Мир

Живее! Теста поскорей жуку подай!

Бери, корми проклятого! Чтоб сдохнул он!

Чтоб слаще корма никогда не жрать ему!

Еще лепешку из добра ослиного.

Бери еще! Куда же делось прежнее?

Все скушал?

Нет, свидетель Зевс, схватил, сглотнул,

Меж лап зажав, с чудовищною жадностью.

Меси покруче, пожирней замешивай!

О мастера золотари! На помощь мне!.

Не то я задохнусь в вонище этакой.

Распутного мальчишки нам помет подай!

Нам захотелось нежного.

Пожалуйста!

В одном грехе зато не упрекнуть меня:

Не скажут, что у печки пекарь кормится.

Ой-ой-ой-ой! Еще подай, еще подай!

Меси еще!

Не буду! Нет! Свидетель Феб!

Мне эту лужу мерзкую не вычерпать!

Стащу ему, пусть на здоровье лопает!

Чтоб он пропал, свидетель Зевс, и ты за ним!!

Прошу вас, если знаете, скажите мне,

Где нос бы мне купить, в котором дырок нет}

Не видано поденщины чудовищней,

Чем эта: корм давать жуку-навознику!

Свинья или собака — те помет сырьем

Готовы жрать. А этот зверь заносчивый

Воротит морду, к пище не притронется,

Пока не раскатаю, не скручу и корм

Лепешечкой подам, как бабы любят есть.

Ну, что же, жрать он кончил? Погляжу тишком,

Дверь приоткрывши, чтоб не увидал меня.

Ну, лопай, трескай, брюхо набивай едой,

Пока не разорвешься ненароком сам!

Да, ну и жрет, проклятый! Как силач-борец,

Налег на корм и челюстями лязгает,

И головою вертит, и ногами мнет.

Так скручивает корабельщик снасть свою,

Когда для барок толстые канаты вьет.

Тварь гнусная, прожорливая, смрадная!

Кто из божеств всевышних произвел его,

Не знаю. Но не Афродита, думаю,

И не Хариты[1] также.

Кто же?

Зевс родил,

Из кучи, не из тучи, громыхнув грозой.

Теперь, пожалуй, спросит кто из зрителей,

Заносчивый молодчик: в чем же драмы суть?

И жук при чем? А этому молодчику

Заезжий иониец объясненье даст:

«Я понял, на Клеона намекают здесь:

Навоз в Аиде, дескать, поедает он…»

Бежать мне нужно и жуку напиться дать.

Я объясню, в чем дело, детям маленьким,

Подросточкам и взросленьким мужчиночкам,

Мужчинам расскажу великовозрастным.

Мужчинищам великовозрастнейшим всем.

Хозяин наш взбесился, но особенно,

Не так, как вы, иначе и по-новому.

День целый в небо он глядит, разинув рот,

И Зевса кроет руганью отборною.

«Эй, Зевс, — кричит он, — чем же это кончится?

Оставь метлу! Не то Элладу выметешь».

Вот, вот!

Молчите! Голос слышится хозяина.

О Зевс! Ты что с народом нашим делаешь?

Ты, как стручки, все города повылущил.

Вот-вот она, напасть! Об этом речь моя!

Образчик перед вами помешательства.

Как только началось его безумие,

Себе вопрос он задал, вы послушайте:

«Как прямиком залезть мне к Зевсу на небо?»

Тут лестницу он смастерил ледащую,

Чтобы по ней вскарабкаться, и шлепнулся,

И дырку на затылке проломил себе.

Вчера ж, невесть откуда, приволок домой

С коня величиной жука этнейского

И конюхом к жуку меня приставил. Сам

Его он гладит, словно жеребеночка:

«Пегасик мой! Краса моя пернатая!

Взлети, примчи меня к престолу Зевсову!»

Но погляжу, что там внутри он делает.

Беда, беда! Соседи, поспешите, эй!

Хозяин мой меж небом и землей повис:

Сев на жука верхом, парит он в воздухе.

Тпр-у-у, стой! Тпр-у-у, стой! Тише шаг, мой жучок,

Горячиться нельзя, выступая в поход!

Юной силой гордясь, не гарцуй, не кичись,

А сперва разойдись, жар почувствуй в костях,

Сухожилья расправь ветровеющих крыл!

Но в лицо не дыши мне, тебя я молю:

Если будешь ты вонью меня обдавать,

То тогда оставайся уж лучше в хлеву!

