Мир на костях и пепле

14

Комментарий к 14

Всех благодарю за такую активность после прошлой главы. Вы прекрасные читатели!

И извиняюсь за долгое ожидание.

Также прошу после прочтения всех неравнодушных написать, удобен ли Вам такой формат оформления текста (когда каждый новый абзац отделен пробелом) или вернемся к обычному оформлению, выделяя абзацы только красной строкой. В дальнейшем будем оформлять так, как удобнее большинству.

Заранее спасибо)

Когда-то я точно знала, что означали наши поцелуи и для чего были нужны. Самые первые — дать Хеймитчу больше возможностей, чтобы привлечь спонсоров. Чуть позже — доказать стране и президенту искренность ненастоящих чувств. Мы целовались, потому что иначе могли умереть, и эта маленькая (как мне тогда казалось) ложь — ничто по сравнению с шансом выжить и вернуться домой. И пусть это разбило Питу сердце, но ведь сердце продолжало биться, так что я уверяла себя, что цель оправдывает средства.

Мне было обидно, что он винит меня в чем-то, что злится и обижается, и я сама начинала злиться все сильнее с каждым днем. Тогда я думала, что не могла поступить иначе, что вообще-то Пит должен быть благодарен, ведь не догадайся я о замысле Хеймитча, сейчас мы оба лежали бы глубоко в холодной и пропитанной шлаком земле. Меня злила одна только мысль о том, что в этих нечеловеческих обстоятельствах он позволил себе быть наивным и человечным настолько, что это даже не поддается объяснению, а потом искренне разочаровался, узнав, что это было не взаимно.

Позже вина за обман ушла на второй план, а страх разочаровать Пита вообще испарился, и я решила, что нам просто не по пути. Мы слишком разные. Настолько разные, что даже никогда не сможем стать друзьями. И хотя Пит упорно продолжал делать вид (опять же, как мне тогда казалось) будто простил меня, я злилась из-за того, что он вообще допустил мысль, что был вправе обижаться. Мне не нужны были новые друзья, у меня был Гейл, который понимал и знал лучше всех, какая я на самом деле, поэтому было легко забыть теплую близость Пита, его мягкие губы, честные глаза, в которых, стоит лишь немного постараться, всегда можно найти ответы. Это было не просто легко, а правильно, ведь всем будет гораздо лучше, если все останется, как есть.

Но ничего уже не могло остаться прежним. Гейл больше не знал меня настоящую, он не понимал, чем я руководствуюсь в своих решениях, ждал от меня больше, чем я могла и хотела дать, и отдалялся, когда не получал желаемого. В самую тяжелую минуту я просила его бежать вместе, но в нем не было и намека на поддержку. Гейл, который знал лес всю свою жизнь, который многие годы знал меня, который вообще-то сам хотел бежать всего за несколько месяцев до этого, отказался, не задумываясь, а Пит, не задумываясь, согласился. Теперь он знал меня лучше, чем кто-либо, ведь мы вместе прошли через самое сложное в жизни испытание плечом к плечу. Ну и еще потому что он один из самых проницательных людей, которых я когда-либо встречала. Возможно, он уже тогда знал меня даже лучше, чем я сама.

К сожалению, у меня снова не хватило храбрости подпустить его ближе. Вместе нам было спокойнее, мы строили планы и четко им следовали, а по ночам умирали от одинаковых кошмаров. Мы стали командой, в которой каждый готов броситься грудью под пули, чтобы укрыть другого, и в тот момент я считала, что это тот самый максимум, который я могу дать Питу. Всего лишь отдать свою жизнь, если потребуется, хотя Пит просил гораздо о меньшем — быть честной, быть искренней, быть рядом, дать ему шанс, довериться. Но нет, для меня тогда отдать жизнь было гораздо проще.

А потом однажды все изменилось, и я целовала Пита, потому что боялась потерять, потому что хотела объяснить ему это, но не могла подобрать слов. Когда стало очевидно, что моя жизнь и так прервется со дня на день без всякой возможности на спасение, я поняла ценность чувств, от которых отгораживались так долго. Тогда на берегу искусственного моря, унесшего жизни не одного трибута, сидя на песке, который вскоре должен был промокнуть, чтобы уничтожить еще парочку противников, в окружении людей, которых мы должны были предать и убить, чтобы дать шанс на жизнь кому-то одному из нас, я поцеловала Пита, чтобы рассказать ему о своей любви. Он, конечно, думал, что все это снова для публики, и я не могла его за это винить, ведь раньше все так и было. Мне очень хотелось найти способ отделить все поцелуи до этого, объяснить Питу разницу, чтобы он прочел все в глазах и перестал считать себя никому не нужным. Но на тот момент уже было слишком поздно.

Все эти месяцы ранее я каждым своим поступком давала понять, что не может быть чего-то большего, что мне совершенно не в радость его общество, что я прошу, только если это нужно мне одной, и отталкиваю, как только добьюсь своей цели. К сожалению, убедить Пита было совсем не сложно, а я приложила к этому слишком много усилий.

Тогда, сидя на Арене Квартальной бойни, я поняла, что слишком поздно что-то менять, что никакие слова не докажут ему искренность моих чувств, и, что, наверное, так будет даже лучше. Он будет жить, а через время забудет о девушке, которая столько раз пользовалась им и разбивала сердце. Это даст Питу шанс найти спокойствие победителя и начать все с нуля.

