Миг власти московского князя

8. «Битвы без крови не бывает»

Многочисленные чада и домочадцы Захара только отобедали, и младшая невестка едва успела убрать со стола опустевшие корчаги и плошки, как кто‑то из де­тей крикнул, что к околице приближаются всадники. Это известие не обрадовало мудрого старика, который по своему опыту знал, что от непрошеных гостей ниче­го хорошего ждать не приходится. Он, закряхтев, слез с теплой лежанки и, кликнув сынов, поспешил на ули­цу. Увидев Василия Алексича, Захар сразу успокоился, а узнав, что с ним прибыл князь, будто потерял голову от радости. Для радости у него были свои причины.

Стараясь кланяться не слишком часто, чтобы не вызвать недовольство у молодого правителя, Захар пригласил дорогого гостя в свой дом — отдохнуть с до­роги.

Делать остановку в селе Михаил Ярославич снача­ла не собирался, но потом, немного подумав, решил, что небольшой отдых его людям не помешает. Конеч­но, искать ватагу можно было бы и на пустой желу­док — ведь к этому не привыкать, — но если предста­вилась такая возможность, почему бы не обогреться и не отведать горячей пищи.

Под любопытными взглядами соседей Захар, ощу­щая гулкие удары сердца, готового вырваться из гру­ди, повел гостей к своему дому. Он у него хоть и был крепким и большим, но уже с трудом вмещал разрос­шееся семейство, однако для князя гостеприимный хо­зяин велел освободить самую большую горницу.

Когда Михаил Ярославич в сопровождении хозяи­на вошел в дом, длинный, гладко струганный стол уже был застелен чистой скатертью, край которой украша­ли вышитые красной ниткой узоры, а в центре стола, в широкой плошке, горкой высился нарезанный круп­ными ломтями ноздрястый хлеб. Вдохнув кисловатый запах, идущий от печи, князь и его спутники только тут поняли, как сильно они проголодались.

Захар, кажется, ничего и не говорил — только зыркал по сторонам выцветшими голубыми глазами, а во­круг гостей будто водоворот образовался. Одна из неве­сток принесла большой кувшин с водой, чтобы гости могли вымыть руки, кто‑то из внуков уже держал на­готове узкие утирки, расшитые теми же красными узо­рами. Две внучки–погодки помогали матери накры­вать на стол, принесли деревянные миски с солеными грибочками, моченую бруснику, квашеную капусту, в которой капельками крови блестели крупные клюк­вины, будто сами собой появились крынки с квасом, просяным пивом и сытой.

Гости, переговариваясь и потирая ладони, рассе­лись по местам, Захар глянул в сторону, и жена старше­го сына тут же поставила на стол красивый глиняный горшок, над которым поднимался душистый парок.

Князь и его спутники принялись за еду, а Марфа, ко­торая после смерти свекрови выполняла обязанности хозяйки, посматривая, как на глазах пустеют миски едоков, думала о том, что щи, предназначавшиеся для завтрашней трапезы, пришлись как нельзя кстати. Она только перелила их из огромной закопченной корчаги, где щи варились, в недавно купленный мужем в Москве горшок, по блестящим бокам которого вились тонкие белые ленты. Неплохо было и то, что она не всю зайча­тину выложила мужу и его братьям: свои‑то домочадцы привычны к пустым похлебкам, а вот гостей, тем более таких, не пристало постными щами потчевать. Надо бы­ло подумать и о том, какие кушанья завтра на стол ста­вить, если князь и его люди ночевать останутся. Она не­много приуныла, подумав, что придется потратить и без того скудные припасы, и никак не могла решить, то ли кур надо будет резать, то ли с ледника дичь достать или рыбу, что деверь наловил вчера. Отвлеклась Марфа от своих мыслей, лишь только почувствовав на себе стро­гий взгляд свекра, и тут же поспешила к столу, чтобы убрать освободившуюся посуду.

В то самое время, когда несколько дружинников, наскоро перекусив, по приказу сотника ушли за село, а остальные наслаждались неожиданным отдыхом, Михаил Ярославич завел разговор с Захаром.

Тот еле дождался этого момента, он все время, что гости трапезничали, украдкой переводил взгляд с кня­зя на посадника, думая, не даст ли какой‑нибудь знак его старый знакомый, с которым ему сейчас так и не удалось перекинуться словом. Но Василий Алексич будто в рот воды набрал и лишь изредка смиренной улыбкой сопровождал короткие высказывания князя или сотника.

— Знаешь ли ты, Захар, зачем мы к тебе пожалова­ли? — спросил князь и, не дав ответить, продолжил: — Если скажешь, что тебе о том не ведомо, не поверю! А потому говори без утайки, как на духу, давно ли бы­ли в деревне бродни и не припрятали ли они здесь на­грабленное добро?

— Эх, Михаил Ярославич, не обижай недовери­ем! — заговорил старик с обидой в голосе. — Мы‑то подмоги уж как ждали, все никак дождаться не могли, а, вишь, дождались, так ты нас чуть не в татьбе ви­нишь!

— Зачем же тебе подмога? — спросил с интересом князь и, поскольку понял, что и в самом деле поспе­шил и ни за что обидел человека, решил загладить оби­ду, проговорил мягко, улыбнувшись одними уголками губ: — Мы видали, какая у тебя защита, сыны твои чуть моих дружинников не распугали.

— Так то оно так, — со вздохом подтвердил оби­женный собеседник, — и вправду, сыны мои — надеж­да и подмога моя. Но вот только ни им, ни всем мужи­кам нашим с напастью, что зимой нынешней на село свалилась, не справиться. Поэтому, как дошел до нас слух, что Москва теперь с князем, так и стали мы как манны небесной ждать подмоги.

— Что ж это за напасть? — неожиданно спросил посадник, опередив князя, который хотел спросить о том же.

— Кузьма Косой, — вздохнул тяжело Захар и сгреб свою всклокоченную бороду в кулак.

— Это кто ж такой? — удивленно произнес Васи­лий Алексич и замолчал, поняв, что опять невольно допустил оплошность и не дал молвить слово князю.

— Да вот пришла его ватага издалека: может, из Муромских лесов, то ли от Твери — никто того до­подлинно не знает. Сначала по дальним починкам тати прохаживались, к нам, видно, сунуться побаивались, а потом и наш черед настал, — сказал Захар и, опять глубоко вздохнув, принялся за свой печальный рас­сказ.

Слушали его гости внимательно, лишь изредка удивленно переглядывались, и, когда наконец старик замолчал, князь, на протяжении всего рассказа нетер­пеливо постукивавший кулаком по краю стола, сказал резко:

— Видно, решил этот Кузька, что власти в княже­стве нет. Ишь до чего додумался! Дань ему, словно ха­ну татарскому, честные люди платить должны. Не бы­вать такому никогда! Будет его сотоварищам поруб вместо дани, а ему самому, как зачинщику, — кол! Чтобы неповадно другим «ханам» было! — Князь с силой стукнул по столу кулаком, и потом, помолчав не­много, исподлобья посмотрел на старика, и, стараясь выбирать слова помягче, заговорил хриплым голо­сом: — Ты, Захар… не молод уже, сказывал мне Васи­лий Алексич, что ты давно в селе за старшего, а вот, ви­дишь, проморгал супротивника… Нет, чтобы сразу, как вести об этом Косом до тебя дошли, послать гонца к посаднику! Его ведь не зря отец мой в Москву при­слал, хоть сил у Василия Алексича немного под рукой было, но, глядишь, сообща придумали бы, как с нечес­тивцем справиться. А ты, вишь, надеялся, что напасть эта село твое стороной обойдет, и просчитался. А кабы я не пришел, так бы и позволили себя обирать? Неуж­то так бы дань и платили?

— Что ты! Мы о том и думать не думали, — зама­хал костлявыми руками Захар, — ежели ты, князь, нынче не пришел бы, то уж назавтра мы в Москву гон­ца собирались отрядить.

— Припозднились вы сильно! — с горькой иронией проговорил князь. — Возы с награбленным мимо вас вчера ехали! Мы уж сегодня гадаем, куда они направи­лись, а когда ваш гонец до города бы добрался, а там пока думали, что делать, как быть, возков бы и след простыл. И доля вины твоей в том тоже была бы, — проговорил он и замолчал.

Молчал и сотник, и Василий Алексич, и Захар, ко­торый сразу как‑то съежился и сидел, понурив седую голову. Ему оставалось утешать себя тем, что сейчас в горнице нет сыновей и никто из домочадцев не слы­шал, как князь отчитывал его, старого и опытного, до­пустившего такую непростительную оплошность.

— Что ж теперь попусту горевать, дело уже сдела­но, — прервал затянувшееся молчание князь, видя, как мучается Захар, как дрожат его сухие, длинные пальцы, которыми он прижал свою косматую длинную бороду к груди.

