Мессалина: Распутство, клевета и интриги в императорском Риме

XI Триумф Мессалины

В рамках хрупкого молчаливого соглашения, заключенного сенатом в месяцы, последовавшие за захватом власти, Клавдий позаботился о том, чтобы оставить действующих консулов на их должностях до окончания срока полномочий. Он ждал 1 января 42 г. н. э. (традиционное начало консульского срока при республике), чтобы заступить на эту должность самому. Это было его второе консульство – и первое в сане императора.

Новый год мог стать поводом для размышлений в императорском доме. Принятие Клавдием консульства по его собственной инициативе подчеркивало, как далеко он ушел от своего положения в 14 г. н. э., когда он выпрашивал у Тиберия должность и получил отказ в самых унизительных формулировках, и даже от того, что происходило в 37 г., когда долгожданное назначение было ему пожаловано по прихоти его молодого племянника Калигулы. Контраст мог поразить и Мессалину: когда она выходила замуж за Клавдия, у которого только что вышел срок первого консульства, она вряд ли могла вообразить, что снова увидит его в этой должности, не говоря уже о том, что он займет ее в сане императора.

Приближение годовщины казни Калигулы, Цезонии и Друзиллы, возможно, также занимало мысли Мессалины. Они с Клавдием продержались у власти в течение целого года. Насколько выдающимся было это достижение для императора, пришедшего во власть в результате военного переворота, продемонстрирует три десятилетия спустя чехарда воцарений и насильственных свержений четырех императоров за один год, последовавший за низложением Нерона. Рождение Британника, популярность Мессалины в Риме и провинциях, ее закулисные маневры давали ей все основания считать, что она внесла немалый вклад в трудно доставшуюся стабильность положения ее мужа. Заря 24 января 42 г. н. э., принесшая с собой призраки Цезонии и Друзиллы, стала своевременным напоминанием о необходимости ее трудов.

В течение года, однако, не всегда эти воспоминания были кстати. Где-то в 42 г. в императорский дворец пришло письмо из провинции Далмация на восточном берегу Адриатики. Его автор, наместник Камилл Скрибониан, выражался без околичностей[71]. Явный сторонник идеологии в духе «кто не просит, тот не получает», Скрибониан «был уверен, что Клавдия можно запугать и без войны: он отправил ему письмо, полное надменных оскорблений и угроз, с требованием оставить власть и частным человеком удалиться на покой»{313}. Это была авантюра, которая, если верить источникам, чуть не удалась. Ряд влиятельных сенаторов и всадников поддержали Скрибониана, и как Дион, так и Светоний рисуют сцену паники во дворце: Клавдий, сообщают они, действительно задумался об отречении. Эта идея была вздорной – что бы ни обещал Скрибониан, такого понятия, как бывший император, не существовало; отречение означало бы смерть для Клавдия, а возможно, также для Мессалины и ее детей.

Бунт продлился недолго. Не прошло и пяти дней с его начала, как люди Скрибониана дезертировали. Дион утверждает, что их не интересовали его риторические обещания восстановить республику. Светоний винит «благочестие»: войска, утверждает он, увидели что-то зловещее в том, как тяжело поднимать знамена, и истолковали это как божественное неодобрение их нарушения присяги императору. В действительности же легионы, у которых не могло быть никакого интереса в гражданской войне аристократов, скорее всего, взвесили шансы на победу Скрибониана и собственное вознаграждение – и нашли их скудными.

Скрибониан бежал на крошечный адриатический островок Исса (современный Вис в Хорватии), где либо пал от собственного меча, либо был убит[72]. Легионы, отвернувшиеся от своего командира, были вознаграждены за свою (хотя и несколько запоздалую) верность императору обнадеживающим званием «Клавдиев, Благочестивый и Преданный». Нескольких выдающихся сенаторов и всадников признали сторонниками восстания и казнили в Риме – здесь последствия восстания оказались особенно неприглядными, и предполагаемая роль в них Мессалины будет подробнее рассмотрена в следующей главе. Хотя непосредственная опасность была устранена в течение недели, действия Скрибониана обнажили слабые места власти Клавдия: он пользовался поддержкой легионеров, но не мог рассчитывать на уважение их командующих. Это открытие могло сыграть роль в решении, принятом Клавдием в конце года: он задумал вторгнуться в загадочные земли к северу от Галлии, которые римляне называли Британией.

