Миф о притеснениях учёных в СССР Сталиным

ГЛАВА 8. ПРИЧИНЫ АДМИНИСТРАТИВНЫХ ГОНЕНИЙ НА УЧЕНЫХ.

Конечно, проще всего сказать, что гонений не было, а, наоборот Лысенко, будучи формально прав, боролся с засильем морганистов, вейсманистов, формальных генетиков, мешавших развитию передовой мичуринской биологии в СССР, как это делают некоторые ретивые защитники Лысенко. Особенно те, кто не разбирается в генетике, те, кто ни разу не прочитал современный учебник по генетике, однако хорошо изучившие стенограмму августовский сессии 1948 года. Желающих ознакомиться с этой версией отсылаю к газете Дуэль, где в изложении Мухина она представлена наиболее четко и с использованием особо красочных эпитетов по отношению к советским ученым.

Но если поговорить с профессионалами, то большинство, даже те, кто поддерживал Лысенко, как например, А. Н. Студитский, признают, что административные гонения были. Да и быстрая потеря позиций в мире некогда лидировавшей советской генетики после смерти Сталина говорит сама за себя.

Итак, административные гонения на ученых в СССР — факт. Так, что же является причиной гонений на ученых? Объяснение административных репрессий ученых рождает много вопросов вызывает.

Некоторые скажут, что была обычная борьба за власть. И дубина марксизма была лишь инструментом этой борьбы. Но власть есть в обществе всегда, но не всегда есть гонения на науку. Другие, либералы с демократами, утверждают, что это в этих гонениях суть советской власти. Но так ли это? Гонения на науку с запретами научных книг были и в Германии при Гитлере, в религиозной Средневековой Европе. Вместе с тем при самых авторитарных консервативных режимах гонений на науки почти не было.

Однако, когда марксизм в СССР потерял свою былую власть, эти гонения в СССР практически исчезли, при Брежневе остались лишь ритуалы в области идеологии. Более того, вполне социалистический Союз Коммунистов Югославии, который практически удалил из своей программы марксизм, таких вещей не допускал, а в социалистических ГДР и Чехословакии даже после практического запрета генетики в СССР, генетика продолжала развиваться и там не отмечено подобного рода разгромов. Не было гонений на конкретные науки в Китае. Следовательно, эти гонения не есть свойство советской власти и социализма.

В связи с этим, как мне кажется, можно отбросить как не прошедшую проверки гипотезу, что именно большевизм есть источник этих гонений. Следующим, предположением может быть гипотеза,что солидаризм и традиционализм есть источник гонений на науку. Однако проверка данной гипотезы на других традиционалистских и солидаристских обществах, в частности в Китае и Индии, показывает, что скорее всего источник не связан с традиционализмом или солидаризмом.

Что же роднит все те режимы, которые допускали гонения на конкретные науки? Анализ фактов показывает, что это прежде всего монополия на истину. Церковь, фашизм, догматический марксизм, все пытались добиться такого положения, что только их носители имели бы право определять, что есть истина. Марксизм вроде бы пытается позиционировать себя как науку, но как мы показали ранее[479], догматический марксизм имеет все признаки, сближающие его с религией.

Можно ли утверждать, что монополизация истины есть родовое пятно марксизма? Нет, это было бы сверхобобщением, да и опыт ряда социалистических стран не отвергает это утверждение. Однако предпосылки для таких эксцессов марксизм имеет. И основной из них является диалектика, которая, как я пытался показать ранее, имеет специальный механизм ухода от критики в виде утверждения, что в любом объекте заключены противоречия и их решение есть отрицание отрицания.

Гонения — это именно перенос марксизма в биологию. Это и отсутствие механизмов наследственности, чтоб все определялось бытием: "Какова жизнедеятельность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает, следовательно, с их производством — совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят. Что представляют собой индивиды — это зависит, следовательно, от материальных условий их производства". И детерминистическая, нетерпимость к "случайностям": "Возьмем ручную машину и получим феодализм с господином и крепостным, а возьмем паровую — получим капиталиста и наемного рабочего".

Марксизм, как впрочем и любая другая философия, — гибкая штука. Любое сказанное тобой слово может быть путем диалектической казуистики направлено против тебя же. Если на сторону Лысенко встал поднаторевший в словоблудии философ, обратись к другому философу, который поднаторел в словоблудии еще поболе. И посмотрим, кто на кого и что сумеет нагромоздить. Дискуссия могла затягиваться на годы — пока практика не выявила бы очевидного победителя и аутсайдера. Но не было этой марксистской дискуссии. В государстве не было организационных условий для этой дискуссии. Одна научная школа в условиях неустойчивости высшей государственной и партийной власти, связанной с так называемым коллективным руководством, воспользовалась этой неустойчивостью и уничтожила другую. И марксистское словесное облачение приговора не означало ровным счетом ничего. Это была всего лишь нормативная форма написания приговора. Если бы оппоненты Лысенко победили за счет более удачных шагов, они были бы обязаны написать приговор школе Лысенко в ничуть не менее марксистской форме.

В 1948 году не только действующую парадигму убрали из учебников, но и носителей ее тоже убрали из процесса преподавания. Учебники биологии переписали и другую теорию просто раздавили. Это было игнорирование формальностей науки, на котором уже произрастал идиотизм идеологических органов. Если бы была просто сессия и в учебники добавили, что в результате сессии было установлено, что генетика имеет дефекты, то все было бы нормально. Но в дело пошла административная травля. Вот где суть.

Мне на это возражают, что на самом же деле, критика Лысенко не затрагивала основ общебиологической парадигмы, это был спор о минипарадигме западной генетики и её месте в рамках общебиологической парадигмы. По сути передача информации с мелкими мутациями есть суть жизни. Можно было бы принять эту критику и развивать мини-парадигму дальше, но с поправками на декларируемую степень универсальности. Ну и в рамках выделенного бюджета, разумеется.

