Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

Глава II.

Зимнее солнце, этотъ рѣдкій гость нашего неба въ теченіе полугода , этотъ праздникъ нашей морозной атмосферы, выкатилось на горизонтъ , роскошно и величественно, равно свѣтло и привѣтливо для богатаго Князя и для безпріютнаго , бездомнаго странника ; но не для всѣхъ, о , не для всѣхъ одинаково радостны свѣтлые лучи его!

Архангельскіе пріѣзжіе нѣсколькими часами предупредили появленіе солнца. Въ день своего пріѣзда они успѣли свалить въ лавки полъ-обоза рыбы, или товару, какъ всякій называетъ то, что продаетъ онъ. Мѣсто подвиговъ ихъ въ Москвѣ было тамъ , гдѣ и теперь продаютъ свѣжую рыбу, подлѣ Москвы рѣки , вблизи церкви Василія Блаженнаго и Спасскихъ воротъ Кремля. Въ продолженіе перваго дня, Михайло оставался караулить возы, между тѣмъ какъ дорожные сопутники его занимались складкою рыбы съ другихъ возовъ. Въ

послѣдній разъ, и какъ-бы въ вознагражденіе за караулъ, пригласили его поужинать въ харчевнѣ ; послѣ этого, позволили ему переночевать въ однѣхъ саняхъ, гдѣ уже не было рыбы. Усталость дала сонъ юному тѣлу, но не воображенію, не сердцу Михайлы. Рано, очень рано проснулся онъ , и, закутанный въ свой тулупъ, лежа въ саняхъ началъ размышлять о самомъ себѣ.

Положеніе его было страшно. Безъ крова, безъ пріюта , безъ копѣйки денегъ , на чужой сторонѣ, куда приклонить ему горячую свою голову? Гдѣ искать того пути, на который влекло его темное чувство, для котораго оставилъ онъ отца, и, какъ бѣглецъ, приплелся въ Москву ? И какой это путь ? Гдѣ великодушные люди, которые примутъ , приголубятъ пришельца и утолятъ его жажду науки. Таковы всегда бываютъ позднія сознанія наши! . . . Бѣжимъ за призракомъ, думаемъ схватить его рукой.... вотъ онъ, кажется, передъ глазами.... Какъ свѣтелъ, привѣтливъ, увлекателенъ ! какая улыбка на устахъ его. . . Опомнись , неопытный юноша ! Правда , ты ушелъ впередъ ; но призракъ исчезнетъ, и ты останешься въ пустынѣ, далеко отъ крова отеческаго. Ты.... знаешь-ли ? только удалился отъ прежняго; ты еще далекъ отъ цѣли : ты на распутій. О, какъ тягостны эти распутія ! Какъ не выно-

сины эти чистилища нашего духа! Тогда человѣкъ , не зная куда приведетъ его жребій, подобенъ слѣпцу, брошенному жестокосердымъ вожатаемъ въ незнакомомъ лѣсу ; тогда онъ чувствуетъ всю слабость своихъ одинокихъ силъ (потому что человѣкъ только въ обществѣ бываетъ могучъ не звѣриною силою); тогда онъ вынужденъ жалѣть о прошедшемъ.

Въ такомъ положеніи былъ Михайло Ломоносовъ. Онъ зналъ, что въ настоящій день ему надобно разстаться съ Пименомъ Никитичемъ: этотъ знатокъ свѣта напередъ велѣлъ ему не надѣяться въ Москвѣ на его помощь. Михайло былъ изумленъ великолѣпіемъ и шумомъ окружавшей его Москвы, и со страхомъ думалъ, въ которыя изъ богатыхъ палатъ постучится онъ просить себѣ хлѣба и крова? потому что о наукѣ онъ уже не смѣлъ и думать: прежде всего надобно было не умереть голодною смертію. Люди, которыхъ въ отдаленіи почиталъ онъ столь радушными ко всему, доброму, и столь привѣтливыми къ нему самому, теперь представлялись ему жестокими, холодными, страшными! Угрюмая тѣнь ночи умножала его грусть и тоску. Сердце, долго страдавшее, и долгимъ томленіемъ приготовленное къ скорби, не выдержало болѣе: Михайло, въ горести, вскочилъ съ своего холоднаго ложа , сталъ на колѣни и зарыдалъ !... Нѣсколько минутъ дли-

лось это тягостное для него состояніе души; но вдругъ, среди сумрака приближающагося дня, онъ разглядѣлъ передъ собою огромную Спасскую башню, и лампаду, уже столѣтія теплящуюся передъ образомъ Спасителя, Отца всѣхъ людей. Благоговѣйный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ его жиламъ ; онъ почувствовалъ себя какъ-бы воскреснувшимъ. Не перемѣняя положенія , стоя на колѣняхъ въ саняхъ, онъ съ, теплою мольбою обратился къ образу Спасителя, и горячія, утѣшительныя слезы смѣнили его слезы горести.... Елей утѣшенія канулъ на чистую Душу, и растроганный юноша кончилъ свою молитву съ надеждою, почти съ весельемъ въ сердцѣ.

