Мертвый отец

Наставление сыновьям

Переведено с английского Питером Тырпырпаппом

(1) Безумные отцы

(2) Отцы как учители

(3) Верхами и проч.

(4) Прыгучий отец

(5) Лучший способ приблизиться

(6) Ис

(7) Имена оных

(8) Голоса оных

(9) Образец голоса, А

Б

В

(10) Клыкастый и проч.

(11) Хирам или Саул

(12) Масть отцов

(13) Холя

(14) Злоязычье

(15) Падучий отец

(16) Потерянные отцы

(17) Спасенье отцов

(18) Половые органы

(19) Имена оных

(20) Ямос

(21) Ответственность

(22) Смерть оного

(23) Отцеубийство скверная мысль, и подведение итогов

Безумные отцы вышагивают взад и вперед по бульварам, крича. Избегай их, или привечай их, или сообщай им свои глубочайшие мысли — различья никакого, слухом они глухи. Коли одеянье их покрыто нашитыми консервными жестянками, а слюна их, что нить красных вареных раков, сбегает с головы до хвоста по всему переду их жестянок, наличествует серьезное поврежденье левого полушария. Боли, напротив, они просто гавкают (без консервных жестянок, слюна надежно удерживается в кисете щеки), их довели до помрачения рассудка сложности жизни с другими. Подойди к ним и, утишив их деревянные хлопушки, возложивши левую свою руку меж частями на шарнирном сочлененье, скажи, что сожалеешь. Боли лай прекращается, это не значит, что они тебя услышали, это лишь означает, что они переживают эротические мысли омерзительного глянца. Дозволь им насладиться некоторое время сими мыслями, а затем ударь их резко в загривок ребром своей загорелой правой руки. Еще раз скажи, что сожалеешь. До них это не дойдет (ибо мозги у них в кашу), но, произнося слова, тело твое примет позу, выражающую, во всех странах света, печаль, — такой язык они понимают. Бережно скорми им кусочки остатних мяс, носимых тобой в карманах твоих. Сперва подержи мясо пред их очесами, дабы узрели они, что есть сие, а затем укажи на их рты, дабы знали они: мясо — для них. Большею частью, они раскроют свои рты на сем рубеже. Коли ж нет, вбрось мясо меж их тявками. Коли мясо не проникнет полностью им в рот, но приземлится на (скажем) верхнюю губу, ударь их сызнова в шею, сие часто вызывает распах рта, и мясо, прилипшее к верхней губе, проваливается в рот. Способом, мною описанным, может не получиться ничего; при таком исходе безумному отцу помочь ты сможешь немногим, разве что слушать, некоторое время, его лепет. Коли вскричит он громко: «Попри, эмптор!»[71] — должен предпринять ты попытку расчислить шифр. Коли вскричит громко: «Изверги убили коня твоего!» — отметь в тетрадке у себя частоту, с какою в этой тираде встречаются слова «из» и «твой». Коли вскричит он громко: «Котенок в сутане и порх-к-хех темболь попри!» — припомни, что он уже просил тебя раз «попрать», и это, стало быть, должно относиться к тому, что ты делаешь. Посему попирай.

Отцы суть учители правды и не-правды, и ни един отец николи не учит, сознаваючи, тому, что не правда. В облаке не-знания, стало быть, отец продолжает свое наставленье. Жесткое мясо должно хорошо отбиваться меж двух камней прежде, чем возлагаться на огонь, и надлежит его причесывать расческою и приглаживать щеткою для волос, прежде чем возлагать на огонь. Для сей цели также пользительны железные дыхалки и циклотроны. По прибытии в ночное время, с жаждущим скотом, к колодцу сомнительного характера, колодец сперва углубляется ружейным стволом, затем большим карманным ножом, затем карандашом, затем шомполом, затем пестиком для колки льда, «привлекаючи колодец» наконец иголкою с ниткою. Не забывай вычистить ружейный ствол незамедлительно. Дабы отыскать мед, привяжи перышко либо соломину к ножке пчелы, подбрось оную пчелу в воздух и вглядывайся пристально ей вслед, покуда медленно летит она обратно к улью своему.

Гвозди, отваренные три часа, дают ржавую жидкость, коя, смешанная с супом из бычьих хвостов, высыхает до пламенного цвета и полезна для предотвращения туберкулеза либо привлеченья туземных женщин. Не забудь обнять туземных женщин незамедлительно. Дабы ноги не шли волдырями, намыль испод чулка пеною, взбитой из сырого яйца и стальной ваты, кои совместно великолепно размягчают грубую кожу стопы. Тонкие инструменты (вроде землемерных измерительных приборов) должны вверяться носильщику старому и изможденному: оный ковылять будет весьма осторожно. Дабы заставить осла не орать по ночам, привяжи тяжелого ребенка ко хвосту его: судя по всему, коли осел желает орать, хвост свой он задирает, а коли хвост не подымается, мужества орать ему недостает. Дикари легко удовлетворяются дешевыми бусами нижеследующих расцветок, тускло-белая, темно-синяя и киноварно-красная, — бусы подороже частенько ими презираются. He-дикарям следует давать дешевые книжки нижеследующих расцветок, смертельно-белая, бурая и морской травы, — книги, восхваляющие море, в большом почете. Сатанинские действия проводить надлежит, лишь сверившись сперва с Bibliotheque Nationale[72]. Когда Сатана тебе наконец является, старайся не выказывать удивления. После чего приступай к упорному торгу. Если ни бусы, ни книжки ему не нравятся, предложи ему холодного пива. Затем...

Отцы учат многому ценному. Многому отнюдь не таковому. В иных странах отцы что тюки хлопка; в иных — что глиняные горшки или крынки; в иных — что чтенье, в газете, долгой рецензии на фильму, кою ты уже посмотрел, и она тебе до крайности понравилась, но ни смотреть ее снова, ни читать о ней ты не желаешь. У иных отцов треугольные очи. Иные отцы, будучи тобой спрошены, который час дня, отхаркивают серебряные доллары. Иные отцы проживают в старых грязных хижинах высоко в горах и исторгают убийственные шумы из глубин глоток своих, когда их изумительно острый слух засекает, на дне долины, шаг чужака. Иные отцы мочатся либо духами, либо медицинским спиртом, возогнанным могучими телесными процессами из того, что они, весь день напролет, пили. У иных отцов только одна рука. Иные располагают лишнею в добавленье к нормальным двум, сокрытою под их одеяньем. На пальцах той руки изысканно выделанные золотые перстни, кои, при нажатье тайной пружины, распространяют милостыню. Иные отцы превратили себя в убедительные подобья красивых морских животных, а иные в убедительные подобья людей, коих ненавидели в детстве. Иные отцы козлы, иные млеко, иные преподают испанский в монастырях, иные исключенья, иные способны ополчаться на тяготы мировой экономики и убивать их, но покамест этого не сделали, они дожидаются одного последнего жизненно важного факта. Иные отцы ходят степенно, но большинство нет, кроме как внутри; иные отцы позируют верхом, но большинство нет, разве что в восемнадцатом столетии; иные отцы падают с лошадей, на коих садятся верхом, но большинство нет; иные отцы, пав с лошади, оную лошадь пристреливают, но большинство нет; иные отцы боятся лошадей, но большинство боится, напротив, женщин; иные отцы рукоблудят, поскольку боятся женщин; иные отцы спят с наемными женщинами, поскольку боятся женщин, кои свободны; иные отцы вообще никогда не спят, но бесконечно бодрствуют, не сводя пристальных взоров со своего будущего, кое у них позади.