Ведь знай он, как сильно мне тогда хотелось, чтобы весь окружающий мир исчез и дал мне раствориться на его губах, это бы точно его добило. Одно дело пережить потерю, когда чувства всегда были не взаимны, и совсем другое…

Этот поцелуй был последним в нашей старой жизни, и он оставил на моем сердце кровоточащую рану такой глубины, что ей никогда не суждено было затянуться, ведь совсем скоро я должна была умереть. Но я не умерла, и Пит не умер, хотя по ощущениям это и произошло с нами за то время, что он был в Капитолии, а я на экранах всей страны в костюме Сойки.

В следующий раз я целовала уже не совсем Пита, да и я сама была уже не совсем той Китнисс. И этот поцелуй был молитвой, он был безмолвным криком и помощи, о невозможности жить в мире, где он оставил меня. «Будь со мной» — вот, что он значил, и прозвучавшее в ответ: «Всегда» — было лишь подтверждением того, что мне и так уже сказали его губы. Несколько секунд смогли вернуть мне утраченную надежду, дали сил бороться, продолжить жить, перешагнуть через себя и предпринять в будущем такое огромное количество попыток (пусть и часто неудачных) вернуть своего Пита обратно.

И теперь он здесь. Буквально ближе некуда. И я впервые не понимаю точной цели поцелуя, но в чем уверена — так это в том, что он важнее всех предыдущих. В какой-то момент доходит осознание, что просто этот поцелуй собрал в себе все возможные смыслы одновременно: он спасает и убивает, дает надежду и поселяет страх, разжигает пламя и залечивает раны, отвечает на вопросы и задает тысячи новых. Мне хочется заплакать и рассмеяться, прижаться еще ближе и толкнуть Пита за то, что не сделал этого раньше. В моей голове каша, а в душе сумбур, но в то же время все кристально понятно. Это правильно и запретно. Больно и сладко. Начало и конец.

Но насколько же на все это плевать, пока Пит прижимает меня поясницей к столешнице, опираясь на нее одной рукой, а второй чертит узоры по спине. Я обхватываю его голову, провожу по теплой шее у самой кромки волос, запускаю в них пальцы и путаюсь, не желая больше никогда выбираться. Он прижимается ко мне лбом и кончиком носа, тяжело выдыхая горячий воздух, опаляющий подбородок.

— Все в порядке? — еле слышно шепчу я, но в ответ получаю только еще один поцелуй.

И такие ответы меня вполне устраивают. Точнее сказать — они устраивают меня гораздо сильнее, чем любые другие.

Губы Пита мягкие и требовательные, а я готова на любые требования, только бы он никуда не исчез. Если нам не суждено быть вместе вот так, то пусть чертов Сноу воскреснет и запихнет меня на еще одну Арену, пусть натравит всех переродков и миротворцев, потому что тогда я просто отказываюсь от такой жизни.

Вдруг оказывается, что нет ничего правильного в том расстоянии, что мы опасливо соблюдали все время. А быть в гуще этих чувств — то же самое, что быть внутри цунами, и это совсем ненормально. Но мы оба ненормальные, и в наших чертовых жизнях уже давно не происходит ничего нормального. И эта связь, притяжение, зависимость — можно назвать ее как угодно, но это тоже не нормально. Только вот реальность такова, что ненормальность — самое лучшее, что могло со мной случиться. Да и вообще, разве можно считать неправильным то, что помогает преодолеть любые преграды, которые подсовывает жизнь?

И пусть эти чувства тоже ненормальные. Мы не умеем не бросаться из крайности в крайность, и ладно бы это касалось только положительных аспектов, но нет. Негативные стороны тоже всегда на максимуме: мы ссоримся, колко задевая словами, вечно жертвуем собой, будто это совершенно естественно, теряем веру и вновь обретаем ее. Это так сложно, но отчего я совсем не хочу простоты.

Я хочу Пита рядом, как можно ближе, и чтобы он никогда не прекращал меня целовать.

Жара на улице теперь кажется освежающим бризом по сравнению с тем, что происходит на этой кухне. В какой-то момент рук становится недостаточно, чтобы убедить себя и Пита в том, что я больше никогда его не отпущу, так что я забираюсь на столешницу и обхватываю его ногами. Каждое прикосновение, каждое движение только распаляет желание внутри, туманя рассудок.

Пит громко выдыхает, не разрывая поцелуй, и этот выдох говорит мне настолько много, что я с трудом могу это переварить. Он буквально объясняет мне все, что следует сейчас знать, так что я прижимаюсь еще сильнее и не могу сдержать самодовольной улыбки, уловив еще один вздох. Пит слегка отстраняется, чтобы одарить меня якобы недовольным прищуром, но на его губах тоже улыбка, которую я сразу же целую, не в силах устоять. И с этого самого момента я вообще не понимаю, как буду держаться себя в руках буквально каждый раз, когда он будет улыбаться.

Его руки обхватывают мои ладони, убирая от лица и шеи, где вообще-то им самое место, и я издаю недовольно-возмущенный звук, вызывая у Пита смешок.

— Все в порядке? — снова повторяю я, и он кивает.

— Просто дай мне минутку вздохнуть.

Я искренне не понимаю, зачем это делать, но послушно отстраняюсь всего на несколько сантиметров, дав возможность воздуху просочиться между нами. Пит целует костяшки моих пальцев, зажатые в его руках, вызывая мурашки, и опускает голову мне на плечо.

— Если честно, я думал, что ты будешь злиться, — говорит он.

Я улыбаюсь, накрывая его голову своей.

— Ну, как видишь, я не злюсь. Только разве на то, что этого не случилось раньше.