Между тѣмъ зашевелились его товарищи, и ночной лай собакъ заглушился шумомъ и движеніемъ пробудившейся Москвы. Пименъ Никитичъ двинулъ остатокъ своего обоза къ рыбнымъ лавкамъ, и первое домовище Ломоносова близъ Спасскихъ воротъ не оставило послѣ себя никакого слѣда. Это опять навело тоску на сердце юноши, и въ такомъ-то расположеніи, въ раздумьѣ, въ грусти, хотя и смягченной вѣрою въ Провидѣніе, встрѣтилъ онъ зимнее восходящее солнце, и вторыя сутки своего житья въ Москвѣ.

Весь этотъ день провелъ онъ вмѣстѣ съ рыбаками. пособляя имъ складывать рыбу, поды-

мая сани у отвода лошадей. Великъ-ли и весь день Русской зимы? Когда на Спасской башнѣ ударило пять часовъ, уже было темно. Движеніе въ лавкахъ начинало уменьшаться , и Пименъ Никитичъ спѣшилъ на постоялый дворъ, сначала углубиться въ разсчеты о сданной рыбѣ , о барышѣ , о деньгахъ за провозъ, и потомъ отдохнуть. На прощаньѣ, перекликаясь съ лавочниками и съ извощиками, онъ замѣтилъ подлѣ себя Михайлу.

-Ну? что-же, ты куда ? — спросилъ онъ его. Пока обирался отвѣчать ему спрошенный, онъ прибавилъ съ необыкновеннымъ для него добросердечіемъ : — Пойдемъ-ка , братъ , со иной. Вѣдь я знаю , что тебѣ нѣкуда приклонить голову, такъ ужь я покамѣстъ ублаготворю тебя.

Едва вѣрилъ ушамъ своимъ изумленный Михайло, и безъ всякихъ дальнихъ соображеній пошелъ за Пименомъ Никитичемъ. Ему конечно не могло придти въ голову, что этотъ гордившійся передъ нимъ знаніями человѣкъ, этотъ опытный философъ, замѣтилъ въ сынѣ рыбака большую способность къ счету и знаніе въ грамотѣ, то есть, въ продолженіе дороги онъ видѣлъ нѣсколько разъ, какъ легко разрѣшалъ тотъ задачи о платежѣ за овесъ и ѣду, и какъ бойко прочитывалъ изъясненія лубочныхъ картинокъ, которыми украшались стѣны

въ крестьянскихъ избахъ. Встревоженный огромностью своихъ разсчетовъ, Пименъ Никитичъ тѣмъ охотнѣе рѣшился взятъ съ собою Ломоносова, что воспользовавшись его способностями, онъ еіце могъ придать этому и видъ благодѣянія. Такимъ образомъ , это былъ первый человѣкъ, невольно оцѣнившій способности генія, -которому дивится потомство.

Весь вечеръ прошелъ въ умственныхъ занятіяхъ Пимена Никитича. Крупными каплями потѣлъ онъ и терялся въ томъ, что Михайло соображалъ въ нѣсколько минутъ и долго растолковывалъ ему. Наконецъ, когда разрѣшены были всѣ затрудненія и объяснены всѣ вопросы о количествѣ сданнаго товару, о суммѣ за провозъ, о дорожныхъ издержкахъ, о числѣ рогожъ и цѣновокъ, Пименъ Никитичъ былъ такъ доволенъ, что пригласилъ Михайлу ужинать съ собой. .

— Вотъ , и уголъ есть у тебя ! — сказалъ онъ сидя за столомъ и прихлебывая капусту. — Только, братъ, я вѣдь здѣсь не надолго. Не вѣдаю, какъ ты пристроишься. Даромъ кормить никто не будетъ. Право, лучше тебѣ оставить свои затѣи, да приняться-бы, напримѣръ, за коммерцію. Слава тебѣ Господи! Иной спитъ да видитъ. Это , ей Богу, такъ! А то какую тебѣ турусу учить ? Да и на что? Правда, что ученье свѣтъ, неученье тма; да, вѣдь,

хорошо, братъ, учиться тому, у кого есть что жевать. Ну, а тебѣ-ли за другими ? Тутъ и я пособить не могу. А порекомендовать хорошему человѣку — почто нѣтъ! Готовъ. Да, вотъ, хоть-бы Сидору Пафнутьичу, кому товаръ-то мы сдавали : у него Дѣла большія , человѣкъ онъ хорошій, и только будь . самъ хорошъ , такъ у него-бы тебѣ житье-то было завидное. А мое слово онъ уважитъ.