Прыгучий отец встречается нечасто, но существует. Два прыгучих отца вместе в комнате могут вызывать несчастные случаи. Лучше всего приспособить к ним цепью шины большой грузоподъемности, одну спереди, одну позади, дабы прыжки их стали жалкими меленькими подскоками. К сему все равно и сводятся все их жизни, и им полезно иметь возможность видеть, в зеркале, как развертываются истории их жизни, целиком, в эпизодах, быть может, пятиминутной длины, запечатлевающих перемещенья вверх, кои на самом деле слишком далеко не заводят, либо не достигают слишком уж многого. Без шин прыгучий отец располагает ценностью докучливости, коя способна быстро преобразоваться в серьезную угрозу. Сердцевина сей проблемы есть амбиция (амбицией это может быть и для тебя, в коем случае тебе грозит опасность еще большая, нежели предполагалось ранее), и сердцевина сия может быть удалена посредством операции на открытой печенке (ибо печенка есть дом туморов, как мы знаем). Я видел в парке прыгучего отца, он вознесся на два фута над землею и держал бурый кожаный предмет, одного фута диаметром, кой от себя отталкивал, — некоего рода грех, рассудил я. Он целил в сеть, поддерживаемую стальным кольцом, однакоже у сети той не было днища, и никак на всем белом свете сеть сия не могла бы удержать в себе грех, если б даже отец сумел безопасно разместить грех в сети. Тщетность сего предприятья опечалила меня, но чувство сие было уместно. Есть что-то очень грустное во всех прыгучих отцах, в самом прыганьи. Свои ноги я предпочитаю держать крепко на земле, в положениях, когда земля не вырублена у меня из-под ног отцом землеройным. Последний окрасом обыкновенно пег и в высшей степени достопримечателен своею негнусностью.

Лучший способ приблизиться к отцу — сзади. Тем самым, предпочти он метнуть в тебя дротик, вероятно, промахнется. Ибо при изгибанье тела своего вокруг и замахе бросковой рукой, а также прицеливанье вдоль древка, он предоставит тебе время убежать, забронировать авиаперелет в другую страну. Для Рукмини[73] отцов не существует. В той стране боги самородной кукурузы сбиваются воедино под одеялом рубиновых сколов и гибкого цемента, на всю долгую влажную рукминиеву зиму, и неким манером, не ведомым нам, производят потомство. Новых граждан приветствуют карликовыми пальмами и справками о ценности, ведут (или влекут на волокушах) на сокало, главную площадь в стране, и их augensheinlich’[74] родословные наносятся на огромный серебряный кубок, а отпечатки их пальцев счищаются, дабы ничего никогда нельзя было доказать. Чу! В ореховых панелях обеденной залы — дротик! Филенка ранена в сотне мест.

Я знавал отца именем Ис[75], кой имел много-много детей и всех до единого продал на костяные фабрики. Костяные фабрики не принимали сердитых или насупленных детей, следовательно, Ис был к своим детям отцом добрейшим и любезнейшим, какого только можно вообразить. Он скармливал им в больших количествах кальциевую карамель и норковое млеко, рассказывал интересные и потешные истории и каждый день руководил их упражненьями по ращению костей. «Высокие сыны, — говорил он, — лучше всего». Раз в год костяные фабрики присылали к дому Иса маленький синенький фургон.

Имена отцов. Отцов именуют:

У отцов есть голоса, и всякий голос обладает собственной своей terribilita[77]. Звук отцова гласа разнообразен: как горящая пленка, как мрамор, вытягиваемый с воплем от лика карьера, как лязг столкнувшихся в ночи бумажных скрепок, известь, шипящая в творильной яме, или же песнь летучих мышей. Глас отца может расколоть на тебе очки. У иных отцов голоса с докукою, у иных с докукукою-на-всю-голову. Существует понятие о том, что отцы, когда не облечены своею отцовскою ролью, могут быть фермерами, heldentenors[78], лудильщиками, гонщиками, кулачными бойцами или коммивояжерами. Большинство коммивояжеры. Многие отцы не особенно желают быть отцами, сие свалилось на них, захватило их случайно, либо по чьему-то тщательному умыслу, либо из простой неуклюжести с чьей-либо стороны. Тем не менее подобная разновидность отцов — непредумышленные — часто обнаруживается средь самых тактичных, сноровистых и прекрасных отцов. Если отец породил двенадцать или двадцать семь раз, на него стоит с любопытством взглянуть — сей отец недостаточно себя презирает. Отец сей часто носит синюю шерстяную шапку вахтенного, в штормовые ночи, дабы напомнить себе о мужественном прошлом — действиях в Северной Атлантике. Многие отцы безупречны со всех сторон, и таковые отцы суть либо священные реликвии, коими касаются людей, дабы излечить неизлечимые заболеванья, либо тексты для изученья, из поколенья в поколенье, ради определенья того, как сию наклонность можно приумножить донельзя. Текстовые отцы обыкновенно переплетены в синий.

Отцов глас есть инструмент наиужаснейшей неуступчивости.