На самом деле это не так. Приведу пример с врачами. Если вы смотрели исторические фильмы или читали книги, то помните, что большая часть врачей до XIX века использовали кровопускание для лечения даже царей. Несмотря на их лечение больные выживали. Сейчас доказана вредоносность кровопускания. Значит ли это, что в то время надо было всех врачей посадить и учебники переписать. Нет. Именно врачи потом нашли способы правильного лечения. Ветеринары и химики к этому были бы не способны. Именно поэтому тот подход, который возобладал из-за активности Лысенко и ошибки Сталина (см. ниже) нанес определенный урон советской генетике. С монополизмом в науке надо было бороться, но иначе. А это важный урок.

Особенно опасными для науки были неформальные установки, когда ученым вменялось следить за чистотой и соответствием их учения догмам марксизма. Администрирование в науке и запрет критики немедленно привело к расцвету лженауки. Так, возникла новая "гениальная социалистическая идея" — О. Б. Лепешинская заявила, что клетка возникает не путем митотического деления, а непосредственно из "живого вещества" — например из протухшего яичного желтка. Клеточный принцип Вирхова был объявлен "выдумкой буржуазного идеалиста". К сожалению, Лысенко поддержал Лепешинскую. Нашлось много сторонников Лепешинской из представителей даже академической науки: академик Опарин, профессор Макаров и др. Другая "теория", поддержанная Лысенко, была предложена Г. И. Бошьяном, полагавшим, что вирусы могут трансформироваться в бактерии и обратно.

В СССР между двумя школами генетики — западной, «классической» или морганизмом и отечественной, «мичуринской» — происходила борьба, что является нормальным в науке. Ненормальным являются демагогические приёмы, которые позволяла и позволяет себе «классическая генетика». Вывод же таков. С монополизмом в науке надо было бороться иначе. Лысенко и Сталин должны был следовать формальным научным процедурам. И это важный урок для последователей Сталина.

Широко бытующий миф о проведении гонений исключительно по указке "сверху" также должен быть отброшен. Указания и одобрение центрального аппарата часто следовали, а не предшествовали инициативе "снизу". Это наглядно демонстрируется процессом подготовки "Павловской сессии". Кроме того, столь масштабные репрессии, как и любые другие социально-значимые мероприятия, всегда опираются (а часто и вдохновляются) на интересы определенной достаточно широкой группы лиц. При этом каждый участник (субъект) репрессивных действий, как правило, преследует собственную, часто сугубо корыстную цель -должность, звание, премия и пр.[480].

Ведь не НКВД же заставляло писать доносы именно на Королева С. П. его бывших начальников и приятеля, В. П. Глушко. «Опричники» из НКВД ни черта не разбирались, в том, чем занимались ученые. Но раз власть требует «практической отдачи» и спрашивает «строго» с бездельников, то наша интеллигенция всегда готова ткнуть пальцем в самого «большого бездельника и вредителя» в своей среде. Чтоб самой остаться у кормушки.

Дискуссии-то по сути дела не было. Было примитивное использование собственного высокого кресла руководителя ВАСХНИЛ, была идеологическая трескотня в "Правде" (вот уж место для научной дискуссии! — даже если эта дискуссия по философским проблемам биологии). Было отсутствие у оппонентов возможности опубликовать собственные возражения Лысенко, которые в случае свободного развития дискуссии — стали бы и обвинением этому же Лысенко. Была интрига в высшем партийном и государственном руководстве, в которой противники Лысенко не предприняли сколько-нибудь серьезных кулуарных контрдействий. Либо это их вина, типа научный снобизм не позволил им идти на поклон ну хотя бы к тому же Берия, который был человеком дела. Либо это несчастное стечение обстоятельств, когда сколько-нибудь высокопоставленные люди отходят в сторону, а под удар попадают другие, реально не имеющие шансов на успех, ввиду собственной малозаметности[481].

Суть сессии ВАСХНИЛ была в том, что предстояло кого-то выбросить из науки. Либо одну школу, либо другую. И другая очень хорошо подготовилась к сражению не на жизнь, а насмерть. А школа генетиков не прочувствовала остроты положения и у нее не оказалось гениального организатора борьбы[482].

В ВАСХНИЛ большинство академиков были не на стороне Лысенко. Их что, всех разгромили? Ничего подобного. Они не поднялись на борьбу за свою идею. Лысенко мог быть обвинен во всем, в чем угодно. И во вредительстве, что, конечно, было бы подлостью), и в диктаторских замашках, в нарушении партийной и научной демократии, выразившихся во внепроцедурном, в обход выборов назначении им руководства ВАСХНИЛ. Но академики — ушли от борьбы[483].

Существует мнение, что суть была только в том, что в науке, которая в области сельского хозяйства прокладывала маршрут развития, выросли две влиятельные школы, противоречия между которыми дошли до крайней точки. Ни одна из школ не могла уйти от столкновения. Смирись генетики, на них за это через год— два обрушились бы репрессии за ошибки Лысенко — как вы могли пособничать откровенному вредителю? — Ведь проекты Лысенко с очевидностью уже проваливались. А сам Лысенко мог оправдаться в одном и только в одном случае, — если бы оппонирующая школа была раздавлена.

Комплекс врага мог складываться из цепочки: научная концепция -философская подоплека — идеологический смысл — прямая политическая направленность. Одни комплексы оценивались как вредные, другие несли знак непогрешимости и благонадежности. На сессии ВАСХНИЛ этот знак был придан «мичуринской биологии», в дискуссии по языкознанию -«сталинскому учению о языке», на сессии двух академий — учению Павлова о высшей нервной деятельности. В биологии им противостояли разгромленные лысенковцами «классические» генетики, в языкознании -сторонники учения Н. Я. Марра, в физиологии — группа исследователей, объявленных противниками учения об условных рефлексах либо отступниками от него. «Мышление комплексами» сопрягалось с образом врага. Притом «врага внутреннего», служащего — вольно или невольно -пособником «врага внешнего»[484].

