Мир на костях и пепле

1

С трудом открыв глаза утром, слышу грохот посуды, доносящийся с первого этажа. Сальная Сэй готовит завтрак и напевает старую знакомую мелодию: песенку про утренние заботы для маленьких детей. Так начинается каждый мой день в последние месяцы.

В жизни теперь ничего не меняется, одинаковые дни сменяются одинаковыми ночами, безоговорочно приносящими кошмары. Сны всегда разные, но неизменно одно — паника, страх, парализующий все тело, и ощущение измотанности на утро. Не могу понять, как лучше: не спать вовсе или отдавать душу на растерзание этим кошмарам. Хотя, если честно, не уверена, что вообще может стать лучше.

Заставляю себя спуститься вниз, поздороваться с Сэй и ее внучкой, впихнуть пару ложек завтрака и выдавить хотя бы несколько слов в ответ на вопросы, чтобы женщина не волновалась. Меня не сильно тревожит ее психологический комфорт, я просто знаю, что, если мое поведение покажется ей странным или необычным, через несколько часов придет Хеймитч. Пропитый насквозь, что лучше рядом не поджигать спичку, а то вспыхнет как факел. Но он все-таки будет пытаться убедить меня, что жизнь продолжается, что я должна созваниваться с доктором Аврелием, питаться и выходить на улицу хотя бы раз в неделю. И он не уйдет, пока я не соглашусь с уговорами, либо же не зайдусь в такой истерике, что непременно потеряю сознание от усталости. Выбирая между имитацией нормального завтрака среди как будто бы нормальных людей и бесед со старым наставником, безусловно, останавливаюсь на первом.

Стол уже накрыт на троих, кухня выглядит аккуратно и чисто в отличие от остального дома и меня самой, а Сэй разливает по кружкам какао. Ее внучка, живущая будто в своем маленьком мире, играет с деревянной лошадкой и хохочет. Вот бы и мне научиться так.

— Китнисс, милая, доброе утро, — женщина замечает меня и спешно указывает на стул напротив своей внучки. — Сегодня завтрак скромный, зато удалось найти какао. Присаживайся скорее.

— Спасибо, Сэй, — голос звучит хрипло и безжизненно, поэтому быстро натягиваю на лицо подобие улыбки, чтобы избежать подозрений.

— Поезд с провизией задерживается на несколько дней, но нас заверяют, что ничего страшного не произошло. Пока будем доедать наши запасы, у тебя в погребе тоже достаточно еды, — она ободряюще сжимает мое плечо, будто отсутствие яиц, молока и хлеба может хоть капельку меня тревожить. — Или, возможно, ты захочешь сходить в лес? Дичь бы нам не помешала.

Поднимаю глаза на ее лицо и внимательно всматриваюсь. У этой женщины была нормальная жизнь, работа в Котле, семья, дом и родной дистрикт. А потом я отправилась на Голодные Игры, стала символом революции, взорвала арену и уничтожила всю ее жизнь. Почему она добра ко мне? Почему не придушит подушкой, пока я сплю, или не подбросит немного яда в какао? Даже если новое правительство оплачивает ей услуги моей сиделки, никто не сможет обязать заботиться, искренне пытаться помочь и волноваться. Это лично ее выбор: любовь вместо ненависти. В горле сжимается ком, который не проглотить, выступают слезы. Делаю вид, что сонно тру глаза, чтобы скрыть настоящие эмоции.

— У меня нет лука, — тихо бормочу в ответ и заталкиваю в рот большую ложку каши, чтобы не разреветься сильнее.

— Посмотри в прихожей.