Это нравственное увѣщаніе запилъ онъ большою кружкою квасу, и продолжалъ :

— Право, братъ , лучше будетъ. Вспомнишь мое слово, да ужь поздно будетъ. Мое дѣло сторона; сытый голоднаго не разумѣетъ, говоритъ пословица; да, видно, ты не вѣришь ей.

«То-то, Пименъ Никитичъ, что я пришелъ въ Москву насыщать не чрево, а голову.»

— А знаешь-ли ты — возгласилъ съ торжествомъ самозваный мудрецъ, отрывши въ памяти своей присказку, когда-то слышанную имъ отъ какого-то книгочія — знаешь-ли. ты, что когда руки и прочіе тѣлесные члены не захотѣли повиноваться чреву, то вмѣстѣ-же съ нимъ и погибли ?

«Нѣтъ, это было, какъ нибудь да не такъ — возразилъ Михайло.» Голова всему голова; а мнѣ моя велитъ думать не объ одномъ насущномъ хлѣбѣ: она сама требуетъ пищи.

— Ну, такъ гаебѣ и книги въ руки ! — отвѣчалъ нѣсколько оскорбленный Пименъ Никитичъ; — Пропадай съ голоду , коли не хочешь слушать добрыхъ совѣтовъ.

«Я никогда не забуду вашего добра ко мнѣ,» сказалъ юноша, «fl не смѣю думать, что когда нибудь приведетъ Богъ меня расплатиться съ вами ; но , право , на этотъ разъ не могу послушать- вашего совѣта.

— Да на кого-же ты надѣешься ?

«Во-первыхъ : , на Бога! Онъ не оставитъ меня. А потомъ , я готовъ пасть въ ноги нашей Царицѣ, и молить Ее о заступленіи.

—А я опять скажу тебѣ пословицу (вѣдь ихъ сочиняли мудрые люди ) : до Бога высоко, а до Царя далеко. » Царица живетъ въ Питерѣ, такъ вѣдь не снова тебѣ идти съ обозомъ туда. Успѣешь и здѣсь умереть съ голоду.

Послѣдній аргументъ Пимена Никитича заставилъ Михайлу задуматься. Онъ, какъ дитя, уличенное въ шалости , защищался отъ опытности своего противника, и на возраженіе его не съумѣлъ отвѣчать. Онъ вѣрилъ одному внутреннему чувству своему, но вѣрилъ крѣпко и былъ убѣжденъ, что онъ поступаетъ такъ , какъ должно было ему поступать. Подобно Коломбу, онъ готовъ былъ спорить съ цѣлымъ міромъ современниковъ своихъ , что тамъ , за

океаномъ препятствій, есть, непремѣнно, страна свѣта , къ которой стремится душа его ; но онъ не могъ указать имъ на эту страну, не могъ дать имъ осязать ея свѣта. Полувоздушна носилась передъ нимъ надежда, вѣрная сопутница человѣка во всѣхъ невѣрныхъ обстоятельствахъ , но и существенность угнетала его своею свинцовою тяжестью. Онъ не согласился съ Пименомъ Никитичемъ, но и не вѣрно отводилъ удары его логики, передъ судомъ самосознанія.

Помолились Богу, и Ломоносовъ легъ спать въ самомъ грустномъ расположеніи : въ недовольствѣ самимъ собой. Чтобы опровергнуть всѣ возраженія, онъ въ самомъ дѣлѣ былъ готовъ еще совершить такой-же путь, какой уже оставилъ за собою. Но идти такъ далеко не случилось ему.

Слѣдующій день провелъ онъ на постояломъ дворѣ , думая о своей будущности, и не придумывая ничего. Да , впрочемъ , и можетъ-ли семнадцатилѣтній мальчикъ, не знающій ни людей, ни свѣта, имѣть опредѣленныя, вѣрныя намѣренія о будущемъ? Можетъ-ли онъ утромъ сказать о томъ, что свершится съ нимъ вечеромъ , когда почти каждый человѣкъ силенъ имѣть вліяніе на судьбу его ? Ломоносовъ думалъ , собственно не думая ничего , потому что онъ крѣпко вѣрилъ Провидѣнію и былъ

твердо убѣжденъ въ правотѣ своихъ поступковъ; онъ ожидалъ чего-то; ожидалъ чуда, или ангела-спасителя въ видѣ человѣка. Эта вѣра въ лучшую будущность, эта увѣренность въ собственныхъ силахъ , не смотря ни на что окружающее, бываютъ исключительною принадлежностью души чистой и воли неуклонной, неустрашимой, первой принадлежности всѣхъ необыкновенныхъ людей. Исполнители подвиговъ великихъ , они или вѣрно провидятъ будущее , повинуясь гаданію души своей, или , жертвы своей увѣренности, погибаютъ на пути не конченномъ, но не ослабѣваютъ въ той нравственной силѣ, которая самой гибели ихъ даетъ знаменіе величія.