Образец голоса А:

Сын, у меня для тебя плохая новость. Целиком суть ее ты не поймешь, птушта тебе всего шесть, да и головой ты слабоват, родничок так толком и не закрылся, интересно, почему. Но больше я откладывать этого не могу, сын, я должен сообщить тебе новость. В ней нет никакого злого умысла, сын. Надеюсь, ты мне веришь. Штука в том, что тебе надо идти в школу, сын, и общаться. Такая вот новость. Ты бледнеешь, сын, я тебя в этом не виню. Штука это жуткая, но вот как есть. Мы б устроили тебе общение тут дома, твоя мать и я, вот только мы терпеть не можем за этим наблюдать, до того это ужас. А твоя мать и я, кто всегда тебя любили и будем любить, чутка чересчур чуткие, сын. Мы не желаем слышать воя твоего да воплей. Будет печально, сын, но ты едва ли что-то почувствуешь. И я знаю, тебе все удастся, и ты ничем нас не опечалишь, твою мать и меня, кто тебя любим. Я знаю, у тебя все получится, и ты не сбежишь, да и валяться и капризничать не будешь. Сын, твое личико жалко. Сын, мы не можем просто позволить тебе бродить по улицам, словно какое-нибудь сбрендившее животное. Сын, тебе нужно обуздать свои природные инстинкты. Надо, чтоб тебе углы пообтесало, сын, ты должен стать реалистом. В школе той тебя перелатают, малец. Задницу рвать тебе будут. Тебя там разучат думать, ты там букв себе наберешь, букв и цифири, глаголов и всякого такого. Твоя мать и я могли б пообщать тебя и тут, дома, но это было бы слишком болезненно для твоей матери и меня, кто тебя любим. Ты познакомишься с дубиной, сын, дубина к тебе подойдет и скажет здрасьте-пожалте. Ты в той школе выучишься про свою страну, сын, прекрасную в вольности небес[79]. На тебя там только фундамент наложат, в школе той, и я тебя предупреждаю не противиться, на такое косо смотрят. Просто принимай одно за другим, и все у тебя будет в порядке, сын, отлично все будет. Ты должен вести себя как следует, сын, быть реалистом. В той школе будут и другие мальцы, малец, и все до последнего будут охотиться за твоими деньгами на обед. Но не давай им свои деньги на обед, сын, сложи их к себе в башмак. Если на тебя наскочат, скажи, что уже забрали другие мальцы. Так ты их и надуришь, понимаешь, сын? Что с тобой такое? И надзирателя остерегайся, сын, он гад. Ему его работа не нравится. Он хотел стать президентом банка. А не стал. Оттого он и гад. Берегись дубинки, которую он носит на бедре.

Берегись учительницы, сын, она кислая. Берегись ее языка, он тебя поранит. У нее рот дурной, сын, не перечь ей, если сможешь. Я против школ ничего не держу, детка, они просто выполняют свою работу. Эй, малец, да что с тобой такое, малец? А если эта школа дело свое не сделает, мы найдем такую, что дело знает. Мы прямо за тобой стоим, сын, твоя мать и я, кто тебя любим. Ты там себе спортов наберешься, с мячом спортов и до крови спортов, и берегись тренера, он человек разочарованный, кое-кто говорит, садист, но я про это ничего не знаю. Тебе нужно тело свое развивать, сын. Если тебя пихают, пихай в ответ. Никому ничё не спускай с рук. Не показывай страху. Отвянь да гляди на соседа, делай, как он делает. Только если он не чортов дурень. Ежели он чортов дурень, сам поймешь, что он чортов дурень, птушта на ём все будут оттаптываться. Я те вот чего про ту школу скажу, сын. Они там делают то, что делают, птушто я им так велел. Потому они там так все и делают. Они все эти мысли не сами собою придумали. Я им велел так делать. Я и твоя мать, кто тебя любим, велели им так делать. Веди себя хорошо, малец! Поступай правильно! Все у тебя там будет прекрасно, малец, прекрасней некуда. Что с тобой такое, малец? Не будь таким. Я слышу тележку с мороженым на улице, сын. Хочешь, пойдем поглядим на мороженщика? Ступай возьми себе мороженого, сын, да гляди присыпки не забудь. Ступай дай мороженщику свой четвертачок, сын. И мигом назад.

Б:

Эй, сын. Эй, мальчик. Давай-ка мы с тобой выйдем на улицу да мячик покидаем. Мячик покидаем. Ты не хочешь на улицу и мячик покидать? Это почему еще ты не хочешь на улицу и мячик покидать? Я знаю, почему ты не хочешь на улицу и мячик покидать. Это птушто ты... Давай не станем это обсуждать. Терпеть не могу думать про. Ну, поглядим-ка, ты не хочешь на улицу и мячик покидать, так мож помочь мне поработать на веранде. Хошь помочь мне поработать на веранде? Конечно, хошь. У нас тут отличная веранда выйдет, мальчик, когда мы ее закончим. Эта публика через дорогу просто отпадет, когда ее увидит. Пошли, пацан, я тебе за ватерпас дам подержаться. И на сей раз я хочу, чтоб ты херню эту держал ровно. Держи ее ровно, ну? Это ж не трудно, это любой идиот может. Это даж негритос может. Поднасолим мы этим мамашкам через дорогу, они-то себя такими фу-ты-ну-ты считают. Бегите от будущего гнева[80], мальчик, как я всегда говорю. Видал как-то на вывеске: «БЕГИТЕ ОТ БУДУЩЕГО ГНЕВА». Чокнутый какой-то по улице шел и вывеску эту с собой тащил, вишь: «БЕГИТЕ ОТ БУДУЩЕГО ГНЕВА», меня аж пробрало. Целыми днями потом ходил, все твердил себе вслух, бегите от будущего гнева, бегите от будущего гнева. Никак из головы не шло. Вишь, там про Бога грят, вона в чем все дело, в Боге, вишь, мальчик, Бог. Срань эту Божью примеряют и тебе суют, вишь, у них там все на мази, вишь, давай лучше не будем об этом, а то я кипятком ссать начинаю. Аж к жопе припекает. Мать твоя на всю эту срань ведется, вишь, а мать твоя, конечно, прекрасная женщина и разумная, только она просто немного того с этой своей церковью, мы ее не обсуждаем. У нее свое, у меня свое, мы не обсуждаем. Сдвинутая она чуток на этой теме, вишь, я ее за это не виню, так уж ее вырастили. И ее мать на этом сдвинутая была. Так церкви деньги себе и гребут, вишь, они баб в оборот берут. Всех этих баб тупорылых. Ровно держи, пацан. Так-то лучше. Теперь проведи-ка мне линию по этому профилю карандашом. Карандаш я тебе давал. Что ты с этим, блядь, карандашом сделал? Исусе-Христе, пацан, найди карандаш. Лана, сходи в дом, принеси мне другой карандаш. Да быстрей давай, не весь день же мне тут стоять и держать эту штуку. Погоди-ка, вот карандаш. Лана, есть. Теперь держи ровно и проведи мне линию по этому профилю. Да не так, балда, горизонтально. Мы тут амбар, по-твоему, строим? Вот так. Хорошо. Теперь веди. Хорошо. Лана, теперь сходи туда, принеси мне наугольник. Наугольник плоский, на Г похож. Вот такой, смари. Хорошо. Спасибо. Лана, держи теперь эту язвите-мать у профиля, где линию провел. Вот так у нас с этой стороны будет прямой угол, вишь? Лана, теперь держи доску, а я пока колья вгоню. ДА ДЕРЖИ ТЫ ЕЕ СПОКОЙНО, ЧЕРТ БЫ ДРАЛ. Я как, по-твоему, колья вгонять буду, если ты этой херней так размахиваешь? Держи крепко. С наугольником опять выровняй. Лана, угол ровный? Теперь тихо держи. Тихо. Лана. Так и ничего. Ты чегой-то дрожишь? Дело-то плевое, только и надо было подержать досочку один-на-шесть ровно две минуты, а с тобой уж и родимчик приключился? Ну-ка прекрати. Хватит. Я сказал, хватит. Полегче давай. Тебе ж нраицца мне на веранде помогать, а. Ты прикинь, какое будет, как закончим все и такие сядем тут с выпивкой выпивку выпивать, а ослы эти через дорогу обосрутся. От зеленой зависти. Бегите от будущего гнева, бегите от будущего гнева. Хе хе.