Чтобы понять, обстановку вокруг сессии, я повторюсь и сделаю короткий экскурс в обстановку 1948 года. В 1948 году остро стоял вопрос о преданности интеллигенции сталинскому руководству страны. Это и было тем ЕДИНСТВЕННО существенным, на чем сыграл Лысенко. Сессия ВАСХНИЛ закончилась 7 августа, а 3 сентября в Москве тысячи евреев восторженно встречали Голду Меир. Вы представляете, что уже летом 1948 года стало в результате очевидным? — Что в СССР практически нет интеллигенции, которой можно доверять. Власть же без идеологической опоры на интеллигенцию в качестве рупора, учительства, науки, культуры, без инженеров человеческих сердец — ничто. А надо еще добавить, что огромное количество коммунистов СРЕДНЕГО ЗВЕНА, не слишком приветствовали партноменклатуру, умения которой очень ярко высветила война. И добавить, что США и Англия вели с СССР холодную войну, а у СССР еще не было атомной бомбы…, да и нефть в стране постепенно заканчивалась, а запасы нефти на Волге еще только только разведывались.

В то время бороться с Лысенко можно было, наверное, единственным образом — выставив его предателем и вредителем. Другие аргументы -были бессильны. Вопрос стоял о ПОЛИТИЧЕСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ.

Условия собрания — не самое лучшее место для научно аргументированных дискуссий. Собрание — тот же митинг. И на этом митинге рациональная аргументация — не аргументация вообще. На митинге спорить даже с откровенной ложью очень трудно… На собрании надо быть бойцом. К собранию (сессии) необходимо тщательнейшим образом готовиться организационно. Заранее мобилизовывать активное участие союзников, нейтрализовать неустойчивых. И атаковать! Наступать — и только наступать. Бить наотмашь. Это далеко не всем дано. На собрании наиболее действенны обвинения во вредительстве[485].

Как отмечает Журавский, "наиболее непримиримые критики Лысенко арестованы не были. Из того факта, что наиболее непримиримые противники Лысенко, так и не были арестованы, напрашивается еще один, четвертый, вывод: при прочих равных условиях органы с меньшим подозрением относились к честным и открытым оппонентам, чем к тем, кто вилял, шел на компромисс или просто уклонялся от объяснения своей позиции. Это явление можно обозначить как "эффект Прянишникова" в память и честь благороднейшего человека советской науки. Это был не назначенный, а избранный директор Тимирязевской (Петровской) академии, подавший в отставку после прихода к власти большевиков. Позднее он помирился с Советской властью и стал ее ведущим авторитетом в области агрохимии. В 1930 г. он дважды выступал с шокирующими, скандальными заявлениями. Однажды в присутствии Сталина он отказался признать, что наука была виновата в низкой продуктивности новой колхозной системы. "Это вследствие организационных мер, — сказал он, — хозяйства столь далеки от того, чтобы применять научные рекомендации"[486]. В 1937 г. его назначили председательствующим на собрании, на котором предполагалось осудить недавно арестованных ученых-почвоведов. Однако он не допустил никаких выступлений в этом роде, исключив из повестки дня эту тему. Он останавливал любого оратора, который отклонялся от научных и технических тем словами: "Вы не прокурор и не представитель НКВД". "Правда" объявила его покрывателем "врагов народа", однако его не арестовали[487]. И именно Прянишников после ареста его ученика Вавилова в 1940 г. направил Берии обширное письмо, которое, как полагают, и спасло Вавилова от расстрела"[488].

Почему возникла пещерная, я бы даже сказал зоологическая ненависть ученых-генетиков к Лысенко? Почему биологи почти, что ненавидят Лысенко? За то, что он верил в возможность изменения пшеницы в рожь? Но это результат загрязнения зерна, которое используется в опытах. Такие случаи очень многочисленны в химии, когда малейшие примеси к химически очищенному веществу вели к неверным результатам. И никто никого там не обвиняет в шарлатанстве. Скорее всего причина в клановости науки.

Можно выделить несколько причин.

1. Первая причина — зависть. Мол как же так, дилетант и недоучка и вдруг получил такие прекрасные практические результаты. Среди научных кланов зависть — один из основных мотивов поведения.

2. Кроме того, неосознанное отторжение чужака, который самоучка, а не отпочковался от известного ученого. В этом кстати сила и трагедия Лысенко. Лысенко не учился у академиков и в этом его беда, он не умел следовать научной этике и формалистике, когда требуется сделать множество контролей. Точно также кстати, как и Мичурин, который иногда вдруг ни с того ни с сего мог начать подкармливать прививку чаем… Но это не помешало ему создать 300 новых сортов плодовых деревьев.

3. Злость советских самих ученых на себя, за прогиб перед властями в 30-е годы. Неосознанная попытка науки сбросить с себя контроль государства, свою зависимость от страны, от Сталина.

4. Неосознанная реакция на ограничение свободы. Ученые не хотели целевых работ, как это было в годы войны, а хотели признания и наград, делать, то что им кажется быстрым путем к успеху, а не делать то, что нужно.

5. Ещё одна причина — сделать Лысенко виновником всех бед советской биологии. На самом деле не Лысенко оказался виновным в отставании советской биологии, а диссертационная ловушка и относительное уменьшение финансирования. На Лысенко навесили всех собак.

6. Ну и, наконец, склочность ученых. Как пишет газета Дуэль, "попробуйте в обычном научном учреждении собрать вместе для работы над проблемой хотя бы двух (!) выдающихся учёных. Тут же начинается склока, борьба за Госпремии, фонды, штаты, зарплаты и один выдающийся учёный неизбежно <сжирает> другого, причём, если цена вопроса заключается в закрытии перспективного научного направления, то его без колебаний закрывают. Лишь бы <вражина-академик> не выехал на перспективной теме… Стоит молодому учёному хоть чуть-чуть подняться над общей серой массой, как тут же на него спускают всех собак, какие есть в наличии, чтобы только не допустить его пробиться на важные стартовые позиции[489].