Михаил Ярославич не собирался как‑либо наказы­вать старика за промах — ведь не для того покинул город, — но и хвалить его было не за что. Правда, рас­сказанное Захаром помогло по–новому взглянуть на ограбление хлебного обоза. Однако не поведай старик о том, что ватага Кузьки Косого уже не раз прошлась по селу, все равно рано или поздно об этом стало бы известно.

Посаднику было не по себе, он не мог ожидать, что все так обернется, и с сожалением смотрел на Захара.

— Придется нам теперь силу показать, — обра­тился тем временем князь к сотнику, который соглас­но закивал, — бродни должного отпора не получили, потому и осмелели, за обозы принялись. Ладно хоть Аким не оробел и сметку свою выказал, а то бы, гля­дишь, только к лету про все прознали. А где ж он, ку­да подевался? — оглядев сидевших за столом, спросил князь.

— Так он с дружиной остался, — ответил сотник.

— Что ж угощеньем хозяйским побрезговал? — Князь удивленно поднял брови.

— Да разве он посмел бы! — проговорил Василько поспешно. — Но ведь ты, Михаил Ярославич, его к сто­лу не приглашал, а кому, кроме тебя, дозволено ре­шать, кто с князем трапезничать будет?

— Да, да, — кивнул князь и, исподлобья оглядев присутствующих, спросил: — Так что делать будем? Как думаете ватагу ловить? Хочу слово ваше услы­шать.

— Мимо нас Кузька свою ватагу вел, но не быстро, как прошлые разы. Тогда налетали разбойники, слов­но вороны, и опосля мигом в лесу скрывались, — осме­лился заговорить Захар, его суровый взгляд, которому беспрекословно подчинялись все в доме, куда‑то исчез, но говорил старик твердо. — Теперь перед самым рас­светом тихо по дороге двигались, будто не хотели, что­бы кто‑то видел, куда путь держали.

— И куда же шли они, по–твоему? — спросил князь старика, в выцветших глазах которого он теперь не увидел страха, а была там лишь смертельная уста­лость и покорность судьбе.

— Думаю, что с большой дороги свернули к Горелому болоту, туда подались. За ним, я слыхал, где‑то в починках они одно время кров нашли.

— Далеко ли это?

— Да как тебе, Михаил Ярославич, сказать, — за­думался Захар и, найдя ответ на вопрос князя, уточ­нил: — От Кучкова урочища до нас — это как отсель до ближнего болота, может, чуток поболе, и столько же пути до Горелого болота.

— Так то летом! — вставил свое слово Василий Алексич.

— Да–да, верно говоришь. То летом! А нынче что на болотах делать — ни ягод, ни грибов, а туда на ловы никто и летом не ходит — народ туда и дорогу забыл, не пройти, не проехать. Потому и путь долгим будет. Но с другой‑то стороны, летом брод искать надо, чтоб Неглинку перейти, а теперь — иди, где хочешь: лед и пешего, и конного выдержит.

— Но они с возами! Сам говоришь, что в селе добро не прятали, — сказал Василько и посмотрел на стари­ка, который отрицательно закачал головой.

— Нет, нет! Где ж у нас тут что спрячешь! Все на виду, — добавил он, для пущей убедительности, двумя руками отмахнувшись от сотника.

— Не везде, где конный и пеший пройдет, воз мож­но провести. Значит, придется им объезды искать, на что немало времени уйдет, — продолжил сотник.

— Но это ежели они заранее все не присмотрели, — проговорил посадник.

— Замечание твое, Василий Алексич, верное, его тоже в расчет принимать надо, но вот только зима на дворе! — возбужденно продолжил сотник, с благодар­ностью взглянув на посадника. — Снега нынче много навалило! След, как ни старайся, наверняка оставишь! Его искать и будем и по нему сейчас и пойдем, — дого­ворил Василько и выжидающе посмотрел на князя, но тот только кивнул молча.

— Дело, князь, твой сотник говорит, — заметил вскользь Захар и затем, набрав в грудь воздуха и рас­правив плечи, разом сделавшись выше, продолжил:

— Провинился я перед тобой, Михаил Ярославич, и службу плохую сослужил, может, и теперь скажу что не так, уж не посетуй.

— Говори, Захар, — сказал князь спокойно.

— Думаю я, что не тотчас вам в путь надо отправ­ляться! Зимний день короток. Уж смеркается, скоро и вовсе темно будет, где уж тут след искать. Да и к че­му ночь коротать в холоде? Сам ты, князь, сказал, что силу придется показать. Ведь ватага та не палками ма­шет — мечи да палицы в руках умелых! Завтра поутру, отдохнув как следует, и двинетесь в путь. А сын мой младший, Потап, если позволишь, с вами отправится. Он здесь все места с закрытыми глазами пройдет, о пе­нек не споткнется. Коли понадобится, путь короткий укажет.

— А вдруг снег полетит, следы занесет? — попы­тался защитить свое предложение сотник.

— Будет снег. И завьюжит. Но только не нынеш­ней ночью, а завтра, ближе к вечеру, — со знанием де­ла и нисколько не сомневаясь в сказанном, ответил на безмолвный вопрос князя Захар.

Князь переглянулся со своими спутниками, услы­шал, как сотник тихо пробурчал: «Ишь, какой ведун выискался», затем посмотрел в маленькое оконце и ус­мехнулся. Старик, к сожалению, был прав: скоро стем­неет, да и предсказание верное — снега пока не будет.

«Вот ведь как получилось, вроде и вышел отряд из Москвы затемно, а уж вечер совсем близок. Придется ночевать в селе, не рыскать же в темноте по лесу», — подумал князь, а вслух сказал:

— Прав Захар. Отряд в селе останется. До зари выйдем. Проку больше будет. Сына о том предупре­ди, — обратился он к старику, — нам такая подмога пригодится.

Все поднялись из‑за стола и потянулись к выходу из горницы. Уже на ходу Захар сказал, обращаясь к князю:

— Михаил Ярославич, в моем доме — все для тебя, где пожелаешь, там и будешь почивать.

— Да ты уж, поди, все приготовил, — хитро глянув на старика, проговорил князь и добавил примири­тельно: — Мне многого не надобно, людей моих ты ус­троил, сотник с ними будет, а уж если и нам с Васили­ем Алексичем место в тепле найдется, на том тебе спасибо скажем. Дом‑то, как я вижу, у тебя хоть и ве­лик, самый большой в селе, да и народу у тебя — что гороху в стручке.

Захар смущенно улыбнулся и, прежде чем отпра­виться к своим домочадцам, чтобы отдать им нужные распоряжения, переглянулся с посадником, который явно не ожидал от князя такого решения.

Расположившись на ночлег в большой горнице, Михаил Ярославич и посадник еще некоторое время тихо переговаривались, но потом голос князя стал зву­чать совсем тихо, и вскоре до лавки, где устроился по­садник, донеслось его мерное дыхание. Поворочав­шись с боку на бок, угомонился и уставший за день Ва­силий Алексич. Вскоре затих весь дом. Лишь изредка где‑то что‑то поскрипывало и шуршало, а из повалуши, в которой разместилось несколько дружинников, долетали приглушенные звуки богатырского храпа.

Ранним утром, ополоснув лицо холодной водой и наскоро запив румяные пухлые приспешки горячим медовым взваром, князь и Посадник вышли к собрав­шемуся во дворе отряду. Часть людей, поеживаясь от мороза, который в эти предрассветные часы был осо­бенно злым, приказа отправиться в путь ожидала за воротами, на пустынной в эту пору улице.

Поблагодарив хозяина за кров и еду и по–доброму распрощавшись с ним, князь отдал приказ, и отряд двинулся в путь. Дорога, идущая через село, быстро опустела.

Уже на ходу Василько, поравнявшись с князем, со­общил, что Тихон, которого он вчера отправлял прове­рять дорогу впереди, обнаружил за лежащим вдоль до­роги деревом едва приметный съезд. От него в чащу тя­нулся санный след, который, как утверждал Тихон, был кем‑то нарочно присыпан снегом.

«Эх, Тихон, молодец», — подумал князь, стараясь, чтобы никто не заметил, насколько обрадован он полученным известием. Поправив рукавицей спустившуюся к бровям шапку, отороченную соболем, сказал спокойно: — Раз так, то нечего зря время терять, поспешим к тому месту, — и легко хлестнул своего вороного по черному блестящему крупу.

От стремительной скачки дружинники, до этого хмуро покачивавшиеся в седлах, едва не засыпая на ходу, повеселели. Еще не рассвело, а отряд уже достиг цели и снова был вынужден остановиться.

