Мертвые дома

13

Однажды в день святой Росы появился Себастьян. Пусть падали дома, пусть разбежались или вымерли люди, день святой Росы в Ортисе праздновался по-прежнему. Священник был, церковь была, колокола были, были музыканты, которые играли на гитарах и мараках. Эпифанио из кабачка прилично играл на арфе, а Перикоте пел галероны. Устраивались петушиные бои, правда, не на общественной арене, а во дворе правительственного наместника или в пристройке с кирпичным полом позади лавки Эпифанио. А после полудня выходила процессия со святой Росой, состоявшая из тридцати женщин, пятнадцати детей и десяти мужчин, почти все они были больны, но все же шли.

Панчито и Селестино в накрахмаленных ликилики вошли в дом Вильена, когда над головой стояло полуденное солнце. Они возвращались с петушиных боев и говорили о Себастьяне.

— Это парень из Парапары, который привез с собой очень хорошего самбо[4],— пояснил Панчито женщинам.

Против самбо выпустили лучшего местного петуха — мараньона[5] по имени Кунагуаро, принадлежавшего полковнику Кубильосу. Правительственному наместнику его прислал из Сан-Хуана де лос Моррос, а может, из самого Маракая какой-то приятель в подарок ко дню рождения. На счету у мараньона было пять выигранных боев. Эти пять сражений — все со смертельным для его врагов исходом — мараньон выиграл у самых боевых петухов Ортиса и Сан-Себастьяна.

Парень из Парапары спокойно извлек своего петуха из белой дорожной сумки и сказал, взвешивая его на руке:

— Не найдется ли в Ортисе породистого петуха против этого простого птенчика?

— Сколько вы хотите на него поставить? — хитро спросил полковник Кубильос, уклоняясь от ответа.

— Я привез из Парапары десять песо, — сказал Себастьян.

— Десять песо — это четыре полреала.

— У меня тоже есть пять песо, — вмешался двоюродный брат Себастьяна, явившийся вместе с ним.

— Ладно, — согласился правительственный наместник. — Идут пятнадцать песо.

И обратился к одному из двух полицейских, как и все жители, больному малярией:

— Хуан де-Дьос, сходите за Кунагуаро.

Пока ходили за Кунагуаро, Себастьян выпустил самбо во двор. Это был красивый бойцовый петух с вызывающе поднятой головой и острыми стальными шпорами. Сверкающие перья его надменного хвоста падали снопом, и солнце льяносов высекало лазурные вспышки из его пылающего оперения.

Принесли Кунагуаро — мараньона со стеклянными глазами убийцы. Это был породистый петух чистых испанских кровей, длинноногий и длиннохвостый. Хуан де-Дьос почтительно нес его, словно испытывал к петуху такое же уважение и такой же страх, как к правительственному наместнику. Мараньон рванулся из рук Хуана де-Дьоса навстречу самбо, который ожидал его, не двигаясь с места. Минуту они смотрели друг на друга светящимися глазами, взъерошив перья на шее и подстерегая каждое движение друг друга, чтобы вернее нанести удар. Самбо первым, стремительно, словно вихрь, бросился в атаку. Он прыгнул на грудь мараньона, как тигр, выставив копья своих шпор.

— Давай, давай, самбо! — крикнул Себастьян.

Будто подстегнутый знакомым криком, петух из Парапары набросился на мараньона с удвоенной яростью. На этот раз его хищный клюв впился в зоб Кунагуаро, а его шпора вонзилась в шею противника, нанеся ему глубокую рану. Темная кровь хлынула по яркому кармину оперения.

— Давай, давай, самбо, он тяжело ранен! — снова закричал Себастьян.

Мараньон полковника Кубильоса был доблестный петух. Из его раны ключом била кровь, а он дрался с неубывающим бешенством, еще и еще раз сшибаясь грудью с самбо, наскакивая на него и пытаясь его ранить выставленными вперед шпорами. Правительственный наместник видел, что петух истекает кровью, и предчувствовал, что скоро он совсем ослабеет. Он смотрел на бой молча и хмуро.

Внезапно мараньон начал странный маневр. Он повернулся к противнику спиной и стал кругами носиться по двору, делая вид, что отступает. Себастьян понял его уловку и опасался за своего петуха, который запальчиво преследовал Кунагуаро, намереваясь добить его.

— Давай, самбо, он бежит! — крикнул Себастьян не очень уверенно.

Он прекрасно понимал, что такой отважный петух не мог бежать. Передохнув от боя, мараньон круто повернулся, налетел на самбо, который, ничего не подозревая, гнался за ним, и режущим ударом шпоры выбил ему правый глаз. Петух Себастьяна потерял равновесие, зашатался и ударился о стенку патио.