На веселѣ , въ разгулѣ возвратился Пименъ Никитичъ домой , уже вечеромъ. Онъ привелъ съ собой гостя, какого-то господскаго прикащика, и привелъ его сколько по дѣламъ, которыя у нихъ были, столько-же и для того, чтобы весело заключить день , то есть, по Русскому обычаю, попить съ нимъ хорошенько, на свободѣ.

Впрочемъ, гость былъ совсѣмъ не похожъ на Пимена Никитича. Высокій ростомъ , дородный, свѣжій мужчина среднихъ лѣтъ, одѣтый не богато, но хорошо, онъ во всѣхъ движеніяхъ, во всѣхъ рѣчахъ своихъ показывалъ какую-то чинность, какое-то приличіе и степенство,

можетъ быть перенятыя имъ отъ господъ своихъ.

Поговоривъ о дѣлахъ, собесѣдники незамѣтно обратились къ предметамъ, постороннимъ. Михайло былъ тутъ-же и слушалъ ихъ. По временамъ онъ прислуживалъ Пимену Никитичу, принося желаемое угощеніе , то есть пиво и медъ.

— А что, благодѣтель — спросилъ гость, въ

то время когда Михайло вышелъ за чѣмъ-то изъ комнаты — этотъ молодецъ пріѣхалъ съ тобой ?

« Да!» отвѣчалъ Пименъ Никитичъ. «Нашелъ его на дорогѣ: стало жаль бѣдняка, и я творю ему добродѣтель.»

— Что-же ? ты взялъ его въ услугу себѣ ? Одолженіе-то середней руки.

« Какое въ услугу : кормлю и пою, батюшка, Петръ Калистратовичъ ; а за что и самъ не знаю. Готоваго поѣсть да попить я могъ-бы и безъ его помощи. Ну, да о добромъ дѣлѣ жалѣть я не люблю.

Тутъ онъ пересказалъ въ нѣсколькихъ словахъ встрѣчу свою съ Ломоносовымъ, и заключилъ разсказъ слѣдующимъ нравоученіемъ: «Видно, было написано ему на роду сдѣлаться бродягой; видно , родители не умолили Бога. Всѣ мы люди грѣшные!»

— Правда — отвѣчалъ Петръ Калистратовв»ъ —только этотъ малый не похожъ на негодая. Мы, братъ, всѣ на этомъ свѣтѣ бродяги, пока не придемъ къ тихому пристанищу. Помогать нищимъ и прохожимъ нашъ долгъ ; онъ прохожій : не нищій пусть себѣ идетъ своей дорогой ; долгъ всякаго помочь ему и напутствовать хлѣбомъ-солью и добрымъ словомъ.

«Да какъ-же ему безъ отцовскаго благословенія ?... »

— Оно такъ, но я сужу еще и вотъ какъ : если-бы онъ безъ отцовскаго благословенія пустился на поклоненіе угодникамъ Московскимъ; не хорошо что пошелъ безъ воли родительской , но благо что идетъ на доброе дѣло. Вѣдь и уйдтй для науки, не то что на худое дѣло уйдти. Да и намъ-ли судить о томъ, что уже сдѣлано? Латъ долгъ помочь ему. Не въ худомъ дѣлѣ застаю его , и готовъ пособить добрымъ совѣтомъ. Знаешь-ли что ? Мнѣ еще сдается, что я видалъ его когда-то. Поразговорюсь-ко я съ нимъ.

« Чудодѣй ты, Петръ Калистратовичъ !» сказалъ Пименъ Никитичъ, улыбаясь и качая головою. » Охота тебѣ заниматься этимъ пустозвономъ ! Доканчивай-ко лучше свою кружку.

Михайло возвратился , и Петръ Калпстратовичъ обратилъ къ нему рѣчь.

— Слышу , братъ , я, что ты пріѣзжій изъ Архангельска; тамъ я не бывалъ, но мнѣ сдается , что я видѣлъ тебя гдѣ-то. Въ первый разъ въ Москвѣ ?