Князь удивленно огляделся, только внимательно всмотревшись в указанную Тихоном сторону, он заме­тил то, что его молодой дружинник назвал «санным следом».

Дальше отряду предстояло двигаться по заснежен­ному лесу, и дружинники, поняв, что теперь их ожида­ет нелегкий путь, шутили меж собой, что нынче вволю покачаются в седлах, преодолевая ухабы и ямы. Одна­ко, когда дружинники объехали лежащую вдоль доро­ги огромную сосну и по глубокому снегу пробрались к тому месту, где рядом с сотником остановился Ти­хон, они были приятно удивлены: под конскими копы­тами оказался крепкий наст, припорошенный тонким слоем снега.

Передвигаться по лесу оказалось почти так же лег­ко, как по большой дороге, с той лишь разницей, что здесь то и дело приходилось уклоняться от нависавших над головами ветвей, стремящихся хлестнуть зазевав­шегося путника по лицу. Князь, выбрав себе место в го­лове отряда, то и дело пригибаясь к черной конской гри­ве, прислушивался к доносившемуся разговору.

— Видишь: везде снег на ветках держится, только кое–где под своей тяжестью по хвое скатился, а тут, где мы идем, ветки чистые! — учил Тихон Николку. — Тут человек прошел. И не один! Иначе бы кое–где снег все-таки остался. Все примечать надобно, если лазутить хочешь. В этом деле каждая мелочь важна, она о мно­гом человеку понимающему сказать может.

Представив, с каким восхищением внимает сейчас отрок словам опытного товарища, князь улыбнулся, он и сам всегда с интересом слушал Тихона, только тот был не больно говорлив и редко открывал свои секре­ты.

Отряд уже довольно долго был в пути, дорога все петляла по лесу, оставляя в стороне непроходимые за­валы. Видно, лес бродням был хорошо знаком, иначе обязательно хоть один возок угодил бы в какой‑нибудь неприметный овражек, из которого достать его было бы непросто. По пологому склону отряд спустился к лежащей подо льдом речке, переправился на другой берег и, вступив под лесные своды, остановился.

Спешившись князь собрал совет, чтобы сообща об­судить, как действовать дальше. По словам Потапа, уже и Гнилое болото осталось где‑то в стороне, а о су­ществовании ватаги напоминал только санный след. Василько был возбужден, предвкушая скорую схват­ку, а посадник теперь, когда был пройден такой длин­ный путь, кажется, уже разуверился в самой возмож­ности догнать Кузькину ватагу. Князь видел это и по­рой даже сам сомневался, что эта затея принесет успех, но вида не показывал и всячески поддерживал боевой дух молодого сотника.

— Не может этот Кузька без отдыха уйти так дале­ко! — сжимая кулаки, говорил взволнованно сот­ник. — А нигде примет нет, что вставала их ватага на отдых, ведь верно говорю, Тихон? — повернув голову, он требовательно обращался к дружиннику, уверен­ный в поддержке, тот только молча кивал, а сотник продолжал: — Верно! Значит, недалече будет то место, где Косой на отдых остановится, если поспешим, мо­жет, там его и застанем и возки захватим! Не уйдет он от нас!

— Правильно говорит Егор Тимофеевич, больно ты скорый, — усмехнулся князь. — Что заранее шкуру непойманного зверя делить, вот поймаем, тогда и пого­ворим. А пока скажи‑ка, Потап, где, по–твоему, наш зверь на лежку устроится?

— Гадать не хочу, — раздался глухой голос, — я думал, к Гнилому болоту подадутся, ан нет. Вот мы и речку Пресню перешли, а путь‑то дальше тянется…

— Это и мы и без тебя видим, — прервал посадник речь Потапа, — тебе князь ответить велит, где укрыться Кузька Косой может!

— Я про то и сказать хотел, — глянув исподлобья, продолжил Потап, — где‑то поблизости отсюда ватага укрылась, и прав все ж таки, Михаил Ярославич, сот­ник‑то твой будет. Сторожко дальше идти надобно, чтоб себя заранее не выдать и зверя не спугнуть.

— Это кто же тебе поведал сию тайну? — с издев­кой в голосе произнес посадник, которому не пришел­ся по нраву угрюмый сын Захара.

— Сорока новость на хвосте принесла, Василий Алексич, — спокойно и так же угрюмо ответил Потап и повернулся спиной к побелевшему от гнева посадни­ку. Тот был вынужден стерпеть такое неуважительное отношение к себе, поскольку его обидчик уже обра­тился к князю. А князь, судя по всему, даже не обра­тил внимания на случившуюся перепалку и с интере­сом слушал Потапа, который неспешно объяснял: — Оттого я так думаю, Михаил Ярославич, что дальше-то лес редеть начнет, а потом и вовсе от речки Ходын­ки до самой Москвы–реки луга потянутся. Там уж не укроешься.

— А в Собольем овраге? — спросил Аким, кото­рый, стоя за спиной Василька, с вниманием слушал го­воривших.

— Чай, не лето на дворе, — с укоризной в голосе сразу же ответил Потап, посмотрев в сторону говорив­шего, и пояснил для князя и сотника, которые, как он понял, еще не были знакомы с окрестностями Моск­вы: — Тот овраг хоть и велик, да ведь, помимо людей, еще возы с добром спрятать надобно. Да и зима…

— А если на Тушино ушли? — пересилив себя и стараясь не смотреть на Потапа, вставил слово посад­ник.

— Вполне может быть, — поддержал Аким.

— Да–да, это ты, Василий Алексич, пожалуй, дело говоришь, — живо ответил медлительный Потап и, сдвинув шапку почти до самых глаз, почесал затылок, а потом еще раз повторил: — Да–да, дело.

Посадник чуть было не разомлел от похвалы Потапа и сгоряча едва не простил за прежний неуважитель­ный ответ, но быстро опомнился, решив, что ни в чьей похвале он не нуждается, а уж тем более какого‑то му­жика. Однако как он себя ни уговаривал, а то, что его замечание при князе назвали дельным, ему льстило.

Князь и сотник хоть и слушали внимательно весь разговор, но далеко не все могли понять. Василий Алексич упустил это из виду, но, неожиданно заметив недоуменное выражение на их лицах, быстро отломил от куста длинную ветку и, углядев в стороне не затоп­танный людьми и лошадьми снежный лоскут, позвал всех к нему. Как только на этом снежном полотне по­явились первые линии и глубокие точки, обсуждение захватило всех участников княжеского совета, и никто уже не был сторонним наблюдателем.

Через некоторое время отряд продолжил свой путь, но теперь на всякий случай все ехали молча, присталь­но вглядываясь в лесную чащу и при необходимости обмениваясь условными знаками. Всех охватило на­пряженное ожидание неминуемой близкой развязки, но вскоре стало казаться, что она еще далека, и томи­тельное ожидание постепенно сменилось безучастным созерцанием окружающего.

Лишь те, кто ехал в голове отряда, все еще сохраня­ли прежнюю уверенность в скорой встрече с противни­ком и были к ней готовы. Только поэтому от их остро­го глаза не укрылось какое‑то слабое шевеление в кус­тах, что сгрудились на противоположной стороне небольшой поляны, к которой вышел отряд. К кустам, так заваленным снегом, что из огромного сугроба тор­чали лишь несколько тонких ветвей, с быстротой мол­нии, опередив всех, подлетел Тихон. Уже через мгно­вение после короткой бесшумной потасовки он выта­щил за шкирку на поляну коренастого мужичонку, руки которого туго стянул кожаной плеткой, а рот за ткнул своей рукавицей.

— Эхма! — единственно, что смог выговорить сотник, глядя с нескрываемым удивлением не столько на пойманного, сколько на смущенно улыбавшегося Ти­хона. «Уж на что я скор, не чета другим, а тут даже со­образить не успел, что к чему, а он коршуном налетел, мужик и пикнуть не успел!» — вздохнув, подумал он с завистью.

— Вот и первая добыча, — едва слышно прошеп­тал князь, рассматривая чумазое лицо разбойника.

— Шустрый, черт! Бежать попытался. Хотел, ви­дать, своих предупредить, — пояснил Тихон, подогнав свою жертву поближе к князю и сотнику, ожидавшим его за деревьями на краю поляны.

— Не успел! — довольно заметил сотник, в ожида­нии приказа поворачивая голову в сторону князя.

— Ты ему рот‑то освободи, мы его кое о чем поспро­шаем, — прищурившись, проговорил тот.

— А не заорет? — с опаской сказал подъехавший сзади посадник.

— Я ему заору! — сквозь зубы процедил Тихон и легко подтащил мужика еще ближе к себе, впившись носком сапога ему между лопаток, потом свободной ру­кой он выхватил из‑за голенища небольшой нож и, приставив блеснувшее на солнце необычное кривое лезвие к его горлу, сказал уверенно: — Только пикни!

