Мир на костях и пепле

13

Комментарий к 13

Не бечено, пб работает)

Всем спасибо за исправления!

К хорошему быстро привыкаешь.

Поэтому привыкнуть к обществу Пита становится очень легко. Даже слишком легко. Вспоминая нашу жизнь несколько месяцев назад, я просто удивляюсь тому, как жила без его постоянного присутствия. Потому что теперь мне постоянно мало.

После завтрака мы копаемся в клумбах, и я неторопливо выдергиваю каждый листочек сорняка и размеренно поливаю каждый цветок и кустик, чтобы продлить наше совместное время, ведь потом мы увидимся только на ужине. Когда солнце уже неумолимо печет, и приходится искать убежища в доме, я всегда предлагаю выпить холодного чая, стратегические запасы которого теперь всегда хранятся в холодильнике. А потом настолько старательно ищу темы для разговоров, что порой сама удивляюсь своей фантазии. В основном мы обсуждаем книги, которыми Пит теперь делится со мной, подбирая те, что понравились ему самому. Он читает очень много, и мне, если честно, гораздо интереснее слушать содержание с его слов, чем читать самостоятельно.

Каждый день после ужина я жду, что он захочет остаться снова, но этого не происходит. Одной ночи хватает, чтобы все последующие дом казался мне неестественно пустым и холодным. А после происшествия с Энни Пит спит еще хуже, так что я стараюсь реже звонить, чтобы ненароком не разбудить его в эти редкие часы сна.

Целыми днями приходится занимать себя чем-то совершенно бесполезным, медленно перемещаясь из комнаты в комнату, успешно обходя спальни мамы и Прим. Попытка прогуляться в город заканчивается тем, что там я тоже не могу найти себе занятие, потому что работников теперь везде хватает, и даже Сэй в день, когда нет поезда с провизией, не придумывает для меня никаких поручений.

Однажды мне начинает казаться, что я совершенно выпала из жизни Дистрикта. У каждого есть свои дела и заботы, кроме меня. У Хеймитча есть бутылка и гусиное стадо, Сэй поднимает с колен старый добрый Котел, Пит печет даже в те дни, когда мне и думать жарко о духовке. А я…

Эти мысли расстраивают меня настолько, что однажды ночью я делюсь ими с Питом, но он уверяет, что не видит в этом никакой проблемы. В сотый раз повторяет, что от нас и так никто ничего не ждет, и главное — заниматься своим восстановлением. Но какое тут восстановление, когда все свободное время занимаешься самоедством? Я не спорю, чтобы не огорчить собеседника, но решаю все-таки найти что-то, чему смогу себя посвятить.

Очевидно, что затея с садоводством от меня очень далека, да и на носу осень, поэтому грядки и посадки сразу отметаются. Охота потеряла всякий смысл, потому что нехватки продуктов больше нет, а убивать ради забавы… Ну, мягко говоря, это не наводит ни на какие хорошие воспоминания. Пытаюсь вспомнить, чем хотела заниматься раньше, но в голову ничего не приходит, потому что прошлая жизнь строилась на выживании, и такой роскоши, как целые дни (да хотя бы часы) свободного времени, не было. Я всегда думала и заботилась только о семье, вероятно, именно поэтому, когда ее не стало, потеряла себя окончательно.

А теперь вся моя жизнь упирается в совместные приемы пищи или их ожидание. И каждый раз, когда завтрак или ужин отменяется, я чувствую себя совершенно потерянной. Но и как исправить ситуацию просто не знаю.

Через пару недель (во время которых от скуки я даже сама несколько раз зову близнецов пострелять из лука на заднем дворе) Сэй приносит волнующие новости — здание пекарни практически готово, и новый мэр с радостью передаст его обратно в законные владения семьи Мелларк, а точнее единственного, кто из этой семьи остался. Днем мы все вместе идем в город, чтобы осмотреть здание и запланировать необходимые работы, которых оказывается довольно много. Сначала я радуюсь, ведь теперь мы снова будем целыми днями вместе заниматься чем-то по-настоящему полезным, но потом меня настигает то же осознание, что и ранее.

Я опять полностью привязываю свою жизнь к кому-то, и, хотя это тот самый человек, с которым бы мне хотелось связывать себя только сильнее и сильнее, но все же это больше его жизнь, чем моя. Это его пекарня, его семейное ремесло, в котором я ничего не смыслю, и, в конце концов, когда все заведения в городе заработают, я снова окажусь за бортом.

И почему никто не предупреждал, что после десятка раз, когда ты боролся за свою жизнь и чудом выжил, придется с таким трудом искать свое место?