Ломоносовъ смутился нѣсколько отъ этой рѣчи. Ему пришло въ голову : не опять-ли хотятъ подозрѣвать его въ чемъ нибудь ? не опять-ли хотятъ видѣть въ немъ самозванца? Онъ вспомнилъ о нападеніи Пимена Никитича, и, вооружившись всѣмъ своимъ мужествомъ, сказалъ голосомъ твердымъ :

—Въ Москвѣ я въ первый разъ ; вашей милости не видывалъ никогда; но васъ знаю по лицу, потому что лицо ваше не закрываетъ вашей доброй души. Всѣ добрые люди не только мнѣ знакомы, но и съ родни : на нихъ-то я и надѣюсь, за нихъ-то и буду прежде всѣхъ молиться Богу.

« Не много-же , Михайло, найдется у тебя родныхъ ! — перебилъ его Пименъ Никитичъ, который любилъ щегольнуть словцомъ.

.—По крайности я съ родни ему !—возразилъ Петръ Калистратовичъ. — Ты , Михайло, сказалъ то , что я думалъ ; только сказалъ ты покрасивѣе нежели мерещилось это въ моей башкѣ. Ты сказалъ -правду, и я , какъ родню, беру тебя къ себѣ. . . . коли позволитъ Пименъ Никитичъ. -

— Сбылась пословица !—примолвилъ тотъ съ коварною улыбкою:—«Ѳома въ Москву пришелъ, да скоро и родню нашелъ ! » Онъ былъ восхищенъ своею новою остротою. Однакожъ, дивитесь странности противорѣчій въ человѣкѣ !.. . Ему было досадно, что Петръ Калистратовичъ такъ великодушно, и такъ скоро, слѣдственно два раза великодушно , вызвался дать пріютъ Михайлѣ. Онъ не понималъ этого поступка, однако въ сердцѣ его было какое-то не зрячее чувство, что это дѣло доброе, слѣдственно похвальное , а всякія похвалы желалъ-бы онъ привлекать на самого себя. Онъ понялъ также, какъ не умѣстно было при этомъ бѣдное его остроуміе, и принявъ на себя важную осанку, протяжно сказалъ :

«Петръ Калистратовичъ! Мѣшать доброму намѣренью не буду. Только вспомни, что ты самъ человѣкъ, такъ сказать, подчиненный: живешь въ барскомъ домѣ , и хоть на почётѣ, и хоть у добраго господина , однакожъ все-таки не въ своемъ углу. Бѣдъ и я подумывалъ, какъ-бы помочь Михайлѣ, потому что , право, жаль малаго: пропадетъ за даромъ; ну, да что я могу сдѣлать ? Вѣдь и я занимаюсь , хоть-бы коммерціею, то-же но чужой милости, чужимъ добромъ, и самъ гляжу въ глаза другимъ. Радъ-бы въ рай , да грѣхи не пускаютъ , какъ говоритъ. ...

— Я въ дѣлѣ , я и въ отвѣтѣ, Пименъ Никитичъ ! — перервалъ его гость. — Что тутъ толковать ! Конечно, я не на банкетъ приглашаю Михайлу: дамъ ему уголъ да кусокъ хлѣба; вотъ все что могу сдѣлать. А вѣдь ты говоришь, что и этого не можешь. Да оно такъ и есть: ты человѣкъ пріѣзжій. . . .

« Ну, самъ ты знаешь ! — прибавилъ одобрительнымъ голосомъ Пименъ Никитичъ!—Я отъ добраго дѣла не прочь, да. . . .

—Стало быть, коли Михайлѣ въ угоду, такъ я и милости прошу его къ себѣ! — сказалъ Петръ Калистратовичъ.—Покуда, братъ, поживешь въ нашей дворнѣ, а тамъ подумаемъ.

Глубокимъ поклономъ отблагодарилъ Михайло за добрый вызовъ Петра Калистратовича. Онъ не зналъ что такое значила дворня Русскаго барина! По крайней мѣрѣ онъ могъ быть увѣренъ, что существованіе его обезпечено на сколько нибудь времени. Въ несвязныхъ словахъ выразилъ онъ признательность свою за благодѣяніе , о которомъ не имѣлъ ни какого понятія. Бѣдный мальчикъ! Подобно щепкѣ среди бунтующихъ волнъ, онъ былъ среди океана людскихъ страстей и отношеній. Выносясь изъ глубины падающей волны другою волною , которая возносится для того только, чтобы пасть подобно своей предшественницѣ, онъ

думалъ , что ему лучше на этой обманчивой выси. Но таковы-то наши стремленія ! Онъ летѣлъ къ міру свѣта, и уносясь въ міръ слугъ, считалъ , долженъ былъ считать это благодѣяніемъ.

Между тѣмъ разговоръ собесѣдниковъ оживился, и чудеса мудрости лились изъ устъ Пимена Никитича!

