чтобы забрать еще одного, последнего арестованного. Растрепанного, бледного и голодного Перикоте вытащили из темной камеры. Он больше не кричал — протестовать было бесполезно, — а лишь потерянно озирался. Хуан де-Дьос и другой полицейский подняли его, как тюк, и сунули в кузов грузовика.

— Прощай, Хуан де-Дьос, — только и сказал Перикоте. — Ты еще вспомнишь обо мне в свой смертный час.

В кузове его встретил хохот четырех солдат и ропот пятнадцати заключенных. На другой стороне улицы, вцепившись в деревянные переплеты изуродованного окна, Петра Сокорро, которая уже не была шлюхой из Эль-Сомбреро, а была женой Перикоте, душераздирающе вскрикивала, как побитое животное.