Пит смеется, отчего мы оба слегка трясемся, и я тоже смеюсь, потому что не могу контролировать переполняющие чувства. Удивительно, но просто обниматься, когда никто из вас не находится в истерике или не переживает приступ, тоже очень даже приятно.

Можно, совершенно ничего не скрывая, повернуться и оставить легкий поцелуй на волосах, можно переплести пальцы и глубоко вдыхать умиротворяющий запах Пита, совершенно теряя голову. Это как выйти на свободу после долгих лет заточения в неволе и впервые увидеть солнечный свет, ощутить под ногами мягкую траву и позволить ветерку ласкать кожу. И это настолько правильно, что иначе просто быть не может.

К сожалению, так считаю только я, потому что, глубоко вздохнув и отстранившись, Пит говорит:

— А стоило бы.

Буквально за одно мгновение мне снова хочется его как следует треснуть. Закатываю глаза, притягивая его ногами обратно.

— Прекрати. Только не сейчас.

— А когда? — спрашивает он, подняв на меня глаза.

— Если планируешь сказать, что все это было ошибкой, то лучше никогда.

Пит хмурится и качает головой, крепче сжимая мои пальцы, поглаживая тыльную сторону ладони.

— Я не собирался такого говорить. Просто хочу, чтобы мы оба в равной мере понимали, что сейчас происходит.

— Мне кажется, это сложно не понять, — предпринимаю попытку заткнуть его еще одним поцелуем, но Пит оставляет лишь легкое касание на моих губах, прежде чем снова отстраниться.

— Я серьезно, Китнисс.

Теперь мне хочется захныкать от этой ужасной несправедливости и от того, что Пит считает совершенно уместным поднимать сейчас какие-либо темы, особенно не совсем приятные. Поднимаю глаза к потолку и глубоко вздыхаю, а, когда перевожу взгляд обратно на Пита, он выглядит серьезно и слегка нахмурено, что никак не вяжется с припухшими губами и растрепанными волосами. Этот несуразный вид меня мгновенно успокаивает и даже немного веселит, заставляя забыть про раздражение.

— Я ничего не хочу обсуждать. Не сегодня.

Пит хмурится еще сильнее, поджав губы, и выпутывается из моих рук и ног, делая несколько шагов назад, пока не опирается на спинку стула.

— Разве не ты говорила, что мы всегда должны обсуждать все, что бы ни случилось?

— Это правило требует доработок и уточнений, — говорю я, предприняв очередную попытку перевести тему и смягчить обстановку. Пит скрещивает руки на груди и недовольно машет головой. Смиренно вздыхаю, сползаю со столешницы и накрываю его руки своими. — Хорошо, давай поговорим. Я не понимаю, о чем и зачем, но давай поговорим.

— Правда не понимаешь? — его брови ползут наверх. — И не помнишь, как я мельком упоминал около тысячи раз о проблемах с контролем?

Теперь пора и моим бровям подняться выше.

— Сегодня у тебя за весь день не было ни одного приступа. Стоит ли нам обсуждать именно сейчас эти проблемы, если они нас не касаются?

Вместо ответа Пит закрывает глаза и устало опускает плечи, позволяя выдоху получится очень шумным. Он потирает пальцами переносицу и смотрит на меня так, будто я несознательное дитя, которому все нужно объяснять по сто раз.

— Эти проблемы касаются меня всегда, Китнисс. Буквально каждую секунду. И если мы… если ты… Если мы находимся вместе, они касаются и тебя. Глупо полагать, что каждый день будет везти так же, как и сегодня.

Теперь становится понятно окончательно, что момент утрачен, и вернуть магию будет очень сложно, так что остается смириться. Но, даже приняв это, я не выпускаю руку Пита из своей собственной, будто боюсь, что все окажется лишь сном, стоит нам снова расстаться. К счастью, Пит держит меня не менее крепко, явно не намереваясь куда-то уходить.

Поднимаю голову, чтобы наши глаза встретились, и отмечаю, что разговор уже успевает оставить между его бровей морщинку, до которой хочется дотронуться и разгладить. Впрочем, кто же мне теперь запретит? Протягиваю руку и медленно тянусь к его лицу, не встретив сопротивления, провожу пальцем по лбу и бровям, и Пит прижимается к моей ладони щекой. Это движение такое естественное, будто и не было вовсе тех месяцев, когда мы настойчиво пытались жить друг без друга. Будто мне всегда было позволено сделать вот так, не вызвав даже удивления или смущения.

Чувствую, как на душе становится спокойнее и теплее, а губы трогает улыбка. По ощущениям, это словно вернуться в родной дом к семье после долгой разлуки.

И плевать на момент и магию. Если сейчас Пит нуждается в словах больше, чем в чем-либо другом, мы будем говорить, потому что это ничего не испортит. Все перестает быть хрупким и эфемерным в тот самый момент, когда он смотрит на меня вот так, давая ответы на многие вопросы одним только взглядом.

— Я знаю, — говорю я совершенно спокойно и серьезно. — Я прекрасно понимаю, что бывают плохие дни. И я очень надеюсь, что их будет как можно меньше, но, тем не менее, знаю, что они будут. А еще я знаю, что мы с ними справимся. Научимся как-нибудь. Уже почти научились.

Пит улыбается, накрывая мою ладонь своей.

— Я упустил момент, когда ты стала такой оптимистичной.

— Я всегда была, просто ты недостаточно близко смотрел, — шучу, надеясь дольше наслаждаться улыбкой, но в ответ получаю еще один еле заметный поцелуй.

— Приму к сведению, — говорит Пит, и я очень надеюсь, что он примет.