— Право — говорилъ онъ — надо помогать бѣднымъ! И душѣ-то отрадно, и Богу угодно, да и людямъ-то не худо ! Нашъ-то братъ самъ испыталъ все: бывалъ и на конѣ и подъ конемъ. Все Богъ, батюшка, Петръ Калистратовичъ ! Онъ питаетъ и птицы небесныя !

«Что и говорить объ этомъ, Пименъ Никитичъ! Правда, правда. »

— Да ей Богу такъ , Петръ Калистратовичъ ! Живемъ, живемъ, трудимся, трудимся: а для чего ? Ну, право такъ ! хоть умереть не сходя съ мѣста ! Доброму человѣку вездѣ хорошо. Такъ-то бываетъ подъ часъ горько, что кажется и не расхлебнешь ! Анъ мудрость-то наша человѣческая ! Истинно такъ, Петръ Калистратовичъ! Богъ меня убей, коли не правда! Вѣдь что-бы кажется !... Ну, а все не то ! Право такъ !

« Миръ вамъ ! » возгласилъ кто-то тонкимъ голоскомъ.

Въ дверяхъ стоялъ монахъ.

— Ба, ба, ба!—воскликнулъ Пименъ Никитичъ вскакивая со скамьи. — Отецъ Порфирій ! Покорнѣйше прошу, отче святый ! Да какими это судьбами ?...

«Да такъ , двумя ногами ! Шелъ, шелъ, да и пришелъ ! » отвѣчалъ веселый монахъ. «Миръ домъ и мы къ вамъ ! » примолвилъ онъ усаживаясь около стола.

— Истинно благодаренъ вамъ , отче ! — сказалъ Пименъ Никитичъ , стоя передъ нимъ и кланяясь.—Да какъ вы отыскали-то меня ?

« Какъ-же не отыскать стараго пріятеля ! » продолжалъ монахъ. « Былъ . въ рыбныхъ лавкахъ: вѣдь у насъ скоро праздникъ, такъ отецъ экономъ просилъ сходить - за покупочкой. Вдругъ слышу, что изъ Архангельска пришелъ обозъ съ рыбой? Чей? такого-то. А кто пріѣхалъ съ обозомъ? такой-то. Гдѣ остановился? Мнѣ и указали путь. Вотъ я и направилъ стопы свои къ тебѣ , Пименъ Никитичъ ! Съ пріѣздомъ !... Да какой-же холодъ сдѣлался къ вечеру!» примолвилъ монахъ пожимаясь.

—Дозволыпе-же поотогрѣть васъ, отче святый ! — сказалъ Пименъ Никитичъ , наливая большую кружку пива.

«Лишнее, Пименъ Никитичъ!» возразилъ монахъ , взявшись за кружку. « За здоровье прі-

ѣзжаго!» прибавилъ онъ, и прильнулъ къ кружкѣ губами.

—Вотъ какая еще оказія ! — сказалъ Пименъ Никишинъ, обратившись къ Петру Калистратовичу. — Вотъ сей насъ только пришло въ голову мнѣ, нто отецъ-то святой можетъ помочь нашему Михайлѣ. Право такъ !

« Отъ всего сердца ! » проговорилъ монахъ , поставивъ кружку. «А что это за Михайло , о которомъ говорите вы?»

—Да вотъ видите. . .. поди сюда, Михайло! — продолжалъ Пименъ Никитичъ. — Вотъ-съ, онъ, отецъ Порфирій. Малый добрый , и при-, шелъ въ Москву учиться. Богъ вѣсть, какъ это пришло ему на умъ. Рыбачьему сыну, казалось-бы, и не кстати приниматься за книги; ну, да ужь теперь далеко ворочаться въ Холмогоры. Охота пуще неволи !

« Учиться ? доброе дѣло ! » сказалъ монахъ. «Ты, голубчикъ, хочешь учиться?»

—Точно такъ-съ! — робко и радостно отвѣчалъ Ломоносовъ.

« Хорошо , мы объ этомъ подумаемъ. Для Пимена Никитича я готовъ постараться о тебѣ.»

Эти слова привели въ гордый восторгъ Пимена Никитича. Онъ былъ вознесенъ до облаковъ отзывомъ монаха о своей значительно-

сти, и желая въ то-же время показать Петру Калистратовичу, что мы-дескать умѣемъ дѣла дѣлать поважнѣе вашихъ, пустился хвалить умъ , способностидоброту Ломоносова , о которомъ прежде не случилось ему и подумать хорошо. Онъ почиталъ его безумцемъ, или, лучше сказать, не почиталъ ничѣмъ ; но теперь подстрекнутое самолюбіе сдѣлало его жаркимъ ходатаемъ за безвѣстнаго пришельца.