Когда дом снова пустеет, бреду к окну на втором этаже, усаживаюсь на подоконник и прижимаю лоб к холодному стеклу. В отражении на меня смотрят два серых глаза, в которых невозможно что-то прочесть, потому что ничего и не осталось. Изначально я чувствовала злость, потом на смену пришло отчаяние и понимание, что ничего уже не изменить. Каждый день появлялись новые эмоции: бесконечное чувство вины, одиночество, страх, боль от потерь. Все это переполняло меня, будто в маленький кувшин влили океан из чувств, а потом я захлебнулась в них. То, как я могу описать себя сейчас — опустошенное ничтожество. У меня нет целей, планов, желаний, я просто существую, пытаясь избегать неприятностей в виде разговоров с доктором Аврелием, мамой или Хеймитчем. Понимаю, что от меня ничего и не ждут. Выполняй только несколько ежедневных рутин, и никто не пристанет со своей поддержкой.

Зачем вообще такая жизнь? Может быть, легче все закончить? Эти мысли посещают меня практически каждый день, но смелости прекратить свое жалкое существование не хватает. Хеймитч сказал мне однажды: «Если хочешь и дальше захлебываться в этом болоте — пожалуйста. Но не лучше ли включить голову и подумать, чем ты можешь быть полезна обществу? Мы сейчас стоим на руинах и трупах, так что даже помощь такой особы, как ты, будет очень даже кстати». Я тогда ответила, что плевать хотела на общество, что вся моя жизнь пошла по одному месту из-за желания что-то исправить, так что пора умыть руки. Ментор не спорил, а только лишь продолжал опрокидывать рюмку за рюмкой. Вот еще нашелся филантроп. Да от него обществу только одна польза — всегда есть, кому продать бутылку спиртного!

Но слова все-таки плотно засели в голове. Все эти смерти, разрушения, страдания — моя вина. Я виновата и ответственна за горе практически каждой семьи Панема. Искупить такое невозможно, но, может быть, старый алкоголик и прав. Даже маленькая помощь лучше, чем ничего. Эта мысль — единственный якорь, но любые попытки сделать хоть что-то полезное, будь то уборка собственного дома, короткий разговор со странной внучкой Сэй или попытка расчесать волосы, становились безрезультатными. Сил ни физических, ни моральных не хватает даже на элементарные действия, а сон или отдых не помогают зарядиться. Мама говорит, что я сейчас должна позаботиться о себе, вернуться к привычной жизни, а потом уже помогать другим. Я согласна, но в то же время чувствую к себе такое отвращение, что пропадает всякое желание хотя бы попробовать.

Проходит еще два одинаковых дня, когда я плыву по течению в никуда. Сэй три раза в день жалуется на отсутствие провианта, и все-таки на пару с Хеймитчем они вынуждают меня отправиться в лес. Прогулка по дистрикту не вызывает добрых эмоций, потому что, даже стараясь не смотреть под ноги, то и дело замечаешь человеческие останки, разорванные арматуры, рухнувшие стены и крыши. Я выстрелила в силовое поле, а эти люди поплатились в лучшем случае своим жильем, в худшем же жизнью. Когда издалека замечаю луговину, точнее то, что стало с ней теперь, подкатывает тошнота, и я долго стою без движения, чтобы прийти в себя. Хеймитч сказал мне еще несколько недель назад, что здесь будет братская могила для всех неопознанных тел, но своими глазами я еще не видела. Неопознанных тел столько, что их привозит сюда огромная машина с металлическим ковшом спереди. Тысячи людей. И всех убила я.

Всюду снуют жители дистрикта: они убирают мусор, разбирают остатки разрушенных зданий, выстраивают что-то новое. Постоянно встречаю мужчин с телегами, лопатами, ломами, откуда-то взялось огромное количество различной техники и приспособлений, которых я ранее никогда не видела. В целом, чувствуется дух возрождения. Около двух сотен людей вернулись обратно после революции, чтобы помочь восстановить наш бывший дом. Старый знакомый Гейла — бывший шахтер Том, которого я встречаю возле луговины, рассказывает, что скоро в дистрикте построят несколько фармацевтических заводов, добыча угля временно или даже навсегда остановлена. Еще он рассказывает о нескольких наших знакомых, большинство из которых, конечно же, мертвы, а я стараюсь сделать вид увлеченного собеседника, но парень, кажется, понимает, что говорит со стеной. Когда мы расходимся по своим делам, Том в шутку говорит, что чуть не принял меня за живого трупа издалека, и что я должна больше есть. В ответ издаю звук, который планировался стать смехом, но вышел каким-то полувсхлипом, и быстро ретируюсь в лес.