Следующие несколько часов мы проводим на диване с книгой, и я наконец-то позволяю себе сократить дистанцию между нами до нуля. Пит все время отвлекается от чтения на вопросы и уточнения, которые с каждым разом выводят меня из блаженного равновесия только сильнее. Он неспокоен, его тревожит миллион мыслей, и эта тревога частично заражает и меня, вынуждая забыть о том, что сегодняшний вечер вообще-то был пределом всяческих моих мечтаний в последние месяцы.

Все начинается с простого обсуждения того, как лучше сказать Хеймитчу и стоит ли вообще это делать. Я придерживаюсь того, что лучше ему пока не знать, но Пит совершенно спокойно заявляет, что «не хочет больше вообще никакой лжи», и я чувствую укол в свою сторону, хотя уверена, что он не планировал меня задеть, а только поделился мыслью. Да, мыслью о том, что все наши предыдущие отношения пронизаны одной только ложью, что правда только отчасти, но я не решаюсь об этом говорить.

Вопросы не заканчиваются, и в каждом из них читается след недоверия и пережитых обид и тревог. Я чувствую, что Пит хочет поверить, но пазл в его голове так до конца и не сложен, а мне очень больно углубляться в дебри, которые я давно хочу забыть. И я чувствую, как он боится. В основном боится навредить мне, потерять контроль, не сдержаться, но также он боится чего-то еще, что пока мне тяжело уловить. Я стараюсь, но совсем скоро начинаю клевать носом и засыпаю, виня себя в том, что не смогла подобрать нужных слов.

Следующим утром, глядя на себя в зеркало внимательнее, чем когда-либо раньше, я изо всех сил пытаюсь понять, какой видит меня Пит. Замечает ли он паутинки шрамов и грубые очертания ожогов? Или синяки под глазами и бледную кожу? Помнит ли, как мои руки крепко держат лук, натягивая тетиву, и выпускают стрелы прямо в сердце противнику? И не это ли его пугает?

Именно сейчас, следующим утром после нашего вечера, я лучше обычного понимаю, почему являюсь главным напоминанием обо всех ужасах, случившихся в его жизни, и эгоистично надеюсь на то, что хотя бы половину из них он никогда не вспомнит.

Но Пит помнит многое. Например, проведя пальцем по моей щеке, он будничным тоном сообщает, что помнит момент появления шрама под глазом — я заступилась за Гейла на площади, преградив дорогу новому главе миротворцев, за что получила хлыстом по лицу. И это совсем не то, что хочется услышать после поцелуя, но такова наша реальность, которую пора бы принять, что гораздо сложнее, чем можно представить. На высказывание Пита я ничего не отвечаю, а он ждет, как и в любой другой раз, когда озвучивает свои воспоминания, чтобы их подтвердили или опровергли. Он ждет ответов, но я точно знаю, что после них возникнут новые вопросы, отвечать на которые совсем не хочу, поэтому прошу вернуться к этому в другой раз. И хотя он кивает, немного сдвинув брови, я отчетливо понимаю, что поступаю неправильно, но все равно подаюсь вперед, надеясь, что хотя бы в поцелуе он найдет какие-то ответы.

Но от этого мы оба явно только обрастаем вопросами.

И не то, чтобы я считала, что от этого вечер был испорчен, нет, вовсе не так. Это был замечательный вечер, о котором я столько думала, представляла, проигрывала в голове возможные сценарии, даже и близко не представляя, как сильно скучала на самом деле. Просто в какой-то момент наступает осознание, что сейчас происходит что-то настолько важное, что даже перехватывает дыхание. И мне бы хотелось, чтобы все проблемы решились сами собой, как в старых добрых сказках, когда принц целует свою возлюбленную, а в следующий момент они уже живут долго и счастливо. Только вот в историях явно упущено, как они дошли до этого долго и счастливо.

Пока понятно совсем немного, но главное — мы оба больше не хотим плыть в океане вопросов поодиночке. Понять это совсем несложно, уверенность просто зарождается внутри от долгих взглядов, от нежных прикосновений и горячего дыхания на коже. Мы нужны друг другу, как и всегда ранее, но теперь немного сильнее и отчаяннее. И это уже что-то. Только лишь благодарю этому я с почти спокойной душой ложусь спать после того, как Пит уходит домой, потому что точно знаю, что он вернется.

Перед завтраком меня все же настигает напряжение, которое, впрочем, быстро улетучивается, стоит лишь Питу дотронуться пальцами до моего локтя и спросить, все ли в порядке. Раз он здесь, раз он все еще заинтересован в том, чтобы разбираться в наших сложностях и дальше, значит, все в порядке.

Когда приходит Хеймитч, Пит накрывает мою руку и переплетает наши пальцы, заставив брови ментора взметнуться буквально до небес. Он переводит вопросительный взгляд с меня на Пита и обратно на наши ладони не меньше шести раз, а потом просто молча наливает в свой кофе немного жидкости из фляги, ничего не говоря вслух, за что я очень ему благодарна.

Очевидно, что нас ждет долгий допрос, но, похоже, не сейчас, что радует, ведь меня и так разрывает от предстоящей необходимости говорить о болезненном и тяжелом. Говорить об этом не так страшно, пугает другое. Я боюсь, что, когда Пит узнает от меня всю правду, он просто разочаруется и не захочет иметь ничего общего с человеком, который так с ним поступал.

Я помню, как он винил меня за ложь в Тринадцатом, как ненавидел за это, хотя знал только вершки от третьих лиц, из записей и интервью. Он задавал вопросы, вспоминая какие-то обрывки, на которые мне так не хотелось отвечать, потому что было страшно снова увидеть эту ненависть, но тогда он всегда безразлично принимал информацию к сведению, чем пугал только сильнее.