Допрос длился недолго. Мужик хоть и был перепу­ган, но отвечать на вопросы не спешил, а из того, что нехотя сообщил, князь и его спутник сделали вывод: ватага находится совсем близко.

— У самого края леса еще прошлую зиму кто‑то избы поставил. Мужики говорили, что с того времени новины разрастись успели. Может, ватага там приста­нище нашла, дальше‑то вроде негде, — предположил Потап.

— Темнит что‑то нечестивец, выжидает, — выска­зал свою догадку посадник, — не иначе, кто‑то вскоре пойти к нему должен али ему самому к ватаге возвра­щаться надобно, а ежели он не вернется к сроку, его со­товарищи сразу поймут, что дело неладно, да тревогу поднимут.

— Правильно рассуждаешь, Василий Алексич, — задумчиво проговорил князь, мгновение–другое по­молчал, а потом твердо сказал: — Ежели к нему кто должен подойти или он сам вернуться к ватаге обя­зан — нам это все едино: в любом случае Кузька преду­прежден! А потому решение мое будет такое: часть от­ряда — ее Василько поведет, а Потап ему путь ука­жет — со стороны к ватаге подберется. Только вы уж далеко в лес не забирайтесь, а то нам помочь не успее­те, — добавил он, и тень улыбки скользнула по серьез­ному лицу. — Другую часть я поведу. Василий Алек­сич и Тихон со мной пойдут. Мы прямиком направим­ся. Нам дорожка самими броднями оставлена. Ты, Василько, людей предупреди, чтобы оружие наготове держали. У этого Косого ватага не палками дерется! И учтите: до вечерней зари дело сделать надо, а то в темноте разбегутся бродни. Так что поспешим.

Ватага дожидалась сумерек, чтобы, не привлекая постороннего внимания, отправиться в дальнейший путь. Все было наготове, и можно было двигаться хоть сейчас, но солнце еще даже не добралось до самой вы­сокой точки на небосклоне, с которой потом быстро по­катится вниз.

Развалившись на мешках с зерном, Коста смотрел на редкие бледные облака, которые выползали со стороны заката и потом будто растворялись в голубом небе. Об­лачка все ползли и ползли, и небо постепенно делалось им под стать, каким‑то белесым, будто кто‑то наверху разлил молоко. Коста даже облизнул потрескавшиеся губы: да, от молока бы он сейчас не отказался, а с еще большим удовольствием выпил бы чарку–другую медо­вухи, отведал бы щей наваристых, а не той жидкой по­хлебки, которой приходится довольствоваться.

Может, еще и доведется ему не у костра с такими же, как он, неприкаянными людишками скудную пи­щу делить, а, как бывало, за семейным столом трапезничать. Верится только с трудом, уж очень давно это было! Кажется, что в другой забытой жизни, да и не с ним. Будто вовсе не он, Коста — коваль, какого поис­кать, — с татарвой бился, а потом, возвратившись до­мой, на месте своего села и новой хаты увидел одни черные головешки. Его нынешнее бытие началось с бегства из полона. В снах тяжелых до сих пор снится ему, как он бежал ночью куда глаза глядят, лишь бы подальше от свиста плеток, от пустых бабьих глаз, все слезы выплакавших, от скрипучих телег с добром, ко­торое люди годами наживали, а потом вмиг лишились и добра, а подчас и самой своей жизни. Помнил Коста, как прибился к таким же обездоленным и остался с ни­ми в лесах.

Коста тяжело вздохнул и, уставившись в текущие по небу молочные реки, стал раздумывать о том, что он будет делать, когда после продажи зерна получит свою долю. Кузьма говорил, что теперь все они заживут луч­ше бояр. И хоть Коста давно не верил ни в какие обеща­ния, а тут размечтался вдруг о своем будущем. Правда, думать ему мешали устроившиеся у серой стены кри­вобокой избушки зернщики[48], смехом и ругательства­ми сопровождавшие свою игру. Они тоже, как и вся ва­тага, были готовы отправиться за призрачным счасть­ем и недоумевали, почему медлит Кузьма и зачем надо дожидаться темноты, когда вокруг ни единой души.

Дай Кузьма знак — и через продуваемый всеми ве­трами пролесок, через березовые рощицы, через луга поползут сани со скарбом, охраняемые его верными то­варищами, готовыми за своего главаря и за награблен­ное добро сложить буйные головушки.

Появление вооруженных людей, окруживших со всех сторон несколько кособоких изб, приткнувшихся к лесу, было для ватаги полной неожиданностью.

Часть отряда, которую вел князь, кажется, одним махом проскочила ельник и оказалась на опушке, пря­мо перед броднями. Хоть и застали их княжеские дру­жинники врасплох, а вышла между ними целая битва.

Василий Алексич, отмахиваясь мечом от оседлав­шего каурого коня крепко сбитого мужика, пристав­шего к нему словно репей, думал со злостью: «Такому бы в княжеской дружине место, а он, вишь, какое за­нятие себе нашел».

Посадник едва успевал отбивать удары и вдруг с ужасом осознал, что силы его быстро иссякают, и ес­ли он не изловчится и не сможет в ближайшие мгнове­ния сразить противника, то сам будет сражен. «Эх, по­мог бы кто!» — мельком пронеслось в его голове, но он понимал, что надеяться на постороннюю помощь вряд ли стоит: для каждого из дружинников нашелся свой противник, а то и два–три. Совсем рядом был князь, но он бился сразу с двумя наседавшими на него косма­тыми разбойниками. Посадник успел лишь мельком заметить лицо князя, искаженное злобой, и тут же чуть не получил колющий удар в живот. Холодный пот выступил на раскрасневшемся лице немолодого воина, который понял, что был на волосок от смерти.

Не ожидая, когда противник нанесет очередной удар, он размахнулся и со свистом опустил меч на пле­чо разбойника. От мощного удара, в который посадник вложил, кажется, все свои последние силы, хрустнула кость, и звук этот, несмотря на шум, царивший во­круг, Василий Алексич хорошо расслышал. Он уви­дел, как, удивленно посмотрев на плечо, большим красным ломтем отвалившееся от шеи, мужик взмах­нул здоровой рукой, словно хотел его удержать, но тут же упал под копыта своего каурого, который в испуге шарахнулся из стороны в сторону, топча копытами распластанное на снегу обмякшее тело. Посадник не испытал ни облегчения, ни радости от того, что ему удалось выйти живым из этого поединка, и едва успел перевести дух, как увидел перед собой нового против­ника. Тот впился в него хищными круглыми глазами, которые, как казалось, должны были вот–вот выва­литься из глазниц.

Тяжело дыша, усмехаясь щербатым ртом, разбой­ник пытался дотянуться до посадника своей короткой кривой саблей, вероятно когда‑то принадлежавшей та­тарину, что нашел свою смерть на Русской земле. «Та­ким ножиком конину, наверное, хорошо резать, а не в бой идти», — горько усмехнулся посадник, понимая, что даже с этой короткой саблей противник сильнее его, а он вряд ли выдержит новую схватку. Подняв отя­желевший меч, он ждал удобного момента, когда смо­жет дотянуться до вертевшегося вокруг щербатого, а тот, видно сообразив, что ему трудно будет подобрать­ся к этому располневшему боярину, примеривался и так и этак, чтобы полоснуть острым клинком по су­хожилиям молодого, но, судя по всему, неопытного ко­ня. Перехватив хищный взгляд, устремленный куда-то вниз, посадник, к своему ужасу, понял, что замыс­лил его враг, и стал пытаться повернуть коня так, чтобы изверг не мог совершить злодейство против ни в чем не повинного животного. Однако Хан, напуган­ный всем творившемся вокруг него, шарахался из сто­роны в сторону, не слушаясь седока, который, до боли закусив губу, безуспешно пытался заставить молодого коня, ни разу не побывавшего ни в одной схватке, дей­ствовать по его воле. «Пепел бы сейчас уж точно не подкачал, не я бы его спасал, а он меня!» — вспомнил с досадой своего старого боевого коня посадник. Он из­готовился полоснуть мечом по грязной кадыкастой шее, однако Хан резко дернулся, и блестящее лезвие просвистело мимо цели, лишь еще больше обозлив раз­бойника.

В изнеможении посадник опустил руку, сжимав­шую меч, явственно ощутив, что поднять ее больше не в силах. Василий Алексич сразу понял, что об этом до­гадался и его противник, и стал с каким‑то безразли­чием ждать развязки. И все же судьба на этот раз была милостива к нему: щербатый уже занес саблю, но не­весть откуда взявшийся широкий клинок, бесшумно пролетев мимо окаменевшего посадника, воткнулся в прикрытую одной лишь грязной рубахой грудь. Вы­ронив саблю, щербатый двумя руками судорожно по­пытался вытащить клинок, но лишь чуть–чуть сдви­нул его с места, кровь заструилась между скрюченны­ми пальцами, последним усилием умирающий еще не­много вытянул клинок и испустил дух. Посадник огля­нулся в ту сторону, откуда пришла к нему помощь, и увидел угрюмое лицо Потапа.