Возвращаюсь уже в сумерках с одной тощей уткой и ощущением, что сейчас упаду на месте и пролежу так до завтра. Ноги еле поднимаются, зато в голове ни одной мысли. Плетусь по знакомым улочкам, когда вдруг замечаю первое за долгое время изменение в Деревне Победителей — в доме напротив горит свет. Прохожу еще несколько десятков метров и вижу знакомый затылок около клумбы моего дома. Сердце замирает.

Пит. Я вижу Пита.

Смотрю ему в спину и не могу шелохнуться, будто спугну образ напарника, и он растворится в воздухе. Пит стоит на коленках, руки выпачканы землей, а рядом в тачке лежат кустики полевых цветов. Это примулы. От учащенного сердцебиения начинает неприятно шуметь в ушах. Пит выглядит почти нормально, немного похудел, покрыт целой картой из шрамов и ожогов, в точности, как и я, но в целом в нем узнается тот шестнадцатилетний парень, который стоял со мной на сцене во время Жатвы. Узнается до тех пор, пока он не поворачивается за очередным кустом, замечает меня и вскакивает на ноги, будто увидел призрака. Во взгляде, эмоциях, жестах мне с трудом удается найти хоть что-то знакомое. Делаю шаг вперед, а Пит два назад. Замираю и пытаюсь выдавить хоть что-то.

— Ты вернулся.

— Доктор Аврелий только вчера разрешил мне покинуть Капитолий, — замечаю, как он крепко сжимает руки в кулаки, в глазах читается страх на грани паники. — Кстати, он просил передать, что не может и дальше притворяться, что лечит тебя. Бери трубку, когда он звонит.

Медленно киваю и делаю еще несколько несмелых шагов вперед, Пит отступает лишь на полшага, не сводя с меня глаз. Я не думала, что увижу его снова. Хеймитч объяснил, что ему необходима очень длительная терапия, поэтому он не сможет вернуться в 12-й, возможно, никогда. На тот момент эта информация была лишь очередной каплей в океан боли, но сейчас я понимаю, как сильно скучала. Мой Пит уже давно заключил бы меня в объятия, пообещал, что мы со всем справимся, и я поверила бы. Но мой Пит мертв, его убил Сноу. От этой мысли начинаю злиться на напуганного человека напротив.

— А что ты здесь делаешь? — звучит слишком резко, но я злюсь и не могу сдерживать это.

— Увидел их по дороге домой, — парень кивает на кусты рядом. — И выкопал — для нее. Подумал, что можно посадить их рядом с домом.

Киваю, а глаза вмиг наполняются слезами. Примулы. Цветок, в честь которого получила имя моя маленькая сестренка. Перед глазами вновь и вновь всплывают кадры того дня: замечаю в толпе медицинскую форму 13-го дистрикта, знакомую косичку, встречаемся глазами, кричу ее имя, взрыв, огонь, вонь от горящих тел. Я ее не уберегла. Все, что я делала, было изначально для спасения Прим, а привело к ее смерти. Грудь распирает от начинающихся рыданий, и я пролетаю мимо Пита, который шарахается от меня, как от прокаженной, забегаю в дом и сквозь истерику пытаюсь добраться до своей комнаты. Силы покидают уже на середине лестницы, и я ползу на четвереньках, пока не оказываюсь у окна своей комнаты. Рыдания разрывают душу, но я все равно зачем-то смотрю на улицу, где Пит сидит на земле, схватившись руками за свои волосы и качается взад-вперед. Отшатываюсь от окна, падаю на кровать и кричу в подушку до тех пор, пока не отключаюсь.