Известный учёный — селекционер, академик ВАСХНИЛ Ф. В. Константинов часто приводил расхожую поговорку, что если человек человеку — волк, то учёный учёному — тигр. То есть в науке творческая зависть часто играет роковую роль в отношениях между учёными. Талант Трофима Денисовича Лысенко вызывал зависть к нему со стороны ординарных учёных, а так как серые, бесталанные, но остепенённые быстро группируются в «стаи», то они зачастую и побеждают в этой борьбе. То же случилось и с Трофимом Денисовичем, которого по сей день бездарные чиновники от науки, которые не дали ничего серьёзного ни для науки, ни для практики, обливают грязью…

Кто такие люди, ученые? Как сказал Толстой: "Писатель — тот, кто не может не писать". Перефразируя его слова можно сказать, что настоящий ученый — тот, кто не может не заниматься наукой! Директора НИИ наукой не занимаются и завидуют тем, кто занимается. Особенно тем, кто умеет сочетать директорство с занятиями научной работой. К таким людям, видимо, и принадлежал Лысенко.

По мнению одного участника форума С. Г. Кара-Мурзы, "тогдашние ученые-генетики просто оказались не в состоянии что-либо противопоставить Лысенко и его практическим результатам. Да даже сейчас не нашлось бы ни одного ученого, который мог бы связно объяснить власти ситуацию. Возьмите пример с псевдосинергетикой. Как только один человек написал про масштабную и очевидную для всех нормальных людей лженауку (www.gubin.narod.ru) в научной печати целых три больших статьи, одну даже в журнале комиссии РАН по лженаукам, и все равно ученый совет уважаемого института под аплодисменты зрителей проголосовал за нее 15:2. То есть сами ученые плохо понимают общие вопросы, да вдобавок те, которые понимают или ленятся, или стесняются, или считают неудобным вступиться за истину".

Одна из проблем была в том, что с ученых (в частности) требовалась элементарная, практическая отдача для экономики, промышленности. При этом никто не покушался на «чистую» науку, как таковую. Творите, дорогие учёные, дерзайте. Но гадить-то зачем? Но, если есть возможность, вести себя, как скотина — человек и ведёт себя, как скотина. Ведь как здорово—ничего не делать, и деньги получать. Да, в общем, многие об этом мечтают. А тут какой-то семинарист-недоучка, хочет заставить «теоретиков великих» работать. Да ещё и статьи УК, за умышленное разбазаривание госсредств, в результате такой иллюзии бурной деятельности, применял по полной программе. Одни «иллюзионисты» писали на коллег, чтоб самим удержаться у кормушки. А другие, действительно просто гадили. Кто-то и в интересах иностранных спецслужб, и не бесплатно. Разве мало сегодня, желающих подзаработать, продав хоть что-то кому-нибудь, хоть китайцам? А были и «идейные», обиженные новой властью. А в итоге, 90 процентов «ученых» — просто бездельники, протирающие штаны на кафедрах, защитившие кучу, трижды никому не нужных диссертаций.

Осторожность старорежимных "спецов" просто раздражала многих из "рвущихся вперед", и в этой атмосфере эйфории, умело культивировавшейся партийной пропагандой, было даже престижно объявить о "крушении догм" в самых разных областях.

Поскольку система организации советской науки была основана не на постоянной конкуренции ученых друг с другом, а на взаимоуважении, науку в СССР подстерегала новая опасность. Как отмечает Иванов[490], в сталинскую эпоху имелись "попытки некоторых ученых использовать идеологическую аргументацию в отстаивании собственных исследовательских интересов и служебных должностей". Назовем вещи своими именами — эта опасность была монополизация науки крупными учеными. Эта проблема особенно беспокоила Сталина. Она появилась немедленно после победы советской власти. Вот несколько примеров.

По мнению Бабкова[491], научная империя Н. И. Вавилова, была грандиозной по числу учреждений и штатам. Возглавив после революции Институт прикладной ботаники Н. И. Вавилов развел в нем семейственность. Он сам признал указанный факт, когда в ответ на статью В. Балашова (1929 г. Правда) он ответил, что "Больше того, Штатная комиссия уже фактически в 1929 году часть родственников ликвидировала" (стиль документа сохранен[492]).

Другую монополизированную научную систему создал Н. И. Кольцов, который широко использовал личные связи для поддержания финансирования своего института. Финансовую и иную поддержку институту, его структурам, отдельным сотрудникам оказывали: Наркомздрав (через ГИНЗ), Академия наук (через КЕПС), Московский университет (в отношении аспирантов), Наркомпрос, Наркомзем; поддержку оказывал Биомедгиз, издававший журналы и книги ИЭБ, а также ЦЕКУБУ — комиссия по улучшению быта ученых (реликт ленинской эпохи, вытесненной сталинской террористической организацией ВАРНИТСО). Он был профессором в МГУ и заведовал генетическим отделом Комиссии по изучению по изучению естественных производительных сил АН СССР.

Но больше всех награбастал себе должностей акад. Л. А. Орбели. О степени монополизации научных исследований в физиологии в этот период свидетельствуют занимаемые самым влиятельным тогда советским физиологом Л. А. Орбели важнейшие административные должности: всего -ни много ни мало он занимал 20 административных должностей. Орбели был руководителем целого ряда физиологических учреждений. Он возглавлял Институт эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности АМН СССР. Директором Физиологического института АН СССР тоже был Л. А. Орбели. Л. А. Орбели был академиком-секретарем отделения биологии Академии наук СССР и заведовал физиологической лабораторией в Институте им. П. Ф. Лесгафта. Кроме того он успевал редактировать не один научный журнал, и даже делать научные исследования. И это в возрасте более 60 лет[493]. Прямо многостаночник какой-то.