В начале следующей недели мы с Хеймитчем присоединяемся к Питу в обустройстве пекарни и погружаемся в это с головой. Из Капитолия щедрой рукой Плутарха привозят всевозможную технику и мебель, на помощь подключаются двое строителей, чтобы завершить мелкие недоработки, и мы настолько погружаемся в процесс, что я отчасти забываю о своих переживаниях.

И если наша троица хороша в том, чтобы строить заговоры против правительства и побеждать в Голодных Играх, то ремонт — явно наша слабая сторона. Командная работа не клеится от слова совсем: мы с Хеймитчем ругаемся буквально каждый раз, когда встречаемся взглядами, и выводим из равновесия спокойного Пита, который как может сглаживает углы. Под вечер мы с ментором не держим друг на друга зла и вообще забываем, о чем могли припираться часами, а Пит так вымотан, что молчит весь ужин и потом пулей сбегает к себе домой.

К концу недели напарник откровенно просит нас за завтраком остаться дома, объясняя это тем, что просто не хочет слишком нагружать других работой, ведь мы и так трудимся каждый день. Переглянувшись с Хеймитчем, мы все понимаем без слов. Приходится согласиться, чтобы дать ему хотя бы один день отдыха.

— Это все, потому что ты вчера целый час орала из-за деревянных полок, солнышко, — бросает ментор, убирая со стола тарелки.

— Может быть, дело все-таки в том, что кто-то не способен даже ровно прибить чертовы полки?

— Или в том, что кто-то не способен просто промолчать?

С этим утверждением я даже не спорю, потому что мы оба абсолютно точно никогда не умели промолчать. Как бы там ни было, впервые за много дней на ужине Пит способен общаться и шутить, отчего мне на секунду становится даже как-то необоснованно обидно. Я знаю, что он искренне благодарен за нашу помощь, но находиться целый день на территории активных военных действий — такое себе удовольствие. Поэтому вечером я иду к Хеймитчу и предлагаю ему хотя бы несколько дней в неделю не пересекаться в пекарне и составить примерный график, когда будем это делать.

— То есть я должен оставить вас с Питом вдвоем на целый день в помещении с молотками и топорами? Отличная идея, Китнисс, но все же откажусь.

Резкий ответ сразу же относит меня назад к неприятному разговору, который так у нас и не состоялся.

— С чего ты вообще решил, что должен нас опекать?

— Работа у меня такая, — спокойно пожимает плечами он.

— Тогда считай, что теперь ты на пенсии.

— Я не могу уйти на пенсию, пока вы ведете себя как дети.

— Послушай, Хеймитч. Не хочу ругаться, но ты не оставляешь мне выбора, — приходится глубоко вдохнуть, чтобы успокоить голос. — Прекрати лезть в наши отношения. Спасибо тебе за помощь, но теперь пришло время отойти в сторону, потому что больше нет никакой опасности ни для меня, ни для него.

Ментор долго молчит, прежде чем ответить, медленно прокручивая в руках стакан. Его взгляд выглядит усталым и немного раздраженным, и он даже не поднимает глаза, когда отвечает.

— Солнышко, ты как всегда слепа и видишь только то, что сама хочешь.

— Ты сам сказал, что Пит давно научился справляться с приступами, а потом вынес ему мозг, когда мы просто обнялись! — теперь уже никакое дыхание не поможет успокоиться, и я даже не замечаю, как вскакиваю на ноги.

— Неужели ты не понимаешь, Китнисс? — он хватает меня за руку, притягивая обратно на стул. — Парень достиг невероятного прогресса, даже его мозгоправ этого не ожидал, но это не имеет никакого отношения к тебе. Все, что вложили в его голову в Капитолии, нацелено на то, чтобы ненавидеть тебя. И это всегда будет у него внутри! Стоит перенервничать или даже встать не с той ноги и на секунду потерять контроль, как все это вырвется наружу, и, если ты будешь поблизости, то никакие объятия не спасут, уж поверь мне на слово.

Его голос холодный и размеренный, будто он рассказывает о погоде на следующей неделе, а не говорит ужасные и несправедливые вещи про нашего Пита. Мне становится тошно от этих слов и его безэмоционального лица, но еще хуже от приговора, который он вынес ему на основании… чего? Мнения доктора Аврелия и группки врачей, не имеющих ни малейшего понятия об охморе и Пите? Своего собственного представления? Или опасений Пита?