Утром вместо привычного копошения Сэй, слышу настойчивый стук в дверь. На секунду в голове мелькает мысль, что это Пит, но потом с первого этажа доносится:

— Я вхожу, есть тут кто? — закатываю глаза и натягиваю одеяло на лицо, будто это может спасти меня от Хеймитча. — Ты еще спишь, солнышко? — слышу шаги по лестнице и заставляю себя встать.

— Если никто не отвечает, это вовсе не значит, что можно врываться в чужой дом, — бросаю ментору, проходя мимо него по лестнице вниз.

— И тебе доброе утро!

Цыкаю и оборачиваюсь к незваному гостю, уперев руки в бока. На его лице самодовольная улыбка, которую так и хочется сбить точным ударом в переносицу. Все последние дни я исправно ела, отвечала на вопросы Сальной Сэй и даже сходила в лес. Какого черта тогда он забыл у меня дома в такую рань?

— Что тебе нужно, Хеймитч?

— Хотел обсудить нашего нового соседа. Виделась с ним? — киваю, а от воспоминаний о нашей встрече в горле появляется ком. Сглатываю его и направляюсь на кухню за стол — разговор однозначно будет долгим. — Вчера вечером я разговаривал с доктором Аврелием, он, кстати, просил передать…

— Чтобы я брала трубку, когда он звонит, — перебиваю я. — Спасибо, Пит мне уже это передал.

— О, успели поболтать? — Хеймитч удивленно округлил глаза. — А док сказал, что наш парень еще не в себе.

— Он не в себе.

— Но вы говорили?

— Если это можно назвать разговором, — в голове невольно появляется картина, как Пит делает шаг назад, когда я подаюсь вперед. — Он посадил кусты примул у меня в клумбе, а потом валялся на земле в истерике, потому что я приблизилась на 3 метра.

Выплевываю слова со злобой, и они будто обжигают Хеймитча. Он жмурится как от пощечины и глубоко вздыхает. Почему-то становится стыдно, и я опускаю глаза в пол.

— Терапия не дала ожидаемого результата, — Хеймитч достает из кармана флягу и делает большой глоток. — С физической точки зрения Пит давно здоров, все последствия яда и пребывания в Капитолии сведены к нулю, — он делает паузу и задумчиво смотрит в окно на соседний дом. — Кроме его головы.

Пытаюсь пропустить слова сквозь уши, не акцентироваться на них, но каждое действует будто выстрел. Лучший врач в Панеме не смог помочь. Заключение в Капитолии и пытки сломали его, уничтожили саму сущность Пита. И теперь они вернули нам здоровую физически оболочку, чтобы что? Чтобы мы никогда не забывали, скольким людям сломали жизнь? Спасибо, я прекрасно помню это и без подсказок.

Мы молчим целую вечность. Хеймитч пьет, а я смотрю на свои отросшие грязные ногти на руках.

— И что от нас хочет Аврелий? — слова даются очень тяжело.

— Возвращение Пита в родной дистрикт — последний вариант починить его мозги. Все, что они пробовали до этого, не давало долгосрочного прогресса. Сейчас осталось только два пути: транквилизаторы до конца его дней, либо же он сможет восстановиться с нашей помощью.

— И что мы можем сделать, Хеймитч?! — срываюсь на ментора и хлопаю рукой по столу. — Он ненавидит меня! Презирает! Боится!

— Китнисс, я не говорю, что будет легко. Но мы единственные, кто у него остался, — устало выдыхает ментор.

Обхватываю лицо руками, больно впиваясь ногтями в лоб, и даю себе разреветься. Реву очень долго, все это время Хеймитч сидит неподвижно и иногда отпивает из фляги. Жалею его за то, что прожил всю жизнь, заглушая боль алкоголем, а на старости лет еще и обзавелся обузой в виде меня. Жалею себя, потому что потеряла всех близких людей и стала такой безвольной и никчемной. Жалею Пита, потому что, Хеймитч прав, кроме нас двоих у него никого нет. Самая большая неудача.

Когда слезы заканчиваются, а рыдания больше не просятся наружу из груди, устало поднимаю глаза на своего наставника и надзирателя, он молчит и ждет от меня чего-то.