Василько со своими людьми подоспел вовремя. Ми­хаил Ярославич, отправив на тот свет напавших на не­го разбойников, заметил, что часть бродней, больше не ввязываясь в сечу, пытается скрыться. Людей, чтобы перекрыть им пути отхода, не было, но тут, на его сча­стье, как раз с той стороны, куда потянулись беглецы, появились дружинники, шедшие к месту боя круж­ным путем. Подмога была как нельзя кстати, и вскоре пошло на убыль ожесточенное сопротивление, которо­го князь не ожидал встретить от ватаги босяков, татей и бродней, шатающихся без дела по лесам и грабящих слабых и убогих.

Михаил Ярославич оглядывал поле боя, отказыва­ясь верить своим глазам. На грязном снегу остались лежать без малого два десятка мертвых тел, в стороне, согнанные к опушке и окруженные со всех сторон кня­жескими дружинниками, тихо переговаривались безо­бидные с виду мужики, сражавшиеся только что как заправские ратники.

«Вот тебе и тихий удел. Слава Богу, никто из моих не пострадал, — подумал князь и, потерев натружен­ное плечо, стал рассматривать лица людей, оказав­шихся по своей ли воле или воле случая в рядах воин­ства Кузьки Косого. — Но где же сам Кузька? Неуже­ли он сейчас среди этих чумазых, вонючих бродней? А вдруг ему удалось уйти?» Князь огляделся, увидел поблизости сотника, который о чем‑то говорил с посад­ником, и, подозвав их обоих к себе, спросил негромко:

— Кто ж из них Кузька Косой? Мне почему‑то ка­жется, что его среди этой толпы нет!

— Пожалуй, что так, — кивнул посадник.

— Ну‑ка живо проверьте, не остался ли кто, случа­ем, в тех избушках кособоких, — глянув на сотника, приказал князь, и не успел он договорить, как тот, прихватив по дороге пятерых дружинников, широким шагом направился к серым покосившимся избам.

— Уйти кто навряд ли смог, мы же сразу все их ло­говище кольцом опоясали, — рассуждал вслух посад­ник, с любопытством ожидая результатов поиска, и потом задумчиво добавил: — Правда, и сеча сильная была…

— Да, не слабо дрались, — подтвердил князь. — Ишь, сколько людей в бродни подалось, чуть не сотня целая под носом у нас промышляла.

— Я и то думаю, не попадись им обоз, сколько бы они еще дел натворили, душ сколько безвинных загу­били! — вздохнул посадник. — Надо же, дань надума­ли собирать! — произнес он с возмущением, вспомнив о разговоре с Захаром.

Тем временем дружинники, осмотрев две избы, на­правились к третьей, самой дальней.

— Видать, не великий мастер избы ставил, если, свой век не отслужив, к земле клонятся, того и гляди, набок завалятся, — с издевкой заметил Потап, — руки бы тому умельцу оторвать, только лес зазря перевел.

— Может, это они для себя и поставили? Место здесь укромное, — поддержал разговор посадник и кивнул в сторону бродней. — Им что? Пересидеть не­погоду есть где, а большего и не надобно. Видишь, ни колодца не вырыли, ни живностью не обзавелись. Только загадили все вокруг…

Разговор прервал громкий возглас дружинника:

— Тут ктой‑то хоронится!

Сотник спешно подошел к открытой двери и весело крикнул в темноту:

— Ей, Кузьма, вылезай на свет Божий!

На зов никто из избы не вышел, и Василько, не став медлить, отстранил дружинника, пригнулся и шагнул за порог. Почти сразу же из темноты послышался шум борьбы, кряхтенье, глухие удары, и вскоре в дверном проеме показалось лицо, искаженное злобой и изуро­дованное шрамом. На мгновение человек задержался на пороге, но, получив сильный пинок, оказался сна­ружи, при этом споткнулся и, сделав на полусогнутых ногах пару неуверенных шагов, упал лицом в грязный снег.

Следом за Кузькой Косым, который надеялся дож­даться ухода невесть откуда появившегося отряда и потом под покровом ночной темноты уйти подальше от несчастливого места, в дверном проеме показался сотник. Он со злостью сплюнул в сторону и, потирая руки, пошел к остановившемуся в стороне князю, сильно пнув по дороге поднимавшегося с колен про­тивника, отчего Кузька снова ткнулся лицом в снег. Стоявший за спиной Кузьки дружинник, у которого на щеке красовалась свежая кровоточащая ссадина, тоже с удовольствием пнул бы поверженного противника, но, в отличие от сотника, позволить себе этого не мог.

— Вижу, взял зверя, — спокойно сказал князь, когда сотник подошел к нему.

— В углу притаился. Под соломой гнилой. Думал, не замечу, — возбужденно проговорил сотник и сплю­нул в сторону сгусток крови.

— Что, досталось? — уважительно поинтересовал­ся князь.

— Я солому сапогом‑то пошевелил, а он на меня с ножом кинулся, хорошо клинок блеснул, а то бы у сотни другой сотник был.

— Ну уж, скажешь, другой! Ты‑то куда бы делся? А Василек? — понимая, что пережил сотник и стара­ясь снять напряжение, хорошо самому знакомое, ска­зал Михаил Ярославич.

— Куда, куда? Я бы вон там лежал с пропоротым брюхом, — кивнул он в ту сторону, куда снесли мертвых.

— Это в кольчуге‑то и с пропоротым брюхом? — за­метил удивленно посадник.

— Ну–у, если не в брюхо, так все равно куда‑нибудь угодил, — обиженно ответил сотник на замечание.

— Ладно уж тебе сказки‑то рассказывать, — мах­нул рукой князь, — никогда я в то не поверю. Скорее бы ты его на этот ножик насадил, чем он тебя им до­стал. Что ж я, не знаю, каков ты в бою молодец.

— Молодец‑то молодец, а вишь — не увернулся! Съездил ирод мне по роже, чуть зуба я не лишился, — сказал, почти совсем успокоившись, сотник и снова сплюнул.

— Что ж, это со всяким может случиться, но и ты его, видно, тоже неплохо отделал, если он на ноги ни­как подняться не может, — довольно ухмыльнулся князь.

— Знамо дело! — важно выпятив грудь, ответил сотник, свысока глянул на посадника и стоящего мол­ча Потапа, а потом, отвернувшись, снова сплюнул.

— Как думаешь, Василий Алексич, здесь допрос Кузьке чинить начнем или в Москве суд устроим? — поинтересовался князь у посадника.

— Это как твоей душе угодно будет, Михаил Яро­славич, — ответил тот не задумываясь, — но я бы здесь все же допрос учинил, пока он от испуга не опо­мнился. Вишь, жалкий какой! Уж такого ханом никто не назовет, а пока до Москвы доберемся, мало ли что он удумает.

— Дело говоришь, — поблагодарил князь и обра­тился к сотнику: — Ну‑ка, Василек, тащи сюда своего обидчика.

Побитого Кузьку провели мимо остатков ватаги. Соратники молча смотрели на своего грозного повели­теля, которому еще сегодня утром беспрекословно под­чинялись и которого до смерти боялись, зная его вспыльчивый нрав. Теперь он казался не таким страш­ным, и они, понимая, что его наверняка ожидает более суровая кара, чем их самих, уже жалели бедолагу.

Под неусыпной охраной двух дюжих молодцов Кузька двигался навстречу человеку, который должен был решить его судьбу, и, проходя мимо сбившихся в кучу бродней, так злобно глянул на них одним своим глазом, что они еще плотнее прижались друг к дружке.

Отвечать на вопросы он стал неохотно, не молил о пощаде — на что втайне рассчитывал князь, — смот­рел на всех вызывающе, словно буравил насквозь сво­им темным глазом. Михаилу Ярославичу, восседавше­му в седле, порой казалось, что Кузьма и на него смот­рит свысока. Предводитель разбойников был выше многих его дружинников, хоть в дружине у князя бы­ли все воины как на подбор — статные, высокие, и си­лой никто из них тоже не был обижен.

Разговор явно не клеился, допроса не получилось. Это стало ясно и посаднику, а потому он предложил:

— Раз упорствует, нечего с ним тут время зря те­рять, довезем до Москвы, а там мастера язык ему быс­тро развяжут, а ежели и там упорствовать будет, как ты и собирался, на кол ирода посадим, чтобы другим неповадно было.