Вот почему Сталин вел непримиримую борьбу с монополией в науке. Стремление к монополии Сталин критиковал в языкознании у последователей Марра; в монополизме он упрекал и академика Л. А. Орбели. В конечном итоге, первоначально поддержав Т. Д. Лысенко, Сталин в мае 1952 г. дал прямое указание: “Ликвидировать монополию Лысенко в биологической науке. Создать коллегиальный руководящий орган Президиума ВАСХНИЛ. Ввести в состав Президиума противников Лысенко: Цицина и Жебрака”. Об этом рассказал Ю. Жданову тогдашний заведующий сельхозотделом ЦК А. И. Козлов[494].

Сталин понимал, что государственная и партийная поддержка науки не означает передачу партийно-государственному аппарату функций научной экспертизы. Сталин говорил, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики. Но почему-то критики Сталина видят в этом его неискренность. По мнению критиков, Сталин будто бы испытывал жажду в признании его главным экспертом по всем наукам. Они пытаются доказать, что естественное для движения научной мысли положение не устраивало Сталина, было несовместимо с его установкой на непререкаемый монополизм, которая распространялась на любые явления не только политической, но и общекультурной жизни страны, включая науку. Но так ли это?

Одной из причин открытых сессий была попытка ограничить клановость евреев в науке. Многие пытались бороться с еврейской клановостью. Так, академика Понтрягина обвиняли в том, что он не очень способствовал публикациям евреев в редактируемом им журнале "Математический сборник". Он также не любил диссидентов и отказников.

Особенностью советской науки был большой процент евреев, там занятых. Это пришло из 30-х годов, когда под давлением КПСС в АН была принята большое число партийных работников, которые в те годы тоже во многом состояли из евреев. В физиологии свили себе гнездо две мафии: еврейская и армянская. Именно Х. С. Коштоянц опубликовал в 1946 г. "Очерки по истории физиологии в России". Я знаю, как было трудно в советские годы пробиться в издательство с монографией. Поэтому логично предположить, что кланово-кумовская сеть оперировала и на этом уровне. Директором ещё одного физиологического института был А. Г. Гурвич. И на все это накладывается клановость ленинградской группы. Поэтому, если посмотреть глубже, то окажется что за этим стояла попытка Сталина очистить физиологическую науку от евреев. До войны евреев выгнали из армии и госбезопасности, но они быстро завладели культурой и наукой.

Определенный эффект оказало уже сложившееся в руководстве партии к тому времени мнение о том, что евреи захватили ключевые позиции в науке и начала проявляться их этническая солидарность при подборе кадров, а это, как показал опыт сентября 1948 года во время визита лидера Израиля Голды Меир, опасно для безопасности государства. Хотя Орбели был не евреем, а армянином, но сути дела это не меняло. На письмо того же Ю. Жданова, где тот писал … "наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели… Чем скорее будет разоблачен Орбели, тем основательнее будет ликвидирована его МОНОПОЛИЯ (выделено мною— С. М.) монополия, тем лучше", Сталин сообщил Маленкову: "Посылаю Вам копию моего письма Жданову Ю. а также записку Жданова по вопросу об академике Павлове и его теории. Я думаю, что ЦК "должен всемерно поддержать это дело"[495].

Зачем было Сталину устраивать гонения на советских ученых, которые и так всячески превозносили Павлова? Зачем надо было Сталину устраивать сессию, когда было проще простого дать указание о снятии Орбели со всех постов? Ведь, как утверждают критики Сталина, он мог легко репрессировать любого. Видимо, не мог, не был всесильным. А может и не хотел своей монополии на истину, а добивался ликвидации монополии на истину и в физиологии. Ведь не зря же он отметил МОНОПОЛИЗМ Орбели.

Необходимо, правда, упомянуть, что отдельные физиологи пытались вести борьбу против монополии в науке и до 1948 г. (достаточно вспомнить критику работ И. С. Бериташвили и Н. А. Бернштейна). Однако она была эпизодической и не имела столь далеко идущих последствий.

В отличие от сессии ВАСХНИЛ, противники Орбели ввели в дело тяжелую артиллерию, обвиняя его в монополии на истину и административном давлении. Действительно, Орбели занял почти все возможные и невозможные научные и административные посты в тогдашней физиологии. Сталин опять оказался в своеобразной ловушке.

Сталин колебался (прошло всего два года после Васхниловской сессии), но опять решил поддержать тех, кто внешне выступал против монополии на истину. Именно Сталин задумал организовать дискуссию об учении И. П. Павлова. Имеется на этот счет прямое свидетельство, принадлежащее тогдашнему министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову, вспоминавшему в беседе с Ярошевским, что летом 1949 г. (обратим внимание на дату) Сталин вызвал его к себе на дачу в Сочи, где завел речь о том, чтобы организовать в Академии наук и в Академии медицинских наук обсуждение проблем физиологии, а именно павловского учения, после чего Сталин передал соответствующие задания Г. М. Маленкову и Ю. А. Жданову.

Многие почему-то считают, что Сталин пытался штамповать те же приемы, которые, мол, он использовал во время сессии ВАСХНИЛ. Однако положение в физиологии и смежных с ней дисциплинах было иным.

И. П. Павлов в отличие от Лысенко был всемирно признанным ученым. В 1935 г. на 15-м Международном физиологическом конгрессе по инициативе западных физиологов ему был присвоен единственный в истории этой науки почетный титул «старейшины физиологов мира». Его непреходящие заслуги в развитии отечественной науки, да и не только науки — культуры в целом, никем не оспаривались. В 1949 г., т. е. именно в том году, когда Сталин будто бы «принялся» за физиологию, в стране широко отмечалось столетие со дня рождения Ивана Петровича Павлова. Естественно, среди физиологов, в том числе учеников Павлова, имелись исследователи, искавшие новые пути в познании механизмов высшей нервной деятельности. Наряду с этим, вполне естественно, в нейрофизиологии разрабатывались представления, отличные от павловских.