— Я ничего не могу сделать, — голос звучит сипло и жалко. — Я не вынесу этого. Не хочу.

Он легко кивает, будто и так ожидал услышать что-то подобное, встает из-за стола и направляется к выходу. Я разочаровала его. Ну что ж, Хеймитч, давно пора было это понять.

— Китнисс, — он останавливается у самой двери, — сейчас совершенно неважно, что чувствует к тебе Пит. Он может любить или ненавидеть, но это не имеет никакого значения. Сейчас важно, что чувствуешь к нему ты.

Дверь закрывается, и я остаюсь наедине со своей огромной рваной раной прямо в сердце.

Весь оставшийся день провожу в постели, не поднимаясь даже, когда Сэй несколько раз настойчиво просит спуститься и поесть. Плевать. Хеймитч все равно не придет, так что можно даже не стараться. Ровно в восемь часов вечера, как и каждый день до этого, раздается телефонный звонок. Сама не понимаю почему, медленно плетусь и поднимаю трубку. На том конце провода доктор Аврелий явно удивлен таким поворотом. Он бегло приветствует меня, говорит, что крайне рад слышать, задает несколько вопросов о самочувствии, но я не выдерживаю и перебиваю его.

— Доктор, давайте ближе к делу. Что я должна сделать?

— Кхм. Китнисс, ты же понимаешь, что никто не может обязать тебя делать что-то, если ты этого не хочешь? — слова задевают, потому что я хочу помочь Питу. Просто не могу. Однако, вспоминая утренний разговор с ментором, понимаю, почему Аврелий говорит подобные вещи. Пытаюсь не злиться, но выходит паршиво.

— Просто скажите, что мне делать.

На другом конце провода мужчина устало вздыхает, а потом все же начинает рассказ. По его мнению, Питу может помочь возвращение в знакомую среду, а также рутинные дела, которыми он занимался всю жизнь: работа в пекарне, рисование, общение со старыми знакомыми. Он просит проводить с ним больше времени, рассказывать что-то о прошлом, честно и подробно отвечать на все вопросы. Не понимаю, как это может помочь Питу, особенно учитывая, что пекарня была уничтожена вместе с его семьей, рисование всегда было способом борьбы с самыми худшими кошмарами, почти все знакомые мертвы или покинули дистрикт. А все, что я могу рассказать о его прошлом — череда ужасов, связанных с двумя аренами, притворной любовной историей и революцией, из-за которой в итоге он и лишился рассудка. К тому же он сам не захочет со мной говорить, это прекрасно показала наша вчерашняя встреча. Когда Аврелий заканчивает свою мысль, я задаю единственный интересующий меня сейчас вопрос:

— А как быть с тем, что он меня ненавидит?

— Китнисс, если ты переживаешь за свою безопасность, то могу тебя заверить… — не даю ему закончить.

— Мне все равно на свою безопасность. Он меня боится и вряд ли подпустит к себе хоть на 5 метров.

— Начните с чего-то попроще. Дай ему уверенность, что тебе можно доверять. Этому придется учиться заново, — из груди у меня вырывается смешок.

— Я сама не уверена, что мне можно доверять.

— И ты не убедишься в этом, если будешь игнорировать мои звонки, — доктор Аврелий говорит это по-доброму, без упрека, но я все равно невольно закатываю глаза.

Мы прощаемся, доктор подчеркнуто сообщает, что будет продолжать звонить каждый день, чтобы я могла делиться успехами Пита. Со всей силы бросаю трубку на ее место. Вот же манипулятор. Почему вообще на меня возлагают такую ответственность? Среди нас двоих именно Пит всегда спасал остальных, мог подобрать нужные слова и поддержать. Но не я. Снова злюсь, потому что теперь чувствую, что обременена обязательствами куда более тяжелыми, чем питаться три раза день и произносить не меньше десяти слов. Плетусь обратно в свою комнату, по дороге заглядывая в окно, чтобы убедиться, что в соседнем доме горит свет. Никаких признаков жизни, кроме одного ночника в комнате на втором этаже. Занавески задернуты, дом выглядит еще более заброшенным, чем мой или даже Хеймитча.