Князь еще раз исподлобья посмотрел на Кузьку, по­вернувшего косматую голову в сторону леса, и сказал твердо:

— Так тому и быть! Собирай, сотник, людей, вы­ступаем!

Однако прежде чем во главе отряда отправиться в обратный путь, князь остановил вороного у разно­шерстной группы.

— Я, князь московский, в город свой вас веду, там разбираться будем, кто в чем виновен. Каждый по за­слугам своим получит, — оглядев притихших бродней, сказал он громко, — ежели на ком крови нет и кого грех невелик, тот вину сможет работой искупить. Строится Москва. Есть где руки делом занять!

Василько, мигом очутившись рядом с князем, что-то сказал ему на ухо, и дружинники, давно ожидавшие княжеского приказа, быстро заняли свои места в по­ходном строю. Правда, теперь некоторым из них выпа­ла доля сопровождать плененных бродней, другим на­до было вести в поводу захваченных у них лошадей. Третьим предстояло проделать обратный путь до горо­да, взгромоздившись на мешки с зерном. Аким, пере­считав сани, припрятанные грабителями в леске за из­бушками, был несказанно обрадован — не хватало лишь одних — и строго настрого предупредил, чтобы дружинники, не дай Бог, не заснули в дороге, пообе­щав, что сам лично будет проверять их.

— До метели бы добраться, — глядя на небо, сказал посадник.

— Не успеем, — хмуро ответил Потап, — но вот до темноты выйти к большой дороге — это, пожалуй, еще сможем.

Василий Алексич согласно кивнул и, с трудом взгромоздившись на коня, присоединился к дружинникам, направившимся к лесу, к хорошо видной широ­кой тропе, по которой отряд князя добирался до логова бродней.

Вскоре отряд растянулся по лесу. Князь ехал где‑то далеко впереди. Оттуда иногда доносился громкий хо­хот, и приотставший посадник тогда тоже улыбался, понимая, что у князя сегодня есть хороший повод для радости. Василий Алексич, как и все, был рад поимке разбойников, но в этом небольшом походе неожиданно понял, что ему — как ни горько признаться — уже трудно во всем быть на равных с молодыми боярами, окружающими князя.

Посадник все так же устало покачивался в седле, переговаривался с Акимом, который часто посматри­вал назад, чтобы увидеть, не отстают ли отбитые у бродней сани с зерном, когда мимо проскакал один из тех дружинников, что двигались в хвосте отряда, под­гоняя пеших пленных. Поравнявшись с посадником, он на мгновение придержал коня и на ходу сообщил: «Бродни еле ползут! С ними и до утра не дойдем!» По­садник понимающе кивнул, а дружинник тем време­нем уже мелькал где‑то впереди. «Что ж теперь делать, не оставлять же их под охраной в лесу? — задумался посадник. — И верхом нельзя, хоть и кони есть. Вот ведь обуза!»

Он еще провожал взглядом гонца, когда где‑то сза­ди послышался странный шум, и через мгновение раз­дались крики. Не раздумывая развернув коня, посад­ник тут же и погнал его рысью, на ходу доставая меч из ножен. Чутье не подвело старого воина. Быстро мино­вав остановившиеся на тропе сани и опередив дружин­ников, которые, побросав вожжи, спешили в том же направлении, что и он, Василий Алексич увидел на снегу распластанное тело княжеского дружинника, g нескольких шагах от него пытался подняться с зем­ли тот самый отрок, которого Тихон утром обучал сек­ретам своего мастерства. Отступив к заснеженным елям, несколько бродней с ужасом в глазах наблюдали за тем, как пытаются скрыться в молодом ельнике их товарищи, за которыми с обнаженными мечами проби­раются дружинники.

— Эй, Коста, поспешай! Али свобода не дорога? — раздался хриплый голос.

Посадник закрутил головой, пытаясь определить, откуда он доносится, успел заметить, как шелохну­лись в стороне склонившиеся до самой земли еловые лапы, и направил туда коня.

— Ну, как знаешь! Прощевай, Коста! — донеслось от высокой ели, к которой спешил посадник. Однако достичь ее ему было не суждено.

Что‑то острое пронзило плечо, все помутнело перед глазами, и посадник, выронив меч, ткнулся лицом в черную жесткую гриву.

На лицо, обращенное к небу, сыпались колкие сне­жинки, снег забился за ворот, затылок погрузился в мягкую холодную перину. Василий Алексич не ви­дел, как подбежали дружинники, склонились над ним. До его сознания откуда‑то издалека доносились гулкие голоса, но слов он не понимал и с каждым мгно­вением все сильнее ощущал холод, охватывающий те­ло. Потом он почувствовал, как по жилам заструилось тепло, а острая боль, пронзившая лопатку, стала по­степенно слабеть. Замутненное сознание на короткое время прояснилось, он вновь стал различать знакомые голоса и, сделав усилие, — будто преодолевал чье‑то сопротивление, — открыл глаза. Склонившиеся над ним дружинники облегченно вздохнули.

— Напугал ты нас, Василий Алексич, — как мож­но бодрее проговорил сотник, наклоняясь к распрос­тертому на снегу раненому.

Посадник в ответ попытался что‑то сказать, но губы не слушались, он лишь как‑то криво улыбнулся и опустил отяжелевшие веки. Однако увиденный им добрый взгляд Василька, полный смятения, граничив­шего с отчаянием, заставил старого воина, несмотря на одолевавшую его слабость, усилием воли вновь от­крыть глаза. Теперь рядом маячило бородатое лицо Потапа, а за ним мелькнул черный силуэт княжеского коня, и тут же посадник услышал голос самого Михаи­ла Ярославича.

— Жив остался. Это — главное! — говорил он ко­му‑то.

— Вот и ладно, вот и хорошо, ты уж пока потерпи, Василь Алексич. От раны твоей боли много, но ведь ты живой! Сейчас Потап вытащит застрявшую стрелу, что боль тебе причиняет, и сразу на поправку поедешь! — успокаивал сотник и, заметив, что веки у посадника снова опускаются, торопливо добавил: — Не сомневай­ся, обидчик твой наказан, его меч достал. — До посад­ника издалека донесся его шепот: — Потерпи чуток, потерпи.

Тем временем Потап вытащил из ножен острый клинок, а из мешочка, который висел у него на шее, достал крохотный узелок, положил все на тряпицу, расстеленную на снегу рядом с раненым, и сам скло­нился к нему. Едва заметным движением он обломил оперенье стрелы и, повернувшись к сгрудившимся во­круг дружинникам, двух позвал на помощь. Втроем они несколько мгновений колдовали над недвижным телом, потом до окружающих донесся слабый стон, и в тот же миг Потап откинул в сторону окровавленную стрелу и проворно схватил свой заветный узелок.

— Вот и все, — услышал посадник глухой голос, — сани для тебя готовы, боярин. До отцовского дома до­беремся, а там перевяжем твою рану.

Плечо и спину будто обдавало кипятком, и сквозь эту пронизывающую боль посадник почувствовал, как сильные руки приподняли его и перенесли на мягкое ложе. Он снова открыл глаза: словно через затянутое бычьим пузырем волоковое[49] оконце увидел князя, ко­торый смотрел на него.

— Не говори ничего, лежи, сил набирайся! — про­говорил тот, заметив, что посадник пытается пошеве­лить пересохшими губами. — Вишь, как дело оберну­лось, ну да ладно, теперь все порядком пойдет!

Удостоверившись в том, что посаднику оказана по­мощь, а тела двух убитых неожиданно напавшими броднями уложены на сани, князь поспешил вперед, к голове отряда. Надо было торопиться и побыстрее от­правиться в дальнейший путь, чтобы добраться до зна­комой деревни засветло, до метели, которая, по всем приметам, должна вскоре разыграться. Как только князь дал знак, отряд после вынужденной остановки потянулся по лесу.

Михаил Ярославич был взволнован случившимся, он ехал молча, обдумывая, почему так могло произой­ти, что горстка оставшихся на свободе разбойников от­важилась напасть на его вооруженных людей. Правда, отбить бродням никого не удалось: беглецов настигли дружинники. Они, преследуя напавших на отряд раз­бойников и разбежавшихся пленных, углубились да­леко в чащу, но нагнали их, жестоко отомстив за смерть своих соратников. Может быть, месть оказа­лась не в меру жестокой — к дороге приволокли боль­ше дюжины трупов, — но жестокость была вполне объ­яснимой. Нести потери после того, как поимка ватаги успешно завершилась, было особенно обидно, к тому же напавшие, отбивая плененных сотоварищей, сами действовали, как кровожадные звери, не пожалели да­же отрока.

— Винюсь, Михаил Ярославич, за всех! Не сдержа­лись, — объяснялся Василько с князем по поводу слу­чившегося.