В любом случае это лишь гипотезы и теории, а на деле все совсем иначе. На деле Пит останавливается во время приступа, чтобы не навредить другим. Соглашается остаться на ночь, когда видит, что я в этом нуждаюсь. Шутит и поддерживает, смеется и сопереживает, интересуется чужим мнением и доверяет от всего сердца, как делал это и раньше.

На деле Пит тот же самый мальчик, который бросил мне буханку хлеба и описывал умирающей морфлингистке закатное небо.

— Ты не имеешь никакого права так говорить, — вырываю руку и собираюсь уйти, потому что слышать больше ничего не хочу от человека напротив. В мгновение ока он начинает вызывать у меня отвращение. — Это предательство с твоей стороны, Хеймитч.

Ментор поднимается следом за мной и хватает за плечо, не давая отвернуться.

— Ты думаешь, я говорю это, чтобы тебе насолить? Или чтобы навредить Питу?

— Мне все равно, почему ты это говоришь, потому что это бред.

Подныриваю под его руку и направляюсь к двери, но Хеймитч настойчиво цепляется дальше.

— Только лишь то, что тебе не нравится это слышать, не делает мои слова бредом. Да, черт тебя дери, Китнисс, остановись! — он хватает меня за кисть и впирается взглядом, а я отвожу глаза, потому что больше не хочу продолжать разговор. — Послушай меня внимательно, потому что больше я этого никогда не скажу. Вы с Питом — все, что у меня осталось, и я буду до гробовой доски пытаться вытащить парня из этого болота, уж поверь мне. Но сейчас для него ты представляешь больше опасность, чем пользу, как и он для тебя. Ты сама это поймешь, если хоть на миг заставишь себя здраво мыслить.

— По-твоему я не думаю об этом каждую секунду уже полгода, Хеймитч?! — взрываюсь я.

— Я знаю, что думаешь. Знаю, — его голос становится тише и спокойнее, а хватка на руке ослабевает. — Но ты не знаешь и не хочешь знать всей правды. Ты не видела и в те первые месяцы после возвращения. У него внутри бомба, а сам он — фитиль, которому нужно держаться как можно дальше от огня, которым ты пышешь направо и налево. Ваше прошлое для Пита — боль и сплошные вопросы, на которые никто не может дать ответов, а сама ты — главный объект, на который направляли всю эту боль, усиливая ее в тысячи раз, рождая в душе такую злость и ненависть, что никому и не снилось. Поэтому лишь вопрос времени, когда он сорвется, Китнисс. Однажды это случится, и я должен быть рядом, чтобы не потерять вас, понимаешь?

— Ты ошибаешься! Пит никому ничего не сделал за все это время. И не сделает.

— А если сделает? — он наклоняет голову и прищуривает глаза. — Предположим, что сделает. Набросится на тебя во время ремонта или опять начнет сбивать кулаки в кровь только, чтобы сдержаться и не прибить тебя. Это может произойти, Китнисс, хотя я тоже очень хочу верить, что больше ничего подобного не повторится. Но представь, что будет с ним после того, как все закончится. Он же ходячее чувство вины без какой-либо надежды на светлое будущее! Это снова загонит его в то состояние, из которого мы его еле вытащили. Только в этот раз помочь будет куда сложнее.

— Я не хочу представлять то, что совершенно исключено. Приступы случаются практически каждый день, но Пит и пальцем не тронул никого из нас. Господи, Хеймитч, я его обняла прямо во время одного из них!

— И основываясь на этом единичном случае, ты готова рискнуть всем?

— Да, я готова рискнуть всем, чтобы Питу стало лучше. Разве не этого ты от меня хотел? Ты придушить меня был готов, когда я отказалась помогать в самом начале. Осуждал, говорил, что Пит на моем месте бы все сделал, чтобы меня вернуть. Это не твои слова?! — не удерживаюсь от того, чтобы ткнуть ему пальцем в грудь, и он хмурится еще сильнее, перехватив мою руку.

— Я не отказываюсь от своих слов. И я рад, что ты помогла в итоге, это правильное решение. Но я никогда не имел в виду, что ради этого ты должна рисковать своей жизнью, солнышко. А это именно то, что ты делаешь сейчас.

Мне приходится вдохнуть полной грудью, чтобы не врезать Хеймитчу. Я уже не знаю, настолько ли нам нужно прийти к какому-то компромиссу, ведь очевидно, что он практически исключен. Но и оставлять все так точно нельзя. Мы не сможем пребывать в обществе друг друга завтра и в дальнейшем, если сейчас разойдемся, оставшись каждый при своем. Поэтому я говорю то, что, кажется, и так очевидно всем окружающим.

— Мне не нужна эта жизнь, если в ней не будет Пита.