Вопль потряс импровизированную арену. Те, кто поставил на Кунагуаро и уже считал бой проигранным, теперь шумно радовались неожиданному обороту, который принимала драка. Себастьян стоял бледный, скрестив руки, не разжимая крепко стиснутых зубов.

— Он убил его, полковник, — подобострастно взвизгнул Хуан де-Дьос.

Правительственный наместник не сразу обрел дар речи. Он молчал несколько мгновений, потом принял вызывающую позу и разразился злобным криком:

— Давай, Кунагуаро, этому лапчатому с тобой не справиться. Кончай с этим дерьмом!

Потом обернулся к Себастьяну и его брату:

— Ставлю четырнадцать на моего мараньона! Четырнадцать!

Вспомнив, что у Себастьяна было только десять песо, которые он уже поставил, полковник безжалостно продолжал:

— Ставлю боливар серебром! Держите, если не боитесь!

Себастьян пристально посмотрел на него. Теперь глаза Себастьяна и полковника светились не азартом, а ненавистью, той самой ненавистью, которая сверкала в глазах петухов и сталкивала их в смертельном бою на площадке патио.

Но бой еще не кончился. Самбо Себастьяна, потерявший глаз и залитый кровью, искал Кунагуаро. А Кунагуаро ждал его в центре круга, понимая свое преимущество и намереваясь нанести второй, решающий удар.

— Давай, самбо! — бешено закричал Себастьян, глядя не на петухов, а на полковника Кубильоса.

— Ставлю четырнадцать на моего петуха! — повторил тот.

Самбо, оттолкнувшись от стены, собрал в едином отчаянном порыве все свои силы и, мелькнув, точно молния из крови и перьев, упал на грудь мараньона. Острая, как нож, шпора, удар которой был во сто крат усилен скоростью броска и весом красноперого, вонзилась в ухо Кунагуаро. Мараньон упал на землю. Его хвост распластался, как сломанный веер, судорожно выгнутая шея задергалась. Потом он вытянулся и застыл, оцепеневший и неподвижный.

Вопль резко оборвался. Над двором, который только что потрясали неистовые крики, нависло давящее молчание. Полковник Кубильос, с искаженным потным лицом, сделал два шага к центру круга, подобрал мертвого Кунагуаро и, не произнеся ни слова, направился к дому.

— Не забудьте, что вы должны нам пятнадцать песо, — громко сказал Себастьян.

Полковник повернул к нему потемневшее от гнева лицо, но ничего не ответил.

— Вы должны нам пятнадцать песо, полковник, — повторил. Себастьян тем же тоном.

Хмурый правительственный наместник молча продолжал свой путь. Несколько минут спустя к Себастьяну, заботливо врачевавшему раны самбо, приблизился Хуан де-Дьос с пятнадцатью песо.

— Полковник велел передать вам, — сказал он.

По недружелюбному лицу Хуана де-Дьоса и угрожающим интонациям его голоса Себастьян легко догадался, что сказал Кубильос, отдавая заклад:

— Отнесите этому мерзавцу его реалы!

14

После полудня вышла процессия святой Росы. Со временем ее маршрут сократился: теперь она следовала только вокруг площади. Шествие выливалось на улицу через портал церкви, поворачивало направо, проходило перед домом священника, на углу совершало медленный поворот налево, затем повторяло этот маневр на остальных трех углах площади и снова исчезало в церкви среди клубов ладана, под звон колокольчиков церковных служек и наивные песнопения.

Шествие открывали тереситы младенца Иисуса, важные и улыбающиеся, преисполненные сознания своей великой роли. За ними на застланном белом покрывалом помосте, который несли четверо мужчин, плыла статуя святой Росы. Следом шли отец Перния и трое служек, потом дочери девы Марии. Замыкали шествие сеньоры из Общества сердца Иисусова в черных мантильях, шесть или семь мужчин из окрестностей города и толпа босых ребятишек со вздутыми животами. Время от времени с треском взлетала ракета — жалкая, примитивная ракета, стержень которой был сделан из горького тростника, а запальный шнур — из питы. Вот и все, что осталось от некогда знаменитых фейерверков прежнего Ортиса.

Кармен-Роса и Мартика с первого взгляда догадались, что перед ними Себастьян. Он стоял на углу площади, прислонившись к загородке, в обществе Селестино, Панчито и еще какого-то парня, наверно, его двоюродного брата, приехавшего вместе с ним из Парапары. Когда статуя святой Росы поравнялась с ними, Себастьян обнажил голову, приветствуя покровительницу Ортиса. Это был парень не очень высокого роста, но широкоплечий и крепкий. Когда он снял свою большую шляпу из волокон гуамы, строптивая прядь черных волос упала ему на лоб. Он был в белом, как и три его товарища, но на его правом рукаве алело яркое пятно. «Кровь петуха самбо», — подумала Кармен-Роса.

