Пока мальчик спал, я поглядывал в окно и вдруг увидел их: они шли вдвоем к дому. Совсем как мы с Мартой, когда все у нас начиналось, только вот куртка у Бенедикта была в крови и выглядели они оба совершенно измученными. Я вышел на порог, сердце сжималось при мысли о том, что я им готовлю. Они увидели меня и улыбнулись, словно я их добрый знакомый или родственник… бывают же такие нескладные семьи, где все наперекосяк и вроде бы ничего хорошего из этого хаоса не сложится. Они поднялись по ступенькам на крыльцо, и Бенедикт взял меня за руку. Не так, как здоровается сильный, молодой мужчина, он сжал мою руку со скорбью и болью. Он сказал, что Коул и Клиффорд мертвы и малыш, вероятно, тоже погиб. Я ответил, что те двое были подонки и я о них скорбеть не стану, а малыша и вовсе оплакивать нечего, потому что он спит в гостиной. Бенедикт ринулся в дом, поднял малыша на руки и прижал к себе так крепко, словно хотел засунуть под кожу, прямо-таки склеился с ним. Бесс плакала, гладила мальчика по голове и все шептала как заклинание: «Прости меня, прости». Не могу сказать, что я все про них понял прямо вмиг, но кое-что бросалось в глаза. Любовь не нуждается в комментариях. И неважно, что Бенедикт ему не отец, он любит его, и это все, что нужно ребенку, чтобы расти и взрослеть, по крайней мере какое-то время. Позже вечером они рассказали мне все, что произошло, не упуская ни одной детали. Я решил оставить их одних и ушел незамеченным: они занимались малышом, у того стала подниматься температура. Нужно было решить, что делать дальше, но решение далось мне не так тяжело, как я думал. Утром, едва рассвело, я направился к дому Томаса, чтобы найти одну вещь и навести порядок. Достаточно я видел мест преступлений, чтобы знать, что и как надо устранить. С телом Клиффорда пришлось повозиться, потому что этот боров весил немало и окоченевший труп транспортировать трудно. Мне удалось перевалить его на одеяло, расстеленное на полу, и потом оттащить к двери. Я подогнал снегоход с прицепом, сдал назад так, чтобы он оказался вровень со ступеньками, и спихнул туда труп. Вот уж точно ирония судьбы: машина, которую он сплавил мне, чтобы поиздеваться над старым негром, теперь повезет его останки. Я вернулся в дом и начисто отмыл пол. Поставил на место кресло-качалку, положил подушку назад на сиденье, поставил на место все, что было сдвинуто, забрал одежду Бесс, долото и блокнот в кожаном переплете, с которого все началось. В комнате Томаса я наконец нашел то, что надеялся найти. Положил это во внутренний карман куртки, чтобы не потерять такую мелочь. Уходя, оставил дверь дома приоткрытой. Сырость, какие-нибудь зверьки, которые обязательно залезут внутрь, — глядишь, последние следы крови исчезнут. Я направил снегоход к тому месту, где, по рассказу Бенедикта, он избавился от тела Коула. Клиффорд отправился следом. Так и надо, пусть гниют рядом, в одном месте. На снегу еще виднелась кровь, и я, как мог, забросал ее лопатой. Здесь тоже дальнейшее возьмут на себя животные. Не знаю, все ли я хорошо убрал, но пока кто-то вздумает искать их трупы, природа скроет наши следы. Дальше я вернулся к ним узнать, как там мальчик; хуже ему не стало, и я ушел домой. Хорошенько отмыл прицеп, сжег одеяло, налил себе виски, в последний раз оглядел дом, который давал мне приют, и принялся за письмо. Я чувствовал себя странно спокойным для человека, который так грубо нарушил закон. В итоге ничего не произошло, я не провалился сквозь землю, и никакой другой карой Господь меня не поразил. Он все видел, я в этом уверен, но ничего не сказал, как будто давно уже предвидя такой ход событий и уготовя мне в нем свое место — по мере моих сил и слабостей. Я написал Марте, что возвращаюсь домой, потому что она имела право знать правду, какой бы болезненной она ни была, и приготовил новый конверт для миссис Берджер. Не думаю, что она обрадуется его содержимому. В два отдельных запечатанных пакетика я положил волосы маленького Томаса и молочный зубик его отца. А деревянная шкатулка теперь стоит в комнате Бенедикта, и ни одно живое существо не скажет, что ее там не было изначально.