Хеймитч открывает и закрывает рот, а потом хватается пальцами за переносицу и закрывает глаза. Я чувствую, как внутри зарождается настоящая буря, которая точно вот-вот захлестнет меня с головой, и в уголках глаз уже начинает неприятно жечь, из-за чего приходится очень часто моргать.

Но это правда. Истина, которую я приняла достаточно давно. Пока Пит не вернулся домой, я вообще не понимала, за что боролась и зачем в итоге выжила. Поэтому да, если будет нужно, я поставлю на кон все, чтобы его вернуть, и мне никто не помешает.

— Почему с тобой всегда так сложно? — спрашивает измученным голосом Хеймитч, а я только пожимаю плечами и продолжаю глубоко дышать, чтобы не дать воли чувствам. — Ладно, давай присядем, хватит орать у порога — всех соседей разбудишь.

И я податливо направляюсь вслед за ментором к дивану, хотя сил разговаривать больше не остается ни у одного из нас. Но мы говорим.

Не спорим и не ругаемся, а разговариваем впервые за очень долгое время. Беседа напоминает мне одну из тех, которые проводил нам Хеймитч перед Играми: четко подобранные слова и никакой воды — только жизнеспасительные советы и обсуждение стратегии. Он подробнее рассказывает о первых месяцах Пита после возвращения домой и о его лечении в Тринадцатом, и хотя мне очень неприятно слышать, сколько боли ему причиняло одно лишь мое существование, я впитываю как губка. Узнав о том, какие жуткие приступы у него были сначала, и какие ужасы он видел в своей голове, становится все больше понятно, отчего Хеймитч не хотел оставлять нас наедине. Он говорит о том, как понемногу объяснял Питу, как все обстоит на самом деле, как они подробно разбирали каждый его приступ и докапывались до истины, и в какой-то момент мне становится стыдно за все выпады в сторону ментора.

Хеймитч сделал для Пита невозможно много. Больше, чем кто-либо другой и уж точно больше, чем я. Поэтому я робко извиняюсь, а он просто молча улыбается и легко кивает, но этого достаточно, чтобы мы друг друга поняли.

В свою очередь я рассказываю про наши ночные звонки и те разы, что мы оставались наедине, чтобы убедить Хеймитча в своей правоте и стабильности состояния Пита. И хотя он явно не рад тому, что все это происходило у него за спиной, но все же терпеливо выслушивает, лишь иногда закатывая глаза.

— Много же тебе времени потребовалось, чтобы понять, да, солнышко? — вздыхает он, покачивая головой, и я делаю вид, что совсем не поняла, о чем вопрос, хотя сама мгновенно краснею.

И в итоге мы приходим к компромиссу, который более-менее устраивает нас обоих: ментор не вставляет палки в колеса, а я не лезу на рожон и всегда помню про возможную опасность.

Хеймитч провожает меня до порога уже глубоко за полночь, потирая покрасневшие глаза, и я хочу его обнять, но боюсь разреветься, поэтому просто легко сжимаю плечо, прежде чем уйти. А во сне мне приходится увидеть целую тысячу раз, как их с Питом тела пронзают стрелы, мечи и когти переродков, прежде чем проснуться от телефонного звонка.

— Это я, — говорит уже знакомое приветствие мой сосед, возвращая меня в реальный мир. — Ты так кричала, что я даже проснулся.

— Прости, — поджимаю губы, борясь с необоснованным внутренним укором, ведь, по сути, я с этим ничего не могла сделать, так что и винить себя не в чем.

— Ничего страшного, но ты так долго не брала трубку, что я уже подумал, что придется прийти и разбудить тебя.

— Ну, если что, дверь была открыта, — говорю я, мысленно делая пометку больше никогда не торопиться к телефону.

Пит в ответ выдает только: «Угу», но отчего-то мне кажется, что при этом он улыбается, и после короткого разговора мне удается поспать урывками до самого утра. А во время завтрака Хеймитч сообщает, что до осени должен утеплить птичник и договорился с соседом о помощи, так что не сможет присоединиться к нам в пекарне в ближайшие дни, и я еле сдерживаюсь, чтобы заговорщически не стрельнуть в его сторону глазами.

Вдвоем работать здорово: Пит много болтает и шутит, а я могу без зазрения совести разглядывать его практически все время, не боясь быть на этом пойманной кем-то другим. И оторваться становится только сложнее с каждой минутой.

— Тут будет здорово, — говорю я, оценивая проделанную за день работу. — От покупателей отбоя не будет.