Заваливаюсь лицом в подушку и пытаюсь понять, что вообще делать дальше. Отстраненное недоверие Пита ранит очень сильно, а я должна добровольно подписаться на то, чтобы чувствовать это постоянно. Может быть, он вообще не захочет меня видеть, что тогда? Снова плачу, пока не проваливаюсь в сон. В сегодняшнем кошмаре я привязана к столбу на Площади Трибутов, а все мои близкие, кому я не смогла помочь, кто потерял из-за меня жизнь, выстроившись в очередь друг за другом, кидают в меня копья, метают ножи и стреляют из лука. Я никак не умираю, хотя очень живо ощущаю каждую новую рану. Последним в очереди стоит Пит, на его лице нет ничего, кроме ненависти. Он запускает копье мне прямо в сердце и я, наконец, просыпаюсь.

На кухне привычно громыхает посуда и слышится беседа: узнаю Сэй и Хеймитча. Спускаюсь к ним и удивляюсь излишне нарядной обстановке: стол накрыт белой скатертью, посередине в вазе стоят полевые цветы, весь первый этаж намыт до блеска. Женщина хлопочет на кухне и дружелюбно посмеивается, а ментор восседает за столом и рассказывает очередную дурацкую байку.

— О, солнышко, какие люди! — он замечает меня и жестом указывает на место во главе прямоугольного стола.

— Да, удивительно встретить меня в моем же доме, — сажусь на стул и поглаживаю рукой скатерть. По сравнению со мной она слишком чистая и никак не вписывается в текущее положение дел, от этого раздражает.

— Плюется ядом — значит, выспалась и набралась сил! — Хеймитч обращается к Сэй, на что она возмущенно хмурит брови и легко качает головой, осуждая дерзость ментора.

— У нас какой-то праздник? — одергиваю руку от скатерти и вообще пытаюсь на нее не смотреть, потому что боюсь психануть и стянуть со стола.

— Мы решили, что будет отлично завтракать всем вместе! — бодро объясняет женщина. — Это может стать маленькой традицией: ты, я, Хеймитч и Пит, каждое утро… — перебиваю ее.

— Пит?!

— Что? — испуганно оборачиваюсь на голос и вижу в прихожей своего соседа напротив. Сердце выдает глухой стук, который разносится по всему телу. Он одет в ту же одежду, что и тогда вечером, и я задумываюсь, сам ли он отстирал землю с брюк или ему тоже помогает Сэй. Когда наши взгляды пересекаются, Пит замирает и вытаращивает глаза, будто совершенно не планировал меня тут увидеть. Мы молчим довольно долго, пока женщина не берет его под руку и не отводит к месту в другом конце стола — прямо напротив меня. Она быстро расставляет посуду и снова сетует на задержки с доставкой провианта, Хеймитч подхватывает беседу, и они вдвоем принимаются выдвигать догадки на счет данной ситуации.

Пит сидит и смотрит прямо перед собой на скатерть, сжимая руки под столом так сильно, что я вижу, как напрягаются его плечи. Грудная клетка поднимается и опускается так быстро, словно минуту назад он завершил длительную пробежку. Смотрю на Пита не отрываясь, пытаюсь найти на его лице любые признаки нашей прошлой жизни: вздернутый уголок губы, когда он рассказывал забавные истории, паутина морщинок возле глаз, глубокий и проникновенный взгляд, будто способный прочесть мысли, да хоть что-нибудь! Но ничего нет. Лицо ровным счетом не выражает ничего. Порой проскальзывает какое-то недоумевание, будто где-то глубоко внутри он ведет спор о чем-то сложном и непонятном.

Хеймитч задает ему множество вопросов: о Капитолии, лечении, новых порядках, президенте Пэйлор, которая, как оказывается, лично навещала моего напарника несколько раз, а также о всякой ерунде, вроде новых шоу по телевизору. Пит отвечает складно, поддерживает беседу, задает встречные вопросы о дистрикте и старых знакомых.