Для расширения империи Британия не представляла особой ценности, но с точки зрения пропаганды она не имела себе равных. Первым обратил взор через Ла-Манш в сторону Британии Юлий Цезарь. Он высадился там, покорил нескольких вождей и сделал заметки о местных культурах друидов – но так и не завоевал ее. Клавдий надеялся, что осуществление этой амбициозной цели поставит его в один ряд с великим и почитаемым полководцем.

В 43 г. н. э. Рим был империей морей, Средиземного и Черного, окруженных хорошо изученными землями, но римляне знали, что воды между Галлией и Британией являются частью чего-то иного – океана. Они не знали, как далеко простираются эти воды, является ли видимая им земля островом или континентом. Где-то за Британией, как считалось, лежало место под названием «Туле» – самая северная земля в мире, но достичь ее было практически невозможно: говорили, что по приближении к ней море становится густым и в нем невозможно грести. Все эти неизвестности только добавляли красоты проекту. Римлянам давно не доводилось чувствовать себя первооткрывателями. Британия, с ее «дикостью», странными жрецами и неизвестными опасностями, идеально подходила для того, чтобы возродить в римлянах былой дух первопроходцев.

Имперский предлог для вторжения, как всегда, заключался в том, что произошло мелкое нападение на какого-то зависимого короля, которого Рим поклялся (совершенно бескорыстно) защищать{314}. Приготовления велись всю зиму и весну 42/43 г. н. э., около 40 000 войск выдвинулось из провинций и собралось на северном побережье Галлии. Первая поездка через море была совершена без участия Клавдия, вероятно оставшегося в Риме с Мессалиной. Только после того, как надежная переправа и высадка были налажены, Клавдий отправился на корабле из Остии в Массилию (ныне Марсель), а затем посуху и по реке в Бононию (Булонь) и где-то в июле 43 г. н. э. переправился с подкреплением через Ла-Манш.

Император прибыл – как и планировалось – с небольшим опозданием. Его генералы уже пробились от южного побережья к Темзе, сломали сопротивление бриттов и покорили катувеллаунов – могущественное племя, которое хозяйничало в этом регионе. Поездка Клавдия на Темзу стала путешествием по завоеванной территории. Когда он достиг берегов реки, он принял на себя командование войсками и подготовил их к взятию Камулодуна (Колчестера) – цитадели катувеллаунов. Дион, опираясь на официальные сводки с фронтов, описывает битву против многочисленной варварской рати, однако неясно, насколько активным было сопротивление к тому времени, когда Клавдий приблизился к Камулодуну.

Клавдий использовал свой триумфальный въезд в город как возможность продемонстрировать римскую военную мощь. Британских вождей вызвали смотреть на пленных и наблюдать парады плотно сомкнутых рядов солдат, незнакомых чужестранцев в незнакомых доспехах, во главе с группой африканских боевых слонов. Можно лишь представить себе кошмары, связанные с перевозкой этих слонов через Ла-Манш, – Клавдию явно хотелось произвести впечатление. У него получилось: чуть более чем за две недели своего пребывания на британской земле Клавдий покорил – силой или «уговорами» – одиннадцать королей и королев. Затем он поручил завершить операцию по наведению порядка своим военачальникам и вернулся на континент в поисках нормальной ванны и настоящего лета.

Передвижения Мессалины в этот период проследить трудно. Нельзя исключить, что она сопровождала Клавдия как минимум в некоторых из его путешествий на край империи. Женщины императорской семьи нередко сопровождали своих мужей в дипломатических или военных мероприятиях: самому Клавдию приходилось сталкиваться с непрерывными шуточками на тему своего галльского происхождения, так как его мать дала ему жизнь в зимнем лагере его отца в Лугдунуме. Путешествия этих представительниц императорской семьи обычно прослеживаются по восторженным надписям, оставленным в провинциальных городах, через которые они проезжали, – в случае Мессалины все подобные свидетельства были разрушены в ходе damnatio memoriae после ее смерти.

