Метель

Бесс

Я же знаю, что они считают меня чокнутой, даже Бенедикт. Иногда я слышу, как они смеются, когда я выхожу из комнаты или иду наверх спать. Я слышу, что говорит обо мне Коул и как Бенедикт молчит и ничего не отвечает; я изо всех сил цепляюсь за перила лестницы, чтобы не упасть, я сжимаю их так, что белеют костяшки пальцев. Я знаю, что кажусь им сумасшедшей, но я не всегда была такой. В детстве я была только чуть-чуть странной, и папа говорил, что это моя изюминка. Он говорил, что для жизни это плюс и что люди меня всегда будут помнить и замечать. Но когда не стало Кассандры, я не сумела правильно отреагировать. Я не знала, что положено делать в таком случае. Думаю, никто не знает, как себя вести. Нет учебника, где написано, что надо говорить, с каким лицом ходить, как соответствовать ожиданиям людей. Я видела, что они смотрят на меня как-то странно, потому что даже в день похорон я выглядела как всегда. На мне была любимая желтая футболка с головой Джима Моррисона в светлом парике, ей эта футболка нравилась больше всего, а я не давала ее надевать. Я бы отдала что угодно, лишь бы она снова смогла попросить у меня эту футболку, я бы отдала ей ее насовсем, и эту футболку, и вообще все, что она ни пожелает. Вот почему я в тот день надела ее, а не черную одежду, которая не имела никакого отношения ни к Кассандре, ни к ее памяти. Никто этого не понял. Никто не понял, что у меня в душе пробита дыра, что из нее выходит воздух. Я не знала, что делать с этой дырой, поэтому вела себя так, будто ничего страшного не произошло. Только дурак мог не увидеть правды, но они повелись. Взрослые иногда так слепы. Вряд ли я и вправду спятила, по крайней мере не сильнее, чем здешние мужики, которые по собственной воле живут в аду и даже считают его классным местом для жизни. Придурок Коул, который считает себя хитрее обезьяны, а сам сидит сиднем в этой дыре, простор тут огромный, а все равно дыра. Он явно не прижился в городе, хотя там тоже надо уметь постоять за себя, только иначе. Или Клиффорд, который не говорит ни слова, но смотрит на меня таким взглядом, который я хорошо знаю, смотрит так, что кровь стынет в жилах, смотрит так, словно от жизни в лесу он и сам сделался зверем. И Фриман — я даже имени его не знаю, — который приехал сюда жить на пенсии, хотя на вид он крепче и разумней всех прочих. Как тут разобраться. Наверно, они любят природу, любят волю и простор, как будто воля и простор — это какое-то заклинание, которое все меняет, как по волшебству. Простора в мире сколько угодно, и не обязательно при этом подыхать со скуки. Мне всегда нравилась толпа. Я никогда не чувствовала себя потерянной среди людей, я была как рыба в косяке рыб. Люди шли мимо, а я гадала, нет ли среди них, вот прямо тут, сейчас, того, кто убил ее, в той самой каскетке «Лейкерс», надвинутой на глаза, и одновременно присматривалась к идущим человеческим фигурам, выискивая ту, к которой его потянет, — маленькую, легкую и хрупкую, которую легко схватить и легко сломать.