Сейчас я даже не знаю, какой реакции боюсь, и эгоистично допускаю мысли о том, что о многом можно было бы и соврать, но делать этого ни за что не стану. Я повторяю себе, что Пит достоин правды, исходя из которой должен принять решение, каким бы оно ни было, но на деле это гораздо тяжелее, чем на словах.

И хотя внутри у меня за последние сутки все буквально переворачивается с ног на голову, миру на это плевать — жизнь идет своим чередом, и нам нужно по-прежнему нужно готовить к открытию пекарню, куда мы и направляемся после завтрака.

Первым тишину нарушает Пит, снова вслух проговаривая, какие нас еще ждут впереди работы, но Хеймитч прерывает его буквально сразу.

— Ничего не хотите мне рассказать? — спрашивает он, переводя взгляд с меня на Пита и обратно.

— Ты можешь спросить прямо, если тебя что-то интересует, — спокойно отвечаю я, наградив его таким же настойчивым взглядом, как и у него самого.

— Если между вами что-то происходит, то я должен это знать.

— Хорошо, — отвечает Пит. — Тогда знай, что между нами что-то происходит.

— И это все? Исчерпывающе, — усмехается он, а потом снова становится чересчур серьезным. — Аврелию ты описал все так же красочно или подобрал хотя бы с десяток подходящих слов?

— Он не в курсе, — спокойно отвечает Пит, глядя себе под ноги, но все же немного напрягается.

— Вот это еще интереснее! — Хеймитч всплескивает руками. — И когда ты планируешь его обрадовать?

— Когда посчитаю нужным.

— Вот как! — снова усмехается ментор, и я начинаю чувствовать себя, словно между двух огней.

Хеймитч опять лезет не в свое дело, нарушая и без того шаткое спокойствие Пита, отчего мне мгновенно хочется отослать его куда подальше.

— У нас был уговор, — говорю я, бросая на Хеймитча строгий взгляд. — Какого черта ты сейчас делаешь?

— Вот именно, солнышко! Был уговор, но я не очень верю в то, что ты соблюдаешь свою часть соглашения. К тому же, не только у нас с тобой были уговоры, — он многозначительно смотрит на Пита, наклонив голову. — Верно, парень?

— О чем он говорит? — спрашиваю у Пита, и он тяжело вздыхает, оторвав глаза от земли.

— Я должен обо всем рассказывать доктору Аврелию, помнишь? Обо всех важных событиях, которые со мной происходят. Это условие моего возвращения в Двенадцатый.

— И что же будет, если ты не станешь рассказывать? Он заберет тебя обратно в Капитолий? — Пит неуверенно пожимает плечами, а потом легко кивает. Я не удерживаюсь от нервного смешка. — Это просто бред! Никто не заставит тебя туда вернуться, Пит. Здесь твой дом, и ты в любом случае никуда не поедешь, — возможно, мой голос звучит слишком строго, но я об этом не жалею, потому что полностью уверена, что никому не позволю больше распоряжаться нашими жизнями, чего бы мне это не стоило. Поворачиваюсь к ментору, чтобы закрепить сказанное, и тычу ему пальцем в плечо. — А ты не смей лезть в это, Хеймитч. Я серьезно. Не смей. Мы сами разберемся с Аврелием, ясно?

Он отмахивается от моей руки, как от назойливой мухи, а потом осуждающе прищуривается.

— Разберитесь сначала между собой, а то это «что-то происходит» звучит совсем неубедительно.

Раскрываю рот, чтобы теперь уже послать ментора прямым текстом, но он отворачивается и уходит быстрым шагом в направлении города. Несколько секунд смотрю ему в спину, все еще размышляя, не крикнуть ли чего-нибудь вслед, но все решаю воздержаться и поворачиваюсь к Питу. Он тоже наблюдает за удаляющимся Хеймитчем, сдвинув брови и поджав губы, а потом переводит взгляд, тяжело вздыхая.

— Он отчасти прав, — виновато говорит Пит. — Я должен был сказать Аврелию, но просто не смог.

Протягиваю руку, чтобы дотронуться до его локтя, и веду вниз, медленно переплетая наши пальцы.

— Ты можешь этого не делать, если не хочешь, — Пит измученно улыбается, кивая, но по остальному лицу легко прочесть, что он со мной не согласен и снова казнит себя за что-то глубоко внутри. — Хочешь вернуться домой? Я могу сбегать в пекарню и пересказать рабочим твой план на день.

Он отрицательно машет головой и сжимает мою руку, поглаживая кожу большим пальцем.

— Нет, все нормально, — говорит Пит, выдавив еще одну неправдоподобную улыбку, хотя нам обоим совершенно понятно, что это далеко не норма.

Мы отправляемся в пекарню и, к удивлению, встречаем там Хеймитча, уже вовсю расхаживающего с молотком по будущей кухне. Он ничего не говорит, перебрасываясь за следующие несколько часов только парой слов с нашим соседом-строителем, и я тоже не предпринимаю попыток к примирению, потому что не вижу причин для того, чтобы винить меня или Пита. Чуть позже к нам заглядывает Сэй с внучкой, предлагая свою помощь, уверяя, что в Котле сегодня справятся и без нее, но в основном она занимается тем, что бегает за малышкой, так и пытающейся попасть в неприятности, которых тут хоть отбавляй.