Более вероятным, однако, кажется, что Мессалина оставалась в Риме, во всяком случае, до тех пор, пока Клавдий не убедился в своей победе. Путешествие на север не было дипломатическим туром, где присутствие императрицы могло быть полезно в качестве орудия «мягкой силы»; это была миссия, направленная на демонстрацию образа военной мужественности. Мессалина, которая, судя по всему, была не из тех, кто находит удовольствие в лишениях, вряд ли чувствовала, что что-то упускает. Дальние путешествия были тяжелы, а Британия впоследствии будет признана одной из самых захолустных провинций империи. В правление Адриана, через столетие согласованных усилий по «цивилизации», поэт Флор все еще писал: «Цезарем быть не желаю, / По британцам всяким шляться, (по германцам) укрываться, / От снегов страдая скифских»{315}.

Оставаться в столице для Мессалины, вероятно, было безопаснее и политически. Клавдий шел на серьезный риск, покидая столицу так скоро после восстания Скрибониана – и он понимал это. Как обнаружили, к своему прискорбию, некоторые республиканские династы, тот, кто владел Римом, почти неизменно владел и империей; если бы беспорядки начались в отсутствие Клавдия, пока он был на фронте, это могло стать сокрушительным ударом по его власти. Список помощников, сопровождавших его в британской кампании, включал самых прославленных сенаторов в римском государстве: Клавдий явно хотел удалить их из Рима на время своего отсутствия. Возможно, он думал и о том, что в случае вторжения и военных почестей, которые оно сулило, потенциальные соперники станут его должниками. В этом контексте то, что Мессалина осталась в Риме, воспринимается и как ответственность, и как передышка.

С самого рождения Британника Клавдий старался никого не выделять в качестве второго лица во власти. Для государства, бывшего по сути монархией, императорский Рим, как ни странно, не был обществом, приверженным идее биологического наследования. В выборе наследников свою роль наряду с кровным родством играли усыновление, наречение, завещания и патронаж, и заместитель, наделенный слишком большой властью, мог легко возомнить, что он вправе бросить вызов наследным правам Британника. И все же кто-то должен был держать оборону, пока Клавдий отсутствовал. Двумя самыми очевидными кандидатурами были настоящий и будущий зятья Клавдия – Помпей Магн, недавно женившийся на Клавдии Антонии (дочери Клавдия от Элии Петины), и Луций Силан, пока еще помолвленный с малолетней дочерью Мессалины Октавией. Сверхбдительный, как всегда, Клавдий постарался держать их при себе во время похода. Когда их наконец отпустили назад в Рим, они первыми возвестили о победе Клавдия, так что их прибытие в город служило только прославлению имени императора{316}.

Вместо них, утверждает Дион, Клавдий вверил «управление делами внутри страны» близкому союзнику Мессалины Вителлию, коллеге императора по консульству 43 г. н. э.{317} В то время как Вителлий контролировал сенат и лагерь преторианцев, управление императорским двором вполне можно было предоставить Мессалине. Она была популярна в обществе; она разбиралась во всех механизмах дворцовой политики, и ее интересы, по крайней мере на тот момент, идеально совпадали с интересами Клавдия.

Даже если она могла радоваться отсутствию Клавдия, весть об успехе ее мужа, прибывшая в Рим с Помпеем Магном и Луцием Силаном, должна была принести Мессалине облегчение. Хотя она и знала, что муж не столкнется с активными боевыми действиями, уже само путешествие подразумевало реальные опасности. Несколько членов императорской семьи погибло от ран, полученных во время верховой езды или военных учений, а здесь еще предстоял морской переход через плохо изученные океанские воды и незнакомые гавани; Клавдий вполне мог погибнуть в возрасте 53 лет в каком-нибудь бесславном инциденте в своей первой в жизни военной кампании. Окажись он столь беспечным, ситуация для Мессалины была бы крайне опасной. Линия престолонаследия была открыта: ее сын был слишком мал, чтобы унаследовать титул, и тем не менее его существование представляло угрозу для любого, кто сумел бы в это время захватить власть. Тон письма Скрибониана, к тому же, ясно давал понять хрупкость положения Клавдия; военное поражение или даже разрядка напряженности, какую наблюдал Калигула в Германии, вполне могли заставить другого претендента попытать счастья.