В:

Эй, сын, иди-ка сюда на минуточку. Хочу, чтоб мы с тобой потолковали малость. Взбледнуло тебе. Чего это ты всегда бледнеешь, когда мы толкуем малость? Ты нежный? Бедненький нежненький цветочек? Не-е, ни фига, ты мужчина, сын, или однажды им станешь, Господь спроворит. Но для этого нужно все правильно делать. Об этом я и хочу с тобой потолковать. Ну-ка отложи эти свои комиксы и подойди сюда, сядь ко мне. Вот прямо сюда и сядь. Устраивайся поудобнее. Так, тебе удобно? Хорошо. Сын, я хочу поговорить с тобой о твоих личных привычках. Твоих личных привычках. Никогда не толковали мы с тобой о твоих личных привычках, а теперь пора. Я за тобой наблюдаю, пацан. Твои личные привычки достойны восхищения. Да-да. Они достойны восхищения, ни дать, ни взять. Мне нравится, как ты у себя в комнате убираешься. Ты чистой комнату блюдешь, сын, так прямо тебе и скажу. И мне нравится, как ты себе зубы чистишь. Ты правильно их чистишь, в нужную сторону, и чистишь ты помногу. У тебя будут хорошие десны, пацан, хорошие здоровые десны. Нам не придется выкладывать деньги на починку твоих зубов, твоей матери и мне, и это благо, и мы тебе говорим спасибо. И себя в чистоте держишь, пацан, одежда аккуратная, руки чистые, лицо чистое, колени чистые, так держать, так держать. Вот только одна мелочь, сын, одна мелочь меня ставит в тупик. Я про нее кой-чего изучал и ни дать, ни взять не понимаю. Бак это так ты столько времени себе руки моешь, пацан? Я за тобой слежу. Ты час после завтрака руки моешь. Потом идешь их мыть где-то в десять-тридцать, десять-сорок, еще пятнадцать минут моешь руки. Потом перед самым обедом, может, полчаса, моешь руки. Потом после обеда, иногда час, иногда меньше, по-разному. Я замечал. Потом среди дня опять за свое — руки мыть. Потом перед ужином и после ужина, и перед тем, как спать ложиться, а иногда и среди ночи встаешь, моешь руки. Так я б решил, что ты там со своей писькой играешься, с пиписькой этой своей, да только молод ты еще с писькой играться, а кроме того, ты дверь не закрываешь, почти все пацаны закрывают двери, когда туда заходят играться с письками своими, а ты ее оставляешь открытой. Поэтому я тебя там вижу — и вижу, что ты делаешь, ты руки моешь. А я за этим слежу — и ты, сын, где-то три четверти всего времени, когда не спишь, моешь руки. И я думаю, в этом есть что-то немного странное, сын. Это неестественно. Так вот, я желаю знать, чего это ты столько времени моешь руки, сын? Можешь мне сказать? А? Дашь мне разумное объяснение? Ну так что, можешь? А? Есть тебе что сказать на эту тему? Ну, что с тобой такое? Ты просто сидишь. Ладно, сын, что тебе есть сказать в свое оправдание? Каково объяснение? А плачем ты ничего не добьешься, сын, это ни к чему никогда не приводит. Ладно, сын, прекращай плакать. Я сказал, хватит! Я тя счас тяпну, сын, если не прекратишь слезы. Ну-ка прекращай. Сию же минуту. А ну прекращай. Ладно тебе, пацан, ну-ка возьми себя в руки. Ступай умойся и приходи обратно. Я еще с тобой поговорить хочу. Лицо умой, а то, другое, не надо. Иди-ка давай и сразу же назад. Хочу с тобой потолковать о битье головой. Ты по-прежнему бьешься головой, сын, в стену перед тем, как заснуть. Мне это не нравится. Ты уже слишком для такого взрослый. Это меня беспокоит. Я тебя слышу, когда ты спать ложишься, бум бум бум бум бум бум бум бум бум. Это донимает. Это однообразно. Это очень докучливый звук. Мне он не нравится. Мне не нравится его слушать. Я хочу, чтобы ты это прекратил. Хочу, чтоб ты взял себя в руки. Я не желаю слышать этот шум, когда сижу тут и пытаюсь газету читать, или что б я тут ни делал, не нравится мне его слушать, и твоей матери он покоя не дает. От него она вся расстраивается, а мне не нравится, когда твоя мать расстраивается, и все из-за тебя. Бум бум бум бум бум бум бум бум бум, ты что, пацан, животное какое-то? Никак я в упор не просекаю тебя, пацан. Я просто не могу понять, ни дать, ни взять, бум бум бум бум бум бум бум. Те штоль не больно? Те в голову штоль не больно? Ну, это-то ладно, сейчас не будем. Ступай давай да умой лицо, а потом возвращайся сюда, и мы еще потолкуем. А другого того не надо, только лицо себе умой. У тебя три минуты.