Итак, в 1950 году под предлогом борьбы за чистоту учения академика Павлова в физиологии произошло лишение академика Л. Орбели монопольного положения в советской физиологии. Был возвеличен академик И. П. Павлов и его идея условных рефлексов и академик К. М. Быков как последователь Павлова. Одновременно путем администрирования ученые, придерживавшие других взглядов были отстранены от руководящих постов, но все они остались на научной работе. Тем самым была предпринята попытка разбавить русскими учеными плотное ядро ученых евреев и армян, захвативших ключевые административные посты в этой науке. Среди пострадавших оказались не только Л. А. Орбели и его ученики, но и его активные критики 1948 г. — П. К. Анохин и П. С. Купалов. (Иванов-Смоленский А. Г. 1951). Самое интересное что под прессом административного катка оказались и несколько русских ученых, в частности будущий академик П. Анохина, который развивал гипотезу о прогнозировании будущего как основе поведения и который и затевал эту атаку на Орбели. Интересно,что в своем выступлении на сессии Анохин вел себя как "политическая проститутка". Он заверил, что после выступления А. А. Жданова об искусстве ему стал ясен политический смысл собственной экспериментальной работы.

"Фетишизация" Павлова и его учения оказалась чрезвычайно удобным поводом и одновременно надежным механизмом борьбы за личное и корпоративное благополучие в советской физиологии. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить "Материалы" (в частности Постановление) Объединенной сессии с организационными и кадровыми перемещениями в период 1950-1952 гг. Можно упомянуть, что директором Института физиологии АН СССР (в состав которого вошли Физиологический институт им. И. П. Павлова, Институт эволюционной физиологии и патологии ВНД, Институт физиологии центральной нервной системы) стал К. М. Быков, директором Института экспериментальной медицины в 1950 г. — Д. А. Бирюков, директором вновь организованного Института ВНД АН СССР в 1950 г. — Э. А. Асратян, а в 1952 г. — А. Г. Иванов-Смоленский[496].

Добавлю, что в 1950 г. Иванов-Смоленский становится действительным членом АМН СССР и лауреатом Сталинской премии. А лауреатами Золотой медали имени И. П. Павлова становятся в 1951 г. Быков, а в 1952 г. — Разенков[497].

Одним из способов борьбы с монополизмом в советской науке Сталин считал публичные дискуссии. Идея состояла в том, чтобы чтобы низы могли вмешаться и ликвидировать монополию отдельного ученого, как в случае с Вавиловым, Орбели и Несмеяновым. С другой стороны, критический разбор достижений должен был стать важным стимулом для совершенствования. Поэтому с 1947 года по инициативе Сталина в стране развернулась полоса теоретических дискуссий в области самых различных научных дисциплин. Начало было положено дискуссией по книге Г. Ф. Александрова “История западноевропейской философии”. После философской дискуссии 1947 г. был создан журнал “Вопросы философии”, в задачу которого входило теоретическое обсуждение вопросов диалектики, логики, теории познания[498].

Затем были организованы дискуссии по биологии и физиологии, дискуссия в области космогонии и об эволюции звездных систем. Далее следовали дискуссии по языкознанию и политической экономии. Метод публичных дискуссий привлекал внимание не только ученых (причем особенно среднего и низового звена), но также и партийного актива с широкими слоями населения[499].

Но как обычно, система нашла противоядие и даже дала неожиданные результаты. Участники дискуссий стали использовать свои связи с партийцами для достижения своих личных целей. Воспользовавшись своими коррупционными связями с сыном Жданова, сынком и выскочкой, руководившим наукой в ЦК, генетики выступили первыми, пытаясь использовать административные методы для борьбы с оппонентами. Но об этом позже.

Несколько по-другому сложилась Павловская сессия, где разбирались вопросы физиологии, но цели у ее участников были те же — добиться занятия выгодных административных должностей. Скорее всего сама наука их интересовала мало.

Анализ поведения органов власти в этой ситуации позволяет предположить, что это была борьба с кланами/бандами в науке. По сути дела лысенковская кампания была попыткой очистки науки от еврейских и другого рода кланов. Если физика была уже во многом очищена и хотя там оставались евреи, они не занимали административных постов. В биологии и медицине дело обстояло иначе. Чтобы было понятнее, приведу выдержки из книги Буряка[500], где популярно написано объяснение роли кланов в жизни каждого человека.

"Если человек хочет добиться чего-то существенного, он оказывается вынужден встроиться в некоторую социальную группу (клан) и принять на себя обязательства соблюдать сложившиеся в ней правила. Выбор клана и акклиматизация в нём — важнейший шаг в карьере. Карьера почти всегда делается в пределах клана. Проникнуть в клан можно, как правило, только с самого "низа" и только в молодом возрасте, когда человек менее отвратительно смотрится на нижних ступенях иерархии. Если он согласится терпеливо мучиться в клане на маленьких ролях, то со временем наверняка хотя бы немного "подрастёт". Некоторые кланы процветают, большинство других устраивается так себе, но всё равно человеку удобнее состоять в каком-либо клане, чем пользоваться благами свободы. Вне охвата кланами остаются лишь совсем непрестижные занятия. Всякий клан подминает под себя некоторую область деятельности и бдит, чтобы никто посторонний не оторвал от этой области ни кусочка. Большинство членов процветающего клана не представляет собой ничего выдающегося. Вне клана они — ничто. Они хорошо живут только благодаря клану. Клан — это сговор, в котором есть и формальное, и неформальное, стихийное…

Подрывать общественное доверие к клану посредством критики его деятельности значит сокращать людям заработок, а то и делать их безработными. Такого не прощают. За такое могут в крайнем случае даже убить. Разрешается "двигать локтями" в пределах клана, но только не очень сильно. Значительные инновации, значительную критику отдельных членов клана можно позволить себе лишь после того, как доберёшься хотя бы до средних ступеней клановой иерархии, то есть, после того, как клан признает тебя авторитетом. Клан совместно занимает место под солнцем. Условие благополучия любого клана — сохранение клановой дисциплины, клановой солидарности, одобрение всеми членами клана его идеологии и методов. Иначе клану будет трудно тянуть на себя одеяло…

В любой области деятельности индивидуумы, сделавшие карьеру вне клана, могут быть перечислены по пальцам одной руки, а то и не отыщутся вовсе"[501].