Объявление о победе в Британии во многом сняло этот груз непосредственных забот с режима. Мессалина могла ощутить себя в достаточной безопасности, чтобы выехать из города на север и встретиться с мужем где-то на его пути назад в Италию. Вновь проникшись уверенностью, императорская партия не спешила, и на каждой остановке устраивались празднества. В Лугдунуме, городе, где родился Клавдий, император и его свита, скорее всего, присутствовали на освящении статуй Юпитера и Виктории (Победы) в честь успеха и безопасности Клавдия; из устья реки По они отплыли в Адриатическое море на корабле, или, как впоследствии напишет Плиний Старший, «скорее дворце, чем корабле»{318}. Эти торжества и увеселения не могли сравниться, однако, с празднеством, уготованном им в Риме.

Встретила ли она Клавдия на пути с севера или у ворот города, когда он официально вернулся в Рим – после как минимум шести месяцев отсутствия, из которых в Британии он провел не более шестнадцати дней, – Мессалина, несомненно, была рядом с ним. При известии об успехе британского похода сенат проголосовал за ряд льстивых почестей для Клавдия{319}. Ему пожаловали почетное имя Британник – имя, которое будет применяться в основном к сыну Мессалины, – а в Риме и месте его высадки в Галлии было решено воздвигнуть триумфальные арки. Когда в 51 г. н. э. арки были наконец достроены, их украсили статуями новой жены императора, Агриппины, однако изначально предполагалось, что свое изображение на них увидит Мессалина.

Сенат проголосовал за почести и для Мессалины, и на сей раз они не были отвергнуты. Ей пожаловали две прежние привилегии Ливии – право занимать на зрелищах почетное место в переднем ряду рядом с весталками и право ездить по городу (где обычно днем было принято передвигаться пешком) в особой закрытой повозке, именуемой «карпентум» (carpentum){320}. Может быть, Мессалина еще не могла претендовать на титул Августы, но эти почести ознаменовали перемену в ее положении; обе предназначались для того, чтобы сделать ее более видимой, более заметной в глазах публики, и Клавдий, позволив ей принять их, дал сигнал о смене политики. Теперь, когда его режим укрепился, он, похоже, наконец начинал признавать власть и важность положения Мессалины.

Наконец, сенат проголосовал за право Клавдия на триумф{321}. Триумф, древняя форма празднования победы, восходившая, по убеждению римлян, к триумфу самого царя Ромула, был одной из самых знаменитых и значимых традиций Рима. По мере того как республика старела, богатела и ожесточалась, церемония становилась все более помпезным утверждением преимущественно (par excellence) личного статуса победившего военачальника{322}. Это был процесс развития (или вырождения), которому Август фактически положил конец, отпраздновав великолепный тройной триумф в 29 г. до н. э. С тех пор (за единственным исключением) право на триумф сохранялось только для императора и его наследников – и даже эти церемонии происходили редко[73].

Триумф Клавдия в 44 г. н. э. был первым за двадцать семь лет{323}. Многие представители (преимущественно молодого) городского населения даже не помнили последнего подобного празднества, отмеченного родным братом Клавдия Германиком в 17 г. н. э., и волнение в городе в ожидании возвращения Клавдия, должно быть, было ощутимым. Мессалина могла участвовать в подготовке: требовалось расчистить улицы, выбрать жертвенных животных, приготовить пиры, расшить одеяния, изготовить и развесить украшения. Сатирик Персий описывал роль, которую играла Цезония в подготовке так и не состоявшегося триумфа Калигулы:

Можно себе представить, что Мессалина выполняла аналогичную роль, пока ее муж оставался в Галлии и на Рейне в конце 43 г.