И Пит так искренне улыбается в ответ, что я буквально зависаю на несколько секунд, поглощенная светлой синевой его глаз. Он настолько красив, насколько вообще это возможно или даже немного сильнее, что вообще-то уже даже нечестно с его стороны. Задаюсь вопросом, считала ли я так раньше до Восстания или хотя бы до Игр, но тогда в моё понимание мира вообще не входило разглядывание парней, поэтому ничего подобного на ум не приходит.

В таком режиме мы работаем с утра до вечера каждый день: иногда только вдвоем, иногда вместе с Хеймитчем, и хоть пекарня очень быстро преображается, что очень радует, мы настолько выматываемся, что буквально начинаем спотыкаться на ровном месте. Сначала Пит прибивает себе молотком палец, а потом я режусь об металлический край разобранной столешницы в тот же день, так что завтра решено устроить выходной. И, наверное, день в одиночестве расстроил бы меня, если бы не жуткая усталость.

Ну и если бы не тот факт, что после завтрака и возни с клумбами Пит совершенно неожиданно остается у меня, предлагая посмотреть телевизор или почитать. Пощелкав несколько каналов, мы решаем все же остановиться на втором варианте.

Пит читает вслух новую книгу, которую получил на этой неделе, с ногами усевшись в кресле, а я сижу напротив и, честное слово, стараюсь вникать в смысл слов. Он читает очень хорошо: с выражением и почти не запинается, облизывая палец, когда переворачивает страницу, и я больше слежу за движением его руки, чем за сюжетом, в результате чего вскоре засыпаю. А когда открываю глаза, солнце уже не светит так ярко, а Пит прочел больше половины книги без меня.

— Сколько я спала? — потягиваюсь, пытаясь разлепить глаза и понять, в каком вообще виде находятся мои волосы и я в целом.

— Часа четыре или немного дольше. Я не стал будить, ты выглядела очень спокойной.

Киваю, отчего-то заливаясь румянцем при мысли, что Пит смотрел, как я сплю. Остается только надеяться, что я не храпела и не пускала слюни, но сдается мне, это все равно было бы не самым худшим зрелищем в его жизни. В итоге мы перемещаемся на крыльцо, прихватив с собой лимонад, и просто молчим, прислонившись спиной к перилам и поджав коленки так, чтобы между нашими ступнями оставалось немного пространства.

— Расскажешь, что я пропустила в книге? — спрашиваю я, и Пит смеется.

— Ты заснула через тридцать страниц от начала, Китнисс. Если хочешь, могу оставить ее тебе, у меня есть еще.

— Мне больше нравится слушать. Ты очень интересно читаешь, — признаюсь я, отмечая довольную ухмылку Пита.

— Видимо, не очень-то интересно, — хмыкает он, немного наклонив голову. — Но я могу попробовать еще раз, если обещаешь не отрубиться через десять минут.

И я обещаю, только чтобы Пит остался после ужина, но все равно засыпаю практически мгновенно, и просыпаюсь от того, что он легко дотрагивается до моего плеча и предлагает помочь дойти до кровати, чтобы снова не спать на узком диване. Сквозь дремоту мне кажется, что он останется, но это не так, потому что, как только я удобно укладываюсь, уткнувшись носом в подушку, входная дверь тихонько хлопает, а я разочарованно вздыхаю.

За завтраком Пит шутит, что нашел способ как мгновенно меня вырубить, и я наигранно закатываю глаза, делая вид, что его самодовольная улыбка меня бесит, хотя внутри искренне надеюсь, что теперь он будет оставаться почаще.

К счастью, в этот раз я оказываюсь права. Он читает мне почти каждый вечер, за исключением тех дней, когда после работы в пекарне у нас совсем не остается сил, и однажды я даже держусь рекордный час, прежде чем уснуть. Омрачают наши книжные посиделки только приступы, которые по ночам мучают Пита, как он и говорил, гораздо чаще. Я застаю только несколько (потому что большую часть времени сплю), но даже этого хватает, чтобы оставшуюся ночь лежать без сна, бесконечно прокручивая в голове тонны мыслей. Однажды я делаю попытку приблизиться, но Пит выставляет вперед руку, удерживая меня за плечо, и еле слышно шепчет: «Пожалуйста, не надо», поэтому приходится послушно отстраниться.