Отцы суть как глыбы мрамора, исполинские кубы, чрезвычайно отполированные, с прожилками и стыками, размещенные прямо у тебя на тропе. Они преграждают тебе путь. Через них нельзя перелезть, да и мимо не проскользнешь. Они суть «прошлое», и, весьма вероятно, скольз, коли под скользом понимать услужливый маневр, каковой предпринимаешь, желая избегнуть обнаруженья либо проскочить нетронутым. Коли дерзнешь такого обойти, обнаружишь, что поперек пути твоего таинственно возник другой (подмигивая первому). Либо сей тот же, переместившись со скоростью отцовства. Пристальней приглядись к цвету и рельефу. Сходна ли окрасом и рельефом эта исполинская квадратная глыба мрамора с ломтем ростбифа с кровью? Цвет лица твоего собственного отца! Не пытайся вывести из сего слишком много заключений: очевидные достаточны и справедливы. Иным отцам нравится разодеваться в черные одеянья, выходить на улицу и раздавать причастия, прибавивши к черному наряду своему ризу, орарь и стихарь, в обратном порядке. О тех «отцах» говорить я не стану, разве что похвалю их за недостаток честолюбья и жертвенность, особливо — жертву «права франкированья писем» либо права назвать первенца в собственную честь: Фрэнклин Эдвард А’альбиэль-мл. Изо всех возможных отцов наименее желанен отец клыкастый. Боли способен набросить аркан свой на какой-либо его клык и быстро обернуть другой конец его несколько раз вокруг рожка седла своего и коли конь твой есть выученная укрючная лошадь и знает, что делать, как упираться передними ногами и затем пятиться коротким нервическим шагом, натягивая аркан, тогда не все для тебя пропало. Не старайся заарканить оба клыка сразу: сосредоточься на правом. Делай все клык за клыком, и тогда минует тебя — или же почти. Видал я старые, пожелтелые шестидюймовые клыки, что подтягивались эдаким манером, а один раз в китобойном музее в портовом городке — двенадцатидюймовый клык, ошибочно поименованный на этикетке моржовым бивнем. Однакоже признал я его сразу, то был отцовский клык, обладающий собственным корнем причудливых очертаний о шести зубцах. Вельми доволен я, что никогда не встречался с этим отцом...

Если отца твоего именуют Хирам либо Саул[81], беги спасаться в леса. Ибо имена сии суть имена царей, и отец твой Хирам либо отец твой Саул царем не будет, однакоже сохранит в прикровенных местах на теле своем памятованье о царствовании. А нет никого черносердей и насупленней бывшего царя либо персоны, таящей в темных проранях тела своего памятованье о царствовании. Отцы, так поименованные, дома свои полагают Камелотами, а друзей и родню придворную — возвышенными либо низвергнутыми чином согласно капризам собственного своего умственного климата. И нипочем не узнать никогда, «сверху» кто-либо или же «снизу» в данный миг: человек есть перышко парящее, встать ему не на что. О гневе царя-отца говорить я стану потом, но понимай, что отцы, именуемые Хирам, Саул, Чарлз, Фрэнсис или Джордж гневаются (когда гневаются) точно в манере их златых и благородных тезок. Беги в леса в такие времена либо раньше, покуда могучий скимитар, сиречь ятаган, не выпрыгнул из ножен своих. Надлежащее отношенье к таковым отцам есть жабское, лизоблюдское, подхалимское, низкопоклонское, подлипское либо холуйское. Боли не можешь сбежать в чащу, преклони колена и не подымайся, с одного колена своего, свесивши главу и стиснувши руки, до зари. К тому времени он, вероятно, упьется до сонливости, и ты сможешь отползти прочь и отыскать постель свою (коли ее у тебя не отобрали), либо, будь ты голоден, приблизиться к столу и поглядеть, что на нем осталось, коли неизменно рачительный кухарь не укрыл все прозрачным целлофаном и не убрал. В таком случае можешь сосать палец.

Масть отцов: Гнедому отцу доверять можно, по большей части, будь он обычный гнедой, кровавогнедой либо же гнедой красного дерева. Он полезен (1) в переговорах между враждующими племенами, (2) как ловитель раскаленных докрасна заклепок, когда строишь мост, (3) при прослушивании соискателей в Синод епископов, (4) в кресле второго пилота и (5) для переноски одного угла зеркала площадью восемнадцать квадратных метров по городским улицам. Мышастые отцы наделены склонностью шарахаться от препятствий, посему тебе отец подобного окраса без надобности, ибо жизнь в определенном смысле есть сплошные препятствия, и его непрестанное шараханье нервы твои обратит в тавот. Печеночно-каурый отец репутацию носит благопристойности и здравомыслия: коли Господь повелевает ему вынуть нож его и взрезать тебе им шею, он, вероятно, скажет: «Нет, спасибо». Пыльнокаурый отец потянется к ножу. Светло-каштановый отец запросит мнения еще одного эксперта. Обычнокаурый отец посмотрит в другую сторону, к востоку, где проводится другая церемония, с танцами поинтересней. Отцы красновато-рыжие легко возбудимы и чаще всего применяются там, где потребна толпа либо скопище, например, для коронаций, линчеваний и тому подобного. Ярко-рыжий отец, который светится, есть исключение: он доволен своим сияньем, своим именем (Джон) и своим пожизненным членством в «Рыцарях незримой империи»[82]. В неудавшихся покушениях покуситель зачастую будет светло-рыжим отцом, забывшим снять колпачок с линзы оптического прицела. Крапчатые отцы знают Закон и его искаженный посул и могут помочь тебе в твоих предприятьях помрачней, как то: в объясненье, отчего у крапчатого отца иногда имеется черная полоса вдоль хребта от гривы до основанья хвоста, — это потому, что блядовал он во имя Красы и полагает себя прекраснее с черною полосой, коя оттеняет его смуглый цвет оленьей шкуры наичудеснейшим манером, нежели без оной. Рыже-чалые отцы, сизо-чалые отцы, розосерые отцы, светло-мышастые отцы значительно отмечаются своим распутством, и сие следует поощрять, ибо распутство есть таинство, кое обычно не приводит к отцовству: оно есть само по себе награда. В яблоках, пегие, пятнистые, пестрые и аппалузы обладают милым достоинством, кое происходит от их неполноценности, и превосходным обонянием. Масть отца не есть безупречный определитель характера и поведения означенного отца, но тяготеет к самосбывающемуся пророчеству, ибо когда зрит, какой он масти, он поспешает выйти к миру и продавать больше товаров и услуг, дабы не отставать от судьбы своей.