— Как же проглядели засаду, — проговорил князь с некоторым удивлением. Он не столько обвинял сот­ника в том, что тот прозевал появление разбойников, сколько недоумевал, и в самом деле не понимая, как это могло произойти.

— На повороте из‑за ельника стрелы они пустили. Кабы не брони, ты, княже, ныне многих из своих людей недосчитался бы, — громко вздохнул сотник и продолжил свой невеселый рассказ: — Первым‑то Егор с коня повалился, а за ним отрок дружинный Николка. Бродни тут же с дороги в лес ринулись. Наши — за ними. Не подумай, князь, что безоружных выкосили. Как бы не так! Отбивались они люто, вот и получили свое. Больно разозлили они нас. Честного боя побоялись…

— Ишь чего захотел! Честного боя! На то они и та­ти, чтобы из‑за угла нападать, — заметил хмуро собе­седник.

— Эх, князь, твоя правда! — тут же согласился Василько. — Вот я и говорю, из‑за поворота на нас ринулись. Я так, Михаил Ярославич, думаю, что они хоте­ли Кузьку Косого выручить и наверняка наблюдали за нами. Шли следом от самого своего логовища. Там‑то не нападешь. Мы бы с ними там быстро справились, вот и шли за отрядом, чтобы в удобном месте напасть. Им ведь каждый кустик здесь давно знаком.

— Верно говоришь, — кивнул князь, — Кузьку они выручали. Я еще давеча заприметил, как он в ча­щу всматривался, но решил, что по воле зверь тоскует, а теперь ясно, что Кузька своих поджидал, а может, и заметил их, да знак какой неприметный подал.

— Правильно сделали, что отделили Кузьку ото всех, —добавил сотник, — иначе и уйти мог.

— Мог, да, вишь, не удалось, — усмехнулся князь, — теперь за все ответит. Стерегущие Кузьку мне сказывали, как проехали лощинку, он в седле за­крутился, головой завертел. Но они — дело знают — глаз с него не спускали. Опосля‑то и они поняли, что ждал изверг подмоги.

Михаил Ярославич надолго замолчал, погрузив­шись в раздумья, а Василько, проехав рядом с князем еще полсотни шагов, немного отстал и, развернув коня, поспешил к хвосту растянувшегося по лесу отряда. Те­перь сотник еще чаще, чем прежде, проверял, не отста­ет ли кто, все ли спокойно у пленных бродней, которых по двое, а где и по трое разместили на санях, гружен­ных мешками с зерном. Не забывал он поинтересовать­ся самочувствием раненого. Посадник дремал, укры­тый овчиной, но иногда, проезжая мимо, сотник ловил на себе пристальный взгляд и тогда, наклонившись к саням, говорил что‑нибудь утешительное, всякий раз сообщая, что уже скоро отряд выберется из леса.

Это и на самом деле было так. Мало–помалу отряд приближался к большой дороге. Правда, двигаться по лесу было все сложней. Снег, сыпавший с потемневше­го неба, совсем скрыл тропу, петлявшую между дере­вьев, о ее существовании теперь почти ничего не напо­минало. Однако Тихон, ехавший в голове отряда, по каким‑то едва ли не одному ему видимым приметам вел отряд вперед.

Мороз спал, но ветер и вездесущий снег не давали покоя уставшим людям. Снег покрывал их головы и плечи, серебрился в бородах и усах, норовил угодить в глаза, а при малейшей попытке заговорить — летел в рот. Многим уже стало казаться, что они бесцельно кружат в белом пространстве, и им никогда не удастся выбраться из этого снежного плена. Почти все с опас­кой поглядывали по сторонам и, хотя знали, что по­следние ватажники, осмелившиеся напасть на княже­ский отряд, разбиты, в быстро надвигающихся сумер­ках чувствовали себя неуютно.

Темнота стремительно заполняла лес, и в тот мо­мент, когда она вплотную подступила к горстке людей, застигнутых в чаще непогодой, раздался приглушен­ный голос Тихона, чья тень едва вырисовывалась впе­реди в снежной пелене: «Большая дорога!» Радостное известие с быстротой молнии достигло дружинников, ехавших в самом хвосте отряда. Все приободрились, даже бродни, которые не знали своей дальнейшей судьбы, но были рады уже одному тому, что скоро они окажутся в тепле.

Еще некоторое время отряд, как большая непово­ротливая змея, выползал из леса у того самого пова­ленного дерева, у которого ранним утром вступил на тропу, проложенную ватагой. На открытом месте ме­тель, которая в лесной чаще не могла разгуляться со всей силой, со злостью набросилась на утомленных лю­дей. Однако никто из них теперь, кажется, и не думал унывать. Широкая дорога была уже сильно занесена снегом, но, несмотря на это, отряд заметно прибавил ходу. Уже вскоре лес поредел, а потом вдали сквозь гу­стую темноту и снежную стену идущие впереди заме­тили слабое мерцание огоньков.

Редкий собачий лай разлился по селу, оповещая его обитателей о приходе непрошеных гостей. Захар уже давно поджидал возвращения княжеского отряда. Ко­нечно, если ему удалось разыскать бродней, то он мог направиться к Москве и по какой‑нибудь другой доро­ге, но старик был почти уверен, что снова свидится с князем.

Так оно и случилось. Едва забрехал первый пес на самом краю села, как Захар с сыновьями уже снял все запоры с ворот, вышел на улицу и стал вглядываться в снежную круговерть.

Гости, засыпанные снегом, с красными обветрен­ными лицами, не замедлили появиться. Конные, ос­тановившись у самых ворот, пропустили вперед сани, а потом въехали и сами, враз заполнив широкий двор. Не тратя время на разговоры, несколько чело­век, схватившись за шкуру, на которой лежал в санях раненый, внесли его в дом. Оставляя на широких по­ловицах мокрые следы, пронесли его в небольшую горницу.

Захар лишь словом перекинулся с Потапом и куда-то исчез. Появился он через некоторое время, поддер­живая под локоть сгорбленную старуху, лицо которой напоминало кору старого дерева.

Князь хотел было что‑то объяснить Захару, но тот лишь рукой махнул и сказал спокойно:

— Ты, Михаил Ярославич, не сомневайся. Все, как надо, сделаем, чай, не впервой. Отдыхай с дороги, сей­час и стол накроют, — добавил старик, и не успел князь что‑то сказать, как хозяин словно растворился в сумраке сеней.

Михаил Ярославич и сотник прошли в горницу, где на лавке у стены лежал на спине раненый, над кото­рым склонилась горбунья. Потап в одной руке держал ярко горящую лучину, а другой подавал старухе ка­кие‑то снадобья и зорко смотрел за ее скрюченными коричневыми пальцами, порхающими над темной ра­ной. Старуха что‑то пошептала тонкими губами, влила в приоткрытый рот посадника какое‑то зелье и испод­лобья взглянула на своего помощника. Потап тут же повернул голову, посмотрел на сотника и кивком подо­звал его. Вместе они повернули грузное тело на бок. Сотник, который успел заметить лишь большое темное пятно, расплывшееся по разорванной рубахе посадни­ка, быстро отошел к печи, у которой стоял князь, неот­рывно следящий за всем происходящим.

Старуха еще некоторое время продолжала колдовать над раненым, а потом уступила свое место Потапу. Тот ловко перевязал рану, туго перепеленав грудь посадни­ка. Сделав свое дело, старуха, повернувшись к образам, помолилась, беззвучно шевеля губами и крестясь кост­лявой рукой, а потом засеменила к двери. Проходя ми­мо князя, она чуть склонила голову пред ним, глянула снизу темным бездонным глазом и вышла прочь.

— Вот и все, — сказал угрюмо Потап.

— Что все? — разом спросили князь и сотник.

— Спать долго будет, силы накопит, а потом на по­правку пойдет, — проговорил Потап как‑то неохотно и, видя немой вопрос в глазах собеседников, милости­во добавил: — Кость стрела пробила. Долго заживать будет. Но он еще силен. Выдюжит.

— Весть добрая, — кивнул князь, — теперь, когда все разрешилось, можно и отдохнуть.

— А трапеза? — неожиданно вырвалось у сотника.

— Тебе бы, Василько, только брюхо набить, — впервые за долгое время улыбнулся князь, — ну да ладно, может, ты и прав. Хозяин тоже что‑то про стол накрытый говорил.

— Да–да, гости дорогие, отведайте угощений наших скромных, а потом и почивать можно, — ответил невесть откуда появившийся Захар.