К концу августа жара настолько нарастает, что становится совсем невозможно пребывать на улице, не заполучив солнечных ожогов, и мы с Питом бойкотируем стройку два дня подряд, не представляя, как добираться до города и работать в такую погоду. Утром третьего дня нашего безделья мне в голову приходит гениальная мысль — отправиться всем вместе к озеру в лесу, чтобы хоть немного охладиться. Но Хеймитч сразу же отказывается, заявив, что в жизни туда не сунется, а Сэй переживает, что это слишком далеко и для нее, и для внучки. Пит долго думает, но все же соглашается, и мне приходится максимально незаметно подать знак вмиг встревожившемуся ментору, что все в порядке. Пока сосед собирает нам в корзинку продукты и воду, я просто не могу поверить своему везению и пытаюсь не улыбаться во все зубы, хотя получается явно не очень.

И только разминувшись с Сальной Сэй на одной из полузаконченных улиц, меня тоже начинает охватывать легкое волнение. Смотрю на сосредоточенного Пита, шагающего по луговине, и задаюсь вопросом: «Чего я вообще жду от этого дня?». Осознание приходит не сразу, а когда это случается, то я очень удивляюсь сама себе, ведь на самом деле ничего не жду. Мне просто хочется провести время вместе с Питом, показать ему наше с отцом место, возможно, уговорить поплавать. И этого вполне достаточно, чтобы день мог считаться идеальным.

Конечно, мысли о чем-то большем посещают меня все чаще. Иногда, когда мы дурачимся в пекарне или идем вместе домой, случайно соприкасаясь плечами, я неосознанно представляю, как это крошечное расстояние в несколько шагов сократится до миллиметров, а потом и вовсе исчезнет, будто мы магниты, которые просто очень долго отрицали притяжение. Такие глупые, упрямые и ничего не понимающие магниты.

Но, к сожалению, ничего не происходит.

И хотя наша дружба — лучшее, что случилось со мной за последние годы, для себя я четко понимаю, что давно готова шагнуть хоть немного дальше. Но для этого нужна такая же готовность и с другой стороны, а тут уже начинаются сложности. Пит все меньше аккуратничает и опасается, но все его действия сугубо дружеские. Он почти не проявляет инициативы для сближения, и почти все весомые шаги в наших новых отношениях сделала я, а ему оставалось только согласиться или отказаться, поэтому в голове у меня формируется четкое понимание того, что следующий шаг должен быть именно со стороны Пита. Уж не знаю, насколько хватит моего терпения, но пока его хватает — я молча жду и довольствуюсь тем, что есть. И, если честно, это уже гораздо больше, чем мне когда-то казалось возможным.

Мы не спеша идем сквозь лесную прохладу, укрытые от палящего солнца пышной кроной деревьев, но, когда добредаем до озера, я все равно еле перебираю ногами. Пит с блеском в глазах рассматривает открывшуюся перед ним водную гладь и лучезарно улыбается, повернувшись в мою сторону. И отчего-то мне кажется бесконечно важным, чтобы в этом месте ему понравилось, будто оно является частью меня, что, если подумать, так и есть. Мне хочется, чтобы он полюбил озеро также сильно, как люблю я, так что наблюдать за его впечатленным выражением лица сейчас особенно приятно.

Быстро разбив лагерь, мы разуваемся и заходим по щиколотку в прохладную воду. Облегченно вздыхаю, позволяя песку и глине просочиться сквозь пальцы и медленно поглощать мои ступни.

— Почему ты раньше не предлагала сюда прийти? — блаженно зажмурившись, спрашивает Пит.

— Это озеро было нашим с отцом тайным местом, — пожимаю плечами, шагнув еще немного глубже. — Так что я никому про него рассказывала.

Пит молча кивает, а я раздумываю над тем, не слишком ли это прозвучало высокопарно. Не хотелось бы, чтобы он подумал, будто я не рада разделить с ним свои детские воспоминания и подпустить еще немного ближе. Но, кажется, такие мысли его не посещают.

— Ну, оно и дальше будет твоим тайным местом, если хочешь. Можешь не волноваться. Я все равно никогда не найду сюда дорогу сам, — шутит он, но через несколько минут со всей серьезностью поворачивается и говорит: «Спасибо».

И я понимаю, что это «спасибо» вовсе не за то, что я сопроводила его и не дала заблудиться. Теперь я окончательно чувствую облегчение, ведь в этом дорогом для меня месте находится дорогой для меня человек, который благодарен за то, что я его сюда впустила. И как удивительно теперь вспоминать, в каком состоянии я находилась здесь в прошлый раз, и как все изменилось теперь.