Несмотря ни на что, работа движется быстро, и к полудню я уже чувствую болезненную усталость в руках и спине, так что забираюсь на подоконник, чтобы немного отдохнуть. Пит сосредоточенно рассматривает план расстановки всевозможной навороченной техники из Капитолия, склонив голову набок. Его щека и лоб выпачканы белой пылью, а волосы выглядят еще более беспорядочно, чем обычно. Улыбаюсь, вспоминая, как вчера сама приложила усилия к наведению похожего беспорядка, и слишком поздно замечаю, что на меня умилительно поглядывает Сэй. Не сразу вспоминаю, что теперь гляделки можно больше не скрывать, так что успеваю смутиться и быстро отвожу взгляд, но женщина уже направляется ко мне.

— Хеймитч мне кое-что рассказал, — тихо говорит она, будто выдает государственную тайну.

— А он добавил, как наорал на нас по дороге сюда буквально на пустом месте?

Сэй хмурится и бросает недовольный взгляд на ментора, ковыряющегося в коробке с инструментами.

— Не обращай внимания на старого дурака, милая, — она кладет руку мне на плечо и ободряюще сжимает. — Ты сама знаешь, что ему легче видеть мир в серых тонах. Но это вовсе не значит, что все так и есть. К тому же, уже к вечеру он отойдет и будет жалеть, что все так произошло.

— Я это знаю, а вот Пит принимает все слишком близко к сердцу.

— Это проблема людей с большим сердцем, — улыбается она, и я согласно киваю, улыбаясь в ответ. — Но за это мы его и любим, верно?

— Верно, — говорю я, снова смущаясь.

Конечно, мы все любим друг друга, хоть никогда не и говорим этого прямо, но отчего-то сейчас я чувствую в этом вопросе конкретно для себя гораздо больше смысла, чем для кого-либо другого. Сей довольно хмыкает, смахивая у меня с плеча какие-то соринки, и возвращается обратно к внучке, вбивающей гвозди прямо в землю у порога пекарни, а я вынуждаю себя вернуться к работе.

Ближе к вечеру, когда Пит снова окончательно и безысходно тонет в бумагах и чертежах, Хеймитч вызывается помочь ему хотя бы с той частью, в которой сможет разобраться, но уже через полчаса и ментор выглядит так, будто ему нужно построить планолет из подручных материалов без инструкции к завтрашнему утру.

— Может быть, просто сделать все в точности так же, как было в вашей старой пекарне? — страдальчески спрашивает он, и лицо Пита на секунду пронзает боль. Он жмурится, а потом резко встает, роняя стул, и вылетает на улицу.

Хеймитч тихо выругивается, направляясь следом, но я опережаю его, жестом показывая оставаться на своем месте.

Закатное небо, затянутое темными тучами, окрашивает влажную дымку от жары в сероватый цвет, отчего хочется протереть глаза, будто картинка кажется слишком мутной. На улице пахнет пылью и сваркой, а где-то вдалеке слышен гул от стройки завода. Мне требуется всего секунда, чтобы найти Пита, уткнувшегося лбом в стену дома напротив, и еще несколько, чтобы подойти и обнять его.

Пит привычно вздрагивает и съёживается, а потом тихо бормочет:

— Лучше так не делать.

— Ладно, — отвечаю я, но и не думаю отодвигаться хотя бы на сантиметр. Пит хмыкает, расслабляя плечи, и поворачивает ко мне лицом. — Все в порядке?

— Нет, — выдыхает он, отодвигаясь назад на пару шагов. — Совершенно не в порядке.

Видеть Пита таким очень больно, и к этому точно нельзя привыкнуть. Это выбивает из колеи и решает дара речи именно тогда, когда правильные слова так чертовски нужны. Чувствую себя совершенно бесполезной, топчась на месте в метре от человека, которому хочу, но никак не могу помочь.

— Пит… — только и выдавливаю я, не способная на большее.

Он поднимает глаза, зрачки в которых до сих пор занимают слишком много места на голубой радужке, контрастно выделяясь на его светлом лице, и ждет, что я скажу что-то еще, а, когда не дожидается, отводит взгляд.

— И так будет всегда, Китнисс, — холодным тоном говорит он. — Буквально в любой момент времени, вне зависимости от того, где и я и что делаю.

— Зачем ты это сейчас говоришь?

— Я уже говорил тебе. Просто хочу, чтобы мы оба понимали, что происходит.

Преодолеваю этот бесполезный метр между нами, вынуждая Пита поднять голову и снова встретиться глазами.

— И я уже ответила тебе, что понимаю.

Он неуверенно кивает и берет меня за руку.

— Хорошо.

— Хорошо, — повторяю я.

Из двери пекарни показывается Хеймитч и медленно направляется к нам.

— Лучше нам поторопиться домой, если не хотим попасть под ливень, — буднично говорит он, будто и не было вовсе утренней ссоры, напряженного молчания и приступа под конец дня. Это одновременно раздражает и радует, но сейчас лучше не накалять обстановку дополнительно, так что я просто киваю, разглядывая серое небо.

Мы успеваем добраться до Деревни, прежде чем крупные капли дождя начинают стучать по иссохшей от жары земле. Хеймитч направляется прямиком к себе, объясняя это тем, что никакой ужин не стоит того, чтобы после промокнуть до нитки, а мы с Питом так и стоим посреди дороги, молча глазея ментору вслед.

Мне бы хотелось, чтобы этот день закончился под тихое чтение Пита на моем диване, но отчего-то внутри рождаются сомнения, хочет ли этого он. То ли причина в отстраненном взгляде, то ли в напряженных плечах и поникшей голове, то ли в моей полной неспособности складно подбирать слова в трудные минуты, но эти сомнения уже неприятно пожирают изнутри, а задать вопрос прямо не хватает смелости, потому что очень страшно узнать ответ.