Хозяин провел гостей в ту же большую горницу, где князь ночевал накануне. На столе в горнице, в плетеной корзинке, высились румяные пироги, рядом в плоском блюде было уложено несколько жареных рябчиков. Михаил Ярославич присел к столу, прикрыв глаза, втянул воздух, пропитанный ароматами, исходящими от горячей дичи, ковшиком зачерпнул сыты и, ухватив пирог, откусил от него большой кусок. Князь чувствовал, что проголодался — ведь с самого утра маковой росинки во рту не было, — но есть почему‑то не хотелось. Сотник тем временем разделывался с горячим рябчиком. Михаил Яросла­вич доел пирог, не ощущая его вкуса, выпил сыты и, не притронувшись к дичи, поблагодарил Захара за угощение и поднялся из‑за стола. Сотник, поспешно дожевывая пирог, последовал его примеру.

— Ты, Захар, не обессудь, не до угощений мне нынче что‑то и не до разговоров. Будет еще время, по­беседуем, — проговорил князь устало, — спасибо тебе, что сына со мной отправил, помог он мне… да и Васи­лию Алексичу пособил. Завтра поутру в Москву отпра­вимся. А теперь почивать пора.

Спозаранку, как и было договорено, к городу в со­провождении шести десятков дружинников, возглавля­емых сотником, отправились груженные зерном возки. Впереди двигались сани, в которых, укрытый медвежь­ей шкурой, лежал посадник. Он с интересом наблюдал, как проплывают мимо огромные ели, опустившие до са­мой земли отяжелевшие от снега ветви, разглядывал бе­лую от инея морду каурой лошаденки, без особых уси­лий тащивших тяжелогруженые сани, потом, повернув голову набок, пытаясь спрятать лицо от снежной пыли, засыпавшей сани, он стал разглядывать выщербленные жерди, за которыми быстро мелькали сугробы с торча­щими во все стороны тонкими ветками.

Снег все сыпал и сыпал. Посадник вытащил из‑под шкуры руку, смахнул белое крошево с усов и бороды, провел ладонью по векам и натянул шапку почти на са­мые глаза.

— Как ты, Василий Алексич? Живой? — услы­шав, что посадник зашевелился, спросил возница, по­вернувшись вполоборота.

— Живой, — услышал он слабый хриплый голос.

— Вот и хорошо, — громко проговорил возница, стегнув лошаденку, а потом снова повернулся и, слег­ка нагнувшись, бодро сообщил: — Скоро уж дома бу­дем. Там на поправку быстро пойдешь!

— Да–да, — улыбнувшись, прохрипел тихо посад­ник и опустил веки.

Ему было трудно смотреть на белый свет. Тот и вправду стал белым от сыпавшего снега.

«Будто кто‑то наверху перину порвал, только вот пух холодный. Вот ведь угораздило на старости лет в санях покататься! — подумал посадник, и снова улыбнулся потрескавшимися губами, но улыбка на этот раз вышла какой‑то горькой. — Мог бы по сво­ей глупости и в мерзлую землю нынче лечь, но, вид­но, время мое еще не подошло, ежели жив остался. Это ж надо как все вышло. А виноват‑то во всем сам! — Посадник вздохнул, втянув тяжелый дух, идущий от овчины. — Кольчуга бы наверняка от стрелы уберегла, а вишь, маловата она оказалась. Брюхо‑то какое наел! Хорошо хоть в бехтерец поме­стился. Эх, знамо дело, приобрел бы новую кольчу­гу. — Он ненадолго закрыл глаза, опять вздохнул тяжело. — Эх, князь теперь наверняка мне замену найдет. И то правда, кому такой нужен. На покой, видать, мне пора».

Разбрызгивая вокруг снежные комья, подлетел к саням сотник, увидев открытые глаза посадника, пригнулся, спросил громко:

— Ну, как? Ожил, Василий Алексич?

— Ожил, — проговорил тот и слабо улыбнулся.

Василько не слышал ответа, но все понял.

— Город впереди! — донеслось до посадника, который успел лишь заметить, как сотник хлестнул плет­кой коня и тут же исчез из поля зрения.

Солнце уже давно и безуспешно пыталось рассеять белую муть, плотно закрывшую землю, когда князь с частью отряда, оставшейся с ним, наконец‑то смог выбраться из села. Вроде и поднялся он рано, но потом, сидя за накрытым столом, разговорился с Захаром и его сыновьями, к которым через некоторое время присоединились несколько «справных» мужиков, как их представил старик.

По просьбе пришедших князь не без удовольствия поведал о том, как удалось захватить Кузьку Косого и каким жалким предстал этот грозный разбойник пе­ред дружинниками, которые вытащили его из сопрев­шей вонючей соломы. Рассказ, правда, был немного приукрашен, но произвел должное впечатление на слу­шателей, сидевших с открытыми ртами и по ходу рас­сказа скромно улыбавшихся, довольно оглаживавших бороды или хмуривших лица. Михаил Ярославич не за­был отметить заслуги Потапа и Тихона, тоже пригла­шенных за стол. Справные мужики радостно закивали, услышав, как князь отозвался об их односельчанине.

Как ни хорошо вести беседы в теплой горнице, од­нако нужно было отправляться в путь и нагнать ушед­ших утром. Распрощавшись с гостеприимным хозяи­ном, князь выехал за ворота и, к своему удивлению, на противоположной стороне увидел толпу. Люди, ви­димо, давно уже ожидали появления князя: они успе­ли замерзнуть, переминались с ноги на ногу, похлопы­вали рукавицами и даже не пытались стряхивать снег с одежды, густо засыпанной снежной крупой. Они бы­стро пересекли дорогу, едва увидев князя, скинули шапки, громко загомонили, крестясь и кланяясь. До него долетали лишь обрывки слов, от которых у Ми­хаила Ярославича, несмотря на холод и не на шутку разыгравшуюся непогоду, потеплело на душе. Он тоже снял шапку и, отворачиваясь от ветра, прокричал:

— Живите спокойно, никто вас теперь не обидит. А за прием вам благодарен.

Напялив шапку, князь обернулся к застывшим ря­дом дружинникам.

— А теперь в путь. Москва ждет! — сказал он гром­ко и добавил тише: — С Богом!

Княжеский отряд нагнал сотника и сопровождав­ших обоз дружинников почти у самого посада.

— Я уж думал, что случилось, — проговорил сот­ник при встрече.

— Да вот, заговорились, позже намеченного срока и вышли, — объяснил князь, улыбнувшись. — Захар все расспрашивал, что да как. Но вишь, успели. Наме­том веселее идти, нежели так тащиться, — сказал он и снова улыбнулся.

— Что верно, то верно, — усмехнулся сотник. — Ежели по мне, так лучше наметом полдня скакать, чем шагом от зари до зари в седле трястись.

— Ладно уж! Наскачешься еще, — махнул рукави­цей князь, — нынче груз у нас важный. Поспешишь — мешки по обочине потом собирать. Да и посадника рас­трясти можно ненароком.

— А то я не понимаю! — ответил Василько и, глянув назад, спросил: — А в спешке Кузьку‑то не потеряли?

— Ты б еще что спросил, — хохотнул князь, — ку­да ж он от нас денется! Ему теперь подмоги ждать неот­куда. Ты ж сам всех его сотоварищей порешил.

— Так случайно вышло. Не хотел никто их жизней лишать, — запальчиво сказал сотник.

— Да охолонись ты наконец! — прервал его князь. — Сколько тебе говорить надо: они знали, на что идут и что их не с пирогами будут встречать.

— Понимаю я это, — ответил сотник, помрач­нев, — только вот души христианские все одно жалко.

— Ишь, жалостливый какой! — с издевкой в голо­се воскликнул князь, а потом произнес возмущенно: — Ты вот их души, в грехе погрязшие, жалеешь, а про то забыл, сколько эти ироды безвинных загубили и скольких бы еще жизни лишили, не останови мы их. Они‑то никого не жалели — ни старых, ни малых скольких до нитки обобрали и скольких на тот свет отправили! Ты думаешь, что тебя в селе потому привеча­ли да потчевали — может, последнее на стол стави­ли, — что ты лицом пригож? Нет, милок! Рады были тому, что дружинники мои избавили их от страха пе­ред ватагой Кузькиной!

— Богом прошу, не серчай на меня, Михаил Яро­славич! — лишь успел вставить слово сотник, едва князь замолчал.

— Думаешь, мне людей не жаль? Жаль! Только многих ли из них людьми‑то назвать можно? Ведь ху­же зверя дикого стали. Почто они Николку жизни ли­шили? Что отрок невинный сделать мог мужикам дю­жим? Небось только вскрикнуть и успел! — Князь вздохнул, провел по бородке, смахивая снег, и твердо сказал: — Нечего попусту воду в ступе толочь. Ника­кой битвы без крови не бывает. Что сделано, то сдела­но. Приободрись, вон уж город виден, и мы, чай, с по­бедой возвращаемся!