Дочери Марии, возглавляемые сестрами Вильена, с песнопениями проходили мимо них. Отцу Перния, у которого не было ни слуха, ни голоса, пришлось обратиться за помощью к сеньорите Беренисе. Учительница на пяти спевках сколотила жиденький городской хор. Что до сеньора Картайи, который с возрастом становился все более убежденным безбожником, то он наотрез отказался «участвовать в этом мошенничестве».

Последний отрезок пути они шли в тени, которую саманы, окаймлявшие площадь, отбрасывали на прилегающую улицу. Четверо юношей уже расположились у церковного портала. На этот раз Кармен-Роса прошла так близко от Себастьяна, что почти коснулась своим белым покрывалом красного пятна на его рукаве. Дочери Марии пели:

Святая Роса возвращалась в свой алтарь. Затрещали одна за другой последние три ракеты; ударили колокола; под руками сеньориты Беренисе гнусаво запел старый орган. Отец Перния в заплатанном стихаре благословлял с главного алтаря свою паству. Его окружали служки — один неистово звонил в колокольчик, второй торопливо бормотал «амен», третий размахивал кадилом.

Наконец сестры вышли из церкви. Начинало темнеть. В честь святой Росы карбидные фонари были зажжены раньше обычного. Из кабачка Эпифанио доносился звон четырехструнной гитары, чистые звуки арфы и раздольный голос Перикоте:

На углу под фонарем девушек ждали. Панчито выступил вперед и сказал:

— Я хочу вас познакомить с нашими друзьями из Парапары.

Девушки и приезжие невнятно произнесли свои имена и пожали друг другу руки. Кармен-Роса и Себастьян сразу же поспорили.

— Вы из Парапары под Ортисом? — спросила она.

— Нет Парапары под Ортисом, — сухо ответил он. — Есть Парапара под Парапарой.

Это был отголосок старинного соперничества двух городов, хвастливая поговорка тех времен, когда Ортис покровительственно простирал свою длань над соседними селениями.

Панчито, боясь, что разгорится перепалка, заговорил о бое петухов, о геройской победе самбо, о том, как разозлился полковник Кубильос.

— Я ненавижу петушиные бои, — сказала Кармен-Роса, и они опять заспорили.

— Почему? — спросил Себастьян.

— Потому что это варварство, преступление против бедных птиц.

— Большее преступление свернуть шею несчастной курице, чтобы съесть ее, — пробормотал Себастьян.

Больше они между собой не разговаривали. Компания пересекла площадь и подошла к дому Вильенов. Прощаясь, Кармен-Роса вежливо уронила:

— Мне было очень приятно познакомиться с вами.

А Себастьян ответил:

— До завтра, Кармен-Роса.

Будто он давно привык произносить ее имя, будто он был ее старым другом, приходившим к ней каждый день.

15

На следующее утро, уже в гетрах для верховой езды, Себастьян зашел в «Серебряную шпору». Кармен-Роса была не одна, как он, вероятно, надеялся, если судить по его виду. Рядом с девушкой за прилавком стояла донья Кармелита. Какая-то женщина покупала хинин и рассказывала о своих бесчисленных горестях. Кривоногий мальчишка со вздутым животом кричал противным голосом:

— Бутылку керосину, да пополнее!

Себастьян был представлен донье Кармелите, терпеливо выслушал жалобы женщины, которая покупала хинин, и, чтобы оправдать свой приход, купил сигарет, хотя у него в кармане лежала нераспечатанная пачка.

Кармен-Роса заметила, что ему не по себе, и спросила, улыбаясь:

— Когда вы возвращаетесь в Парапару под Парапарой?

— В Парапару под Ортисом я возвращаюсь тотчас же, — ответил он в том же тоне. — Я пришел попрощаться с вами.

Позднее Кармен-Роса вспоминала, что он жал ей руку дольше, чем принято, и ей пришлось мягко, но решительно отнять ее, прервав пожатие, которое слишком затянулось.

— А почему не пришел ваш брат? — спросила она.

— Он остался в кабачке у Эпифанио купить кое-что.

Кармен-Роса заметила, что он лжет, но дается это ему не без труда.

Больше они не разговаривали. По сути дела, им не о чем было говорить. Себастьян предложил свои услуги донье Кармелите, «если ей понадобится что-нибудь в Парапаре». Он снова пожал руку Кармен-Росе и убрал со лба непокорную черную прядь, прежде чем надеть шляпу из волокна гуамы.

— Я приеду в воскресенье, — сказал он с порога.

Женщина, которая жаловалась, и мальчик, покупавший керосин, уже ушли. Мать и дочь молчали.

— Красивый какой парень, — вдруг сказала донья Кармелита.

Кармен-Роса вздрогнула. Именно эти самые слова она мысленно произносила в ту минуту.