Капли уже успевают оставить на одежде мокрые пятна, когда со стороны дома Пита слышится телефонный звонок, и мы оба синхронно оборачиваемся на звук.

— Как думаешь, Хеймитч уже мог успеть настучать Аврелию? — спрашиваю я, оценивая, сколько минут назад он дошел до дома.

— Не уверен, — пожимает плечами Пит. — Давай узнаем?

Киваю, охотно принимая этот вопрос за приглашение, даже если он таковым не является, и следую за Питом, останавливаясь у лестницы на второй этаж, пока он бежит наверх. В доме все выглядит так же, как и в прошлый раз, отчего возникает ощущение, будто он здесь даже не живет. Хотя, если подумать, то примерно так и есть, ведь целыми днями мы либо на стройке, либо у меня дома, а сюда Пит приходит только на ночь.

Позволяю мысли о том, как здорово бы было, чтобы он не возвращался сюда даже на ночь, завладеть собой всего на секунду, прежде чем вернуться в реальность, в которой нам предстоит много с чем разобраться.

— Китнисс, это Энни, — кричит Пит со второго этажа. — Можешь не бояться праведного гнева моего мозгоправа, — улыбаюсь, мысленно принося извинения Хеймитчу, про которого подумала в первую очередь. — Хочешь поздороваться? — добавляет он, и я поднимаюсь на второй этаж, направляясь к спальне, в которой не была с того самого дня, когда он вернулся из Капитолия и закрасил все свои холсты черной краской.

Пит протягивает мне трубку, и я подношу ее к уху, присаживаясь на ручку кресла, пока он отходит к комоду, начиная перебирать там футболки, и бросает мне одну, взамен моей, перепачканной строительной пылью.

— Привет, Энни.

— Просто скажи мне «да», если все так, как я думаю, — заговорщически шепчет она, и я тихонько прыскаю от смеха.

— Вроде того. Но лучше скажи, как у тебя дела?

— Живот на месте, я похожа на шар, а тебе пора, Китнисс! — смеется она. — Хорошего вечера, и позвони мне, как только сможешь.

Открываю рот, чтобы что-то сказать, но уже слышу гудки в ответ.

«Ах, Энни, если бы все было так чудесно, как это тебе представляется…» — думаю я, натягивая новую футболку, пахнущую порошком и отдаленно её владельцем и разглядывая капли на стекле. Через него отлично видно окно моей спальни, а чуть выше и окно чердака, сквозь которое я столько времени наблюдала за Питом, словно воришка. Если подумать, то путь от того окна до этого занял почти полгода, сотни бессонных ночей и литры выплаканных слез, но главное, что все было не зря.

Выхожу в коридор и слышу, как на кухне Пит гремит посудой, так что направляюсь туда. Он удивляется, что мы так быстро договорили, и приходится соврать, что у Энни появились какие-то срочные дела, на что Пит вопросительно поднимает бровь и усмехается:

— Ну да, дела…

Делаю вид, что совершенно не понимаю, о чем он говорит, и сажусь за стол, наблюдая за тем, как передо мной появляются две кружки чая и две тарелки: одна с печеньем, вторая с сырными булочками.

— Это наш ужин?

— У меня больше ничего нет, — он пожимает плечами, усаживаясь напротив. — Если ты не заметила, то мы всегда едим у тебя. Да и вообще, не помню, чтобы ты имела что-то против булок.

— Попроси в следующий раз у доктора Аврелия книгу о нормальном питании.

— Обязательно, — ухмыляется он, потирая виски.

— Ты как, в порядке? — повторяю я тот же вопрос, что и полчаса назад, но в этот раз Пит реагирует спокойнее и просто кивает, сообщая, что это всего лишь головная боль, которая пройдет сама.

Предлагаю в таком случае лечь спать пораньше и уже планирую уходить, когда Пит перехватывает мою руку и притягивает поближе.

— Останься, — говорит он, и мое сердце радостно сжимается. — Ну, то есть, если хочешь, конечно. Там же дождь и…

— Пит, — перебиваю его я. — Я останусь. Спасибо.

Его реакция одновременно умиляет и удивляет, потому что по последним нескольким месяцам, кажется, очевидно, что от подобного предложения я ни за что не откажусь. Но Пит упорно продолжает считать себя каким-то прокаженным или вроде того, отчего, впрочем, кажется еще более милым, чем обычно, хоть это и совершенно необъективно.

Мы устраиваемся на диване с очередной книгой, и на этот раз я забираюсь с ногами, укладывая голову на плечо Пита, и начинаю засыпать уже через несколько страниц. Кажется, он читает что-то про космос и далекие планеты, так что в полудреме мне представляется, как я парю в невесомости.

Не знаю, сколько проходит времени, но, когда я открываю глаза, раскрытая книжка лежит у Пита на коленях, а сам он задумчиво смотрит в окно на порывистые потоки воды, барабанящие по стеклу.

— О чем думаешь? — спрашиваю я больше машинально, чем из любопытства. Пит вздрагивает, выпадая из своих размышлений, и начинает всерьез раздумывать над ответом. — Можешь не говорить, если не хочешь, — добавляю я, заметив растущее напряжение на его лице, но он все-таки отвечает, снова отвернувшись к окну.

— Вспомнилось, как мы прятались в той пещере. Был такой же ливень.