Со стороны может показаться, что мы все время топчемся на одном месте, но на самом деле изменилось все. Изменилась я, изменился Пит, и между нами наконец-то появилось что-то стабильное, не позволяющее каждый раз волноваться о том, что после очередной ссоры или приступа наши пути разойдутся навсегда. Наверное, мы никогда не были так близки раньше, даже когда целовались по сто раз за день на камеру, потому что все, что есть у нас теперь — целиком и полностью настоящее, выстраданное и желанное с двух сторон. Жаль только без поцелуев…

От этих мыслей невольно начинаю улыбаться, и Пит вопросительно поднимает брови, но я только смущенно машу головой, не в силах быстро придумать какую-нибудь убедительную ложь, но он, к счастью, и не настаивает, да и сам явно о чем-то размышляет. Решаю попытать удачу и спрашиваю, о чем именно.

— О том, что мы с тобой в лесу, и в кой-то веке нет ни единого шанса, что сейчас сюда прибегут переродки или другие трибуты. И можно не переживать, что кто-то из нас истекает кровью или умирает от голода. Даже не нужно охотиться. Просто лес и просто мы.

— Даже немного скучно, да? — ухмыляюсь я.

— Раньше не понимал, но я просто обожаю такую скуку, — с совершенно обезоруживающим взглядом говорит Пит, и я уверена, что утонуть в его голубых глазах сейчас гораздо легче, чем в глубоком лесном озере перед нами.

Мы проводим день, лениво ворочаясь с боку на бок под большим деревом, обсуждая тысячу разных тем, читая книгу (Пит читает, а я пытаюсь не дремать) и поглощая домашние запасы. Я недолго плаваю, проверяя, не утеряла ли этот навык, а потом целый час уговариваю Пита присоединиться, но он заявляет, что решительно намерен не вставать со своего места до самого вечера, так что приходится сдаться.

Домой мы решаем вернуться специально еще до темна, чтобы не волновать долгим отсутствием Хеймитча, на чем настаивает Пит, припоминания, как он разыскивал меня под ливнем в прошлый раз и потом был готов прибить. Я с этим охотно соглашаюсь, потому что соблюдаю условия нашего перемирия, как и ментор, хотя заканчивать день совершенно не хочется.

Пока мы шагаем в направлении Дистрикта под шелест листвы и пение птиц, Пит вслух размышляет о том, сколько еще предстоит сделать для пекарни до открытия. Список получается довольно внушительным, и мне тяжело представить, как уложиться в столь сжатые сроки. Становится очевидно, что больше трехдневных выходных нам не видать, пока не разберемся со всеми проблемами, даже если жара не прекратит нарастать.

— Еще нужно найти работников, — добавляет он. — Скорее всего, придется их всему научить, потому что даже среди приезжих вряд ли есть пекари. Но деваться некуда, вдвоем мы точно не справимся.

— Вдвоем? — слишком быстро и удивленно выпаливаю я, повернувшись к Питу.

— Думаешь, что Хеймитч захочет работать? — спрашивает он, а потом мгновенно мрачнеет, встретившись со мной взглядом. — А, ой… Ты о себе. Извини, я даже не спросил. Нет, ты, конечно же, ничего не должна, я просто…

— Пит, не дури, — прерываю его я. — Я буду очень рада работать в твоей пекарне, просто в этом плане я скорее буду мешать, так что даже не рассчитывала, что ты меня позовешь.

Мысль о том, что он не рассматривал варианта, в котором мы не будем работать вместе, вызывает в душе трепет и заставляет улыбнуться. Да, выпечка — не моя сильная сторона, но так я хотя бы не буду скитаться по пустому дому в поисках занятий. Эта работа мало чем поможет мне в поисках себя в новом мире, но зато даст возможность чаще бывать с Питом. Хотя, кто знает, может быть, во мне скрыты какие-то пекарские таланты, о которых я еще сама не знаю.

— Вообще-то, у нас был уговор, — с ухмылкой говорит Пит, сразу же расслабляясь. — И нет, ты не будешь мешать, Китнисс. Забыла, как однажды спасла булочки из духовки?

— Вряд ли тот вечер можно забыть, — отвечаю я быстрее, чем успеваю подумать, и слишком поздно осознаю, что говорю совсем не о спасенной выпечке.

Бросаю взгляд на Пита в надежде, что он этого не понял, но смущенная улыбка убеждает в обратном. Какое-то время мы молчим, пока я не спотыкаюсь о корень дерева, еле удерживаясь на ногах только лишь потому, что вовремя схватилась за Пита и чуть не потянула его за собой.

— Еще пару месяцев без вылазок в лес, и будешь топать громче меня, — шутит он, мгновенно разряжая обстановку, и я завидую, что не умею делать также.