Отцы и холя: Боли отец порождает дочерей, жизни наши облегчаются. Дочери — для холи, и холят их часто до их семнадцатого или восемнадцатого года. Опасность тут, кою должно встретить лицом к лицу, в том, что отец восхочет спать со своею прекрасною дщерью, коя, в конце концов, его таким манером, каким и жена не его, таким манером, каким даже его самая сочная любовница не его. Иные отцы просто говорят: «Публикуй и будь проклят!»[83] — и идут, и возлегают со своими новыми и изумительно сексуальными дщерями, и принимают все муки, какие бы ни накопились впоследствии; большинство ж отнюдь. По большей части отцы достаточно усмирены в этом отношенье умственными ремешками, а посему вопрос никогда и не возникает. Когда отцы преподают дщерям своим их наставленье касаемо «здравия» (иными словами, говорят с ними о процессе воспроизводства) (но сие чаще всего производится матерями, по моему опыту), истинно то, что слегка окрасить положенье может тончайший оттенок желанья (когда обнимаешь и целуешь маленькую женщину, сидящую у тебя на коленях, трудно понимать, когда следует остановиться и не продолжать так, будто бы это женщина побольше и не связанная с тобою узами крови). Но в большинстве случаев табу соблюдается и налагаются дополнительные конструкции, а именно: «Мэри, никогда не смей давать этому грязному Джону Уилксу Буту[84] лапать свою нагую, белую, новенькую грудку». Хотя в современную эпоху иные отцы быстро движутся в противоположном направленье, к будущему, говоря: «Вот, Мэри, тебе голубой пятидесятигаллонный баллон пены для убийства младенцев, а синим на нем оттиснуты твои инициалы, видишь? вон там, сверху». Самое важное же про отцов-дочерей в том, что они, будучи отцами, не считаются. Не для их дщерей, я не о том — слыхал я такие истории дщерей, от коих волосы у тебя встанут грилем, — а для самих себя. Отцы дщерей рассматривают себя hors concours[85] на великой выставке, и это большое облегченье. Им не нужно учить метанию ствола[86]. Они, стало быть, склонны править рукою мягче, кротче (меж тем, цепляясь, железною хваткой, за все свирепые права, предоставляемые отцовством любого рода, — система наведения пощечины тут будет служить примером). Сказать здесь больше об отцах дщерей мне неподвластно, хоть и сам я отец дочери.

Злоязычье: «Который бы ни нес в себе обманчивости неправедности и ни имел удовольствия в неправедности, и ни ходил бы неупорядоченно, и ни сворачивал бы на сторону самодовольного бряцанья, и ни становился б людокрадом и лжецом, и личностью лжесвидетельской, и ни предавал себя ярости и сомненью, и ни был бы неблагодарен, и ни был бы любителем собственнаго своего “я’’, и ни порождал вражды дурацкими и неучеными вопросами, и ни пробирался бы в дома, сбивая с пути истинного глупых женщин всевозможными похотями, и ни был измыслителем злого, и ни принимал бы сварливости и подчинялся поклепству, и ни наполнял бы рот себе бранью и горечью, и ни делал бы из гортани своей раскрытый склеп, и ни имел бы яда гадючьего под устами у ся, и ни хвалился б и ни надеялся вопреки всяческой надежде, и ни был бы слаб в вере, и ни загрязнял землю блядствиями своими, и ни хулил бы святого, и ни презирал бы моего святого, и ни свершал бы паскудства, и ни насмехался, и ни мазал бы ся грязью[87], и который, аще он жена, бы ни доезжал до ассириян, где груди ей сожималися любовниками, в синь облаченными, начальниками кораблей и правительми, желанными вьюношами, всадниками, скачущими на лошадях, всадниками, скачущими на лошадях, кто возлегал на нея и обнаруживал наготу ея, и до синяков мял перси ея девственности, и изливал на нея свои блядствия, и ни обожал бы сих корабленачальников и правителей, обряженных наироскошнейше, всадников, скачущих на лошадях, со чреслами, препоясанными поясами, и ни множил блядствий ея со своими любовниками, чья плоть есть что плоть ослиная и чье испусканье есть что испусканье конское, с великими владыками и правительми, обряженными в синь и скачущими на лошадях: сей муж и сия жена, реку я, исполнены будут пианостию и скорбию, аки горшок, чья пена вся внутре и чья пена из него не вышла, и под коим поленница для огня, и на кою дерево навалено, и огонь разведен, и горшок уснащен приправами, и кости пожжены, и засим горшок пустыми становлен на уголья так, чтоб латунь его была горячею и мог он сгореть, и дабы грязнота вся его в нем расплавилась, дабы пену его можно было употребить, ибо утомили вы себя ложью, и ваша великая пена из вас не исторглась, пена ваша будет в огне, а я отберу желанье очей твоих. Помните ж, что когда я и не был еще с вами, я вам это говорил?»

Есть двадцать две разновидности отцов, их коих важны лишь девятнадцать. Одурманенный отец не важен. Львообразный отец (редкий) не важен. Святой Отец не важен — для наших целей. Есть некий отец, который падает с высоты, пятки там, где полагается быть голове, голова там, где полагается быть пяткам. Падучий отец имеет серьезное значение для всех нас. Ветер треплет ему волосы во все стороны. Щеки его суть флажки, едва ль не плещущие ему по ушам. Его одеянья суть лохмотья, болтуны. У сего отца сила излечивать укусы бешеных собак и сила режиссировать ссудные проценты. О чем мыслит он на пути своем вниз? Он мыслит об эмоциональном сумасбродстве. О Романтическом Движении с его эксплуатацией скандального, болезненного, оккультного, эротического! Падучий отец отмечает романтические тенденции в нескольких своих сыновьях. Сыновья пристрастились носить ломтики сырого бекона у себя в колпаках и выступать против ссудных процентов. После всего, что он для них содеял! Многих велосипедов! Многих gardes-bebes![88] Без счета электрических гитар! Падая, падучий отец измышляет собственное наказанье, решившись больше не ошибаться с безответственной милостью. Также он мыслит о своем перемещенье вверх, кое в сей миг ему, похоже, не весьма удается. Тут можно только одно: работать прилежней! Он решает, что, если когда-либо сумеет остановить «спад», в коем, судя по всему, находится, он удвоит свои старанья, вложится по-настоящему, на сей-то раз. Падучий отец важен, поскольку олицетворяет собою «трудовую этику», а она тупа. «Этику страха» следует заменить — и как можно скорее. Вглядываясь в небеса при его нескончаемом низверженье, давайте просто пожмем плечьми, свернем батут, коим намеревались постараться поймать его, и вновь водрузим его на потолочные балки в гараже.