— А мэр с семьей спаслись? — спрашивает Пит.

— Нет, их нашли под завалами. Вся семья и еще несколько человек прислуги, — грустно отвечает Сэй.

— Как и еще девять тысяч человек, — встреваю я, и, клянусь, на секунду во взгляде Пита замечаю такую ненависть, что невольно дотрагиваюсь до горла. Именно этот взгляд я поймала на себе тогда в 13-м, прежде чем Пит меня чуть не удушил.

Он замечает мой жест и отпускает глаза в пол, сжимая в руках вилку с такой силой, что белеют костяшки пальцев.

Мы с Питом больше не притрагиваемся к еде, хотя Сэй дважды настойчиво подвигает тарелки к нам поближе.

— Пит, а ты не мог бы испечь хлеб к нашему следующему завтраку? — спрашивает женщина и будто вырывает его из другой реальности. Он ошарашено моргает, пытаясь понять смысл вопроса. — Вдруг эти проблемы на железной дороге не решат до выходных. Я уже убить готова за свежий хлеб.

Наблюдаю за Сэй и понимаю, что она в курсе исцеляющих планов Аврелия, потому что и сама в состоянии испечь хлеб.

— У меня ничего для этого нет, — в голосе Пита снова нет никаких эмоций, как и на его лице.

— О, это не проблема! Я занесу все необходимое после обеда, — он кивает и возвращается обратно в мир своих мыслей.

Когда завтрак, наконец-то, заканчивается, Пит спешно уходит, и громко хлопает входной дверью своего дома. Сэй выдыхает и опирается руками на стол, будто испытав облегчение. Хеймитч же опрокидывает в себя уже второй стакан только за утро и с усмешкой произносит:

— Что может быть лучше завтрака в такой прекрасной компании!

Женщина шикает на него, а я просто направляюсь в свою комнату. Беру плед, заползаю в самый темный угол за кресло и не выхожу оттуда до вечера. Солнце уже садится и освещает комнату оранжевым заревом, когда я выбираюсь из убежища. Мысль о том, что мой Пит восхищался такими закатами, проворачивает воткнутое в сердце копье и вонзает его еще глубже. Спускаюсь вниз и снова вижу эту ужасную белоснежную скатерть. Не раздумывая ни секунды, стаскиваю ее со стола, роняя и разбивая вазу с цветами, и запихиваю в погасший камин. Старая зола пятнами покрывает чистую ткань, безвозвратно вычеркивая образ чистоты. Поджигаю несколько старых листов и подкладываю к углям. Пламя загорается, опаляя ткань, навсегда обезображивая ее. Теперь мы похожи. После того как все сгорает, заливаю в камин воды, отчего комната наполняется едким дымом. Дышать становится тяжелее, и я с наслаждением принимаю это.

Слышу традиционный звук телефона, но не планирую поднимать трубку. Извините, доктор Аврелий, сегодня у нас нет никаких успехов. Ложусь спать на диване в гостиной, но сна совершенно нет. Верчусь и мечтаю о том, что на утро Сэй найдет мое отравленное гарью тело на диване, и всем сразу станет легче. По крайней мере, мне станет точно.

Утро приносит разочарование, потому что, конечно же, я цела и невредима. Сальная Сэй, войдя в мой дом, громко ахает и быстро открывает окна, а, когда замечает разбитую вазу, и вовсе принимается стенать во весь голос. Сползаю с дивана, пугая ее своим присутствием, и тихо извиняюсь. Женщина не знает, как реагировать, но в глазах читается жалость. Поднимаюсь в свою комнату, закрываюсь изнутри, бросая взгляд на руки — черные от золы, порез на обратной стороне ладони. Направляюсь к зеркалу в ванной и долго смотрюсь в отражение, пытаясь узнать эту безобразную незнакомку. Видок просто отвратительный: скатавшиеся волосы, грязное лицо, засаленная одежда, мешки под глазами и ввалившиеся щеки. Понимаю, почему все испытывают ко мне жалость, я выгляжу как бездомная побитая собака.