До Деревни мы добираемся как раз незадолго до заката, и сосед по-джентельменски вызывается донести почти пустую корзинку прямо до дома, а я вовсе не протестую, растягивая момент расставания, пусть оно и продлится совсем недолго.

Возле моей клумбы приятно пахнет мятой, а атмосфера вокруг будто располагает к тому, чтобы закончить день также лениво и не спеша, как мы его и провели. Все жители настолько изнурены палящим зноем, что не высовываются на улицу, и вокруг стоит тишина, нарушаемая только совсем далекими звуками стройки, доносящимися из города. Я с упоением наслаждаюсь этим покоем и последними минутками наедине, и Пит, вроде бы, тоже. По-крайней мере, мне так кажется, потому что он тоже витает в мыслях где-то далеко отсюда.

— Отличный был день, — говорю я, принимая из его рук корзинку возле порога. — Спасибо.

— Это тебе спасибо, — мгновенно отвечает Пит, а потом быстро наклоняется и целует меня куда-то в уголок губ.

Корзина между нами мешает приблизиться на нужное расстояние, отчего поцелуй получается слишком быстрым и неловким. Я даже отшатываюсь назад от удивления, выпучив глаза, но уточнить, что это вообще было, не у кого, потому что Пит уже направляется к себе домой быстрыми шагами, оставив меня на пороге с колотящимся сердцем.

Осознание произошедшего приходит не сразу, а когда приходит, мне хочется пищать и прыгать, словно маленькому ребенку. Задаюсь вопросом, можно ли считать правило о первом шаге со стороны Пита, которое я сама же себе и выдумала, официально выполненным, и, наверное, слишком быстро решаю, что можно. После этого появляется неудержимое желание отправиться к нему прямо сейчас, и я даже убеждаю себя, что это хорошая идея, но приходит Сэй с внучкой, так что приходится все отложить.

Следом является ментор, а за ним по аллее уже идет Пит, так что мы подвергаемся быстрому допросу о прошедшем дне. Убедившись, что все живы и здоровы, Хеймитч принимается пересказывать новости, которые только что посмотрел по телевизору, активно обсуждая их с Сэй. Я не участвую в обсуждениях отчасти потому, что совершенно не интересуюсь политикой, но в основном из-за того, что внимательно слежу за Питом, ожидая, что он хоть на секунду оторвет взгляд от своей тарелки, чего так и не происходит.

После ужина мы с Питом моем и протираем посуду, и я не удерживаюсь от того, чтобы уставиться на него вопросительным взглядом, на что получаю ответ в виде кивка в сторону Хеймитча, развалившегося на моем диване. С этой минуты Пит моет тарелки в два раза дольше обычного, а я протираю их настолько старательно, что быстрее было бы им просто высохнуть в сушилке. К счастью, сегодня ни ментор, ни Сэй не намерены задерживаться надолго, так что мы остаемся вдвоем с невероятно качественно вымытой и протертой посудой совсем скоро.

— Пит… — начинаю я, но меня сразу же перебивают.

— Просто скажи: я не должен был этого делать, да? — выпаливает он, вызывая у меня только улыбку.

Тот ли это Пит, который столько раз целовал меня перед камерами, который был готов пожертвовать собой, который признался в любви и сделал предложение буквально на глазах у всей страны?

Неужели это тот же Пит, который подтрунивал над моей невинностью и острой реакцией на подколы со стороны других трибутов и который, не моргнув глазом, сообщил Фликерману, что я вообще-то еще и беременна?

Как бы там ни было, это мой Пит, и сейчас он выглядит настолько потерянным и смущенным, что не улыбаться просто невозможно. Мне одинаково сильно хочется растянуть и поскорее закончить этот момент, когда в кой-то веке я не одна потеряна и смущена, но второе все же перевешивает.

— Нет, — только и отвечаю я, мгновенно сократив расстояние между нашими губами до нуля.

Да, к хорошему быстро привыкаешь, и вечер, когда я наконец-то даю себе возможность запутаться пальцами в светлых кудряшках Пита и разделить с ним один воздух, которого совсем скоро становится критически мало, безусловно, входит в число хороших.

Комментарий к 13

Неужели мы вступаем на ту дорожку, к которой неторопливо двигались почти 100 страниц?)

И хотя вы не прекращаете меня подозревать в том, что все не так радужно, как кажется на первый взгляд (и я каюсь, что виновата в этом сама: D), это уже вторая по счету “спокойная” глава. Не заскучали еще?

Ну а что будет дальше, узнаем скоро) хе хе

Не забывайте про кнопочку “жду продолжения”. А я жду ваших комментариев, чтобы все обсудить))