Отыскать потерянного отца: Первая закавыка при отыскании потерянного отца — потерять его, решительно. Часто он убредает из дому и теряется сам. Часто остается дома, но все равно «теряется», во всех истинных смыслах, запертый в верхней комнате, либо же в мастерской, либо при созерцании красоты, либо при созерцании тайной жизни. Может он каждый вечер брать свою трость со златым набалдашником, обертываться в плащ и отбывать, оставляя по себе, на журнальном столике, запечатанный пакет со стиркой, в коем имеется адрес, по которому его можно застать в случае войны. Война, как хорошо известно, есть место, в коем теряются многие отцы, порою временно, порою навсегда. Отцы зачастую теряются в разнообразных экспедициях (путешествие во внутреннее пространство). Пять лучших мест для выискивания такого рода потерявшегося отца суть Непал, Земля Руперта, Гора Эльбрус, Париж и агора. Пять видов растительности, в коей отцы чаще всего теряются, суть краснолесье, чернолесье по преимуществу вечнозеленое, чернолесье по преимуществу листопадное, смешанное красно- и чернолесье и тундра. Пять видов вещей, кои отцы носили, когда их видели в последний раз, суть кафтаны, полевые куртки, парки, конфедератская серятина и обычные деловые костюмы. Вооружившись сими подсказками, стало быть, ты можешь разместить объявление в газете: Потерялся, в Париже, 24 февраля или около того, широколиственно-склонный. 6' 2” в синем кафтане, может бить вооружен и опасен, мы не знаем, отзывается на имя Старый Гикори[89]. Вознаграждение. Завершив сие тщетное упражнение, ты затем волен думать о том, что поистине важно. Действительно желаешь ли отыскать сего отца? А что, если, как отыщешь его, заговорит он с тобою тем же тоном, каковой был у него до того, как он потерялся? Станет ли он вновь втыкать ногти в мать твою, в ее локти и испод колена? Вспомни дротик. Есть ли у тебя основанья верить, что не промелькнет он, паки и паки, в семичасовом вечернем воздухе? То, что мы предпринимаем определить, просто: при каких условиях желаешь ты жить? Да, он «нервически покручивает в пальцах ножку своего бокала». Желаешь ли ты наблюдать за тем, как он это делает всю последнюю четверть нынешнего столетья? Не думаю. Пусть ему забирает эти свои маньеризмы и то, что они предвещают, на Борнео — на Борнео они будут в новинку. Быть может, на Борнео он также нервически будет покручивать в пальцах ножку и проч., но ему не достанет смелости изготовить там взрыв, чему сие признак. Швыряя жареху в зеркало. Впихивая отрыжку, здоровенную, как раскрытый зонтик, в середку того, что пытается сказать кто-то другой. Избивая тебя — либо влажной узловатой сыромятью, либо обыкновенным ремнем. Не обращай вниманья на пустой стол во главе стола. Возблагодари.

О спасенье отцов: О искромсали они его преизрядно, они кромсали его топорами и кромсали его слесарными ножовками, но я и люди мои добрались туда быстро, не так плохо оказалось, как могло было б быть, сперва мы палили дымовыми гранатами разных цветов, желтыми, синими и зелеными, что вселили в них страх, но они не отступились, они открыли по нам пальбу из 81-мм минометов, а меж тем продолжали кромсать. Некоторых парней я отправил влево обойти их с фланга, но они туда отрядили людей именно сие предотвратить, и мои люди ввязались в перестрелку с их патрулем поддержки, никак иначе сего не совершить, кроме атаки по фронту, что мы и сделали, хотя б давленье на него ослабло, они не могли и дальше кромсать, и отражать нашу атаку одновременно. Мы им всыпали по первое число, я так скажу, они откатились влево и сомкнулись там со своими, мой фланговый отряд оторвался от противника, как я им и велел, и позволил им ретироваться без преследованья. Мы вышли из схватки довольно неплохо, несколько раненых, да и все. Мы немедленно приступили к задаче перевязать его в искромсанных местах, кровоточащие огромные раны, но медики у нас очень хорошие, они его всего обступили, он ни разу не пожаловался и даже не пикнул, не хныкнул ни разу, ни виду не подал. Имело место это у правой руки, над самым локтем, мы оставили там сторожевое охранение на несколько дней, покуда рука не стала заживать, я думаю, та спасательная операция прошла успешно, мы вернулись по домам ждать следующего раза. Думаю, успешная была спасательная операция. Сообразная такая.

Затем они на него пустили борцов сумо, исполинских толстяков в набедренных повязках. Мы против них двинули хватов набедренных повязок — лучших наших хватов набедренных повязок. Мы одержали победу. Сотня голых жирных мужчин бежала. Я вновь спас его. Затем мы спели «Женевьев. О, Женевьев»[90]. Все сержанты собрались перед верандою и пели ее, да и кое-кто из рядового состава тоже — те рядовые, кто с подразделением уже долго. Они пели ее, в сумерках, а левее лихорадочно пылала куча вогких набедренных повязок. Как спасешь отца от ужасных опасностей, что ему грозят, чувствуешь, на миг, что отец — ты сам, а он нет. На миг. Это единственный миг в твоей жизни, когда так себя чувствуешь.

Половые органы отцов: Пенисы отцов по традиции прячутся от осмотра теми, кто не «компанейск», как говорится. Пенисы эти волшебны, но не почти все время. По большей части времени они «в покое». В положении «в покое» они мелки, чуть ли не съежены, и легко сокрываются в столярных фартуках, наштанниках, купальных костюмах либо брюках обыкновенных. Вообще-то, они не есть такое, что захочешь кому бы то ни было показывать, в таком- то состоянье, они, скорей, напоминают грибы либо, возможно, крупных улиток. Волшебство, по таким временам, пребывает в иных частях отца (кончики пальцев, десница), а отнюдь не в пенисе. Случается, ребенок, обыкновенно дерзкая дщерь-шестилетка, затребует позволенья на него посмотреть. Требованье сие должно удовлетворяться, разок. Но лишь рано поутру, когда ты в постели, и лишь когда не присутствует раннеутренняя эрекция. Да, позволь ей коснуться его (легонько, разумеется), но недолго. Не дозволяй ей задерживаться на нем либо чересчур заинтересовываться. Веди себя так, будто это само собой разумеется, будь добр и невыразителен. Притворись, на миг, что это так же обыденно, как большой палец на ноге. И затем спокойно, без недолжной спешки, укрой его снова. Помни, что ей разрешили только «потрогать» его, а не «подержать»: различие сие важно. По поводу сыновей ты должен рассуждать самостоятельно. Неблагоразумно (равно как и необязательно) нагонять на них ужас: у тебя имеется и множество иных способов сего добиться. Подходящая причина этого не делать — шанкр. Когда пенисы отцов полуэрегированны, возбужденные неким случайным эротическим наблюденьем, а именно: мимолетным взглядом на привлекательное женское копыто, лишенное туфельки, — с иными присутствующими отцами должен происходить обмен улыбками пониманья (лучше: полуулыбками), и вопрос надлежит закрыть. Полуэрегированность есть полумера, как сие было известно Аристотелю: именно поэтому большинство пенисов в музеях сбито молотами. Первоначальные искусники не могли вытерпеть мысли о неодобренье Аристотеля и сами уродовали свои произведенья, лишь бы не удостаиваться презренья великого перипатетика. Представленье о том, что подобные увечья нанесены более поздними (христианскими) «отрядами зачистки», неверно, чистая легенда. Дело обстояло именно так, как я его изложил. Возбужденный, обезумевший, полностью эрегированный пенис должно выставлять лишь пред тем, кто его возбудил, ради его либо ее губ, ради совершенствующего поцелуя. С пенисами отцов можно производить и множество всякого иного, но сие уже соразмерно описывалось другими. Пенисы отцов во всех своих отношеньях превосходят пенисы неотцов — не из-за размера их, веса либо любого иного соображенья подобного свойства, но из-за метафизической «ответственности». Верно сие даже и для нищих, скверных либо умалишенных отцов. Сие особое положенье отражают африканские артефакты. Доколумбовы же артефакты, по большинству своему, — нет.