Клановая структура особенно характерна для науки. Приведу еще один текст, найденный мною в интернете. Кто его написал, я уже не помню. "Большинство ученых так или иначе принадлежит к одной из групп под названием "научная школа" или специальность. В дополнение к членству в специальностях, ученые также являются членами таких групп, как "дисциплины". Дисциплины — самые могущественные образования в университетах, представляющие собой в большинстве случаев не федеративные системы, а конфедерации суверенных дисциплин. Хоть и существуют ученые, не принадлежащие ни к одной группе, все они принадлежат к какому-либо клану; в любом случае учеба и работа чаще всего осуществляется на факультете, который относится к той или иной дисциплине.

Благодаря схожести факультетской жизни и бесконечной работе в университетских подразделениях, которая преследует каждого профессора днями и ночами, факел банды и клана передается большинству ученых.

Подобно тому, как уличные группировки зарабатывают на жизнь при помощи воровства, ученые получают доходы от карьеры, которая в значительной степени зависит от того, являются ли они преданными членами банд и кланов. Разумеется, успех в научной карьере невозможен без упорной работы, однако демонстрация своей принадлежности к банде и клану может естественным образом дополнить или даже заменить в этом отношении талант и ум. Явная и многократная демонстрация верности этим группам может быть чрезвычайно полезна при получении гранта и подаче статьи на публикацию.

Зависимость между членством в группировке и карьерой вполне очевидна для большинства ученых. Случаи, когда карьерный рост является результатом только оригинальности или значимости научной работы -редкие исключения. В современной науке, которая выработала формальные приемы, доступные многим, успешность ученого часто мало зависит от его таланта.

Научная работа обычно оценивается комиссией, состоящей из людей, которые или не могут, или не хотят оценить ее оригинальность и важность, особенно в случае, когда эта работа сложней и трудней для понимания, чем собственные работы членов комиссии. Эти люди тратят на заседания львиную долю своего драгоценного времени, и они не обязаны уделять слишком много времени особо трудным случаям.

Таким образом, членство в банде или клане дает ученому возможность обходить стороной оценку его работы по заслугам. Для получения таких стипендий, грантов, стажировок и других наград, имеющих свой финансовый эквивалент, которые требуют рекомендаций от авторитетных коллег, ученому нужна надежная связь с теми членами группировки, которые всегда от всего сердца готовы поддержать и лично его, и его проект.

Данная поддержка, конечно, зависит от качества конкретного проекта, однако решающую роль в ее получении чаще всего играет чувство преданности своему собрату по банде. "Братская" поддержка иногда оказывается не из соображений сиюминутной личной выгоды. С одной стороны, помогающий знает, что в следующий раз точно так же помогут и ему. С другой — он искренне верит в те добродетели своего коллеги, о которых он пишет в рекомендательном письме; если же у него есть какие-то сомнения, они более или менее сглаживаются острым чувством привязанности к группировке.

Большинство заявок на получение грантов отбираются анонимным коллективом исследователей, которые не имеют возможности установить личность заявителя. Однако принадлежность последнего к банде и клану и здесь играет свою роль. Искусный кандидат формулирует заявку таким образом, чтобы безошибочно подать сигналы, указывающие на свою принадлежность к тому или иному формированию. Если вы член психоаналитической банды, то в вашей заявке будет часто цитироваться Фрейд. Это беспроигрышная тактика, если вам заранее известно, что все члены комиссии являются адептами одной группировки. В случае, когда комиссия состоит из представителей разных банд и кланов, вы можете надеяться на то, что они согласятся с суждениями ваших товарищей, находящихся в комиссии.

Преданность членов объединения друг другу и его негласным правилам вполне сравнима по своей силе с чувствами, испытываемыми уличными бандитами. К счастью, научные группировки используют слова, а не пули — в противном случае уровень смертности в академических бандах сравнялся бы со смертностью по причине криминальных разборок.

Как членство в научном сообществе используется для получения финансовой выгоды, вполне понятно. Остается не совсем ясным, каким образом в нем (в сообществе) достигается эмоциональное вознаграждение и формируется ощущение благополучия. За счет системы статусов.

Во многих отношениях профессорский труд — крайне одинокий вид деятельности. Огромную часть своего времени — при проведении исследований и написании научных работ — профессор проводит в одиночестве. Его контакты со студентами и коллегами ограничены кругом рутинных дел и занимают очень незначительную часть его рабочего времени. Встречи с аспирантами, которые, по сравнению с другими студентами, получают больше его внимания, — тоже всего лишь часть его работы. Товарищеские отношения в лабораториях, библиотеках и офисах встречаются достаточно редко. Без поддержки банды или клана большинство профессоров оказались бы полностью замкнуты на своей работе и изолированы от внешнего мира.

Подобная изоляция уникальна в своем роде.