Господин и владыка! С ума ты сошел!

Замолчи! Замолчи!

Но куда же гребешь ты, воздушный пловец?

Я для блага всей Греции начал полет,

Небывалый задумал я подвиг свершить.

Но зачем же лететь? Ты в своем ли уме?

В благоречье молчите! Ни жалоб, ни слез!

Не вопить — ликовать наступила пора,

Горожанам язык за зубами держать,

Все навозные ямы и нужники все

Запечатать и новым покрыть кирпичом,

И зады заклепать до отказа!

Не замолчу, покуда не расскажешь мне,

Куда лететь собрался?

Да куда ж еще?

К престолу Зевса, на небо.

Зачем это?

Чтобы спросить, что делать затевает он

Со всеми нами, жителями Греции.

А если не ответит?

Обвиню его

И заявлю, что предал персам эллинов.

Не допущу, покуда жив, свидетель Зевс!

Я не могу иначе.

Ого-го! Эй-эй!

Детишки! Ваш родитель собрался удрать,

Летит на небо, сиротами бросил вас.

Отца просите, заклинайте, бедные!

Милый отец наш,[2] отец! Справедлива,

Значит, та весть, что несется по дому.

Нас покидая, ты с птицами вместе,

Легкий, как ветер, несешься к воронам?

Все это правда? Скажи мне, отец, если любишь немножко!

Может быть, так, мои доченьки.

Правда, что жаль мне вас, бедных,

Жаль, когда хлеба вы просите, папочкой ласково клича,

В доме же нет ни полушки, ни крошки, ни грошика денег.

Вот когда, дело удачно свершив, прилечу я обратно,

Будет большой каравай и пинков я вам дам на закуску.

А как же ты в небесный путь отправишься?

Не повезет тебя корабль по воздуху.

Крылатый конь, а не корабль помчит меня.

Скажи, что за причуда — оседлать жука

И воспарить на нем к богам, папашенька?

Не знаешь? В баснях у Эсопа сказано,

Что из крылатых жук один небес достиг.

Отец, отец, невероятно все-таки,

Чтобы богов достигла тварь вонючая.

С орлом враждуя, жук когда-то в небо взмыл

И там разворошил гнездо орлиное.

Не лучше ли Пегаса оседлать тебе?

Богам ты показался бы трагичнее.

Да нет, чудачка. Корма мне двойной запас

Тогда б был нужен. А теперь, чем сам кормлюсь,

Добром тем самым и жука кормлю затем.

А что, когда в пучину моря влажную

Он свергнется? Как он, крылатый, вынырнет?

Есть у меня правило подходящее:

Челном наксосским будет мне навозный жук.

А свой корабль к какой пригонишь пристани?

В Пирее, в бухте Жучьей,[3] бросим якорь мы.

Смотри же, не свались и не сломай костей!

Не то хромцом ты станешь — Еврипид тебя

Подцепит и состряпает трагедию.

Об этом позабочусь. До свидания!

А вы, кому на благо я свершаю труд,

Сдержите ветры, отливать помедлите

Три дня. Когда в полете жук почует смрад,

Меня он скинет и на корм набросится.

Подымайся бодрей, мой Пегас, веселей,

Шевелись, золотою уздою звеня!

Пусть сверкает зубов белоснежный оскал.

Что с тобою? Что делаешь? Ноздри куда

Повернул? Что почувствовал? Нужника дух?

Подымайся смелей, над землей воспари!

Легковейными крыльями вверх устремись

И до Зевсова дома домчись прямиком!

А от пакости всякой свой нос отврати

И про корм свой всегдашний сегодня забудь.

Что ты делаешь? Эй! Кто там сел за нуждой

В закоулке у девок, в Пирее? Эй-эй!..

Ты погубишь, погубишь меня! Закопай!

И побольше землицы поверху насыпь!

И тимьяна цветущего куст посади,

И душистого масла налей! А не то

Я сломаю хребет, и за гибель мою

Пять талантов заплатит хиосский народ,[4]

И всему будет зад твой виною!

Ай-ай-ай-ай! Как страшно! Не до шуток мне!

Эй ты, машинный мастер, пожалей меня!

Какой-то вихрь ужасный вкруг пупка подул.

Потише, а не то я накормлю жука!

Но вот уж я в соседство с божеством попал.

И предо мною Зевса двор, как кажется.

Эй-эй, привратник Зевса! Отопри живей!