Имена отцов: Отцов именуют

Я знавал отца по имени Ямос[92], который был землевладельцем медвежьего садка в Саутуорке. Известно было, что Ямос — человек принципиальный и никогда, никогда, никогда не ел никого из собственных детей, сколь бедственно б ни было состоянье его кошелька. Однако дети, один за другим, исчезали.

Мы убедились, что ключевая мысль в отцовстве есть «ответственность». Перво-наперво, что тяжкие кусы синего или серого неба не падают и не сокрушают наших тел, либо прочная земля не превращается в податливую пропасть под нами (хотя за последнее порой, и в неверном смысле, несет ответственность отец землеройный). Ответственность отца есть главным образом в том, чтобы дитя его не умерло, чтобы в физию ему впихивалось довольно еды для поддержанья его и чтобы тяжкие одеяла оберегали его от зябкого, промозглого воздуха. Отец почти всегда несет ответственность с доблестью и стойкостью (за вычетом случаев чадонасильников, либо чадо- похитителей, либо управляющих детским трудом, либо больных, нечестивых половых упырей). Дитя живет, по большей части, выживает и становится здоровым, нормальным взрослым. Хорошо! Отец преуспел в своей обременительной, зачастую весьма неблагодарной задаче по поддержанью в ребенке дыханья. Хорошо потрудился, Сэм, твое дитя заняло свое место в племени, у него хорошая работа — торговать термопарами, — оно женилось на приятной девушке, коя тебе нравится, и оплодотворило ее до того предела, когда она несомненно родит новое дитя, вскорости. И не в тюрьме. Но замечал ли ты легкий изгиб в уголке рта Сэма II, когда он смотрит на тебя? Сие означает, что ему не хотелось, чтобы ты его называл «Сэм II», с одной стороны, а с двух других сторон сие означает, что у него в левой штанине обрез, а в правой штанине крюк со штропом, и он готов тебя прикончить тем либо другим, выпади ему случай. Отец ошарашен. Что он обычно говорит, при таком-то противустоянье, так лишь: «Я тебе пеленки менял, сопляк». Говорить такое неправильно. Во-первых, это неправда (девять из десяти пеленок меняются матерями), а во-вторых, это немедленно напоминает Сэму II о том, по чьему поводу он злится. Злится он на то, что был мал, когда ты был велик, но нет, не в том дело, он злится на то, что был беспомощен, когда ты был могуч, но нет, и это не то, он злится на то, что был случаен, когда ты был необходим, не вполне оно, он обезумел, потому что, когда любил тебя, ты не замечал.

Смерть отцов: Когда отец умирает, отцовство его возвращается ко Все-Отцу, кто есть сумма всех мертвых отцов, взятых вместе. (Сие не есть определение Все-Отца, лишь один аспект его бытия.) Отцовство возвращается ко Все-Отцу, во-первых, потому, что там ему и место, а во-вторых, для того, дабы в нем можно было отказать тебе. Передачи власти подобного рода отмечаются подобающими церемониями: сжигаются головные цилиндры. Теперь ты, безотцовщина, должен справиться с памятью об отце. Зачастую память сия мощней живого присутствия отца, есть внутренний голос, командующий, разглагольствующий, дакающий и некающий, — бинарный код, да нет да нет да нет да нет, управляющий каждым твоим, твоим самомалейшим движеньем, умственным либо же физическим. На каком рубеже становишься ты собою? Никогда целиком, ты всегда — отчасти он. Сие привилегированное положенье в твоем внутреннем ухе есть его последняя «прерогатива», и ни един отец никогда ее не упускал.

Сходным же образом ревность есть страсть бесполезная, ибо направлена преимущественно на ровню, а сие есть направленье неверное. Есть лишь одна ревность, коя полезна и важна, — ревность первородная.

Отцеубийство: Отцеубийство есть скверная мысль, во- первых, потому, что противоречит закону и обычаю, а во-вторых, потому, что доказывает, без малейшего сомненья, что всякое желобчатое обвиненье отца против тебя было справедливо: ты целиком и полностью есть гадкая личность, отцеубийца! — входишь в класс личностей, повсеместно презираемых. Сей жаркий порыв можно испытывать, но не выражать его действием. Да это и не есть необходимо. Не необходимо истреблять собственного отца — его истребит время, это практически наверняка. Твоя истинная задача лежит в другом.

Истинная твоя задача как сына есть воспроизводство всех до единой гнусностей, коих касается сие наставленье, но в истощенной форме. Ты должен стать своим отцом, однако вариантом его, что бледней, вялей. Гнусности суть условье работы, но пристальное изученье позволит тебе выполнить сию работу дряннее, нежели исполнялась она допрежь, тем самым перемещаясь к златому веку пристойности, спокойствия и утишенных лихорадок. Вклад твой будет не мал, но «малость» есть одно из тех понятий, в кои ты должен метить. Коли отец твой был капитаном Батареи 4, ты удовольствуйся капральством в той же батарее. Не посещай ежегодных встреч. Не пей пива или не пой песен на таких воссоединеньях. Начинай с шепота, пред зеркалом, по тридцать минут в день. Затем связывай себе руки за спиною на тридцать минут в день, либо убеди кого-то другого делать сие для тебя. Затем выбери какое-либо из самых глубоких своих убеждений, как то веру в то, что все твои почести и награды имеют к тебе какое-то отношенье, и отрекись от него. Друзья помогут тебе от него отречься, им можно телефонировать, если примешься соскальзывать в отступничество. Видишь шаблон — примени его на практике. Отцовство можно если не покорить, то по меньшей мере «отвергнуть» в этом поколенье — совместными усильями всех нас вместе.

Как-то резковато, сказала Джули, когда они дочитали.

Да, оно и впрямь выглядит резковато, сказал Томас.

Или, быть может, недостаточно резко?

Это бы зависело от личного опыта того, кто выносит суждение, судить ли это как слишком резкое или судить это как недостаточно резкое.

Терпеть не могу релятивистов, сказала она и швырнула книжку в огонь.