Основная задача ученого состоит в поиске новых и зачастую высокоспециализированных знаний. Получение такого рода знаний важно не только для карьерного роста ученого, эта деятельность оказывается в центре его трудовой деятельности, а зачастую и в центре всей его жизни. Работа становится для него ключевым элементом его идентичности. А поскольку ученому практически не с кем поделиться радостью от своих научных находок, поиск эзотерических знаний — процесс, ведущий, возможно, к неизбежной и полной изоляции. Чем более успешны поиски, тем сильнее на ученого давит груз знаний, которые отделяют его практически от всех окружающих…

По существу, научные объединения (кланы) создают искусственный и очень затягивающий в себя круг проблем и практик, дающий их членам ощущение единства. Последние практически не общаются на личные темы, однако они могут достаточно гармонично работать вместе над проблемами своей банды и клана. Эти проблемы и создают сообщество, без них его неизбежно ждет полный распад.

Большинство из того, что происходит в процессе преподавания и исследований превращается в ритуал, предназначенный для поддержания групповой идентичности. Так членство в банде и клане становится объектом гордости само по себе, а реальные результаты научной деятельности отступают на второй план. Эта идея объясняет возникновение огромного числа явных и скрытых скандалов в академическом сообществе. Она же полностью объясняет то, почему профессура старается сохранять такую шокирующую дистанцию между собой и своими студентами (особенно студентами младших курсов) — в основании интересов лектора находятся проблемы его специальности, которые не значат ровном счетом ничего для студентов.

Существует ли какой-нибудь выход из трясины академического бандитизма? Эта проблема трудно разрешима по той причине, что верность банде и клану напрямую связана с идентичностью членов этих групп. Эту задачу и попытался решить Сталин так, как он понимал.

Я подумал, а не стоит ли за всем этим другая более глубокая причина и стал смотреть исторические материалы о так называемых сталинских репрессиях среди ученых и во всех случаях обнаружил, что все эти дискуссии и административные гонения можно объяснить также и на основе другой гипотезы, если принять, что Сталин боролся против монополизма, засилья директоров и евреев. Борьба велась в форме открытых дискуссий. Это случилось не только в генетике, но и в языкознании, физиологии, политэкономии, химии…

В других случаях, да и в этих тоже часто имела место грызня разных кланов ученых друг с другом. Наконец, в деле КР и в преследованиях статистиков не все чисто. Были нарушены государственные законы. Особняком стоят дискуссии по философии, где все дело было в претензии марксизма стать истиной в последней инстанции.

И во всех случаях именно вмешательство Сталина и ЦК КПСС помогло в какой-то степени нормализовать ситуацию. Однако иногда случались эксцессы вроде административных гонений генетиков и запретов им заниматься генетикой. Хотя думаю, что дело здесь в том, что надо было перераспределить потоки денег в отрасли дающие практически важные результаты. Уж слишком застряли в фундаментализме советские морганисты.

Итак, истинной причиной научных сессий, состоявшихся после войны, была чрезмерная монополизация мнений и особенно должностей в руках ряда выдающихся ученых. Так, генетик Вавилов "подмял" под себя все, что можно, все должности. Точно также "подмял" под себя административные научные должности физиолог Орбели. Академик меднаук Виноградов занимал множество должностей, хотя на этих должностях другие справились бы не хуже[502]. Поэтому дискуссии не были гонениями, а были попыткой ликвидировать монополию на истину и сделать науку демократической (в случае с генетикой можно сказать -хотели как лучше, а получилось как всегда).

Другой, не всем очевидной причиной гонений на генетиков была попытка вырваться из научного периферизма. Несмотря на огромный вклад советских ученых в генетику, все же основные открытие были сделаны западными учеными. Это вело к тому, что наши ученые начинали во всех вопросах оглядываться на Запад. Хорошо это или плохо — другой вопрос, но с точки зрения Сталина, космополитизм мешал самостоятельному мышлению. Известно, что споры о приоритетах ведутся и переоткрытия делаются часто в политических целях. Так после войны в советские учебники вошло множество двойных названий. Например, капсула Боумена Шумлянского. Психологически было важно выкорчевать научный периферизм в науке СССР. Важная роль в затеянной им кампании борьбы с «космополитизмом». была отведена Сталиным историкам науки. Кампания предписывала находить особые пути развития русской науки, утвердив ее приоритет в во многих начинаниях и открытиях. Опора на собственные силы и попытка идти собственным путем дала выдающийся результат в СССР 50-х годов.

Тем не менее, наиболее важное общественное значение дискуссий 19481952 годов состояло, по-моему мнению, в том, что в общественную практику начала внедряться практика широкого обсуждения научных проблем вместо их диктата научными начальниками. Эта практика была далека от совершенства и все же она означала отступление от прежней порочной практики. Было впервые провозглашено, что наука не может развиваться без дискуссий, осужден монополизм в науке. Другой вопрос, что после дискуссий последовали административные решения, которые использовались карьеристами и выскочками для укрепления своих позиций в науке.

По мнению Анны Цукановой, бывшей заместителем заведующего Отделом руководящих партийных органов, то есть, в сущности, заместителем Маленкова, Сталин знал об издержках почти каждой крупной идеологической кампании, но цель, как говорил Маленков, оправдывала эти издержки[503]. То, что организовали дискуссии, есть хорошо, а то ведь морганисты в то время заняли большую часть административных постов.

Итак, гонения на некоторых ученых в СССР — факт? Факт. Чем же их можно объяснить? Одни, к примеру, троцкисты, объясняют их сталинизмом. Другие марксизмом. Можно ли ограничиться указанными гипотезами? Нет. Основой гонений на науку является борьба с монополизированием истины. Она возникает в связи с претензией на истину со стороны идеологии. Это может быть через марксизм, как в СССР; нацизм, как в Гитлеровской Германии, может через христианство во время сжигание ведьм, как в средние века. В Германии на науку гонения тоже были, хотя и другого толка… Тоже арийскую науку противопоставляли космополитической… Раз так, то гипотеза о сталинизме как главной причине гонений на науку, должна быть отброшена.