Впервые бог знает за сколько дней включаю душ и становлюсь под теплые струи. Выливаю пахучую жидкость из банки прямо на волосы и долго пытаюсь пальцами распутать узлы, потом целую вечность тру мочалкой лицо и тело. Пересаженная розовая кожа щиплет и саднит, но зато, закончив свои варварские обряды, чувствую себя немного лучше, будто с грязью вода забрала немного боли.

Когда спускаюсь вниз на наш «традиционный» завтрак, боль возвращается с новой силой. Пит сидит на вчерашнем месте, посередине стола вместо вазы лежит нарезанный свежий хлеб один в один такой же, как бросил мне маленький мальчик, когда я умирала от голода. Хеймитч машет рукой, завидев меня, а Пит снова напряженно замирает. Сэй говорит, что я отлично выгляжу, и что она очень рада видеть меня такой. Усаживаюсь на свое место и не разрываю зрительный контакт с Питом. Сегодня он не отводит глаз, тело напряжено как струна, а Хеймитч с Сэй делают вид, что ничего не замечают. Пытаюсь прочесть на лице бывшего союзника хоть что-то, но это лишь безжизненная маска. Хеймитч, обращаясь к Питу, рассказывает о планах на восстановление всех центральных улиц за счет государственных денег, в том числе планируется восстановить и пекарню. И я впервые за сегодня замечаю на его лице настоящие эмоции. Сначала он грустно сдвигает брови и опускает глаза, потом хмурится, легко качает головой и, наконец, снова смотрит на меня взглядом полным ненависти и презрения. Не выдерживаю этого и вскакиваю со своего места.

— Какого черта ты приходишь в мой дом, если так ненавидишь?! — крик выходит с надрывом, и я сжимаю кулаки так сильно, чтобы отросшие ногти больно впились в кожу, только бы не начать рыдать.

Пит отшатывается от стола и чуть не падает со своего стула, роняет свою вилку и стрелой вылетает из дома.

Прежде чем подумать, бросаюсь на улицу вслед за Питом и еле успеваю придержать дверь его дома, которую он с силой пытается захлопнуть прямо у меня перед носом. В груди закипает такая злость, что самой страшно. Влетаю в дом и вижу, как парень бежит вверх по лестнице, и бегу следом.

— Какого черта ты вернулся, если все еще считаешь меня переродком?! — ору через дверь спальни, которую он успевает закрыть изнутри, и бью ногой по деревянному косяку. Пит не отвечает. И я сползаю вниз по стене, опадая на пол. Ярость плавно перерастает в рыдания. — Зачем ты вернулся? Зачем?!

Сижу под дверью, обхватив колени, и не могу успокоиться. Слезы давно переросли в истерику, и я вообще не уверена, что смогу когда-нибудь прийти в себя. Прямо за моей стеной в своей комнате находится человек, который был рядом всегда, когда мне требовалась поддержка. Мой Пит никогда не бросил бы меня, захлебывающуюся в собственных слезах, валяться под дверью. Спустя неизвестно сколько времени, когда я уже вообще не разбираю окружающих меня предметов, в дом заходят Хеймитч и Сэй. Женщина помогает мне встать и почти на себе тащит вниз по лестнице, а ментор аккуратно стучит в дверь Пита.

Никто не открывает, но зато я слышу наполненный бесконечной ненавистью ответ:

— Забери ее отсюда, и проваливайте из моего дома!

Сальная Сэй прижимает мою голову руками к себе, но поздно, я уже все слышала. Отталкиваю ее и бегу к себе домой, где прячусь в шкаф и рыдаю до тех пор, пока не засыпаю.

Сегодняшний завтрак многое расставляет по местам. Все проще некуда. Мне не придется спасать Пита, потому что Пита больше нет.

Комментарий к 1

Отзывы очень ожидаются и приветствуются!)