Рано утром в день триумфа многочисленная толпа собралась на Марсовом поле, древнем военном плацу, находившемся сразу за пределами священной границы города, называвшейся «померий». Здесь присутствовали Клавдий со своими военачальниками и солдатами, а также Мессалина с Британником и Октавией. На телегах, на платформах и в цепях везли и вели пленников и военные трофеи. Британия не была щедра к своим завоевателям в этом отношении – она не могла предложить монументального искусства Греции или Египта, а золота и драгоценностей в ней было меньше, чем можно было награбить в восточных царствах, – однако ее светловолосые пленные ценились высоко, и кто-то, возможно сама Мессалина, распорядился изготовить изображения мест с самыми подходящими странными названиями. Это могли быть картины, скульптуры или костюмированные персонификации. Там могли присутствовать и изображения Океана – этого великого и непостижимого божества, над которым Клавдий тоже в некоторых отношениях мог торжествовать победу.

Первая церемониальная роль дня выпала Мессалине. Когда Ливия была молода и от нее тогда еще ожидали рождения детей от Августа, рассказывали, что орел уронил ей в подол лавровую ветвь. Императрица посадила эту ветвь в саду на своей загородной вилле, и говорят, что из нее выросла целая роща, священная для императорской семьи и неприкосновенная для всех, кроме ее членов{325}. По-видимому, на старших женщин из императорской семьи – в данному случае на Мессалину – возлагалась обязанность срезать ветви в этой лавровой роще для украшения колесницы триумфатора, имевшей форму полумесяца{326}. По окончании триумфа часть этих гирлянд относили обратно в рощу и высаживали заново – весь цикл практично объединял традицию триумфа и растущую славу имперского проекта с плодовитостью семьи Юлиев-Клавдиев.

Когда Мессалина закончила украшать колесницу и в нее запрягли четверку лошадей, триумфальная процессия начала свой путь через померий к храму Юпитера Наилучшего Величайшего на Капитолии. Впереди ехал Клавдий на колеснице, в лавровом венке и традиционной toga piсta триумфатора, обильно расшитой изображениями пальмовых ветвей, символизирующих победу. Вместе с императором на триумфальной колеснице, возможно, ехали его дети – четырех-пятилетняя Октавия и двух-трехлетний Британник.

Прямо позади Клавдия, на почетном месте, обычно предназначенном для наследника триумфатора, ехала Мессалина. Включение жены в триумфальную процессию было совершенно беспрецедентно для Рима. В старом республиканском ритуале женщин полностью отстраняли от участия, и даже при империи роль императорских жен до сих пор сводилась к украшению колесниц их супругов и организации праздничного угощения для женщин и детей.

И вот Мессалина, заняв почетное место впереди военачальников, сенаторов и знатных иностранцев, следовала сразу за мужем и детьми мимо ликующих толп по улицам города и вверх по склонам Капитолия. Только что она получила право пользоваться carpentum, и теперь ехала в крытой, украшенной художественной резьбой и специально декорированной по этому случаю повозке. Как и колесница ее мужа, это было церемониальное транспортное средство, пожалованное ей по случаю победы после процедуры сенаторского голосования: повозка carpentum была в некотором смысле собственной триумфальной колесницей (currus triumphalis) Мессалины, а триумф Клавдия – в некотором смысле ее собственным триумфом.

Теперь Мессалина приближалась к вершине своей публичной славы. По всей империи были отчеканены новые монеты; одна, из Анатолии, демонстрирует бюст Мессалины с одной стороны, ее детей и падчерицу с другой[75]. Возможно, периодом вскоре после триумфа ее мужа следует датировать портреты, изображающие Мессалину в полубожественном обличье: в лавровом венке (который носили также генералы-триумфаторы) и короне с башенками, ассоциировавшейся с богинями Кибелой или Фортуной-Тюхе. Эти изображения не следовало воспринимать буквально – Мессалине не поклонялись как живой богине, – но они отчаянно льстили[76]. На публике популярность императрицы выглядела растущей и гарантированной – более того, казалось, что ей все досталось легко. За дверями Палатинского дворца, однако, реальность была и будет гораздо сложнее.