Монахъ, задобренный пивомъ и медомъ, и въ самомъ дѣлѣ склонный къ добру, невольно увлекся въ обѣщаніе стараться о помѣщеніи Ломоносова въ Заиконоспасское училище, одно изъ немногихъ учебныхъ заведеній, существовавшихъ тогда въ Москвѣ , находившееся въ зданіяхъ монастыря, къ которому принадлежалъ отецъ Порфирій. ¹

— Вотъ что называется: шелъ да нашелъ !— воскликнулъ довольный Пименъ Никитичъ.— Бѣдный охъ, а за него Богъ ! Кланяйся, Михайло, отцу Порфирію: онъ твой истинный благодѣтель; я, братъ, только навелъ его на доброе дѣло, а ужь ему честь и хвала. .

« Не грѣши , старый знакомый ! » возразилъ монахъ. « Бѣсъ гордыни есть самый злой бѣсъ :

. не возноси меня своимъ дѣяніемъ. Я еще не сдѣлалъ тутъ ничего, и только еще думаю помочь ему, а ты ужь сдѣлалъ это. Надѣюсь,

чігіо Богъ пособитъ мнѣ исполнить твою просьбу и желаніе сего юноши ; -но вѣдь будущее вѣдомо одному Всевышнему.

—Оно такъ, отецъ Порфирій!— сказалъ Пименъ Никитичъ, съ довольною улыбкою подливая пива въ кружку монаха. — Но намъ-ли грѣшнымъ людямъ творить добро ? Мы и на свѣтѣ-то живемъ вашими святыми молитвами. Что я сдѣлалъ? Кормилъ голоднаго, давалъ ему пріютъ , покуда могъ, и наконецъ попросилъ заступленія твоего: конечно, дорога милостыня въ день скорби. .. . Ну, да , я не горжусь этимъ ; ей Богу, такъ !

Петръ Калистратовичъ морщился слушая это хвастовство. Ему страхъ какъ не правилось самохвальство благодѣяніемъ , которое приписывалъ себѣ Пименъ Никитичъ. Ему было особенно жаль Михайлы , игравшаго при этомъ самую страдальческую роль. Бѣдный юноша, не постигая всей пустоты рѣчей Пимена Никитича , имѣлъ однакожъ сознаніе , что его унижаютъ излишне. Лицо его выражало покорность судьбѣ; но и чувство собственнаго достоинства не тускнѣло въ свѣтлыхъ , хотя и потупленныхъ очахъ его.

— Однако — молвилъ наконецъ Пфпръ Калистратовичъ—покуда святой отецъ будетъ ходатайствовать о добромъ дѣлѣ, малый дол-

женъ побыть у меня. Это, кажется, дѣло рѣшеное, Пименъ Никитичъ?

« Коли тебѣ угодно, я согласенъ ; а, право, радъ и самъ помогать ему, чѣмъ Богъ послалъ. Истинно такъ, Петръ Калистратовичъ.

— Вѣрю и знаю , что ты говоришь правду — отвѣчалъ господскій прикащикъ.—Но, по прежнему твоему слову, я возьму Михайлу съ собой.

« Да не лучше-ли ужь завтра; Петръ Калистратовичъ? Я самъ и приведу его къ тебѣ, и отдамъ съ рукъ на руки.»

— Ну, пожалуй, пусть будетъ по твоему !... Однако, пора и до дому. Завтра присылай или приводи Михайлу. Добраго здоровья !»

Съ этими словами Петръ Калистратовичъ всталъ, помолился образу, и, раскланявшись со всѣми, вышелъ. Монахъ то-же поднялся, и, отвѣчая на безконечные поклоны Пимена Никитича желаніемъ ему всѣхъ благъ, подтвердилъ свое обѣщаніе, стараться о помѣщеніи Михайлы въ Заиконоспасское училище. Михайло не зналъ кого и благодарить. Низкими поклонами выражалъ онъ свою признательность при каждомъ обращеніи къ нему , при каждомъ словѣ о немъ.

И въ самомъ дѣлѣ, какой нечаянный дождь одолженій, если не благодѣяній, пролился на него! Откуда, изъ какихъ благотворныхъ тучь

летѣлъ онъ ? Что было причиной этого благопріятнаго столкновенія добрыхъ стихій ? Затроганное самолюбіе Пимена Никитича, пріятная наружность Михайлы , понравившаяся Петру Калистратовичу, и нечаянный приходъ монаха. Да и гдѣ-же искать изъясненія многихъ дѣлъ, непостижимыхъ при первомъ взглядѣ?

Какъ-бы то ни было , во за Ломоносова вдругъ явилось три ходатая: Петръ Калистратовичъ , который безъ всякихъ видовъ вызвался дать пріютъ ему , Пименъ Никитичъ , ие захотѣвшій , какъ говорится, отстать отъ другихъ, и монахъ, задобренный угощеніемъ и связанный даннымъ словомъ.