— Да, — неохотно отвечаю я, ничего не добавляя, потому что совершенно не хочу воскрешать в памяти Игры.

Пит молчит еще несколько минут, и я буквально чувствую, как эти раздумья заставляют все тело напрячься и сжаться, словно пружина. Накрываю его руку своей, но он никак не реагирует, а, когда, наконец, возвращается в реальность, я вообще начинаю жалеть, что спросила о чем-то изначально.

— Ты можешь мне кое-что объяснить? — спрашивает он, и я уже понимаю, что вопрос будет совершенно не про космос и планеты, но все равно неуверенно киваю.

— Что именно?

— Про нас с тобой. Тогда, на Играх. Особенно в пещере.

Вздыхаю и сажусь ровно, откинув голову на спинку дивана и опустив вниз ноги. Он уже спрашивал однажды нечто подобное, и я точно знаю, какие вопросы последуют дальше, так что вмиг теряю всякий энтузиазм к беседе. Впрочем, желание спать тоже пропадает, как и желание находиться в одном помещении, пока на него снова напало это желание ковыряться в прошлом.

— Пит, пожалуйста… — говорю я, глядя в потолок, и просто надеюсь, что мольба в голосе заставит его отступиться. — Давай не сейчас.

— Ну почему? — слишком эмоционально реагирует он, захлопывая книгу и бросая ее на столик рядом. — Ты не отвечаешь. Никогда. Хотя обещала! А как я могу понять, если…

— Зачем тебе это? — перебиваю я, поднимая голову и встречаясь с ним глазами. Он выглядит раздраженным, раздумывая над ответом.

— Зачем мне знать своё прошлое? Хочешь сказать, что это не важно?

— Я знаю, что важно, но… Пит, раз уж тебе выпал шанс забыть хотя бы часть всех этих кошмаров, разве не стоит им воспользоваться? Как по мне, некоторые вещи лучше вообще не помнить.

Сначала на его лице появляется удивление, и несколько минут он молча просто смотрит мне в глаза, не отрываясь, прежде чем говорит:

— Шанс… Ты серьезно, Китнисс? — его голос звучит холодно и обиженно, а во взгляде читается полное непонимание происходящего, будто он просто не верит, что только что это услышал.

— Пит, не злись, — только и успеваю сказать я, прежде чем он меня перебивает.

— То есть ты хотела бы забыть Прим, всё свое детство и жизнь в Шлаке, чтобы теперь быть счастливее? Согласилась бы никогда не помнить Цинну? Стереть из памяти, как Финник спас наши жизни? Ты бы согласилась на такое, Китнисс?!

— Это совершенно другое, — отвечаю я, скрещивая руки на груди и отводя взгляд под его напором.

— Нет, это то же самое. Это твое прошлое, а это мое, и никто не имеет права решать, что мне помнить, а что забыть!

Он вскакивает с дивана, обхватив себя руками, и подходит к окну, уставившись на темную улицу. Мне хочется треснуть себе чем-нибудь по голове, но под рукой ничего не находится, так что я ограничиваюсь внутренними самоистязаниями.

Я не знаю, почему только теперь до меня доходит, насколько для Пита важно раскопать истину в каждой маленькой детали и вспомнить каждый эпизод из жизни, каким бы неприятным он ни был. Каждый момент в прошлом формирует тебя настоящего, а когда это прошлое частично отняли…

И любой человек для Пита обладает реальной властью над тем, о чем рассказать, а о чем умолчать, и, по сути, этим самым выбирает, что он должен вспомнить, а что забыть. А некоторые воспоминания есть только у нас двоих, и это важные моменты, пусть местами и болезненные, но рассказать о них могу только я, и каждый раз укрываясь от ответа, я подрываю его веру к себе, вынуждаю довольствоваться теми обломками, что остались после капитолийских казематов.

Да, я понимаю это слишком поздно, но все-таки понимаю. Это не просто дело принципа, а жизненно необходимая потребность, чтобы чувствовать себя полноценным человеком. И я бы ни за что не отказалась ни от одного воспоминания из прошлого, ведь именно они сделали меня такой, какая я есть сегодня.

— Пит, — зову я в надежде, что он не окончательно утратил доверие к моей персоне, но он только отрицательно машет головой, даже не обернувшись.

Мне хочется подойти и обнять его, попросить прощение, сказать, что я все поняла и больше никогда не стану скрывать что-то, но отчего-то я продолжаю сидеть на месте и тупо смотреть на его спину, поникшие плечи и наклоненную вбок голову. Становится очень некомфортно и неуютно, скорее, от самой себя, чем отчего-то внешнего, и от этого по коже ползут холодные мурашки.

— Дождь заканчивается, — говорит Пит, и я понимаю его без лишних слов.

Сползаю с дивана, ненадолго задерживаюсь у входной двери, подсознательно надеясь, что он все-таки скажет, чтобы я не уходила, но в комнате стоит полная тишина. Толкаю дверь и выхожу на улицу. До моего дома тут всего ничего, но теперь этот путь я оцениваю не в метрах, а в месяцах усилий. И все для того, чтобы снова облажаться практически на том же самом.

Шлепаю по лужам, позволяя ногам мгновенно вымокнуть, и мысленно уверяю себя, что в следующий раз отвечу на любой вопрос, который он мне задаст, надеясь, что и Пит каким-нибудь волшебным образом это почувствует.

Да, я честно отвечу на все, что он спросит.

Главное только, чтобы он спросил.

Комментарий к 14

Невозможно сильно жду ваших комментариев, потому что очень соскучилась!

Нажимайте ждунчиков, делитесь мыслями))