Что-то они сдѣлаютъ !

А между тѣмъ - насталъ новый день , и Пименъ Никитичъ , пошатавшись въ разныхъ мѣстамъ , подѣлавши и поговоривши разныхъ дурачествъ, возвратился домой и велѣлъ Михайлѣ слѣдовать за собой къ Петру Калистратовичу. Ему хотѣлось и сохранить нѣсколько копѣекъ, которыя могъ стоить нахлѣбникъ, и погордиться еще разъ добрымъ дѣломъ. Таковы были мудрые разсчеты его. Да и не таковы-ли разсчеты многихъ мудрецовъ ?...

Съ невольною робостью и неохотой вступилъ Михайло за своимъ вожатаемъ въ огромный господскій домъ , гдѣ жилъ Петръ Кали-

стратовичъ. Домъ этотъ состоялъ изъ главнаго каменнаго корпуса, съ узкими окнами , желѣзными ставнями , и пристроеннымъ деревяннымъ крыльцомъ , да изъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ , неправильно разбросанныхъ по двору, то-же каменныхъ зданій, какія и нынѣ еще есть въ нѣкоторыхъ старинныхъ Московскихъ домахъ. По двору бродило множество слугъ, разнаго возраста и вида. Изъ нихъ, иные были въ лохмотьяхъ , испачканы, гадки, другіе одѣты чучелами, въ неловкихъ кафтанахъ, съ галунами, и знакомъ приближенности къ своему барину, то есть съ какою-то изысканностью, чопорностью въ нарядѣ.

Петръ Калистратовичъ жилъ въ одномъ изъ небольшихъ строеній, и комната его была родъ подвала, перегороженнаго на двое. Когда пришли къ нему жданные гости , онъ сидѣлъ за бумагами , углубленный въ разсчеты о привезенномъ господскомъ добрѣ. Подлѣ дверей стояла толпа мужиковъ, съ глупымъ подобострастіемъ ожидавшая его изрѣченій. Онъ пригласилъ Пимена Никитича садиться, и вскорѣ отпустивъ мужиковъ, началъ разговоръ.

—А ко мнѣ вдругъ пожаловалъ въ ночь господинъ; катитъ изъ Питера, и привезъ съ собою дворовую челядь ; надо всѣхъ ублаготворить, угостить. . . . Я-же люблю чтобъ все было въ струнку вытянуто ! Голова не вернется! А къ

тому, она пуста и отъ твоего вчерашняго угощенія, Пименъ Никитичъ !

«Такъ по пословицѣ: мы къ тебѣ не въ пору гости, хуже Татарина!» подхватилъ нашъ ораторъ. -

— Что ты, пріятель ! я всегда радъ тебѣ. Да, не взыщи: теперь заниматься-то недосугъ. Ужъ я, вотъ, поотдѣлаюсь, такъ самъ, приду къ тебѣ съ зовомъ на вечернюю бесѣду.

Еще было обмѣнено нѣсколько такихъ-же сухихъ «разъ, и Пименъ Никитичъ увидѣлъ, что ждать ему нечего. Онъ указалъ на Ломоносова и произнесъ торжественно :

— А вотъ тебѣ и еще хлопоты , Петръ Калистратовичъ ! Люби да жалуй ! Самъ , братъ, вызвался.

« Позабочусь, Пименъ Никитичъ ! » отвѣчалъ тотъ наморщившись. «Поди, братъ, Михайло, пока въ кухню.

Съ поклономъ вышелъ Михайло изъ комнаты Петра Калистратовича и началъ бродить по двору. Грустно было на душѣ его. Онъ видѣлъ, что новый благодѣтель такъ-же мало радъ ему, какъ и прежній. Дитя! Пивной восторгъ и пустое щекотанье грубаго сердца почелъ онъ радушіемъ и добротой души ! Слова, которыя составляютъ ходячую монету ежедневныхъ разговоровъ, принялъ онъ за драгоцѣнную существенность ! Жди опять стеченія счастливыхъ

обстоятельствъ , и меньше надѣйся на людей , а между тѣмъ испытывай ихъ безстыдную наглость. Въ самомъ дѣлѣ, толпа слугъ окружила его, и начала распрашивать, кто онъ, откуда, зачѣмъ, кто его привелъ въ домъ, надолго-ли?..

Онъ былъ готовъ бѣжать изъ этого дому, проживши въ немъ одинъ день. Петръ Калисшратовичъ едва успѣлъ сказать ему, чтобы онъ ходилъ обѣдать и ужинать со слугами .... Но куда-же опять пристать самовольному изгнаннику ?...

Нѣсколько дней прошли для него въ самомъ печальномъ бездѣйствіи.